Текст книги "Поэты 1820–1830-х годов. Том 1"

Автор книги: Орест Сомов

 
Лобзай меня: твои лобзанья
Живым огнем текут по мне;
Но я сгораю в том огне
Без слез, без муки, без роптанья.
О жрица неги! Счастлив тот,
Кого на одр твой прихотливый
С закатом солнца позовет
Твой взор, то нежный, то стыдливый;
Кто на взволнованных красах
Минутой счастья жизнь обманет
И утром с ложа неги встанет
С приметой томности в очах!
 

<1830>

(Посвящ<ается> памяти Веневитинова)

 
Путник, узнай: здесь лежит аонид вдохновенный питомец:
            Грудь молодую певца огнь вдохновения сжег!
Путник! бессмертные дорого ценят небес достоянье!
            Тяжко страдал Промефей, хищник святого огня!
 

<1830>

 
Восходом утра пробужденный,
Я поднял очи: надо мной,
Склонясь главою вдохновенной,
Венком лавровым осененной,
Стояла дева. Тишиной
Лицо прекрасной озарялось,
Улыбка млела на устах,
И в ясных голубых очах
Олимпа небо отражалось.
Из уст коралловых текли
Очаровательные звуки…
И звуки те мне в грудь прошли,
И, как целебные струи,
В ней утолили сердца муки…
И, упоенный, я узнал
Богиню в деве вдохновенной,
И на привет ее священный
Слезой восторга отвечал.
И с гаснущим лучом денницы,
Легка, как тень, как звук цевницы,
Сокрылась муза в небеса…
Уже исчезла…. Но слеза
Досель свежит мои зеницы,
Как животворная роса…
К поэту в грудь, как небо в волны,
Глядятся мир и красота,
И полны слов, и звуков полны,
Дрожат отверстые уста!
 

<1831>

 
Мой друг! погляди,
Как роза младая
Грустит, увядая
На нежной груди…
«Таинственной силой,
Цветок! оживи
И снова живи
Для радости милой,
Для сладкой любви!»
Но роза не внемлет…
На звуки мои
Главы не подъемлет
И с негою дремлет
На лоне любви.
«О юноша! – мнится,
Сквозь легкого сна
Мне веет она. —
Пусть рок мой свершится!
Но я не грущу:
Я думою страстной
У лона прекрасной
Могилы ищу!»
 

<1831>

 
Гимны любви по внушению муз в тишине я слагаю,
            Но лишь о Дельвиге я грустную песнь поведу, —
Чувствую: слезы в очах, животворней влиянье бессмертных…
            Музы! знать, память о нем вам, как и дружбе, мила!
 

1831

 
«Он спит: усни и ты,
О милая подруга!»
Так сестры мне шепнули
И скрылись от меня…
И я, с чистейшей страстью,
В невинной простоте,
Тихонько приближаю
Уста мои к щеке
Супруга молодого…
Но он затрепетал,
И поздно я узнала,
Что юноша лукавый
Лишь сном притворным спал.
О, как мне стыдно стало!
Но милый незаметно
Рассеял мой испуг…
 

 
«Итак, уж решено!
И ненависть сменила
Любовь в груди твоей!
Пусть будет так, согласен!
Ты требуешь – и должно
Неволей покориться!
Но возврати, прошу,
Перед разрывом нашим
Все ласки, все лобзанья,
Мной данные тебе!»
 

 
«О, если б знала ты,
Мой друг, как ты прекрасна
Без этих покрывал!..»
И жадною рукою
Любовник уж искал,
Играя, разрешить
Ему докучный пояс…
Меж тем рой юных жен,
Сопутствовавших деве
К убежищу любви,
Заметив огнь желанья,
В очах ее блеснувший,
Спешат уйти, но прежде
С усмешкой хитрой шепчут
Ей на ухо советы,
Которые лукавство
Внушило их устам.
 

 
Пусть в лоне нег живейших,
Когда власы ее
Взвевают в беспорядке,
Столь милом для очей,
И серги, в быстрой встрече
Ударившись, звенят;
Когда чело прекрасной
Жемчужною росою
Унизано слегка, —
О, пусть в сие мгновенье
Любовница твоя
К тебе вдруг обратит
С томленьем страстным очи,
Усталые от нег…
Скажи, счастливый смертный,
Что большего и боги
Могли бы для тебя?
 

 
Любовник наглый этот,
Которого прогнала
Я от себя во гневе,
Который столь жесток был,
Что скрылся в тот же миг, —
Коль с наглостию новой
Воротится изменник,
Скажи, души подруга,
Что делать мне тогда?
 

<1832>

 
Что там вдали, меж кустов, над гранитным утесом мелькает,
            Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?
Нимфа ль долины в прохладе теней позабылась дремотой?
            Ветви, раздайтесь скорей: дайте взглянуть на нее!
Ты ль предо мною, Перетта? Тебе изменила надежда,
            И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд.
Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник:
            С ропотом льется за край, струйки в долину несет.
Снова здесь вижу тебя, животворный мой гений, Надежда!
            Так из развалины благ бьет возрожденный твой ток!
 

<1832>

 
Склонясь в пучину спящих вод,
            Потухнул ясный день,
И на сапфирный неба свод
            Легла ночная тень.
 
 
Возжженны в лоне темноты,
            Как очи божества,
Взирают звезды с высоты
            На бездну естества.
 
 
И мир и тишина вокруг,
            Как будто в мгле ночной
Провеял тихий ангел вдруг
            Невидимой стезей.
 
 
И вот за ним сквозь облаков
            На землю с вышины
Виется сонм ночных духов
            В мерцании луны.
 
 
Вот ниспустились – и летят
            Вдоль нивы золотой
И злаки томные поят
            Живительной росой.
 
 
И я гляжу – и сладко мне,
            Питаюсь думой той,
Что там, в надзвездной стороне
            Есть Промысл над землей;
 
 
Что в свете дня, во мгле ночей
            Хранимы им вовек
И дольний прах, и злак полей,
            И червь, и человек!
 

<1832>

 
Души моей причудливой мечтой
            Себе я создал мир чудесный
И в нем живу, дыша его красой
            И роскошью его небесной.
 
 
Я в мире том, далеко от людей,
            От их сует и заблуждений,
Обрел покой и счастье юных дней,
            Обрел тебя, творящий Гений!
 
 
Ты красотой, как солнцем, озарил
            Мое создание, зиждитель!
Ты ликами бесплотных, тайных Сил
            Поэта населил обитель…
 
 
Я вижу их: они передо мной
            На крыльях огненных несутся;
С их дивных струн, с их светлых уст рекой
            Божественные звуки льются.
 
 
И звуки те… всё, что любовь таит
            В себе высокого, святого;
Чем смелый ум так радостно парит
            Над бренным бытием земного,—
 
 
Всё скрыто в них… и тайна райских снов,
            И сладость пламенной надежды…
При них душа чужда земных оков,
            Чужда земной своей одежды.
 
 
Так, светлый мир! в гармонии твоей,
            В твоей любви я исчезаю
И, удален от суеты людей,
            Земную жизнь позабываю.
 
 
Так, сладкими напевами пленен,
            В дороге путник одинокий
Внимая им, стоит, забыв и сон,
            И поздний час, и путь далекий…
 

<1832>

(Е. А. К-ф)

 
На берегу, Воклюзою кропимом,
От бурь мирских Петрарка отдыхал;
Забывши Рим и сам забытый Римом,
Он уж одной любовию дышал.
 
 
Здесь, в тайном сне, Лауры идеал
Мелькнул пред ним бесплотным херувимом,
И с уст певца, в размере, им любимом,
Роскошный стих понесся, зазвучал.
 
 
И сладость дум, и звуков сочетанье
Воклюзский ток далече разносил
И навсегда с своим журчаньем слил.
 
 
Пришелец, вняв Воклюзы лепетанье,
Досель еще, задумчив и уныл,
В нем слышит грусть, любовь и упованье.
 

<1834>

 
Когда б я был царем всему земному миру,
Волшебница! тогда б поверг я пред тобой
Всё, всё, что власть дает народному кумиру:
Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, —
            За взор, за взгляд единый твой!
 
 
И если б богом был, – селеньями святыми
Клянусь, – я отдал бы прохладу райских струй,
И сонмы ангелов с их песнями живыми,
Гармонию миров и власть мою над ними
            За твой единый поцелуй!
 

<1834>

Е. П. ЗАЙЦЕВСКИЙ

Ефим Петрович Зайцевский (1801–1860) получил известность главным образом как «поэтический спутник» Д. Давыдова, хотя их сближает скорее внешняя биографическая общность, нежели общность литературной традиции. Сведения о Зайцевском скудны; он учился в Морском кадетском корпусе, в 1817 году произведен в гардемарины и затем служил на Черном море (с 1819 года в качестве мичмана, с 1824 года – лейтенанта). В 1819 году его встречал в Николаеве В. И. Даль, оставивший о нем лестный отзыв.

Наиболее ранние известные нам стихи Зайцевского относятся к началу 1820-х годов; это традиционная элегия, в ряде случаев прямо ориентированная на известные образцы (например, элегию Баратынского); в это время Зайцевский начинает разрабатывать и жанр дескриптивной элегии, где основное место занимает пейзажное экзотическое описание («Абазия», 1823). Именно этот жанр, иногда включающий лирическую медитацию, исторические и философские ассоциации, оказывается характерным для Зайцевского, и наибольшие поэтические удачи ожидали его как раз на этом пути («Развалины Херсонеса», 1825; «Учан-Су», 1827; «Вечер в Тавриде», 1827). Живя на юге, Зайцевский ищет сближения с литературной средой. Он был, несомненно, вхож в литературные круги Одессы: он посвящает стихи хозяйке одесского литературного салона В. Д. Казначеевой, знаком с В. И. Туманским и А. А. Шишковым[202]202
  См. обращенные к нему стихи Шишкова в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“», 1832, № 28, с. 222.


[Закрыть]. В печати стихи его появляются с 1825 года; печатается он в самых разных столичных изданиях – журналах и альманахах.

Во время русско-турецкой войны 1828 года, служа на корабле «Париж», Зайцевский принял участие в знаменитом морском сражении под Варной, а также в штурме самой крепости, проявил незаурядную храбрость и получил тяжелую рану в руку разрывной пулей; подвиг его был отмечен Георгиевским крестом, наградой в две тысячи рублей, чином капитан-лейтенанта и долгосрочным отпуском для излечения раны. В 1829 году он уезжает на Кавказские минеральные воды, а в 1830 году, по пути на воды в Германию, посещает Петербург, где принят в кругу Дельвига, знакомится с Пушкиным, Вяземским, Сомовым и помещает два своих стихотворения в «Литературной газете». В 1830 году здесь было помещено и поэтическое приветствие ему Д. Давыдова («Счастливый Зайцевский, поэт и герой…», 1828), принесшее ему известность. В 1831–1833 годах Зайцевский посещает Германию, Швейцарию и Италию, встречается с С. А. Соболевским, З. Волконской и Шевыревым, который несколько иронически отозвался о его творчестве в письме к М. П. Погодину. В марте 1833 года он в Петербурге и, привлеченный к участию в Энциклопедическом словаре Плюшара, выходит из редакции вместе с Пушкиным, В. Ф. Одоевским, доктором Гаевским и П. П. Свиньиным в знак протеста против руководства О. И. Сенковского. Как явствует из помет под его стихами, в конце 1830-х годов он снова был в Риме, а в 1840–1841 годах – в Петербурге и Москве[203]203
  См.: «Маяк», 1841, ч. 22, гл. 1, с. 3; ч. 23, гл. 1, с. 17; 1842, т. 1, гл. 1, с. 8.


[Закрыть]. В стихи Зайцевского конца 1830-х годов органически входит «итальянская тема», в сущности продолжающая линию его «восточных» или «южных» стихов. Насколько можно судить по немногочисленным публикациям в русской печати («Маяк», 1840–1842) в поздние годы он обнаруживает тяготение и к антологической лирике («Анио», 1839; «Корабль», 1840).

В 1846 году Зайцевский был причислен к русской дипломатической миссии в Неаполе. В сохранившемся письме к В. И. Фрейгангу 8 апреля 1848 года он описывает революционную ситуацию в Неаполе, – умеренность его политической позиции и боязнь народных волнений не мешает ему приветствовать установление республики[204]204
  ПД, ф. 265, оп. 2, № 2965, лл. 1–2.


[Закрыть]; из письма этого явствует, между прочим, что в марте этого года у него наступило резкое ухудшение зрения, грозящее почти полной слепотой. Известно, однако, что он продолжал службу, в 1851–1853 годах был генеральным консулом в Сицилии, в 1853 году вновь вернулся в Неаполь. В октябре 1853 года его видел в Венеции Вяземский. Умер Зайцевский в Неаполе в конце 1860-го или самом начале 1861 года[205]205
  Биографию его, написанную В. Н. Орловым, см.: Денис Давыдов, Полное собрание стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1933, с. 292.


[Закрыть].

 
Забуду ли тебя, страна очарований!
Где дикой красотой пленялся юный ум,
Где сердце, силою пленительных мечтаний,
Узнало первые порывы смелых дум
И в дань несло восторг живейших удивлений!
            Волшебный край! приют цветов!
            Страна весны и вдохновений!
Где воздух напоен дыханием садов
И горный ветерок жар неба прохлаждает,
Где нега томная в тиши густых лесов
К забвенью и мечтам так сладостно склоняет!
            Где поражают робкий взор
Кавказа льдяного зубчатые вершины,
Потоки быстрые, леса по цепи гор,
Аулы дикарей и темные долины!
Где всё беседует с восторженной душой!
            Там сладостно ночей теченье,
            Роскошны сны и тих покой!
Там в грудь мою лились восторг и наслажденье, —
И я дышал огнем Поэзии святой!
 

Июня 6 1823 Сухум-Кале

 
Ни прежней радости, ни муки
Не чувствую в душе своей,
Забыты горести разлуки,
Измены милой и друзей.
Тоской потерь, надежд волненьем
Не озабочен хладный ум, —
Дружась с суровым размышленьем,
Презрев навет любовных дум,
Живу в свободе и на воле.
Далёко скрывшись от очей
Пустынной родины моей,
Блаженствую в безвестной доле.
Лишь иногда, в тиши ночной,
К ней уношусь живой мечтой!
Порою дни любви и счастья
Мне память приведет моя —
Но без сердечного участья
Их вспомню и забуду я.
Так ветер Юга прилетает
Зимой к замерзшему ручью,
Но не живит, не пробуждает
Под хладом спящую струю.
Так дуб, перуном раздробленный,
Стоит без листьев и ветвей
Среди смеющихся полей,
Весенним солнцем озаренных.
 

1823

 
Весна! живи и луг, и лес!
Сними с полей зимы уборы,
Одень в сиянье свод небес
И в зелень сумрачные горы!
Ручей, уснувший в берегах,
Буди живительным дыханьем,
Веди наяд луны с мерцаньем
Плескаться в зеркальных струях!
Зови любовников счастливых
Под кровы девственных аллей:
Пусть их пленяет соловей
И шум потоков говорливых!
Леса! раскиньте сень свою!
Цветы полей – благоухайте!
И негой томною питайте
Лень прихотливую мою!
Пошлите сердцу – упоенье,
Заботам тягостным – покой,
Любви – жар юности живой,
Сну – тень и лире – вдохновенье!
 

<1825>

 
Я прихожу к тебе и тщетно б стал искать
Здесь града славного и поверять преданья:
Везде ничтожества и тления печать!
По сим ли насыпям и камням познавать
Следы блестящего держав существованья?
И это ли удел искусства и труда?
Печальный памятник и опыта и знаний!
Увы! таков конец всех наших начинаний:
Коснулось время к ним – и нет уж их следа!
Племен неверная история покажет
Страницы темные потерянных веков
И любопытному сомнительно расскажет
Бывалые дела исчезнувших жильцов:
Как в веки давние язычества кумиры
Сменились верою спасительной Христа;
Как рати двигались; слагалися порфиры
И пали смелые поборники креста![206]206
  Генуэзцы, побежденные в Крыму мусульманами.


[Закрыть]
Но муза старины не всё нам обновила —
Погибла слава лет и доблести отцов,
Их жизнь великую она не (сохранила)
Для песней и похвал возвышенных певцов!
…………………………………………
И поздний некогда потомок наш пойдет
Искать, где жили мы в успехах просвещенья,—
И пепла нашего жилища не найдет!
 

<1825> Одесса

 
Под звездным сводом южной ночи
Волнуйся, море, предо мной!
Увеселяй и слух и очи
Твоей пустынной красотой!
Музы́кой твоего движенья
Тревожь поэта гордый ум,
Буди восторги песнопенья
И силу тайных сердца дум.
 
 
Как узнику в окно темницы
Дыханье ветра, луч денницы;
Как в дальней стороне чужой
Речей приветных звук родной;
Как в час вечерний милой девы
Любви веселые напевы;
Как лира Пушкина, как тень
Прохладной рощи в знойный день;
Как глас торжественный свободы
Над угнетенною страной —
Отрадны мне твой шум ночной,
Твои лазуревые воды,
И тишина и непогоды
Твоей стихии вековой!
 
 
С душой, растерзанной изменой,
Гляжу на зеркало твое;
Кропи холодной, горькой пеной
И вежды, и чело мое!
Гони часы угрюмой муки,
Часы бездействия и скуки,
Омой следы печальных дней,
Неправосудно данных роком,
И раны скорби и страстей
На сердце хладном, одиноком.
 
 
Люблю у тихих вод Тавриды
Приюты скал и тень лесов
И поэтические виды
Кавказа грозных берегов.
Люблю вас, Франгестана девы!
Ваш чистый нрав и красоту,
И дикой вольности напевы,
И дикой жизни простоту!
Люблю вечерние картины:
В звездах горящий Океан
И облеченные в туман
Скалы, заливы и долины.
Люблю твой нежный свет, луна,
Когда для неги сладострастной
На кров гаремов безопасный
Сойдут и ночь и тишина.
Когда Морфей, смыкая вежды,
Хранит младых пловцов покой,
Заснувших тихим сном надежды
У края бездны роковой…
 

<1826>

Ее превосходительству Варваре Дмитриевне Казначеевой

 
И зелень волн, и злак полей
Покрылись темнотою нощи,
Во мраке усыпленной рощи
Сверкает и журчит ручей.
Спокойно воды спят в заливе;
Над темем каменистых гор
Заря, как пышный метеор,
Пылает в радужном разливе
И тихо гаснет. Уж муллы
Раздался голос с минарета.
По воле строгого обета
Текут поклонники Аллы
И набожно во храме стали.
На темном своде заблистали
Златые звезды; но луна
Еще из волн не выходила;
Прохлады веющей полна,
Природа тихо опочила.
Так дева, чистая душой,
Сном безмятежным засыпает;
Так тихо в улье замолкает
Под вечер пчел жужжащий рой.
 
 
Как меркнули часы дневные,
Толпой татарки молодые
Поспешно скрылись из садов
Под благосклонный верный кров
Гаремов тайных. Томно льются
Там дни и ночи их! Сберутся
В беспечный круг; о днях былых
Рассказы долгие начнутся,
И цареградских песен их
Напевы звонко раздадутся.
 
 
И вот по темным берегам,
По лону вод и по горам
Звездами ярко возникают
Гостеприимные огни.
То потухают, то пылают
В вечернем сумраке они.
Сребристой паруса волною
Висят недвижны на ладьях,
Как крылья лебедя, порою
На тихих спящего водах.
Со дна глубокого долины,
Где томный мирт и лавр живет,
Темнеют ясеней вершины
И стройные, как минарет,
Пирамидальные раины
Несутся гордо в облака.
Цветы во сне благоухали;
Живые воды ручейка
Поили их, и трепетали
Над ними крылья мотылька.
В какой-то неге сладострастной
Роскошно так потоплена,
Лежит прелестная страна
В своей красе разнообразной…
Когда ж порой власы седые
Зима распустит на горах
И на вершины вековые
Лить станет в северных снегах —
Уж веет ветр страны полденной,
Снегов исчезнет след мгновенный,
Лучи сияющих небес
Прольются с теплотой отрадной
И о России нашей хладной
Ничто не напомянет здесь!
 
 
Но речи, чуждые для слуха,
Но рощи лавров и олив,
Тень кипариса, солнце Юга,
Фосфором искристый залив
Мысль поэтически возносят,
Туда в мечтаньях переносят,
Где ярче блещут и горят
Созвездия на черном своде,
Где страсти знойные кипят
Всежгущей лавою в народе;
Где царство дивной красоты,
Где круглый год весна, цветы,
Где в темные часы ночные
При шуме сребряных ключей
Льет песни страстные, живые
Любовник розы – соловей.
 
 
Природы чистой, непорочной
Всё здесь устроено рукой,
Всё дышит негою восточной,
Восточной блещет красотой;
Всё здесь проникнуто, согрето
Лучами юга, всё живит
Роскошно-пламенное лето
И наслаждением томит.
 
 
Когда ж не странником минутным
Тебя, Таврида, посещу,
Твоим горам, скалам приютным
Поверясь, счастие сыщу?
Когда покину свет лукавый,
Цепь принуждений разорву,
Рассею ложный призрак славы
И век свой в мире доживу!
 

<1827>

(Посвящается Анне Евстафьевне Удом)

 
            Шуми, поток! стрелой несися!
            С скалы гранитной и крутой
            Отважно падай и дробися
            Жемчужной, сребряной росой!
 
 
            Души вниманьем углубленный,
Люблю немолчных вод однообразный шум!
            Твоей гармонией плененный,
            Питаю пламень чистых дум.
 
 
            Не скован в мраморной темнице,
Под сводом золотым в чертогах не журча,
Ты не ласкаешь слух усталый богача
Или седой порок в парче и багрянице.
 
 
            На персях матери своей,
Природы верный сын, свободный, силы полный,
            Пустынные ты катишь волны
            Во глубину морских зыбей.
 
 
Твоя прозрачная и свежая наяда
Дарит прохладой лес, священный и немой,
            И жажду пламенную стада
            Поит студеною струей.
 
 
            Усталый путник отдыхает,
            Тобою сладко обаян,
            И, уходя, благословляет
            Гостеприимный твой фонтан.
 
 
Внимательный и на руку склоненный,
            В своих задумчивых мечтах
Тебя приветствует пловец уединенный,
Несомый вдоль брегов на легких парусах…
 
 
            Под крыльями парящей непогоды
С двойною силою кипишь, поток седой!
И, с морем соглася свой дикий вопль и вой,
            Ты празднуешь гремящий пир природы.
 
 
            Когда ж в полуденных лучах
Царь дня среди небес безоблачных сияет,
Тирански властвуя на суше, на водах,
До полюсов лицо земли воспламеняет, —
 
 
Играя в радугах и пышно озарен,
Очам являешься ты лентой изумрудной;
            Уединенный, дикий, чудный —
Ты гением страны любим и охранен.
 
 
Свет трона солнцева в кристалле вод разлился,
И в зеркале твоем луч знойный притупился;
И впечатлел зефир на лоне быстрых струй
            Благоуханный поцелуй…
 
 
            Но некогда твои струи багрились,
            Окрест пылал воинственный пожар,
                      И русской кровью здесь упились
                      Кинжалы мстительных татар.
 
 
Глубокая волна их трупы поглотила;
Но гибель их стократ победа искупила!
            И ныне уж в полдневный зной
            Татарин мирный и беспечный,
Обвеян негою в тени дерев густой,
На русской спит земле под шум и говор твой…
 
 
            Шуми, поток! стрелой несися!
            С скалы гранитной и крутой
            Отважно падай и дробися
            Жемчужной, сребряной росой!
 
 
            Перед тобой воспоминанье
Свежит о сих странах заветное преданье:
На них означены свободные бразды
Корыстной Греции или римлян труды.
 
 
            Торговли урну здесь вращала
Властолюбивая рука венециян
            И в недра европейских стран
Рекой сокровища Востока проливала.
Здесь гордо развевал, морями овладев,
            Адриатический их лев.
 
 
Завидуя стране обильной и прекрасной,
            Неся с собою рабства плен,
По ней прошли толпы враждующих племен, —
            Их след кровавый и ужасный
На почве Таврии глубоко впечатлен.
 
 
            Но победителей и побежденных
Забвенью равному здесь кости преданы;
            И на могилах безыменных,
            Густой травою заглушенных,
            Спит гений темной старины…
 
 
Увы! среди тревог и суетных волнений
Потоком времени народы протекут,
            И волны новых поколений
            Покроют землю – и пройдут!
 
 
            Ничтожества в густом тумане
            Так гибнет легковерный свет,
            Как исчезает в океане
            Бегущих струй минутный след!
 
 
            Шуми, поток! стрелой несися!
            С скалы гранитной и крутой
            Отважно падай и дробися
            Жемчужной, сребряной росой!
 

<1827>