Текст книги "Том 12. Лорд Дройтвич и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

У большинства менеджеров приступы эти – их можно сравнить с накатами угрызений совести – так же быстро и пропадают, и они, вполне довольные, возвращаются к вульгарным мюзиклам. Однако Пилкингтон, случайно возникший с рукописью «Розы» и наличными на ее постановку, угодил как раз в разгар приступа у мистера Гобла, и контракт был заключен, не успел этот приступ миновать. Теперь мистер Гобл горько сожалел о своем опрометчивом поступке.

– Послушай-ка, – сказал он Уолли, не спуская глаз со сцены, цедя слова уголком рта, – придется тебе повозиться с этим шоу после гастрольной обкатки. Условия обговорим позже. Просто необходимо довести его до кондиции, любой ценой. Уловил?

– Считаешь, надо доработать? – переспросил Мейсон.

Мистер Гобл грозно посверкивал глазом на ничего не подозревающих актеров, репетировавших особенно занудный кусок диалога.

– Доработать, ха! Тут все не так! Чушь какая-то. Придется тебе переписывать с начала до конца!

– М-да… У меня уже имеются кое-какие идейки. Я ведь видел эту штуку прошлым летом, любители ставили. Если желаешь, управлюсь быстро. Но согласится ли автор?

Мистер Гобл наконец отвел пылавший гневом взор от сцены и вперил его в Уолли.

– Послушай-ка! Он на все согласится, что я скажу. Я тут отдаю приказы! Я – Большой Босс!

И, как бы в подтверждение своих слов, он оглушительно рявкнул. Эффект это произвело магический. Старательные актеры замерли, как подстреленные в лет. Помреж ретиво наклонился над рампой, прикрывая глаза суфлерским экземпляром пьесы.

– Прогоните еще раз! – заорал мистер Гобл. – Да, то место, где жизнь как арбуз. Это же бред какой-то! – Он загнал сигару в угол рта и рьяно вслушался. Хлопнул в ладоши. Действие снова замерло. – Выбрасываем! – лаконично подвел он итог.

– Выбросить этот диалог, мистер Гобл? – подобострастно уточнил помреж.

– Да. Выбросьте весь. Полная галиматья.

Вскочив с заднего кресла, по проходу замелькал Отис Пилкингтон, раненый в самое сердце.

– Мистер Гобл! Мистер Гобл!

– Ну, что еще?

– Это же остроумнейшая сентенция во всей пьесе!

– Сен – что?

– Сентенция. Лучшая в пьесе.

– Публика, – мистер Гобл сбил пепел с сигары, – никаких сентенций не желает. Публика их не любит. Я в шоу-бизнесе пятнадцать лет, и я вам это говорю! От сентенций ей худо. Ладно, поехали.

Мистер Пилкингтон взволнованно трепетал. Это было его первое столкновение с Гоблом в качестве режиссера. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял репетировать субъекту, который для того и существовал, чтобы «размять» материал. После этого Гобл являлся лично и перекраивал большую часть его работы – выбрасывал какие-то куски, учил актеров, как произносить реплики, в общем, развлекался от всей души. Ставить спектакли он очень любил, мало того, он считал, что у него огромный талант, и уговаривать его было бесполезно, даже и пытаться не стоило. Несогласных он убивал презрительным взглядом восточного деспота.

Ничего этого Пилкингтон пока еще не знал.

– Однако, мистер Гобл!.. Властелин раздраженно обернулся.

– Ну, что еще? Что еще? Не видите, я занят?

– Но эта сентенция…

– Выброшена!

– Но…

– Вы-бро-ше-на!

– Да ведь, – чуть ли не плача запротестовал мистер Пил-кигтон, – и у меня есть голос…

– Разумеется, голос есть, – согласился мистер Гобл, – вот и пользуйтесь где угодно, только не в моем театре. Сколько угодно пользуйтесь! Ступайте за угол и поговорите сами с собой. Спойте что-нибудь в ванной! Но не являйтесь с этим своим голосом сюда, тут только я говорю! Этот тип меня просто утомляет! – пожаловался он Уолли, когда Пилкингтон удалился с видом огорченного питона. – Ни черта не смыслит в шоу-бизнесе и вечно суется с какими-то дурацкими предложениями. Должен радоваться, что его первую пьесу ставят, а не учить меня режиссуре. – Он властно хлопнул в ладоши. Помреж наклонился над рампой. – Что сказал вон тот? Да, этот, лорд Финчли. А ну-ка, еще раз! Джентльмен, игравший роль лорда Финчли, английский характерный актер, имевший успех в Лондоне, раздосадованно вскинул брови. Как и Пилкингтон, он никогда еще не сталкивался с Гоблом-режиссером, и, привыкнув к обходительным манерам своей родной страны, столкновение это находил весьма тягостным. Особенно его огорчило, что выбросили фразу об арбузе, это была единственная стоящая реплика. Любая реплика, которую выкидывают из роли, становится единственной

– Слова про Омара Хайяма? – подавляя раздражение, осведомился он.

– Вот-вот! Так мне и показалось… Это неправильно! Говорить надо «Омар Хайямский»

– По-моему, стоит уточнить. Хайям —… э… общепринятая версия, – возразил исполнитель роли лорда Финчли, шепотом добавив: «Ну и осел!»

– Сказано, Омар Хайямский! – рявкнул Гобл. – Кто, по-вашему, главный в этом шоу?

– Ну, как желаете.

Гобл повернулся к Уолли.

– Актеришки эти… – начал он, но тут у его локтя снова появился Пилкингтон.

– Мистер Гобл! Мистер Гобл!

– Ну, что теперь!

– Омар Хайям персидский поэт. Это его фамилия, Хайям.

– А я вот слышу не так! – упрямо возразил мистер Гобл. – А ты? – повернулся он к Уолли. – Я считаю, он родился в Хайяме,

– Возможно, ты и прав, – откликнулся Уолли. – Тогда ошибаются все остальные, и уже много лет. Обычно считается, что этого джентльмена называют Омар Хайям. Так сказать, О. Хайям. Родился в 1050 году н. э., учился в Багдадском университете. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в гонках с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы были хорошо известны, и поднялся большой шум, когда юный Омар, любимый сынок миссис Хайям, стал пить и кропать стишки. Предполагалось, что он войдет в дело своего папы.

На Гобла эта речь произвела впечатление. Он уважал мнение Уолли, потому что Уолли написал «Вслед за девушкой», а каким сногсшибательным успехом пользуется эта комедия! И он снова остановил репетицию.

– Значит, повторите про Хайяма, – перебил он лорда Финчли на середине фразы.

Актер прошипел от всей души хорошее английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому, несмотря на прекрасную погоду, тоже был не в настроении.

– Вот у Омара Хайяма…

– Выбросьте этого Омара! – распорядился мистер Гобл. – Монолог и без того затянут.

И, виртуозно расправившись с щекотливым пунктом, откинулся в кресле, откусив кончик новой сигары.

После этого репетиция несколько минут катилась гладко. Если Гобл и не получал особого удовольствия от пьесы, то критическими замечаниями делился только с Уолли. Ему он время от времени поверял, какие мучения доставляет «Роза Америки».

– И как я вообще согласился ставить такое барахло, прямо в толк не возьму! – ворчал мистер Гобл.

– Возможно, ты разглядел хорошую идею, – предположил Уолли. – И знаешь, она есть. Если ее обработать, пьеса может иметь успех.

– А как бы ты, например, это переделал?

– Да так, знаешь, эдак… – осторожно бросил Уолли. Прошли те молодые годы, когда он, неоперившийся юнец, опрометчиво выбалтывал свои выдумки, а потом обнаруживалось, что их с благодарностью приняли и осуществили, посчитав дружеским подарком. Его симпатии к Гоблу не простирались так далеко, чтобы подарить ему свои замыслы. – Явлюсь в любое время, как только захочешь, чтобы я переделал для тебя шоу. Процента полтора с прибылей мне, думаю, хватит.

Изобразив на лице крайнюю степень изумления и ужаса, Гобл повернулся к нему.

– Полтора процента? За переделку такого вот шоу? Ха! Да тут и делать-то почти нечего! Уже все есть.

– Но ты сам только что сказал – барахло.

– Ну, я просто подразумевал, что вещица не нравится мне лично. А публика скушает за милую душу. Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело!

– Ну, эту придется гальванизировать. Без техники не обойтись.

– Этот долговязый болван… ну, Пилкингтон… он же ни за что не потерпит, чтобы я платил тебе полтора процента.

– А мне казалось, ты тут всем распоряжаешься.

– Деньги вложил он.

– Что ж, если он желает вернуть хоть частичку, ему все равно придется кого-то звать. Не хочешь, можешь не нанимать меня. Но я уверен, что сделаю из этой штуки конфетку, фортель-другой, и пожалуйста!

– Что именно? – небрежно полюбопытствовал мистер Гобл.

– Да так… подброшу штришки, остроты всякие… Ну, ты сам знаешь. Вот и все, что требуется.

Сбитый с толку Гобл грыз сигару.

– Думаешь? – наконец произнес он.

– Ну, и еще, может, вдохну кое-где что-нибудь такое… неуловимое… – прибавил Уолли.

Перебросив сигару в другой угол рта, мистер Гобл пошел в новую атаку:

– Ты не раз делал для меня работу. И хорошую!

– Рад, что тебе понравилось.

– Ты добрый малый. Мне нравится, когда ты работаешь со мной. Я вот тут подумывал, а не заказать ли тебе осенью новое шоу. Сюжет потрясный. Французский фарс. Уже два года идет в Париже. Но как же я могу, если тебе прямо весь шар земной в уплату подавай?

– Шар земной никогда не помешает.

– Слушай, если перекроишь этот спектакль за полпроцента, закажу и то, другое.

– Выговаривай слова разборчивее. А то мне послышалось, будто ты произнес «полпроцента». На самом деле, конечно, ты сказал «полтора».

– Если не согласишься на полпроцента, другого шоу не получишь.

– Ну и ладно, – хмыкнул Уолли. – В Нью-Йорке менеджеров хватит. Разве сам не видел? Так и шмыгают по городу. Богатые, предприимчивые… и все меня любят, как сына родного.

– Ну, пусть будет один. Я постараюсь уладить дело с Пилкингтоном.

– Полтора…

– О, черт побери! Ладно, твоя взяла, – угрюмо уступил Гобл. – Какой толк спорить по мелочам? Соломинку, понимаешь, расщеплять!

– Забытый спорт былых времен, «расщепление соломинки». Ладно, нацарапай строчку-другую и подпишись четко, полным именем. Буду хранить бумажку у сердца. А сейчас мне пора бежать. У меня свидание. До скорого. Рад, что все уладилось, все счастливы.

Несколько минут после его ухода мистер Гобл сидел, ссутулясь, и мрачно попыхивал сигарой. От солнечного настроения и следа не осталось. Обитая в узком мирке подхалимов, он злился на то, что Уолли обращается с ним небрежно, а то и высокомерно. Да, жаль, что приходится нанимать для переделки именно его. Казалось бы, зачем? Нью-Йорк кишел либреттистами, которые сделали бы работу не хуже и за половину этой суммы, но, как и большинство менеджеров, мыслил Гобл на уровне овцы. Мюзикл «Вслед за девушкой» имел оглушительный успех, пьесу написал Уолли, значит, никто, кроме него, не перекроит «Розу Америки». Это представлялось мистеру Гоблу неотвратимым, как судьба. Ему только и оставалось мысленно побурчать, что кое у кого – раздутое самомнение. Больше ничего он сделать не мог. Побурчав про самомнение, но не почувствовав себя лучше, мистер Гобл сосредоточился на сцене. Добрая порция действия уже прошла, пока они разговаривали, и теперь в новом эпизоде снова появился злосчастный Финчли. Мистер Гобл воззрился на него. Он ему не нравился, особенно – манерой речи.

Роль была без пения, характерная. На поиски актера Отис отправился в драматический театр и раздобыл Вентворта Хилла, который приехал из Лондона играть в английской комедии, а та только что сошла со сцены. Пьесу газеты разругали, но Вентворта Хилла считали блестящим комедиантом. Сам Хилл придерживался такого же мнения, а потому его раздерганные нервы испытали настоящий шок, когда рык из партера перебил его в середине монолога и скрежещущий голос сообщил, что он все делает неправильно.

– Простите? – с опасным спокойствием осведомился мистер Хилл, шагнув к рампе.

– Все неправильно, – повторил мистер Гобл.

– Вот как? – Вентворт Хилл несколько лет назад проучился два семестра в Оксфорде, пока его не отчислили за исключительную лень. Из знаменитого университета он мало что вынес, за исключением манер, и теперь демонстрировал их перед мистером Гоблом. Ледяная вежливость оказалась последней каплей для взбудораженной души менеджера. – Не будете ли вы тогда любезны, – спросил актер, – объяснить мне, как именно вам видится исполнение этой роли?

Мистер Гобл промаршировал по проходу.

– Говорить надо на публику! – указал он, останавливаясь у оркестровой ямы. – А вы, трам-там-там, все время отворачиваетесь!

– Возможно, я и ошибаюсь, – парировал мистер Хилл, – но я переиграл множество ролей, знаете ли, в довольно солидных театрах, и всегда полагал, что реплики свои актер должен адресовать партнеру, с которым ведет сцену, а не декламировать для галерки. Насколько я понимаю, таков принятый метод.

От этого словечка весь динамит в мистере Гобле взорвался. Чего он терпеть не мог, так это методов. В его представлении режиссура состояла в том, чтобы наставлять актеров, робко приближающихся по его приказу к рампе. Актериш-ки, которые смотрят на задник сцены и говорят затылком к публике, вызывали в нем отвращение.

– Метод! Ну, знаете! Где это вы набрались всяких методов? Тут вам не Ибсен какой-нибудь!

– Но и не разухабистый скетч!

– Не смейте мне так отвечать!

– А вы, будьте любезны, не орите. У вас и так достаточно неприятный голос, незачем его повышать.

Никто не отваживался давать открытый отпор мистеру Гоблу, и на минутку тот лишился дыхания. Однако почти моментально обрел его снова.

– Вы уволены!

– Вот уж нет! – огрызнулся мистер Хилл. – Я ухожу! – И, вынув из кармана роль в зеленой обложке, величественно протянул ее бледному помрежу. Потом из глубины сцены изящно прошествовал к выходу под руководством мистера Миллера.

– Надеюсь, вы сумеете разыскать актера, которому удастся сыграть роль согласно вашим представлениям об актерской игре.

– А то! Непременно! – гаркнул мистер Гобл в удалявшуюся спину. – Да любой хорист ее исполнит! – И махнул помрежу. – Хористов на сцену!

– Все джентльмены из хора, на сцену, пожалуйста! – пронзительно завопил помреж, кидаясь за кулисы, точно поисковая собака. – Мистер Гобл желает, чтобы джентльмены из хора вышли на сцену!

Когда семеро юношей из мужского ансамбля «Розы» смущенно выстроились на сцене перед сверкающим взором мистера Гобла, тот раскаялся в своем задиристом обещании. В душе у него промелькнуло неуютное чувство, что судьба поймала его на блефе и ему не выкрутиться. Стоявшие хористы были все на одно лицо, все похожи, как близнецы, и непохожи ни на что путное. Даже мистер Гобл, горя желанием закрыть глаза на недостатки, не сумел убедить себя, что в их ряду хоть один напоминает английскою лорда.

Но тут, как раз когда им овладела холодная рассудочность, сменившая лихорадочный запал, он вдруг увидел, что Провидение все-таки благоволит к нему. В самом конце линии мялся молодой человек, внешне идеально подходивший на роль лорда Финчли, и даже – опять-таки внешне – куда более приятный, чем изгнанный Хилл. Гобл властно махнул рукой.

– Вы, там, в конце!

– Я? – переспросил молодой человек.

– Ну да, вы. Вы кто такой?

– Рук. Фредерик Рук, знаете ли.

– Англичанин?

– Э? А? А, да, абсолютно.

– Играли роли со словами?

– Роли? А, понимаю! Да, в любительских постановках, знаете ли, то-се…

Слова его прозвучали музыкой для мистера Гобла. Он почувствовал, что его наполеоновский поступок оправдан успехом. Ярость утихла. Будь он способен на сияющую улыбку, мы бы сказали, что он сияюще улыбнулся Фредди.

– Значит, так, с этой минуты вы играете роль лорда Финчли. Зайдите ко мне в офис подписать контракт. Очистить сцену! Мы достаточно времени потратили впустую.

Через пять минут, за кулисами, получая поздравления от Нелли, Фредди выказал властность:

– Сегодня никаких «Автоматов»! А, что? Теперь, когда я звезда, это невозможно. Как только репетиция закончится, отправляемся в «Космополис»! Намечается маленький банкет, а, что? Эгей-хо! Кутим, милая, кутим!

Глава XV ОБЪЯСНЕНИЯ ДЖИЛЛ

1

Вестибюль отеля «Космополис» – вот настоящий центр Нью-Йорка, где в определенные часы непременно встретишь всех своих знакомых. Первой, кого увидели Нелли с Фредди, пройдя через крутящиеся двери, была Джилл, сидевшая у большой колонны посередине зала.

– Эгей-хо! – воскликнул Фредди. – Ждешь кого-нибудь?

– Привет, Фредди. Да, жду Уолли. Получила от него утром записочку, просил встретиться с ним здесь. Я рановато пришла. Да, я ведь еще не поздравила тебя. Ты – просто чудо!

– Спасибо, старушка. Юный герой шагает семимильными шагами, а? Мистер Рук, совсем простой и неиспорченный успехом, отвечает на вопросы нашего корреспондента насчет его будущих планов, что он намерен отправиться в гриль-зал и сжевать ланч за 18 долларов. Да, недурно все складывается. В общем и целом, а, что? Я хочу сказать, получать буду много, знаешь ли… Большая помощь, когда ты разорился!

Джилл удивленно заметила, что последний из Руков корчит гримасы и странно подмигивает, вкладывая в это скрытый смысл. Она послушно подыграла, хотя ровным счетом ничего не поняла.

– Да, разумеется!

На лице его расцвела благодарность, и с сердечным «Пока-пока!» он повел Нелли дальше, в гриль-зал.

– А я и не знала, что Джилл знакома с Мэйсоном, – заметила Нелли, когда они усаживались за столик.

– Да? – рассеянно отозвался Фредди, опытным взглядом пробегая меню, и сделал тщательно продуманный заказ. – Что-что? А, абсолютно. Джилл с Уолли еще детьми играли вместе.

– Как забавно, что все вы вот так встретились.

– Угу. О, Господи!

– Что случилось?

– Да нет, ничего. Забыл послать телеграмму старому приятелю. Ладно, отправлю после ланча.

И, вынув носовой платок, Фредди завязал его узелком. Ему было чуточку неловко идти на такие предосторожности, но все-таки лучше подстраховаться. Разговор с Джилл в театре оставил его в твердом убеждении, что предпринять остается одно – телеграфировать бедняге Дэреку, пусть забудет о всех этих выборах и срочно, галопом, скачет сюда. Он знал, самому ему никогда больше недостанет мужества снова затевать с Джилл разговор на эту тему. В качестве посла на нем можно поставить крест. Если кому и удастся сломать ее несговорчивость, то только самому Дэреку. Фредди не сомневался, что, увидев его, Джилл растает и упадет в его объятия. Чертовская нелепость, считал Фредди, что два любящих сердца разделены океаном. Он с облегчением убрал платок в карман и взялся развлекать Нелли, уйдя в это занятие с головой. Задача оказалась несложной – чем дольше он находился рядом с этой девушкой, тем легче ему было болтать с ней.

Для Джилл, оставшейся в одиночестве, время текло приятно. Ей нравилось наблюдать за входящими. Вот впорхнули, словно стайка птичек, несколько девушек из труппы, их подхватили кавалеры, и все исчезли в гриль-зале. Мелькнула мимо рыженькая Бэйб, тепло кивнув Джилл, а вскоре появилась Луис Денхэм, девушка-ива, в компании молодого человека с бледным тонким лицом и бегающим взглядом. Это, как правильно догадалась Джилл, и был тот самый Иззи. Луис была тоже бледной, гордой, и, судя по нескольким долетевшим до Джилл словам, досадовала на то, что ее заставили ждать.

Почти сразу же двери крутанулись энергичнее обычного, и влетел мистер Гобл.

Лицо его затуманивало облачко, верный признак того, что недовольство жизнью еще не рассеялось. Но едва он заметил Джилл, как облачко растаяло. Он подошел к ней с улыбкой, которую сам считал чарующей.

– Привет! – окликнул мистер Гобл. – Сидим в одиночестве?

Джилл не успела и объяснить, что положение это временное, как менеджер уже продолжил:

– Пойдемте перекусим.

– Большое спасибо, – вежливо отказалась Джилл, – я жду кое-кого.

– Да ну его к лешему! – сердечно заметил мистер Гобл.

– Нет, спасибо. Я, правда, не могу.

И снова на лицо мистера Гобла стало набегать облачко. Он привык, чтобы приглашения его принимали как королевские приказы.

– Пойдемте!

– Простите, это невозможно.

Пронзив ее долгим пристальным взглядом, мистер Гобл как будто хотел продолжить уговоры, но передумал и угрюмо повернул в гриль-зал. К отказам он не привык.

Едва он ушел, как появился Уолли.

– Что он вам говорил? – резко, даже не поздоровавшись, спросил он.

– Приглашал меня в зал.

Уолли помолчал с минуту. На его добродушном лице появилось сердитое выражение.

– Он, конечно, пошел туда? – указал он на гриль.

– Да.

– Значит, мы отправимся сюда, – решил Уолли, обретая прежнее добродушие. – Очень мило, что вы пришли. Я не был уверен, сумеете ли.

– Мило, что вы меня пригласили.

– Какие безупречные у нас манеры! – усмехнулся Уолли. – Приятно слушать! Как вы догадались, что мне хотелось, чтоб вы надели именно эту шляпку?

– О, это носится в воздухе! Так вам она нравится?

– Просто изумительная! Давайте сядем вон за тот столик, ладно?

2

Они уселись. Сумрак зала в гобеленах расслабляюще действовал на Джилл. После репетиции она чувствовала себя немножко усталой. В дальнем конце зала оркестр наигрывал мелодию, которую она помнила и любила. Память ее вернулась к последнему разу, когда они с Уолли сидели друг против друга в ресторане. Кажется, это было так давно! Вернувшись к настоящему, она обнаружила, что Уолли что-то говорит.

– Вы так внезапно убежали…

– Не хотелось с Фредди встречаться. Уолли сочувственно посмотрел на нее.

– Простите, что порчу вам ланч, но Фредди знает, где вы. Он вас выследил. Встретил случайно Нелли Брайант, с которой вроде бы подружился в Лондоне, и та рассказала ему, где вы и чем занимаетесь. Послушайте, вы так стремительно улепетнули от него позавчера, а сейчас как-то не очень растревожились, – заметил Уолли, и Джилл звонко расхохоталась.

– Вы разве не слышали?

– О чем?

– Фредди попросил мистера Пилкингтона взять его в хор нашего спектакля. Сегодня утром, когда я пришла в театр, он репетировал на сцене, а его всячески поносил мистер Миллер. А позже мистер Гобл разругался с актером, игравшим роль англичанина, и заявил, что любой хорист сыграет не хуже. Взял да и выбрал Фредди. Так что теперь Фредди – один из главных героев, очень гордится!

Запрокинув голову, Уолли одобрительно взревел, отчего у обедающего за соседним столиком выпала на полдороге ко рту устрица.

– Не устраивайте такого шума, – строго одернула Джилл. – На нас оглядываются.

– Простите, не удержался! Ну и дела! Да, такого бреда, как в этих шоу и мюзиклах, нигде нет! Там может случиться, что угодно! «Алиса в стране чудес» – пустячок перед театром!

– Вы тоже так считаете? Именно такое чувство и у меня. Будто я на бесконечном чаепитии у Безумного Шляпника.

– А с какой стати Фредди вообще вступил в труппу? Джилл стала серьезной. Вопрос напомнил ей про то, что она все время изгоняла из мыслей.

– Хочет работать в театре, чтобы приглядывать за мной. Серьезность заразительна. Улыбку Уолли как стерли. Он тоже вернулся к мыслям, не самым приятным, и принялся мрачно крошить булочку.

– А знаете, он совершенно прав. Даже не подозревал, что у него столько здравого смысла.

– Нет, не прав! – вспыхнула Джилл. Воспоминание о разговоре с новой звездой все еще жгло огнем ее независимую душу. – Я не ребенок, и могу сама о себе позаботиться. Как я поступаю, это мое личное дело.

– Боюсь, скоро вы поймете, что ваши личные дела касаются еще нескольких человек. Меня, к примеру. Мне лично не нравится, что вы работаете в театре. Ну, откусите мне голову!

– Очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоитесь обо мне…

– Я же просил откусить мне голову, а не заморозить меня. На правах старого друга, который в былые времена совал вам червяков за шиворот, повторяю – мне не нравится, что вы на сцене.

– Вот уж не думала, что вы такой… – Джилл поискала словечко поуничижительнее, – замшело-викторианский!

– Когда дело касается вас, да, я самый что ни на есть замшелый и викторианский. Викторианец – мое второе имя. – Уолли смело встретил ее негодующий взгляд. – И мне, повторяю, не нравится, что вы на сцене. А уж тем более в труппе Айка Гобла.

– Почему же именно Гобла?

– Потому что он не из тех, с кем следует близко общаться.

– Вот еще ерунда!

– Ну, нет! Я думаю, вы немало читали о нравах театральных менеджеров…

– Да, но это все выдумки.

– Так оно и есть. В большинстве своем, они неплохие, вполне порядочные ребята, даже на редкость порядочные, если вспомнить, какое положение они занимают. Я не говорю про деньги, тут они вытворяют, что угодно. В театре, когда доходит до денег, в ход идет все, кроме разве укусов. «Ни Божий закон, ни закон людской не дальше сороковых».[46]46
  «ни Божий закон, ни закон людской не северней сороковых» – строка из баллады Р. Киплинга «Стихи о трех котиколовах» (1882). В подлиннике – «не северней 53-й широты»


[Закрыть] В данном случае подставьте улицу, а не широту, хотя вопрос и не изучен досконально. Возможно, точнее сказать, что золотое правило «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» здесь отменено. К этому привыкаешь. Ну, разве что, отправляясь с визитом, оставишь часы и бумажник дома, да не поворачиваешься спиной, чтоб не стянули ненароком задней запонки. Вроде игры. Если менеджеру удалось надуть тебя, значит, он выиграл очко и получает все почести. Если одурачил его ты, то и победа за тобой. При любом раскладе это никак не влияет на отношения. Он все так же потчует тебя сигарой из жилетного кармана и твердит, что ты славный малый. Тут нет ничего личного. Возможно, он облапошил утром своего лучшего друга, но за ланчем они сидят вместе, довольные и счастливые. К менеджерам надо проявлять терпимость. Все они – жертвы наследственности. Когда грабитель женится на гардеробщице, их отпрыск автоматически идет в театральный бизнес. Разве он может потом избавиться от уроков раннего детства? Нет, конечно. Но нравы… Уолли замолчал, давая возможность поставить перед ним жареную камбалу. Официанты всегда умудряются выбрать момент, когда клиент разглагольствует с особым красноречием.

– Так вот, что касается нравов, – возобновил свою речь Уолли, – тут совсем другое дело. Большинство менеджеров – вполне почтенные люди средних лет с женами и семьями. Они в бизнесе, чтобы делать деньги, и больше их ничего не интересует. Девушки в труппе для них – вроде клерков. Просто машины, помогающие получить прибыль. Они толком их и в лицо не знают. Но наш добрый Айк совсем другой! – Уолли проглотил кусочек камбалы. – Айк – нехороший человек. Он – вор, мародер и распутник! Он – чума и червь. Он толст, вял и дрябл. У него сальная душа, иссохшее сердце и глаза трески. Я не критикую его, Боже упаси! – благородно добавил Уолли. – Нет! Критика – не в моем характере. Однако с превеликим уважением скажу, что он – гибрид кота и той пакости, которую мы находим под лежачим камнем. Вот почему мне жаль, что вы в его труппе.

Эту обличительную речь Джилл слушала с некоторой тревогой. Ее короткие встречи с мистером Гоблом подсказывали, что каждое слово, скорее всего, – правда, ей было не по себе даже сейчас, когда Гобл просто на нее глядел, как справедливо выразился Уолли, глазами трески. Но гордость запрещала ей проявлять слабость.

– Я и сама могу о себе позаботиться! – повторила она.

– Не сомневаюсь! Возможно, вы сами сумеете о себе позаботиться, если свалитесь в заболоченный пруд. Но вряд ли я остался бы стоять на берегу, спокойно на это глядя. Я знаю, что приходится терпеть девушкам в хоре. Часами они болтаются на сквозняке, пока свои сцены репетируют солисты. Им нечем заняться, а если они попытаются разнообразить томительность рабства легкой болтовней, на них вопят.

– Да, – признала Джилл, – так бывало много раз.

– Так бывает всегда. Джилл, вы должны уйти из театра. Такая жизнь вам не подходит. Работа…

– Мне она нравится.

– Ну да, пока она в новинку…

– Как вы не можете понять! – жарко перебила Джилл. – Я хочу работать. Мне нужна работа. Мне нужно что-то делать, чтобы занять ум. Очень трудно говорить об этом, но вы же знаете, что со мной случилось. Фредди наверняка рассказал. А если и нет, вы и сами могли догадаться, раз уж я здесь одна. Неужели у вас не бывало беды или разочарования, когда весь мир будто развалился на куски? Тогда обнаруживаешь, что единственное спасение – работать, работать и работать! Когда я только что приехала в Америку, я просто с ума сходила. Дядя Крис отослал меня в городишко на Лонг-Айленде, и мне целый день было нечем заняться, я только думала и думала. Долго я там не вытерпела и сбежала в Нью-Йорк. Встретила тут Нелли Брайант, получила эту работу. Театр спасает меня. Я занята целый день, ужасно выматываюсь, и у меня нет времени на всякие мысли. Чем тяжелее работа, тем лучше она мне подходит. Это противоядие. Я просто не могу бросить ее сейчас. А что до вашего Гобла, придется мне с ним смириться. Другие же девушки терпят. Чем я лучше?

– Они притерпелись и не обращают внимания.

– Ну, и я должна притерпеться. Что мне еще осталось? Должна же я что-то делать.

– Выходите за меня замуж, – сказал Уолли, перегнувшись через стол и прикрывая своей ладонью ее руку. Сияние в глазах осветило его лицо, словно фонарь.

3

От внезапности этих слов Джилл онемела. Вытянув руку из-под его руки и откинувшись на спинку стула, она в изумлении смотрела на Уолли. В сознание ее смутно проникала сумятица звуков – разговоры, смех, веселая мелодия, которую наигрывал оркестр. Все ее чувства точно бы обострились. Она чутко воспринимала мельчайшие детали. Потом, вдруг, весь мир сузился до глаз, прикованных к ней, – молящих, влюбленных, и ей панически захотелось избежать их взгляда.

Отвернувшись, она стала оглядывать зал. Просто невероятно, что все эти люди, мирно занятые едой и пустой болтовней, не уставились на нее, мучаясь догадками – а что же она сейчас ответит? – подталкивая друг друга локтями, строя предположения. Среди такого равнодушия она почувствовала себя одинокой и беспомощной. Она для всех – ничто, им все равно, что с ней будет, словно она одна посреди замерзших болот Брукпорта. Да, она одна в равнодушном мире, и свои проблемы должна решать только сама.

Мужчины и раньше предлагали ей замужество, добрый десяток раз, то там, то сям, в загородных домах, на танцах в Лондоне, еще до того, как она встретила и полюбила Дэрека. Но ничто из прежнего опыта не подготовило ее к предложению Уолли. Те, другие, давали ей время выстроить защиту, собраться с силами, взвесить не спеша их достоинства. Прежде чем высказаться напрямую, они выдавали свою влюбленность сотнями признаков – краснели, заикались, просто стекленели в смущении, а не выстреливали предложение точно пулю под прикрытием беседы на темы, не имевшие ни малейшего касательства к их чувствам.

И все же теперь, когда шок постепенно стихал, ей стали припоминаться признаки, которые она отмечала и раньше; речи, которые должны были бы остеречь ее…

– О, Уолли! – выдохнула Джилл.

Она обнаружила, что действует он на нее совершенно по-другому, чем поклонники тех лондонских дней. Он больше для нее значил, играл более важную роль, он был – хотя все в ней восставало против такого слова – даже опасным!

– Позвольте мне избавить вас от всего этого! Вы не созданы для жизни в театре! Я не могу видеть, как вы…

Наклонившись, Джилл прикоснулась к его руке. Он вздрогнул, словно от ожога. Мускулы его горла еще двигались.