Текст книги "Поэты 1820–1830-х годов. Том 1"

Автор книги: Орест Сомов

 
Erst regierte Salurnus schlicht und gerecht,
       Da war es Heute wie Morgen,
Da lebten die Hirten, ein harmlos Geschlecht
        Und brauchten für gar nichts zu sorgen:
Sie liebten und thaten weiter nichts mehr;
Die Erde gab alles freiwillig her.
 

Schiller[269]269
Вначале царствовал простой и справедливый Сатурн,        Тогда Сегодня и Завтра были подобны друг другу,Тогда жило безмятежное поколение пастухов,        Не имевшее нужды ни о чем заботиться:Они любили и более не делали ничего,Земля сама давала им всё необходимое.Шиллер (нем.). – Ред.

[Закрыть]

 
Обширный божий мир раскрылся предо мной;
Мой безграничный дух гуляет на просторе,
Не помнит прошлого он цепи ледяной —
                  Вода ль забвенья это море?..
 
 
Уж семирукий Истр[270]270
  Уж семирукий Истр…
  По словам некоторых из древних писателей, Истер (Дунай) впадал семью устьями в Черное море; шестью, по мнению других, и только пятью, по свидетельству Иродота. Автор Исторической географии по древним картам Д’Анвилля замечает, что из этих семи устьев – пять занесены ныне песками.


[Закрыть],с покровом на главе,
Стеная над своей коралловою урной[271]271
…с покровом на главе,Стеная над своей коралловою урной…  «На одной из медалей Траяновых он (Дунай) представлен склоненным на урну и покрытым занавесою в знак того, что исток его неизвестен» (Ноэль).


[Закрыть],
За мною скатертью лазурной
                  Далёко утонул в Эвксинской синеве.
 
 
Как стар сей шумный Истр! чела его морщины
                  Седых веков скрывают рой:
Во мгле их Дария мелькает челн немой,
Мелькают и орлы Траяновой дружины[272]272
Как стар сей шумный Истр! чела его морщины        Седых веков скрывают рой:Во мгле их Дария мелькает челн немой,Мелькают и орлы Траяновой дружины…  Подробности Дариева похода против скифов и войны Траяновой с Децебалом, царем Дакийским, известны из Иродота и сокращений Диона Кассия.


[Закрыть].
 
 
Скажи, сафирный бог[273]273
Скажи, сафирный бог…  «Скифы, фракияне и геты чтили Дунай наравне с Марсом, изображавшимся в виде меча, верховным божеством своим» (Иродот).


[Закрыть], над брегом ли твоим,
По дебрям и горам, сквозь бор необозримый[274]274
…над брегом ли твоим,По дебрям и горам, сквозь бор необозримый…  «Скордиски обратили страны сии (Мизию, Фракию и проч.) в пустыни, покрытые лесами, которые простираются на несколько дней путешествия» (Стравон).


[Закрыть],
Средь тучи варваров, на этот вечный Рим
                  Летел Сатурн неотразимый?[275]275
Средь тучи варваров, на этот вечный           Рим Летел Сатурн неотразимый?  «Земли, простирающиеся над Дунаем… суть с незапамятных времен большая дорога и поле битвы всех варваров, извергнутых степями Азии на Европу» (Мальте-Брун. См. также Письма из Болгарии, стр. 47–50).
  Рим сделался, по изречению Св. Иеронима, могилою народов, коих он был родителем… «Свет поколений угаснул; с главою империи Римской пала глава целого мира»[Quis credat ut totius orbis extructa victoriis Roma corrueret, ut ipsa suis populis et mater fieret et sepulchrum… …Postquam vero clarissimum terrarum omnium lumen extinctum est, imo romani imperii truncatum caput est, ut verius dicam, in una urbe totus orbis interiret… obmutui (Hieron, in Ezech). – Кто бы поверил, что рухнет Рим, возвеличенный победами над целым миром, что он сам станет для своих народов и матерью и гробницей… …После того, как угас подлинно славнейший светильник в мире, после того, как обезглавлена была римская империя, и поистине в один город вторгся целый мир… заграждаю уста мои (Иероним) (лат.). – Ред.].


[Закрыть]
                  Не ты ль спирал свой быстрый бег
                  Народов с бурными волнами,
И твой ли в их крови не растопился брег,
Племен бесчисленных усеянный костями?
 
 
                  Хотите ль знать, зачем, куда
                  И из какой глуши далекой
                  Неслась их бурная чреда,
                  Как лавы огненной потоки?
                  Спросите вы, зачем к садам,
                  К богатым нивам и лугам,
                  По ветру саван свой летучий
                  Мчат саранчи голодной тучи;
Спросите молнию, куда она летит,
Откуда ураган крушительный бежит,
                  Зачем кочует вал ревучий!
Так точно, Промысла не ведая путей,
Неслись полки Судьбы к ее предназначенью[276]276
Так точно Промысла не ведая путей,Неслись полки Судьбы к ее предназначенью…  Зозим и Прокопий сохранили нам ответ Генсерика кормчему, спросившему его: на какой народ хочет он плыть войною? – «На тот, против которого бог!» – воскликнул предводитель вандалов [Cum e Carthaginis portu velis passis soluturus esset, interrogatus a nauclero, quo tandere populabundus vellet, respondisse: Quo Deus impulerit (Zozim., De bello Vandilico, Lib. I, p. 188).
  Narrant cum e Carthaginis portu solvens a nauta interrogaretur quo bellum inferre vellet, respondisse: In eos quibus iratus est Deus (Procop., Hist. Vand., Lib. I). – Когда он готов уже был отплыть с распущенными парусами от Карфагенских ворот и хозяин корабля спросил его, кого же он собирается разорить, он ответил: «Кого обрек На это бог» (Зосим, О войне с вандалами, кн. I, стр. 188).
  Рассказывают, что, когда он отплывал от карфагенской гавани, моряк спросил его, на кого он хочет идти войной, он же ответил: «На того, на кого разгневался бог» (Прокопий, История вандалов, кн. I) (лат.). – Ред.].


[Закрыть]:
И вот – из груди царств, от стали их мечей,
Воспрянул новый огнь – и чад глухих степей
                  Приблизил к цели провиденья!
Пускай их тысячи о брег седых времен,
                  Как волны шумные, разбились —
                  Остатки диких сих племен
Преобразили мир и с ним преобразились![277]277
Остатки диких сих племенПреобразили мир и с ним преобразились!  Орозий сохранил в своей истории любопытное, переданное ему Св. Иеронимом в Вефлеэмской пещере признание Атаульфа, наследника Аларикова: «Я сначала горел желанием, – говорит сей последний, – сгладить с лица земли название Рима и заместить империю кесарей империей готфов. Убежденный потом опытом в невозможности подчинить моих соотчичей власти законов, я переменил намерение и, вместо разрушителя, решился сделаться восстановителем империи Римской»[Nam ego quoque ipse virum quemdam Narbonensem, illustris sub Theodosio militiae, etiam religiosum prudentemque et gravem apud Bethleem oppidum Palestinae, beatissimo Hieronymo presbytero referente, audivi se familiarissimum Ataulpho apud Narbonam fuisse: ac de eo saepe sub testifecatione dedicisse quod ille, quam esset animo, viribus ingenioque nimius, referre solitus esset se in primis ardenter inhiasse, ut obliterato romanum nomine, romanum omne solum Gothorum imperium et faceret et vacaret: esset que, ut vulgariter loquar, Gothia quod Romania fuisset; …At ubi multa experientia probavisset neque Gothos ullo modo pareri legibus posse propter effrenatam barbariem, neque reipublicae interdici leges oportere, elegisse se vatem, ut gloriam sibi et restituendo in integrum augendoque Romano nomine, Gothorum viribus queret, habereturque apud posteros Romanae restitutiones auctor, postquam esse non poterat immutator (Oros., Lib. VII). – Я сам слышал от блаженнейшего пресвитера Иеронима, что некий муж из Нарбоны, который во время знаменитой войны при Феодосии проявил твердость, благоразумие и тщание под палестинской крепостью Вифлеемом, был в Нарбоне ближайшим человеком к Атаульфу, и часто рассказывал, приводя доказательства своим словам, что Атаульф, будучи велик духом, способностями и телесной крепостью, говорил, что он страстно жаждал быть единственным в первых, чтобы, уничтожив имя римлян, творить и разрушать все римское единой властью готов; говоря просто, чтобы Готию сделать Римом… Убедившись, однако, многократно на опыте, что готов нельзя подчинить законам из-за их варварской необузданности, а запрещать законы республики нецелесообразно, счел себя пророком и жаловался готским мужам, что, к славе своей восстановив и укрепив в прежнем виде римское имя, прослывет у потомков виновником восстановления римских обычаев из-за невозможности стать их разрушителем (Орозий, кн. VII) (лат.). – Ред.].


[Закрыть]
                  Но что же в том! пускай падут
                  Его старинные обломки,
За поколеньями другие восстают —
На гробе праотцев счастливее ль потомки?..
 
 
Владыки древние сих славных берегов,
Кто был блаженней вас, наперсники природы,
Когда средь кочевых, как люди, городов
Вы свято берегли наследие отцов —
                  Богатство дикой их свободы?
Любовь волшебная и кровных, и друзей[278]278
  Любовь волшебная и кровных, и друзей… и проч.
  См. Лукианова Токсариса.


[Закрыть],
                  Обмен сердечных излияний,
                  Незнанье гибельных страстей,
                  Незнанье ветреных желаний —
Шатра ль убогого в неведомой тени
                  Вы золотого века дни
Для скифа бедного всечасно воскрешали?[279]279
  Cм. Юстина, кн. 9, гл. 2; Иродота, кн. IV; Стравона, кн. VII; Арриана, кн. IV.


[Закрыть]
Первообразного творенья чудеса,
Как пир божественный, очам его сияли;
Как бесконечный сад, дремучие леса
                  Пред ним, шумя, благоухали.
Ему пещерный свод чертогами служил,
Постелей – луг, блестящий златом;
Природы сын – тогда он был
Всему созданью милым братом.
Затеет пир – к нему толпой
Пернатых музыкантов рой
С своей мелодией слетится,
И миллион над ним огней
Во мраке праздничных ночей
Роскошно с неба загорится.
Пастух и царь в степях своих,
Не зная дальней их границы,
Он был вольней небесной птицы,
Когда с ним вихрь пустынь родных,
Его скакун неукротимый,
Гулял в степи необозримой.
Он был блаженнее царей,
Когда близь матери своей
Пред ним птенцы его играли;
Когда холмов зеленый скат
Толпы его рогатых стад,
Бренча звонками, покрывали;
Когда над горною струей,
В тени древес уединенной,
Домашних пчел привычный рой
Жужжал в долине сокровенной.
Недугом суетных забот
Сердца счастливцев не страдали:
Млеко овец, душистый мед
Их жизнь бродячую питали[280]280
Млеко овец, душистый медИх жизнь бродячую питали.  См. Юстина, кн. 11, гл. 2.
  «Иногда встречали мы толпы скифов, переходящих беспрестанно с одного места на другое: шатры и крытые колесницы служат им вместо домов; богатство их состоит в многочисленных стадах. Они приносили нам в дар молоко и агнцев, не требуя никакого возмездия» (Стемпковский).


[Закрыть].
Порой, как пышный злак холмов
Для тучных стад и табунов
Пред их владельцем истощался —
Мгновенно в путь весь дом сбирался.
Пред ним, за ним – ковер степной
Вдали с небесной синевой,
Как пестрый Океан, сливался.
И кочевал счастливый скиф
Беспечно по лесам душистым,
Доколе, над ручьем сребристым,
Роскошный луг, под тенью ив,
Своею свежей красотою,
Своей пахучей муравою
Не обольщал его, – тогда
По новым паствам рассыпа́лись
Скитальцев шумные стада
И новым солнцем озарялись
Передвижные города[281]281
И новым солнцем озарялисьПередвижные города.        Campestres melius Scythae,Quorum plaustra vagas rite trahunt domos,        Vivunt, et rigidi Getae,Inmetata quibus jugera liberas        Fruges, et Cererem ferunt.Horat., Lib. III, od. 24.  «Счастливее скифы, обитатели равнин, влачащие на колесницах свои бродячие дома! Счастливее суровые геты, собирающие дары Цереры в полях свободных и безграничных!»


[Закрыть].
 
 
О, для чего я не родился
В их мирной, радостной глуши,
Когда от мудрых грез еще не помрачился
Народ, природы сын, огонь твоей души![282]282
Когда от мудрых грез еще не помрачилсяНарод, природы сын, огонь твоей души!..  Надутые суетными познаниями, почерпнутыми в школах Афинских, непрошеные моралисты и законодатели: Токсарисы, Аварисы, Анахарсисы внесли в отчизну множество мнений и обычаев чужеземных и таким образом поколебали первобытную простоту скифов (См. Стравона, кн. VII).


[Закрыть]
Как птичка божия по воле,
Как вольный ветер в чистом поле,
Я по вселенной бы родной
Летал, семьей своей следимый,
Родными ларами хранимый,
Тоски не мучимый змеей!..
 
 
Но что за мыс в дали свинцовой,
Как трон Зефиров бирюзовый,
Сквозь радужный рассвета дым,
Мелькает над волной перловой,
Огнем облитый золотым?
 
 
Не ты ль, крылатый Лев, не ты ль на крыльях славы
В сей край с перунами победы прилетал;
Не здесь ли некогда торжественно сиял,
Звезда Венеции, твой отблеск величавый?[283]283
Не здесь ли некогда торжественно сиял,Звезда Венеции, твой отблеск величавый?..  «Видите ли вы этот полукруглый, вдавшийся в море утес? …он называется Капо-Калакриею. На вершине оного находятся развалины старой крепости, с многочисленными памятниками Венецианского владычества.
  Название Capo Calacria (мыс Калакрия) отзывается действительно Венециею: а потому, если верить, что место сие в самом деле принадлежало сей могущественной республике, то должно полагать, что она основала на оном свое владычество по разделении областей Восточной Империи между венециянами и французами в 1204-м году, после взятия Константинополя крестоносцами, бегства Алексия Дуки (проименованного Мурзуфлом) и возведения на престол Восточной Империи Балдуина, Графа Фландрского. Лёбо и другие историки говорят, что, вследствие сего раздела, венецияне взяли, между прочим, на свою часть все приморские места империи, от восточных берегов Ариятического моря до берегов Эвксинского Понта; но если Калакрия находилась в числе сих приобретений, то из сего ясно видно, что Лев Св. Марка проник с этой стороны еще глубже в недра Восточной Империи» (Письма из Болгарии, стр. 21 и след.).


[Закрыть]
                  В то время волны всех морей
                  Толпы отважных кораблей,
                  Тобой рассеянных, топтали;
                  На царства дани налагали
                  И дождь сокровищ золотой
                  В твою утробу проливали!
                  И где же ныне скипетр твой?
                  Где дни торжеств и громкой славы?
Пята Ничтожества подъята над тобой,
                  Рим Океана величавый![284]284
  Рим Океана величавый!
  Известно, с какою вежливостью уступил Байрон это дивное Рим Океана Леди Морган, коей посчастливилось приложить его прежде к Венеции. Замечая это обстоятельство, автор может только благодарить своих предшественников за обогащение его Элегии сим смелым, красноречивым, полным глубокой мысли выражением.


[Закрыть]
                  Лишь странник гул твоих побед
Пред этим берегом невольно вспоминает
И взор презрительный на их простывший след,
На след подлунного могущества, бросает!..
 
 
                  Улегся ветер; вод стекло
                  Ясней небес лазурных блещет;
Повисший парус наш, как лебедя крыло,
Свинцом охотника пронзенное, трепещет.
                  Но что за гул?.. как гром глухой,
                  Над тихим морем он раздался:
                  То грохот пушки заревой,
                  Из русской Варны он примчался!
                  О радость! завтра мы узрим
                  Страну поклонников Пророка;
                  Под небом вечно-голубым
                  Упьемся воздухом твоим,
                  Земля роскошного Востока!
                  И в темных миртовых садах,
Фонтанов мраморных при медленном журчаньи,
При соблазнительных луны твоей лучах,
В твоем, о юная невольница, лобзаньи
                  Цветов родной твоей страны,
Живых восточных роз отведаем дыханье
                  И жар, и свежесть их весны!..
 

27 марта 1829

Пойду лить слезы и оглашу громкими воплями горы и стези пустыни, некогда столь прекрасные; ибо всё сгорело на них, ибо там нет уж ни единого проходящего, не слышно более гласа того, который обладал ими; ибо от птиц небесных и даже до зверей земных, всё их покинуло и удалилось.

Иеремия, IX, 10

 
Не мира ль древнего обломки предо мной?
Не допотопные ль здесь призраки мелькают?[286]286
Не мира ль древнего обломки предо мной?Не допотопные ль здесь призраки мелькают?  «Жизнь была часто возмущаема на земле приводящими в ужас событиями. Бесчисленное множество живых существ сделалось жертвою сих переворотов: одни, обитатели сухой земли, поглощены потопами; другие, жители вод, выдвинуты на сушу вместе с морским дном, внезапно возвысившимся; самые племена их навсегда исчезли и оставили в мире только некоторые дребезги, едва распознаваемые естествоиспытателем».
(Кювье).

[Закрыть]
Не руки ль грозные таинственной косой
              Во мгле ничтожества сверкают?
              Повсюду смерть! повсюду прах!
Столбов, поникнувших седыми головами,
Столбов, у Тленности угрюмой на часах
Стоящих пасмурно над падшими столбами,—
Повсюду сумрачный дедал в моих очах![287]287
Столбов, поникнувших седыми головами,Столбов, у Тленности угрюмой на часахСтоящих пасмурно над падшими столбами,—Повсюду сумрачный дедал в моих очах!  «Обширная площадь развертывается перед вами при выезде из глубины окружающего ее со всех сторон леса. На этой площади, пересекаемой в нескольких местах высоким кустарником, громады сих исполинских колонн тянутся, или лучше сказать, рассыпаны по пространству более трех верст. Я говорю рассыпаны, ибо в расположении оных не заметно ни порядка, ни обыкновенной архитектурной последовательности. Целые тысячи сих чудесных колонн поражают вас самыми странными формами. В иных местах – они возвышаются совершенно правильными цилиндрами; в других – представляют вид башни, обрушенной пирамиды, усеченного конуса; иные делаются книзу толще и кажутся опоясанными широкими карнизами. Есть возвышения, на коих несколько подобных столбов так густо составлено, что заставляют невольным образом думать об остатке древнего портика… Совершенное отсутствие капителей, правильных карнизов и разных других украшений зодчества уничтожает, по крайней мере для меня, всякую возможность рассуждать об архитектурном ордене, по коему бы можно было загадывать о начале сих исполинских развалин… говоря об их искусственном происхождении, я между тем должен признаться, что все сие далеко недостаточно для объяснения человеческой цели сих несметных колонн, столько же симметрических, сколько необыкновенных, почти везде однообразных, но рассеянных по пространству, превосходящему всякий размер зданий человеческих. Неужели сии великолепные громады суть не что иное, как массы простых базальтических обломков? Неужели эта разительная правильность форм и пропорций есть одна только прихоть природы, обманывающей человека столь совершенным подражанием искусству, в стране, населенной памятниками древности и роями славных исторических воспоминаний? В сем последнем случае, ученые истолкователи природы прилагают, конечно, к подобным феноменам свою любопытную ипотезу о существовании немых свидетелей сих неизвестных, огромных переворотов, пред коими исчезают все изменения нашего шара, произведенные людьми, ураганами, волканическими извержениями, морскими разливами и тому подобными судорогами органического мира и проч. и проч.» (Письма из Болгарии, стр. 105 и след.; см. также стр. 193 и след.).


[Закрыть]
              Над жатвой, градом пораженной,
              Или над рощей, низложенной
              Обрывом исполинских гор,
              Или над битвенной равниной,
Покрытой мертвою и раненой дружиной,
              Чей сумрачный скитался взор?
              Пускай же те лишь алчут взгляды
              Обнять дремучие громады сих чудных,
Вечностью сосчитанных столбов:
Вот жатва, смятая Сатурновой пятою,
Вот сучья временем низложенных дубров,
Вот рать, побитая Ничтожества рукою
И в прахе спящая под саваном веков!
              Здесь нет земного завещанья,
              Ни письмен, ни искусства нет;
              Но не древне́е ли преданья
              Миров отживших дивный след?..[288]288
…не древнее ли преданьяМиров отживших дивный след?..  «Я полагаю вместе с гг. Делюком и Доломье, что самая неопровержимая в геологии истина есть этот огромный, внезапный переворот, коего поверхность нашего шара сделалась жертвою тому назад не более как за пять или за шесть тысяч лет; что этот переворот… осушил дно последнего моря и образовал страны, населенные ныне.
  Но эти страны… были уже обитаемы прежде, если не людьми, то по крайней мере земными животными.»
(Кювье).

[Закрыть]
 
 
              Дружины мертвецов гранитных!
              Не вы ли стражи тех столбов,
              На коих чудеса веков,
              Искусств и знаний первобытных
Рукою Сифовых начертаны сынов?..[289]289
…тех столбов,На коих чудеса веков,Искусств и знаний первобытныхРукою Сифовых начертаны сынов?..  Сннкеллий говорит, что бытописатель Манефон хвалился сведениями, почерпнутыми им не в архивах Египетских, а в священных книгах Агафодемона, сына второго Гермеса и отца Татова, который списал их с колонн, воздвигнутых до потопа Тотом, или первым Гермесом, в земле Сириадийской (?). – Иосиф, ссылающийся столь часто на египетского летописца, занял, может быть, у него, в 1-й книге своих Иудейских древностей, предание о двух колоннах, одной кирпичной, другой каменной, на коих сыны Сифовы начертали знания человеческие, для предохранения их от потопа, предсказанного Адамом. Обе эти колонны существовали долго после Ноева времени. Т. Мур замечает, что на них были найдены только астрономические таинства, и, предпочитая в сем случае таблицы Хамовы, приводит слова Яблонского, который, следуя Кассиану, говорит: «Quantum enim antiquae traditiones ferunt Cham filius Noae qui superstitionibus ac profanis fuerit artibus institutus, sciens nullum se posse superbis memorialem librum in arcani inferre, in quam erat ingressurus, sacrilegas artes ac profana commenta durissimis, inculpsit lapidibus».[ «Ибо насколько известно по преданиям древних, Хам, сын Ноя, который был обучен лишь суевериям и обыденным знаниям, понимая, что никакую книгу он не сможет взять с собой в ковчег, на который должен был взойти, священные знания и невежественные выдумки высек в твердейшем камне» (лат.). – Ред.]


[Закрыть]
              Как знать, и здесь былой порою,
              Творенья, может быть, весною,
Род человеческий без умолку жужжал —
              В те времена, как наших башен
              Главою отрок достигал[290]290
 В те времена, как наших башенГлавою отрок достигал… и проч.  Мифы о титанах, допотопных обитателях мира, пользовались некогда столь могучей народностью, что не только Св. Августин, но даже отец Кирхер, ученый 17-го столетия, не могли ускользнуть от мысли о гигантах, рожденных сынами богов от дочерей человеческих.
  «В священных диптиках считается три последовательных времени титанов…
  …Я родился не от дуба… я родился не от утеса; плоть моя была медь раскаленная; весь остров Крит мог я обходить кругом в один день по три раза.»
(Балланш).

[Закрыть],
              И мамонта, могуч и страшен,
На битву равную охотник вызывал!
Быть может, некогда и в этом запустенье
Гигантской роскоши лилось обвороженье[291]291
Быть может, некогда и в этом запустеньеГигантской роскоши лилось обвороженье… и проч.  Вся эта идеализация допотопного мира основана на некоторых обозначениях Крития, Эвсевия, Лукиана и Плутарха, точно так же, как перенесение столбов Тотовых в древнюю Мизию – на предании о каких-то колоннах, воздвигнутых Сезострисом во Фракии. Нужно ли, впрочем, упоминать, что изображение предшествовавшего Ною времени едва ли, во всяком случае, может быть точнее истории и географии Орланда или Гулливерова странствия!


[Закрыть]:
Вздымались портики близь кедровых палат,
Кругом висячие сады благоухали,
Теснились медные чудовища у врат,
И мрамор золотом расписанных аркад
Слоны гранитные хребтами подпирали!
              И здесь огромных башен лес,
              До вековых переворотов,
              Пронзал, быть может, свод небес,
И пена горных струй, средь пальмовых древес,
Из пасти бронзовых сверкала бегемотов!
              И здесь на жертвенную кровь,
Быть может, мирными венчанные цветами,
              Колоссы яшмовых богов
Глядели весело алмазными очами…
Так, так! подлунного величия звездой
И сей Ничтожества был озарен объедок, —
              Пари́л умов надменных рой,
              Цвела любовь… и напоследок —
              Повсюду смерть, повсюду прах
              В печальных странника очах!
 
 
              Лишь ты, Армида красотою,
              Над сей могилой вековою,
              Природа-мать, лишь ты одна
              Души магической полна!
              Какою роскошью чудесной
              Сей град развалин неизвестный
              Повсюду богатит она!
Взгляните: этот столб, гигант окаменелый,
              Как в поле колос переспелый,
К земле он древнею склонился головой;
              Но с ним, не двинутый годами,
              Сосед, увенчанный цветами,
              Гирляндой связан молодой;
              Но с головы его маститой
              Кудрей зеленых вьется рой,
              И плащ из листьев шелковитый
              Колышет ветр на нем лесной!
              Вот столб другой: на дерн кудрявый
              Как труп он рухнулся безглавый,
Но по зияющим развалины рубцам
Играет свежий плющ и вьется мирт душистый,
              И великана корень мшистый
              Корзиной вешним стал цветам!
              И вместо рухнувшей громады
              Уж юный тополь нежит взгляды,
              И тихо всё… лишь соловей,
Как сердце, полное то безнадежной муки,
То чудной радости, с густых его ветвей
              Свои льет пламенные звуки…
              Лишь посреди седых столбов,
Хаоса диких трав, обломков и цветов,
              Вечерним золотом облитых,
Семейство ящериц от странника бежит
И в камнях, зелени узорами обвитых,
              Кустами дальними шумит!..
 
 
              Иероглифы вековые,
              Былого мира мавзолей!
              Меж вами и душой моей,
              Скажите, что за симпати́я?
Нет! вы не мертвая Ничтожества строка:
Ваш прах – урок судьбы тщеславию потомков;
Живей ли гордый лавр сих дребезгов цветка?..
              О, дайте ж, дайте для венка
              Мне листьев с мертвых сих обломков!
 
 
Остатки Древности святой,
Когда безмолвно я над вами
Парю крылатою мечтой —
Века сменяются веками,
Как волны моря, предо мной!
И с великанами былыми
Тогда я будто как с родными,
И неземного бытия
Призыв блаженный слышу я!..
 
 
Но день погас, а я душою
К сим камням будто пригвожден;
И вот уж яхонтовой мглою
Оделся вечный небосклон.
По морю синего эфира,
Как челн мистического мира,
Царица ночи поплыла,
И на чудесные громады
Свои опаловые взгляды
Сквозь тень лесную навела.
Рубины звезд над нею блещут
И меж столбов седых трепещут,
И будто движа их, встают
Из-под земли былого дети
И мертвый град свой узнают,
Паря́ во мгле тысячелетий…
 
 
Зверей и птиц ночных приют,
Давноминувшего зерцало,
Ничтожных дребезгов твоих
Для градов наших бы достало!
К обломкам гордых зданий сих,
О Альнаскары! приступите,
Свои им грезы расскажите,
Откройте им: богов земных
О чем тщеславие хлопочет?
Чего докучливый от них
Народов муравейник хочет?..
Ты прав, божественный певец:[292]292
Ты прав, божественный певец… и проч.«There is the moral of all human tales;’Tis but the same rehearsal of the past:First freedom, and then glory, – when that fails,Wealth, vice, corruption, – barbarism at last».  L. Byron. Childe Harold’s Pilgrimage, 4, CVIII. [Такова мораль всех человеческих преданий; она – в бесконечном повторении прошедшего: вначале свобода, затем слава; когда они исчезают – богатство, пороки, разложение – и, наконец, варварство. Байрон, Паломничество Чайльд-Гарольда (англ.). – Ред.]


[Закрыть]
Века́ – веков лишь повторенье!
Сперва – свободы обольщенье,
Гремушки славы наконец,
За славой – роскоши потоки,
Богатства с золотым ярмом,
Потом – изящные пороки,
Глухое варварство потом!..
Но я, природы друг смиренный,
Мой цвет, надеждой возращенный,
За то ль так рано побледнел —
Что за бессмысленной толпою,
Пигмейских происков тропою,
Ползти я к счастью не хотел;
Что дар небес, огонь сердечный
Сберечь в груди своей желал
И, в простоте души беспечной,
Пронырства сетью бесконечной
Ничьей стези не преграждал?..
О! помню я, когда, бывало,
Природы всей недоставало
Мне для божественной любви —
Какая в чувствах симпати́я,
Какой огонь пылал в крови!..
Но я узнал сердца людские,
Изведал жало клеветы,
Неправды вытерпел гоненья,
Оплакал дружбы изменения,
Надежды попранной цветы;
И прах своих разбитых ларов,
Средь грозных жребия ударов,
Слезой кровавой оросил;
Потом фиал земной кручины
До дна, до капли осушил
И в дальний путь, с крестом судьбины,
По новым терниям ступил…
О! посмотрите ж: для поэта
Едва настало жизни лето —
И где ж, и где его тепло!
В очах уж нет любви магнита,
В усмешке колкой горе скрыто,
И дум перунами чело,
Как море бурное, изрыто;
И жар восторгов прежних стал —
С горнила сброшенный металл!
 
 
Но пусть мои младые годы,
Как листья падшие, развеяны судьбой —
Напрасно ль в прелестях вещественной природы
Мой дух незримою пленялся красотой!
Нет, нет! орел, на время пленный,
Свои он узы разорвет
И цепь существ, освобожденный,
В мирах надзвездных разберет;
И у создателева трона
С ним примиренный Аббадона
Вновь к Абдиилу подлетит,
Забудет грусть, не скажет; стражду!
И с ним любви бессмертной жажду
Из чаши солнца утолит…
 
 
              Но поздно; скоро день заблещет;
              Луна и звезды чуть горят;
Промеж седых столбов дубравный ветр трепещет —
И шепчет темный лес, и камни говорят…
              Эфирной музыки мотивы,
Как ваши дикие чудесны переливы!
              То беглый звук… то странный стон…
              Гул, замирающий печально…
              Нет, не земных тимпанов звон
              Сей глас развалин музыкальный!..
 
 
Но поздно; мой казак не спит;
Вздремнув, уж пикой он сверкает;
Копытом в землю конь разит
И огнь из камней вышибает!
Садимся, едем; путь далек;
Куда приедем – знает рок!
Прости ж, о рой моих видений!
Былого мира прах святой;
И ты, развалин тайный гений,
Прими поклон прощальный мой!..
 

Апрель 1829

 
Немногие умеют быть счастливы:
рабы страстей, носимые попеременно
волнами противными, они скитаются,
ослепленные, по морям безбрежным.
Нет сил противустать буре; нет сил
покориться ей!..
…………………………………………
Муж добра, муж разума, останься в пристани!
 

Пифагоровы золотые стихи

 
Вся тварь вокруг меня молчит,
Алмазный полдень с неба льется;
Как раскаленный шар, светило дня горит,
От зноя сердце тяжко бьется.
 
 
Глубокий лес передо мной,
Зубцами скал вдали пронзенный;
Над ними снова лес, и будто шлем стальной,
Зеленым гребнем оперенный,
Над лесом вновь утес крутой,
Лазурью неба окруженный.
 
 
Туда, туда, под склон древес!
Там воздух легче и живее…
Иду; густеет дикий лес,
Вздыхает грудь моя вольнее.
Луч солнца ярко-золотой,
Скитальца спутник прихотливый,
То быстролетно, то лениво
Среди зеленой мглы скользит передо мной.
 
 
Томимый жаждою палящей,
За шум струи животворящей
Чего в сей миг бы не дал я!
Иду – и вот в глуши прохладной,
Как голос матери отрадный,
Журчит источника струя.
Прервался лес – и предо мною
Темно-зеленой пеленою
Луг бальзамический лежит.
У ног гранитных великанов
Там двух топазовых фонтанов
Немолчный говор дребезжит.
Над ними сумрак ив плакучих,
Дубов и тополей дремучих
Душа весны животворит.
Их слезы крупною росою
Падут на пестрые цветы
И бриллиантовой змеею,
На солнце, мягкой муравою
Бегут за дальние кусты![293]293
  См. Письма из Болгарии, стран. 116–121.


[Закрыть]
 
 
Приют святого вдохновенья,
Твой упоительный покой —
Тревог сердечных усыпленье,
Любви дыханье – воздух твой!
Ее эдем изображая,
С тобой на крыльях дум, о Делия младая,
Уж не в дубравы ль этих скал
Мудрец Тибулл перелетал?..[294]294
С тобой на крыльях дум, о Делия младая,Уж не в дубравы ль этих скал Мудрец Тибулл перелетал?..  Кому из русских читателей неизвестна 1-я Тибуллова элегия, столь прекрасно переведенная Дмитриевым, где внимание сердца останавливается, между прочим, на следующих стихах:
Я о родительском богатстве не тужу;Беспечно дней моих остаток провожу;Работаю, смеюсь, иль с музами играю,Или под тению древесной отдыхаю,Которая меня прохладою дарит.Сквозь солнце иногда дождь мелкий чуть шумит:Я, слушая его, помалу погружаюсьВ забвение и сном приятным наслаждаюсь;Иль в мрачну, бурну ночь, в объятиях драгой,Не слышу и грозы, шумящей надо мной, —Вот сердца моего желанья и утехи!

[Закрыть]
Как здесь легко существованье!
Через душевные струящийся края,
Без мыслей, нектар созерцанья —
Единый признак бытия!
О! долго на распутьи света
Я жаждой умственной страдал,
Душой родную душу звал, —
И тщетно! – глас мой без ответа
В пустыне мира исчезал…
Слети же ты на крыльях лени,
Сих одиноких рощей гений;
Весны мелодию на чувства мне навей[295]295
  Весны мелодию на чувства мне навей…
  «Мелодия, если взять это слово во всем доступном ему объеме, может проистекать (столько же от сочетания звуков, сколько) от последовательности красок или от последовательности благоуханий. Мелодия может проистекать от всякой благоустроенной последовательности известных ощущений, от всякого приличного ряда действий, коих сущность состоит из возбуждения того, что мы исключительно зовем чувством.»
(Сенанкур).

[Закрыть],
И от полуденного зноя
Дай кровлю страннику под склоном сих ветвей,
И в шуме горных струй душе его пролей
Святую магию покоя!
 
 
Так, так! исчез коварный бред,
Горячка сердца миновалась,
И мой изведал ум, что призрак юных лет,
Что всё, чем некогда мечта моя пленялась, —
Не на земле живущий цвет!..
Улыбка славы горделивой —
Подарок черни прихотливой;
Земное равенство – пожар,
Пиры в грязи окровавленной;
А гения высокий дар —
Цепь на скалах Святой Елены!..
О праве площадных друзей
Голодный Арлекин хлопочет;
Стал Крезом он – и на людей
Секиру мстительную точит.
Брамин на парий нападал,
Но Брамы милостей лишился —
И братом он гонимых стал,
И в Человечество влюбился!
Воюя будто за него,
Так целый мир нам ставит сети;
Вы козни поняли его —
И седовласые вам дети
Аршин показывают свой;
Постель Прокустова пред вами,
Вы к ней прикованы гвоздями:
Велики вы – на вас грозой
Топор-уравниватель грянет;
Вы малы – петлей роковой
Вас ложе страшное растянет!..
В глухом хаосе этой тьмы
Чего ж искать, к чему стремиться,
Куда бежать, зачем родиться?
И долго ль чувствовать, что мы
Не то, чем созданы быть в мире,
И в ледяном его кумире
Надежды солнце обожать?
О! долго ль горечью земною
Жить сердцу – и с самим собою
В борьбе жестокой изнывать?
Искать веселья в царстве скуки,
Таить свой гнев, любовь и муки
И мраком свет переграждать?
Иль их всемирное боренье —
Завет Адамова паденья?..
Увы! каким бы мы путем
Ни шли к Блаженству – Скорбь земная
Стоит пред радужным дворцом,
Все входы сердцу возбраняя,
Как страж потерянного Рая,
Архангел с огненным мечом!..
 
 
Наследья горького пресытившись плодами,
Обняв сей мир души очами,
Что ж делать – быть или не быть?
О, если б мог я обхватить
Всю цепь существ ее крылами!
Земные свергнуть суеты,
Попрать ничтожные желанья…
Быть может, мне души всемирной созерцанье
Открыло б ангелов мечты,
И первообраз красоты,
И мысли Вечной в нем сиянье!..
Не так ли некогда Кротонский жил Протей?[296]296
  Не так ли некогда Кротонский жил Протей?
  Пифагор. – «Движения тел небесных производят сладкую, божественную гармонию. Музы, сиренам подобные, поставили на звездах свои престолы. Они-то учреждают мерное течение горних сфер и присутствуют при той вечной, восхитительной музыке, которая слышна только в безмолвии страстей и наполняла, как уверяют, душу Пифагорову чистою радостью.» (Путешествие младшего Анахарсиса).


[Закрыть]
Душой гармонию Вселенной
И хор небесных сфер он слышал, упоенный,
В святом безмолвии страстей!
Иль, если б я, в глуши безвестной,
Мог даже, как листок древесный,
Щадимый бурей, прозябать!
Поэзия уединенья,
В твоем бы сердцу вдохновеньи
Лилась эдема благодать!
Когда же снова ключ нагорный
В долине тихой и узорной
Ее нашепчет на меня?
Когда дубравы колыханье,
Дождя меж листьев трепетанье,
Склонясь на сук седого пня,
Сквозь мутный бред услышу я?
Когда порой струи речные,
О берега́ дробясь крутые,
С приливом радостей земных
Мне суету представят их?
Когда всего, что в мире зреет,
Живет, растет и каменеет,
Я связь пойму с самим собой —
И, общим движимый движеньем,
В единый гимн со всем твореньем
Солью́ клавир сердечный свой?..
 
 
Но без тебя его бряцанье —
Нестройных звуков сочетанье,
О ты, чей благодатный взор
И в глубь морей, и в недра гор
Льет животворное сиянье!
Ты, для кого сквозь дым златой
На луг росистый утро сходит,
Блистает полдень над рекой,
В безмолвной роще вечер бродит
И грез души на брег морской
Цвет фантастический наводит!
Ты, про кого с густых ветвей,
Сребримых месяцем перловым,
Поет бессонный соловей,
Любуясь озером садовым,—
Ты, чья волшебная струна
И в стоне робкой голубицы,
И в крике матери-орлицы,
И в звуках воздуха слышна!..
 
 
Природа-мать! ты всем богата,
Лишь для моих ли юных лет
Частички неземного злата
В твоей сокровищнице нет!
Нет той, чья б нежность примирила
С надеждой друга своего,
В душе б гармонию святую водворила
И мир бы внутренний его
Пред ним самим разоблачила!
Когда настанет зимний хлад,
Игрив ли горный водопад,
Глухих пещер горяч ли камень?
Но луч весны, но стали взмах —
И жив поток, и яркий пламень
Из камня сыплется в горах!
Любви согретые участьем,
Так, так и вы, мечты мои,
Вновь под безоблачным зазеленели б счастьем!
Поэт без имени, любовник без любви,
Я лишь в тебе, моя Психея,
Искал бы их – и, небом вея,
Живая райская струя,
Мне и любви, и вдохновенья
Лила бы в грудь душа твоя
Сугубое обвороженье!
С тобой, с одной тобой, в блаженной тишине,
Давно забвенному забытым мною светом,
В час зимних бурь камин, цветник приморский летом —
Другой бы вечности не надо было мне!..
 
 
Но горный ветер дышит слаще,
Как мир, огромен солнца шар;
Сквозь кружева́ древесной чащи
Горит рубиновый пожар.
Струится злато из фонтанов,
И горных зодчество громад
Как озаренный блещет град
Царя пирующих титанов,
И вот уж крупною росой,
Как будто сеткою алмазной,
Цветов и зелени густой
Покрылся шелк разнообразный.
Последний солнца луч угас;
Вокруг мелодия чуть слышимая льется,
Вечерней жертвы тихий глас,
И будто чистых душ эфирный рой несется
К надзвездной родине от нас…
 

Апрель 1829