Текст книги "Том 12. Лорд Дройтвич и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Глава XVIII ДЖИЛЛ ПОЛУЧАЕТ УВЕДОМЛЕНИЕ

1

Всхлипнули на последней ноте скрипки, издал финальный стон фагот, меланхоличная личность на задворках оркестровой ямы, как раз под ложей миссис Уоддсли Пигрим, в чьи обязанности входило стучать по барабану в определенные моменты, изобразила на этом многострадальном инструменте финальную дробь и, отложив палочки, позволила своим мыслям устремиться к прохладительным напиткам. Мистер Зальцбург опустил дирижерскую палочку и, усевшись, отер лоб. Упал занавес после первого акта, и в театре «Готэм» разом обрушились оглушительные аплодисменты. Театр был забит от партера до галерки людьми, составляющими публику нью-йоркских премьер. Аплодисменты длились и длились, грохоча, словно волны прибоя о каменистый берег. Взмывал и падал занавес; взмывал и падал, снова и снова. Билетер, пробившись по центральному проходу, вручил мистеру Зальцбургу огромный букет роз, а тот передал его примадонне. Примадонна приняла цветы с ослепительной улыбкой, очаровательно сочетая в нем и скромность, и радостное изумление. Начавшие было ослабевать аплодисменты грянули с новой силой. Букет был роскошнейший, размерами чуть ли ни с самого Зальцбурга. Примадонне он обошелся утром почти в сотню долларов, но он того стоил, до последнего цента окупив затраты.

Вспыхнули люстры. Публика начала двигаться по проходам, чтобы размять ноги и обсудить в антракте спектакль. Бурлили разговоры. Композитор, не получивший заказа на вставной номер, растолковывал второму композитору, тоже не получившему заказа, откуда третий композитор, написавший этот самый номер, стянул мелодию. Два комедийных актера, временно пребывающие без ангажемента, сошлись во мнении, что примадонна, безусловно, прелесть, но, хотя они в жизни никого не осуждали, здесь все-таки вынуждены отметить, что становятся заметны следы прожитых лет. Драматические критики, рассредоточившись по двое – по трое в темных уголках, втолковывали друг другу, что «Роза Америки», конечно, всего лишь очередная поделка, но это уже переходит всякие границы.

Обычная же публика придерживалась мнения, что комедия сногсшибательная.

– Оти, милый, – проворковала миссис Уоддсли Пигрим, прислонясь пышным плечом к безупречно скроенному рукаву дяди Криса и переговариваясь через него с молодым Пилкингтоном. – Поздравляю тебя, дорогой! Это сплошной восторг! Уж и не припомню, когда так наслаждалась музыкальной комедией. А вы, майор Сэлби, как считаете? Правда, прелесть?

– Несомненно! – согласился этот дипломат, которому так прискучило зрелище, что стало уже все равно. – Поздравляю вас, мой мальчик!

– Какой же ты умница, просто умница! – щебетала миссис Пигрим, игриво ударяя племянника веером по колену. – Я горжусь, что я твоя тетя! А вы, мистер Рук, разве не гордитесь, что вы приятель Оти?

Четвертый зритель ложи очнулся от ступора, в какой его ввергло созерцание Маквастла из рода Маквастлов. Случались темные моменты в его жизни и раньше. Бывало, ничего не скажешь. Как-то раз, еще в Лондоне, Паркер отправил его в самое сердце Вэст Энда без гетр, и отсутствие их он обнаружил только на середине Бонд-стрит. В другой раз, поспорив с незнакомцем на матче, он слишком поздно открыл, что незнакомец этот – экс-чемпион Итона. Он печалился, узнав о разрыве между Джилл и Дэреком, и загрустил, когда до его сведения довели, что Лондон Дэрека отверг. Но ни разу за всю свою жизнь он не переживал такой глубокой грусти, не впадал в такое уныние, как сегодня вечером, когда смотрел на этого субъекта в юбочке, гробившего его роль. А публика, вот проклятие, ревела от хохота на каждую глупейшую реплику!

– А? – откликнулся он. – А, да, абсолютно!

– Оти, милый, мы гордимся тобой, – продолжала миссис Пигрим. – Спектакль имеет необыкновенный успех. Ты заработаешь кучу денег. А я-то, подумать только, майор Сэлби, я-то изо всех сил старалась отговорить дорогого мальчика! Считала, что это опрометчиво. Театральные спектакли – такое рискованное дело. Но ведь я видела пьесу только в Ньюпорте, и тогда получилась такая тягомотина! Могла бы и догадаться, что ты кардинально ее переработаешь, прежде чем ставить в Нью-Йорке. Я всегда говорю, пьесы не пишут, а переписывают! Ты, Оти, усовершенствовал эту пьесу на сто процентов! Я ее просто не узнаю!

И она энергично похлопала его веером еще раз, не ведая, какие наносит раны. Бедняга Пилкингтон терзался двойной пыткой. Во-первых, его терзала болезненная ревность потерпевшего крах творца. Ну мыслимо ли сидеть тут и смотреть, как огромный зал аплодирует фарсу, которым этот Мэйсон подменил его тонкую социальную сатиру? А во-вторых, он даже не может утешиться корыстными соображениями. Он продал свою долю и чувствовал себя как человек, который за гроши спихнул акции шахты, вроде бы истощившей свои запасы, а на следующее утро прочитал в газете, что обнаружили новый золотоносный пласт. Что и говорить, в жизни каждого порой накрапывает дождик, но в жизни молодого Пилкингтона сейчас лил настоящий ливень.

– К тому же, – продолжала миссис Пигрим, – пьесу в моем доме играли любители. Сами знаете, что это такое! А сегодня состав просто блистательный. Хоть этот шотландец! Ну, такая прелесть! Как, по-вашему, мистер Рук? Вы тоже находите, что он просто изумителен?

Мы со всей твердостью заявляем, что не любим верхних слоев общества. Но ничего не скажешь, воспитание у них есть. Опираясь на традиции класса и крепкую поддержку воспитания, последний из Руков сумел заменить слова, так и просившиеся на язык, светским поддакиванием. Если Пилкингтон чувствовал себя как чересчур импульсивный продавец золотоносной шахты, то чувства Фредди можно уподобить страданиям спартанского мальчика с лисицей.[53]53
  …мальчик с лисицей – по преданию, спартанский мальчик спрятал под плащом лисицу и, чтобы этого не заметил учитель, терпел, когда она грызла ему внутренности.


[Закрыть] Однако Винчестер и колледж Магдалины[54]54
  Колледж Магдалины (Модлин-колледж) есть и в Оксфорде, и в Кембридже.


[Закрыть] позволили ему выдавить улыбку, пусть кривую, пусть неискреннюю, но все-таки!

– О, да! Нет слов…

– Раньше он был англичанином, правда? – не унималась миссис Пигрим. – По-моему, да. Но это же настоящее озарение! Шотландец такой комичный. Просто нет слов! А какой актер!

Фредди поднялся, ноги у него дрожали. Такого не вынести никому.

– Э-э, – промычал он, – поскачу-ка, выкурю сигарету.

– Я с тобой, мой мальчик! – встрепенулся дядя Крис, которому настоятельно требовалась хоть пятиминутная передышка. – Давай выскочим на воздух. Здесь что-то жарковато.

Фредди согласился. Воздух, вот что ему нужно.

Оставшись в ложе наедине с племянником, миссис Пигрим еще несколько минут продолжала в том же духе, не ведая, что бередит открытую рану, и изредка удивляясь, что милый Оти как-то вяло отзывается на похвалы. Она приписала это нервному напряжению, такому понятному на премьере первой пьесы молодого автора.

– И в общем ты, – заключила она, – заработаешь на этом спектакле тысячи и тысячи долларов. Я уверена, он станет новой «Веселой вдовой»!

– Ну, по премьерной публике судить нельзя, – угрюмо пробурчал Пилкингтон, повторяя театральную мудрость, подхваченную им на репетициях.

– Очень даже можно! Легко отличить искренние аплодисменты от вежливого похлопывания. Конечно, у многих зрителей есть друзья в труппе или какие-то свои соображения. Но взгляни, ярусы и галерка тоже веселятся от души. Не станешь же ты уверять, что это все подстроено? Им нравится. И очень. Как же сильно тебе пришлось потрудиться, бедный мой мальчик, – сочувственно продолжила она. – Нет, так перекроить пьесу! Мне не хотелось говорить, но теперь даже ты со мной согласишься – первоначальный вариант был несусветной дичью! А сколько пришлось репетировать заново! Ах, Оти! – вскричала миссис Пигрим, загоревшись новой идеей. – Что я придумала! Завтра вечером после спектакля ты должен дать ужин для всей труппы.

– Что?! – вскричал Отис, чья апатия слетела от такого предложения. Ему, человеку, который ухлопал 32 859 долларов 50 центов на «каркасы» и «реквизит» и вдобавок продал свою долю за жалкие гроши, 10 тысяч, предлагают еще и новые мучения!

– Они это заслужили, правда, после такой работы?

– Не могу! – с жаром воскликнул Отис. – Категорически!

– Оти, милый, я говорила с мистером Мэйсоном, когда тот приезжал смотреть пьесу прошлым летом, и он сказал, менеджеры всегда устраивают ужин для труппы. А уж тем более, если было много добавочных репетиций. Такова уж традиция.

– Вот пусть Гобл и угощает их ужином.

– Но ты же знаешь, что Гобл, хотя его имя и стоит в программке, в сущности, не имеет к спектаклю никакого отношения.

На минутку Пилкингтону захотелось раскрыть все, но он воздержатся, слишком хорошо зная свою тетю Оливию. Если она услышит, что он расстался с ценной собственностью и понес большие убытки, то ее отношение к нему круто переменится или, вернее, станет прежним, как у строгой няни к слабоумному питомцу. При всех мучениях его грела новая непривычная нотка, с какой она обращалась к нему после того, как опустили занавес. Легко ли лишиться уважения, пусть и незаслуженного?

– Это да, – твердо отвечал он. – Вот это – да.

– Именно.

– А ужин представляется мне ненужным. Подумай сама, во сколько это влетит!

Ход был ложный. Из тона миссис Пигрим исчезло уважение, сменившись холодком. Веселая и щедрая, она не упускала случая укорить племянника за склонность к чрезмерной бережливости.

– Отис, что за скупость! Мы не имеем на нее права! Пилкингтона пронзило острое негодование. Еще чего, «мы»! А кто, интересно, будет оплачивать счет? «Мы», рука об руку? Нет, он один, болван и простофиля, которому только и подсовывают всякие счета!

– Вряд ли возможно получить сцену для ужина, – проблеял он, выдвигая новое возражение. – Гобл не разрешит.

– Да ни в чем тебе Гобл не откажет после такого успеха! Ведь и он получает свою долю прибылей? Ступай сразу после спектакля и спроси. Конечно, он с радостью предоставит тебе сцену. Хозяйкой буду я, – блаженно прибавила миссис Пигрим. – А теперь, давай сообразим, кого же нам пригласить?

Пилкингтон мрачно уставился в пол, настолько сломленный бременем новых забот, что даже и не возмутился этим «нам». Он пытался прикинуть размеры ущерба, какие нелепое развлечение нанесет его финансам. Если миссис Пигрим возьмет ужин в свои руки, а, скорее всего, так и будет, то, пожалуй, расходы выльются в четырехзначную цифру!

– Ну, майора Сэлби, само собой, – раздумчиво проговорила она с воркующей ноткой в голосе. Этот лощеный джентльмен производил на нее глубокое впечатление. – Итак, во-первых, майора Сэлби. И мистера Рука. Потом еще пару моих друзей, которые обидятся, если их не пригласить. А как насчет мистера Мэйсона? Он ведь тебе друг?

Пилкингтон фыркнул. Он вынес многое и приготовился терпеть дальше, но всему есть границы. Проматывать деньги на субъекта, который подкрался к его творению с топором и искромсал на мелкие кусочки!

– Нет, он мне не друг! – выговорил Отис– Я не желаю его приглашать.

Победив в главном, миссис Пигрим была готова на мелкие уступки.

– Ну и ладно, если он тебе не нравится. А я считала, что вы дружите. Ведь это ты попросил меня пригласить его в Ньюпорт прошлым летом.

– Много чего, – холодно возразил Пилкингтон, – случилось с прошлого лета.

– О, хорошо! Значит, Мэйсона включать не станем. В общем, Оти, дорогой, как только опустят занавес, быстренько беги за кулисы, разыщи Гобла и расскажи ему, что ты надумал!

2

Не только души-близнецы стремятся к встрече в этом мире. Между Отисом и Гоблом было мало общего, но когда Отис отправился на розыски мистера Гобла, Гобл больше всего на свете жаждал встретиться с Отисом. С конца первого акта менеджер пребывал в душевном смятении. Если вновь вернуться к этой шахте, то Гобл находился в положении человека, которому подворачивался шанс ее купить. Слишком поздно узнав об открытии нового пласта, он со всей глубиной прочувствовал строки: «Из всех печальных слов, нет слов печальней, чем „Если бы…“».[55]55
  «Из всех печальных слов…» – вошедшие в поговорку строки из «Мод Маллер» Гринлифа Уитьера (1807–1892).


[Закрыть] Бурный успех «Розы» ошеломил его; и поняв, что он мог выкупить у Отиса его долю акций, дешевле грязи, на гастролях, он провел очень плохие полчаса наедине с собой. Единственным лучиком во тьме было соображение, что это еще возможно, если он изловит Пилкингтона прежде, чем появятся рецензии. Грустно покачав головой, он порассуждает об обманчивых надеждах, которые так часто вспыхивают у молодых авторов после оглушительного успеха премьеры. Постарается внушить, что уж эксперта-то, который варится в шоу-бизнесе пятнадцать лет, успех премьеры никогда не обманет, и мрачно обронит, что он нечаянно подслушал, как пара критиков разносит спектакль в пух и прах. Тогда, возможно, ему удастся пригасить энтузиазм молодого Пилкингтона, и тот продаст свою долю по бросовой цене великодушному другу, который просто спасает его. Да и в конце концов, провалившись в Нью-Йорке, спектакль иногда имеет шанс окупиться на гастролях.

Такие мысли и доводы бродили в голове мистера Гобла, когда занавес упал после последнего акта под неистовые аплодисменты, и он отправил посыльных во все концы с наставлениями разыскать Пилкингтона и привести к нему. А сам, между тем, нетерпеливо топтался по пустой сцене.

Неожиданное появление Уолли Мэйсона, невесть откуда свалившегося в этот самый момент, ужасно его расстроило. Вот фактор, которого он не учел. Бессердечный, бестактный тип, только и норовящий расстроить честную сделку. Если он останется при разговоре с Пилкингтоном, ничего не получится. Ляпнет что-нибудь невпопад! Не в первый раз Гоблу захотелось, чтобы Уолли хватил удар.

– Недурно прошло, а? – дружелюбно бросил тот. Ему Гобл не нравился, но на премьере спектакля, имеющего такой успех, о личных антипатиях можно и забыть. Настроение у него было самое прекрасное, и он готов был даже с Гоблом общаться как с другом и братом.

– Хм-хм! – с сомнением отозвался Гобл.

– Как это «хм-хм»? – удивился Уолли. – Успех-то какой.

– Никогда не угадаешь, – самым минорным тоном отозвался Гобл.

– Ну и ну! – воззрился на него Уолли. – Уж не знаю, чего тебе и желать. Публика скакала и вопила. Что еще не так?

– Есть у меня свои опасения, – возразил Гобл, повышая голос, – долговязая фигура уже шагала к ним через сцену. – Критики разнесут спектакль. Если спросишь меня, – еще громче продолжал он, – вот такие мюзиклы критики и разделывают под орех. Я пятнадцать лет…

– Критики! – возопил Уолли. – Да я только что говорил с Александром из «Таймса», и он сказал, что в жизни такого не видел. И все остальные придерживаются того же мнения.

Мистер Гобл повернул перекошенное лицо к Пилкингто-ну. Ему страстно хотелось, чтоб Уолли испарился. Но Уолли этот, горько раздумывал он, из тех, кто никогда не испаряется.

– Конечно, у спектакля шанс есть, – угрюмо буркнул он. – У любого спектакля есть шанс! Но не знаю, не знаю…

Меньше всего Пилкингтона интересовали шансы «Розы». Он пришел просить о любезности, добиться, по возможности, отказа и сразу же уйти. Ему пришло в голову, что если просьбу заменить резким требованием, то, пожалуй, ему и удастся сэкономить тысчонку долларов.

– Мне нужна завтра после спектакля сцена! – бесцеремонно бросил он. – Хочу устроить ужин для всей труппы.

И печально увидел, что Гобл любезно закивал.

– Ну конечно, конечно! Пожалуйста! – Взяв Пилкингтона под локоть, Гобл увлек его в глубь сцены. – А теперь послушай-ка, – понизил он голос до конфиденциального полушепота, – я хочу с тобой потолковать. Но только – ни гу-гу! Так вот, лично я считаю, спектакль в Нью-Йорке и месяца не продержится. Чего-то ему недостает, понимаешь…

С жаром, изумившим менеджера, Пилкингтон воскликнул:

– Вполне с тобой согласен! Вот если б ты оставил спектакль в первоначальном варианте…

– Теперь поздно об этом жалеть, – вздохнул мистер Гобл, осознавая, что звезда его удачи в зените. На минутку он совсем запамятовал, что Пилкингтон – автор. – Теперь уж придется выкручиваться, с чем есть. Но, видишь ли, Отис, ты славный малый. Я не хочу, чтобы ты ходил да рассказывал, как я подвел тебя. Бизнес, конечно, так не делается, но мне жалко, что на тебя свалится такой удар, а потому я готов выкупить твою долю акций. Может, мюзикл на гастролях хоть как-то окупится. Вряд ли, конечно, но хиленький шансишка есть. Пожалуй, рискну. Я, наверное, сам себя граблю, но я дам тебе пятнадцать тысяч за твою долю акций, если пожелаешь продать.

Рядом раздался ненавистный голос.

– А я делаю тебе предложение получше. – Конечно же, влез Уолли. – Продай мне свои акции за три доллара наличными, а я подброшу тебе еще подтяжки и брошюру Ингерсола.[56]56
  Роберт Грин Ингерсол (1833–1899) – американский писатель и политический деятель.


[Закрыть] Идет?

– Ну кто тебя просит влезать? – бросил на него злобный взгляд мистер Гобл.

– Совесть! Старая добрая совесть! Я не могу смотреть на избиение младенцев. Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. – Уолли повернулся к Пилкингтону. – Разве ты не видишь, что спектакль – самый громкий за последние годы? Ты же понимаешь, этот Джесси Джеймс[57]57
  Джесси Джеймс (1847–1882) – во время Гражданской войны был партизаном на стороне южан. После войны – главарь банды, грабившей банки и поезда. Стал героем народных баллад и кинофильмов.


[Закрыть] и цента тебе не предложил бы, не будь он уверен, что состояние наживет. Ты что, думаешь, будто…

– Для меня несущественно, – надменно перебил Отис, – что предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю акций.

– Что! – завопил Гобл.

– Когда? – закричал Уолли.

– Когда шли гастрольные спектакли, – отвечал Пилкингтон. – Юристу, действующему от имени неизвестного мне клиента.

В молчание, павшее за этим откровением, вторгся новый голос:

– Я хотела бы, мистер Гобл, поговорить с вами минутку. Джилл, никем не замеченная, присоединилась к группе. Мистер Гобл сердито оглянулся на нее, она спокойно встретила его взгляд.

– Я занят! – рявкнул он. – Завтра приходите!

– Я бы предпочла сегодня.

– О-о! Вы бы предпочли! – Мистер Гобл безнадежным жестом вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели – как же допекают тут, на земле, доброго человека.

– Насчет этого. – Джилл протянула бумагу. – Я нашла письмо в ящике, когда выходила.

– И что это?

– Похоже на уведомление об увольнении.

– Да, – буркнул мистер Гобл, – оно самое и есть.

– Ты хочешь сказать?.. – воскликнул Уолли.

– Вот именно, – набросился на него менеджер, ликуя, что обыграл наконец этого типа. – Я согласился, чтобы она играла премьеру в Нью-Йорке. Она ее сыграла, так? А теперь пусть убирается. Она мне не нужна. Я бы не оставил ее в труппе, даже если б мне приплатили. Она – склочница! Вечно затевает скандалы. Так что пусть убирается!

– Я бы предпочла не уходить, – сказала Джилл. Слова ее привели мистера Гобла в ярость.

– Ах, вы бы предпочли! А при чем тут ваши предпочтения?

– Совсем забыла сказать вам, – отвечала она. – Теперь этот спектакль принадлежит мне.

3

Челюсть у мистера Гобла отвисла. Он снова взметнул руки, да так и застыл, похожий на семафор. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим.

– Что? – выдавил он.

– Шоу принадлежит мне, – повторила Джилл. – А это, конечно, дает мне право сказать, что я предпочитаю.

Воцарилась тишина. Мистер Гобл, у которого что-то случилось с голосовыми связками, сглотнул два раза. Уолли с Пилкингтоном молча глядели в пространство. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь, насвистывал припев популярной песенки, уж как ему удавалось.

– Что вы имеете в виду? – наконец пробулькал мистер Гобл. – Как это вам?

– Я купила его.

– Купили?

– Я купила долю мистера Пилкингтона через юриста за десять тысяч долларов.

– А где это вы раздобыли десять тысяч? – На мистера Гобла внезапно снизошло озарение. Ему все стало ясно. – А, черт подери! – завопил он. – Я мог бы и догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, если бы какой-то тип не оплачивал ваши счета! Да-а, из всех…

Он резко умолк, не потому что высказал все, что хотел, – наоборот, он затронул лишь самый краешек темы, а потому что в этот момент кулак Уолли ткнул его неподалеку от третьей пуговицы жилета, выбив из него дыхание.

– Тихо! – тоже тихо произнес Уолли, и повернулся к Джилл.

– Джилл, вы не скажете мне, откуда вы достали десять тысяч долларов?

– Конечно, скажу. Их мне дядя Крис прислал. Помните, вы отдали мне от него письмо в Рочестере? В конверте был чек.

Уолли смотрел на нее.

– Ваш дядя! Но у него же нет денег!

– Ну, наверное, где-то раздобыл.

– Как это он умудрился?

Внезапно дар речи прорезался у Отиса Пилкингтона. Он издал не то фырканье, не то вопль. Ошеломленный сведениями о том, что именно Джилл купила его долю, разум его опомнился не сразу, но, опомнившись, заработал с необычной для него скоростью. Слушая беседу, Отис усиленно соображал, и ему открылось все.

– Это мошенничество! – пронзительно заголосил он. – Преднамеренное мошенничество! – Очки в черепаховой оправе метали искры. – Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!

Джилл смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– О чем вы говорите?

– Вы сами знаете!

– Разумеется, нет! Вы же хотели продать свою долю.

– Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили! Уолли перехватил его руку, когда та взметнулась вверх, оставив далеко за флагом аналогичный жест мистера Гобла. Сейчас мистер Гобл прислонился к асбестовому занавесу, пытаясь опомниться.

– Не дури! – резко прикрикнул Уолли. – Подумай сам! Ты прекрасно знаешь, что мисс Маринер не станет мошенничать.

– Ну, она, может, в этом и не участвовала, – уступил мистер Пилкингтон. – Но этот ее дядя надул меня на десять тысяч! Сладкоречивый старый мошенник!

– Не смейте говорить так про дядю Криса! – сверкая глазами, крикнула Джилл. – Объясните толком, в чем дело!

– Вперед, Пилкингтон! – мрачно подтолкнул его Уолли. – Давай послушаем, какие у тебя основания. Выдай хоть пару связных слов.

Мистер Гобл пополнил наконец воздухом свои опустошенные легкие.

– Если вы спросите меня… – заикнулся было он.

– Не спросим, – перебил его Уолли. – Ты тут совершенно ни при чем. Ну, – повернулся он к Отису, – ждем объяснений.

Мистер Пилкингтон сглотнул. Подобно большинству не очень умных людей, ставших жертвой волков нашего мира, он не хотел признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть проницательным молодым человеком, который соображает, что к чему, и ловко проворачивает свои дела.

– Майор Сэлби, – начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств соскользнули ему на самый кончик носа, – пришел ко мне несколько недель назад и предложил организовать компанию, чтобы мисс Маринер стала кинозвездой.

– Что! – воскликнула Джилл.

– Да, кинозвездой, – повторил мистер Пилкингтон. – Он спросил, не желаю ли я вложить в это капитал. Я все тщательно продумал и решил, что проект мне нравится. Я… – Мистер Пилкингтон сглотнул снова, – я дал ему чек на десять тысяч долларов.

– Вот это да! – захохотал мистер Гобл, но, поймав взгляд Уолли, утих снова.

Пальцы мистера Пилкингтона суетливо метнулись к очкам.

– Я поступил глупо, – закричал он, – но когда эти самые десять тысяч возвращаются ко мне в обмен на… на… Нет, мои же собственные деньги… и ими же мне платят.

И мистер Пилкингтон снова утратил дар речи.

Сердце у Джилл похолодело. Ни на минутку не усомнилась она в правдивости этих слов. Вплетенное в каждую нить ткани, четко проступало фирменное клеймо дяди Криса. Действовал дядя, конечно же, именно так, как сказал Пилкингтон. Что говорить, здесь та же проказливость, та же бесцеремонность, то же трогательное желание сделать ей добро за счет другого, какие побудили его – если эти поступки поддаются сравнению – сплавить Джилл злополучному мистеру Маринеру под видом богатой девушки.

Уолли убедить было не так легко.

– У тебя же нет никаких доказательств…

– Это правда, Уолли, – покачала головой Джилл. – Я знаю дядю Криса. Конечно, это правда.

– Но, Джилл!..

– Посудите сами, откуда еще мог дядя Крис раздобыть деньги?

Воодушевленный таким приемом, мистер Пилкингтон снова заголосил:

– Он – мошенник! Мошенник! Он меня ограбил! Ограбил! Он все подстроил, чтобы…

Джилл оборвала поток разоблачений. Сердце у нее надрывалось от муки, и заговорила она почти неслышно:

– Мистер Пилкингтон, если то, что вы говорите, – правда, а я боюсь, сомнений тут нет, то я могу сделать одно – вернуть вам вашу собственность. Пожалуйста, попытайтесь понять. Считайте, что вы дяде никаких денег не давали. Вы получите обратно ваши десять тысяч и ваш спектакль. А значит, и говорить больше не о чем.

Мистер Пилкингтон, смутно осознававший, что финансовый аспект дела более или менее урегулирован, все-таки не мог избавиться от чувства, что его не вовремя остановили. Он мог еще много сказать о дяде Крисе и его методах.

– Да, но… Все это очень хорошо, но я еще не закончил…

– Нет, ты закончил, – вмешался Уолли.

– Тут не о чем больше говорить, – повторила Джилл. – Мне очень жаль, что все так получилось, но теперь вам больше не на что жаловаться. Доброй ночи.

И быстро повернувшись, она направилась к выходу.

– Не закончил! Постойте! – завопил мистер Пилкингтон, вцепляясь в Уолли. Его терзало острое разочарование. Обидно когда ты разоделся, а пойти тебе некуда, но еще обиднее, когда тебя переполняют слова, а высказать их некому. Отис мог еще минут двадцать говорить о дяде Крисе, а Уолли оказался ближайшим объектом с ушами.

Но играть роль доверенного лица тот был совершенно не расположен. Он с силой пихнул мистера Пилкингтона в грудь и помчался за Джилл. А мистер Пилкингтон, ощущая, что весь мир против него, перешел в объятия мистера Гобла, который, уже совсем воспрянув, был готов к обсуждению деловых вопросов.

– На, угостись хорошей сигарой, – сказал он. – Ну а теперь, давай прямо к делу. Если ты желаешь продать за двадцать тысяч…

– Не желаю! – возопил измученный Пилкингтон. – И за миллион! Не продам! Ты хочешь меня ограбить! Ты – обманщик! Ты – мошенник!

– Ну-ну, – мягко пожурил его мистер Гобл. – Однако, шутки в сторону. Предположим, я подниму до двадцати пяти тысяч?.. – Он любовно зацепил пальцем лацкан Пилкингтонова пиджака. – Ну! Ты ведь добрый малый! Как? Скажем, двадцать пять тысяч?

– Нет, не скажем! Отпусти меня!

– Ну-ну! – не отставал мистер Гобл. – Не надо так нервничать. Послушай, угостись хорошей сигарой…

– Не хочу! – заорал мистер Пилкингтон.

И, высвободившись рывком, помчался длинными шагами через сцену. Мистер Гобл проводил его погасшим взглядом. Тяжелое чувство давило его. Если ты уже не в состоянии облапошить идиота-любителя, тогда кого вообще ты можешь надуть? И он печально вздохнул.

4

Когда Уолли нагнал Джилл, они взглянули друг на друга в свете фонаря. В полночь 42-я стрит – тихий оазис. Улица принадлежала им.

Джилл была бледна и дышала прерывисто, но умудрилась выдавить улыбку.

– Видите, Уолли, моя карьера менеджера недолго продлилась.

– Что же вы теперь будете делать?

– Не знаю, – оглядела улицу Джилл. – Наверное, что-то подыщу.

– Но…

Джилл внезапно потянула его в темный проулочек, ведущий к служебной двери соседнего с «Готэмом» театра. И тут же мимо промелькнула долговязая тощая фигура в плаще и цилиндре.

– Вряд ли я бы выдержала еще одну встречу с Пилкингтоном, – заметила Джилл. – Он ни в чем не виноват, наоборот, во всем прав, но тем не менее мне больно, когда ругают дядю Криса.

Уолли, у которого бродили опасные мысли, благоразумно оставил их при себе.

– Бедненький дядя Крис! – продолжала Джилл. – Он очень похож на Фредди. – Тоже хочет, как лучше…

Наступила пауза. Выйдя из проулка, они пошли по улице.

– Куда вы сейчас? – спросил Уолли.

– Домой.

– А где дом?

– На 49-й стрит. Я живу в меблированных комнатах.

Он вспомнил меблирашки в Атлантик Сити, и это качнуло стрелку весов.

– Джилл! – закричал он. – Так нельзя! Я должен сказать! Я хочу спасти вас! Я хочу о вас заботиться! С какой стати вам жить так, когда… Почему вы не позволите мне?..

Он умолк. Джилл была не из тех, кого можно завоевать словами.

С минуту они шли молча. Пересекли Бродвей, шумный от ночного потока машин, и нырнули в тишину на другой стороне.

– Уолли, – наконец выговорила Джилл, глядя прямо перед собой.

– Да?

– Уолли, – Джилл чуть запнулась, – вы бы не захотели жениться на мне, если бы знали, что вы – не единственный человек в мире. Правда?

Ответил Уолли только на Шестой авеню.

– Нет, не захотел бы.

С минуту Джилл не могла определить, что за чувство пронзило ее, точно удар по обнаженному нерву, – облегчение или разочарование. Потом вдруг поняла, что второе вернее. Ну что за нелепость! Однако сейчас ей хотелось, чтобы Уолли ответил по-другому. Если б хоть эту проблему решили без нее! С каким облегчением она вздохнула бы, если бы он властно отмел все ее колебания, грубо схватил ее и утащил, точно пещерный человек, меньше заботясь о ее счастье, думая только о собственном. Как бы удачно тогда все разрешилось… Но тогда он не был бы Уолли… И все-таки она легонько вздохнула. Ее новая жизнь уже изменила ее, пообточив острые края былой независимости. Сегодня вечером ей так хотелось опереться на сильного, уютного, сочувствующего друга! Пусть бы он отнесся к ней, как к маленькой девочке, заслонил от грубостей жизни… Ее воинственный дух исчез без следа, она больше не чувствовала себя стойким солдатиком, выступающим против всего мира. Ей хотелось поплакать и еще ей хотелось, чтобы ее ласково утешили.

– Нет! – повторил Уолли. Если в его первом «нет» еще сквозило легчайшее сомнение, то вторым он выстрелил, словно пулей. – И вот почему. Мне нужны вы. А если вы выйдете за меня с такими чувствами, то это уже не вы. Мне нужна Джилл, вся Джилл, и никто, кроме Джилл. Если я не могу ее получить, лучше уж совсем не надо. Брак – это не крупный план в кино с плавным затемнением. Это – партнерство. А какой же толк от партнерства, если в нем не участвует сердце? Все равно, что сотрудничать с человеком, который тебе не нравится. Наверное, иногда вам хочется – может быть, нечасто, но когда вы очень уж несчастны и очень одиноки, – чтобы я заставил вас… что такое?

Джилл вздрогнула. Тревожно, когда читают твои мысли.

– Да нет, ничего.

– Только толку от этого не будет, – продолжал Уолли, – потому что тогда это тоже буду не я. Я не выдержу и сам возненавижу себя за одно то, что пытался. Ради того, чтобы помочь вам, я на что угодно пойду, хотя знаю, что нет смысла предлагать вам помощь. Вы – храбрый солдатик и предпочитаете сами вести битву. Может случиться и так, что если я стану досаждать вам, когда-нибудь почувствовав себя уж очень одинокой, вы и согласитесь за меня выйти, но мне этого не надо. Даже если вы уговорите себя, мне этого не надо. Наверное, пещерной женщине иногда бывало легче, что все решали за нее. Но пещерному мужчине трудно было потом избавиться от мысли, что вел он себя как последний хам. Я не хочу испытывать такие чувства. Тогда я не смог бы сделать вас счастливой. Уж лучше относитесь ко мне по-прежнему… но знайте, если чувства изменятся, я здесь, я жду…

– К тому времени и ваши чувства изменятся!