Текст книги "Поэты 1820–1830-х годов. Том 1"

Автор книги: Орест Сомов

H. С. ТЕПЛОВА

Надежда Сергеевна Теплова (в замужестве Терюхина) родилась 19 марта 1814 года в Москве, в зажиточной купеческой семье[238]238
  «Биографическое известие о H. С. Тепловой». – «Стихотворения Надежды Тепловой (Терюхиной). Третье издание (дополненное)». М., 1860; М. Лонгинов. Письмо к редактору (10 мая 1861). – «Русский вестник», 1861, № 20, отд. «Современная летопись».


[Закрыть]. Получила хорошее домашнее образование, литературное и музыкальное; вместе с сестрой, будущей поэтессой Серафимой Тепловой (в замужестве Пельской), брала уроки у известного пианиста Шпревица: в семье были прочные музыкальные интересы и часто устраивались домашние музыкальные вечера. Обе сестры рано проявили литературное дарование – тринадцати лет Н. Теплова впервые выступает в печати со стихотворением «К родной стороне», написанным в подражание «Эоловой арфе» Жуковского. В конце 1820-х годов Тепловы уже знакомы с Шаликовым, С. Н. Глинкой; стихи их появляются в «Дамском журнале». По-видимому, они были дружны и с поэтессой М. А. Лисицыной (существуют стихи последней, адресованные С. С. Т<епловой>, и позднее стихотворение Н. Тепловой «В память М. А. Л<исицын>ой», 1842).

Круг лирических тем и образов у Тепловой определяется уже в конце 1820-х – начале 1830-х годов и в дальнейшем почти не изменяется, – это романтическая тема конфликта «мечты» и «существенности», тема экзальтированной женской дружбы, религиозные мотивы, в иных случаях приближающиеся к мистическим. В жанровом отношении Н. Теплова тяготеет к медитативному фрагменту, субъективно окрашенной пейзажной зарисовке, лирическому монологу с камерным, интимным колоритом. По своему интонационному и стилистическому строю лирика Н. Тепловой необычайно «прозаична», – эта особенность в дальнейшем превращается в осознанный принцип, при том, что уже в 1830-х годах она достигает довольно высокого уровня технического мастерства (см. «Свирель»). Она неохотно пользуется тропами, почти не употребляет богатой рифмы и уже в ранние годы обращается к безрифменному стиху («На смерть девы»). Н. Теплова печаталась очень мало; стихи ее появлялись в журналах, по-видимому, при посредничестве М. А. Максимовича, который с конца 1820-х годов становится литературным «опекуном» обеих сестер. В 1827–1834 годах Максимович печатает стихи Н. Тепловой в «Московском телеграфе», «Телескопе», «Северных цветах», «Деннице»[239]239
  См.: «Киевская старина», 1882, т. 1, с. 162: «Русский архив», 1908, № 10, с. 260.


[Закрыть]. В 1833 году он издал первый сборник стихов Н. Тепловой, который вызвал немногочисленные, но благожелательные отклики, в том числе Белинского и И. Киреевского[240]240
  И. Киреевский, О русских писательницах. – «Подарок бедным, альманах на 1834-й год, изданный Новороссийским женским обществом призрения бедных», Одесса, 1834, с, 140; см. также письма Н. В. Станкевича за 1833 г. – «Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830–1840», М., 1914, с. 266, 436.


[Закрыть]. В середине 1830–1840-х годов Н. Теплова изредка помещает свои стихи в «Московском наблюдателе», «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“», «Киевлянине», «Литературной газете» (1848), «Отечественных записках»; здесь она в 1842 году печатает «Отрывок из повести» – единственный известный нам ее опыт большой стихотворной формы. В 1838 году выходит новое издание стихов Тепловой (с 1837 года она выступает и под фамилией мужа – Терюхина). Мотивы тоски, безнадежности, религиозной резиньяции в ее позднем творчестве усиливаются. Она не остается в стороне от общественных вопросов времени, своеобразно и субъективно отражая психологическую и нравственную проблематику женского движения, – однако перспективы его оценивает пессимистически, так как убеждена в извечности и неразрешимости конфликта между одаренной женской натурой и объективными условиями общества («Совет», 1837; «К…», 1839). В последних ее стихах ясно звучат ноты личной трагедии (раннее вдовство, смерть дочери). H. С. Теплова скончалась в Звенигороде 16 июня 1848 года.

 
Молю, словами не играй,
Не огорчай меня сомненьем,
Моей души не охлаждай
Своим холодным рассужденьем
И не встречай моих очей
Своими ясными очами;
Не проникай души моей,
Не упрекай меня слезами!
Возьми, я отдаю тебе
Благоухающие розы
И собираю в дань судьбе
Давно посеянные слезы.
 

1830

 
Как много дум невнятных выражает
               Один уныло-долгий взор;
               И сей беззвучный разговор
               Одно лишь сердце понимает!
Язык очей – язык красноречивый!
Внимай ему в час вдохновенный тот,
Когда поэт, мечтой своей счастливый,
               Не говорит и не поет.
 

1831

 
Юная дева,
Алая роза!
Ты ли недавно
Нам расцветала
Милой красой?
 
 
Пламень мгновенный
Лютой болезни
Цвет твой прекрасный
Быстро сожег!
 
 
Мы убираем
Блекшую розу
В светлых уборах,
Будто невесту
В храм обручальный.
 
 
Мы обручаем
Юную деву
С вечною жизнью,
С вечным покоем.
 
 
Крепко целуя
Милую гостью,
Мы ей навеки
Скажем – прости!
 
 
Вместе поздравим
С новою жизнью,
С новым блаженством
Лучшего мира…
 

1831

 
Нет, мне не жаль минувших дней,
Дней первой юности моей,
Неясно-пламенных желаний,
Живых надежд, блестящих грез
И романических мечтаний;
Мне жаль моих горячих слез,
Их было так несчетно много.
Не раз, избытком чувств дыша,
В них выливалася душа
Иль сердца смутная тревога,
И их весны моей фиал
Как дань, как жертву принимал.
Теперь утраты, скорби те же,
Но слез тех нет: я плачу реже,
И гнет существенных скорбей
Теперь мне вдвое тяжелей!..
 

1832

 
Теперь горжусь своей свободой,
Закрывши жизни первый том,
Теперь беседую с природой
И с поэтическим трудом.
Смотрю с улыбкой сожаленья,
Не орошая жарких вежд,
На роковое разрушенье
Моих желаний и надежд.
Уже напрасным ожиданьем
Моя душа утомлена,
И, возвышаясь над страданьем,
В нее нисходит тишина.
 

1832

 
Когда настанет час желанный
Разлуки с жизнию туманной
И от земных тяжелых уз
Я равнодушно отложусь, —
Мир вечной жизни, тихий, ясный,
Тогда почиет на челе;
Но пережить тебя ужасно,
Покинуть тяжко на земле!
Тогда в душе, для услажденья
Минуты смертного томленья,
Я положу завет святой…
И жди меня в часы полночи,
Когда людей смежатся очи
И месяц встанет над рекой.
Приду на краткое свиданье,
Скажу, что я узнала там,
И замогильные желанья,
И тайну неба передам.
 

<1833>

 
           Уныло воет ветр ночной,
Заглохнул бор, поляны пожелтели,
И не слыхать ни песен, ни свирели
           В долине темной и пустой.
 
 
Кристальные потоки замерзают,
Их, скована, безмолвствует тоска,
           И в небе дымном облака
Туманною грядою пробегают.
 
 
Где вы, певцы небесной высоты?
Уже вас нет, вы сладкий гимн отпели;
Цветущие дубравы опустели,
Последние с них падают листы.
 
 
И обнаженные, колеблясь, дерева
     Таинственный высказывают ропот,
           И сердцу слышится их шепот,
До слуха чуткого касаются слова.
 
 
Я не грущу с природой мрачной, хладной,
Всё, всё теперь в созвучии со мной —
           Всё образ жизни безотрадной
           И безнадежности земной!..
 

11 октября 1835

 
           Прости, лечу! В дали необозримой,
           Как утренний туман, исчезну я,
Невидима очам, для чувств непостижима,
                       Как темная загадка бытия.
 
 
           Твои смешны ничтожные усилья,
           Тебе нельзя достигнуть до меня:
Я легче воздуха, я получила крылья,
                       Теперь совсем другая я.
 
 
           Смотри: как тлен, мои распались цепи,
           Мне радостный отныне жребий дан,—
Я беспредельные теперь увижу степи,
                       Я преплыву безбрежный океан.
 
 
           Прости, лечу! В красе неизъяснимой
           Передо мной и небо, и земля;
И в мире многое мне стало постижимо, —
                       Теперь совсем другая я.
 

1835

 
           Люблю луны волшебное сиянье,
           И запах лип, и легкий шум ветвей,
                       Люблю забот людских молчанье,
                       Люблю безмолвие страстей.
Люблю в час вечера унылой флейты звуки
           И слушаю их нежный перелив,
                       Склонив главу, скрестивши руки,
                       В груди дыханье притаив.
 

1835

 
Зачем же мне, с столь пламенной душою,
С столь нежною способностью любить,
Не суждено коварною судьбою
Мои мечты на миг осуществить?
Восторг любви, блаженство и томленье
Зачем же мной не узнаны досель?..
Но краткая минута размышленья —
И вижу здесь таинственную цель:
Что в пламени любезного страданья
Всегда легко очиститься душой,—
Моя ж душа в горниле испытанья
И скудных благ и горести земной.
 

1835

 
Ее здесь нет! Когда в тени древесной
В таинственный час вечера стою
И слушаю песнь птички поднебесной,
И сладкую весны прохладу пью,
Тогда твержу с невольными слезами:
«Прости, прости, мой догоревший день!»
И тихими минувшее крылами
Приносит мне утраченную тень
И радует знакомыми чертами.
 

1836

 
Смиритеся, отважные мечтанья,
Здесь ничему свершиться не дано!
           Великому – предначертанье!
Прекрасному – мгновение одно!
 
 
Еще твоих мы ждали песнопений, —
Всё кончено! твой грозный час пробил,
           Наш вековой поэт и гений,
Исполненный могущественных сил!
 
 
Так, и тебя судьба не пощадила!
Задумчиво над урною твоей
           Главу Поэзия склонила.
Кто заменит утраченное ей?
 
 
           Как важны были начинанья!
           Увы! сколь кратко бытие!
           Но имя славное твое
           Веков грядущих достояние!
 

1837

 
Сердца тяжкое томленье,
Несказанная печаль,
Оскорбленье, сожаленье —
Вас влечет волна забвенья
В неразгаданную даль.
От напрасного страданья
Отдохнуло, сердце, ты,
Отреклося от желанья,
И погиб в воспоминании
Образ милой мне мечты.
Но счастливые мгновенья,
Но восторженные дни
Спасены от разрушенья:
На обломках сожаленья
Ярко врезались они.
 

1837

 
           Брось лиру, брось, и больше не играй,
И вдохновенные, прекрасные напевы
Ты в глубине души заботливо скрывай:
           Поэзия – опасный дар для девы!
 
 
           Мечтаешь ли на жизненном пути
           След огненный прорезать за собою;
           Иль думаешь сочувствие найти
В толпе, окованной ничтожной суетою;
 
 
Иль юная пылает голова
Мечтой похвал и льстивого вниманья,
И рядишь ты, как жертву на закланье,
Твой смелый стих в блестящие слова,—
 
 
Дитя-поэт! За славой не гонись:
Она ничем нам сердца не согреет;
Иль с долей счастия простись:
Где гордый лавр, там мирт не зеленеет!
 
 
Что девственно очувствовала ты,
Что думою осмыслила глубоко,
Брось изредка украдкой на листы, —
Да не убьет завистливое око
Твоей возвышенной мечты.
 

1837

 
Свирель, унылая свирель!
Буди, буди пастушек рано!
Пусть кинут мирную постель
Они с денницею румяной,
Услыша раннюю свирель.
 
 
Свирель, унылая свирель,
Сзывай пастушек в полдень знойный,
В приют тот свежий и покойный,
Где бук растет, густеет ель,
Где в травке ландыши белеют,
Семьей березки зеленеют
И трелит нежная свирель.
 
 
Свирель, унылая свирель!
Сзывай младых пастушек в поле!
Храни в беспечной, ясной доле,
Гони всё мрачное отсель,
Чтобы тоски они не знали
И с тайной грустью не взывали:
Свирель, унылая свирель!
 

<1838>

 
      Увы! за что ты счастлива так много?
           Скажи, какой обет святой,
Какая чистая мольба к престолу бога
           Принесена была тобой?
 
 
           И всё, что кратко, что не наше,
      Что видим мы в пролетных грезах сна,
Недостижимого, земного счастья чаша
      Сладчайшая тебе поднесена.
 
 
Не с пламенным восторгом и слезами
Ты приняла небесное питье,
Но медленно коснулася ее
Холодными, бездушными устами.
 
 
           А знаешь ли, а чувствуешь ли ты,
Что, в мире ничьему уделу не ревнуя,
Ни счастию любви, ни блеску красоты,—
           Одной тебе завидовать могу я?
 

1838

 
Люблю, когда заря сливается с зарей,
И утренний туман седеет над рекой,
И бледная луна на ясном небе тмится;
Когда душа не спит, тогда очам не спится,
Мечты печальные, видений смутный рой.
Как тени из могил, выходят в тьме ночной,—
Всё иссушает грудь, и сердце, и здоровье,
И тяжко голове на влажном изголовье.
 

<1838>

 
Как надмогильный цвет печалит и пленяет,
Так предо мной теперь цветущая весна:
Вотще цветет она, вотще благоухает, —
Ни прежних чувств, ни дум не пробудит она.
Вотще так радостно дубравы зеленеют;
Вотще поэзия задумчивых лесов;
Ужели вновь они былой восторг навеют
               И рой надежд и светлых снов?
Нет! тленен внешний мир, и тишина лесная,
И белых ландышей пленительный расцвет, —
Здесь на мгновение их прелесть неземная
               И их обманчивый привет.
Они заветно нам для чувства открывают
Нездешних радостей таинственный покров,
               И что в них сердце понимает —
               Тому ни звуков нет, ни слов…
 

1841

 
Болит, болит мое земное сердце,
Но не стеснен ничем бессмертный дух,
И, странствуя по жизненной юдоли,
Грядущего я больше не страшусь.
Как будто всё со мною совершилось,
И на земле мне нечего терять,
И только я одно боюсь утратить —
К высокому стремленье и любовь
И на пути задержанной остаться
Губительной завистливою тьмой,
С светильником, угасшим без елея,
В юродивом бессилии души.
 

1845

 
Ты миновал, безумья сон,
И дух мой снова пробужден,
И вновь проснулись сердца муки,
И вот – опять передо мной
Всё он, страдалец милый мой,
В борьбе со смертью мещет руки,
И нет конца моей тоске,
И горький поцелуй разлуки
Еще не высох на руке.
За этим цепь воспоминаний
Его забот, его скорбей,
Его утаенных страданий
И сиротство моих детей!
 

Апрель 1846

 
        Мечта моя, мною любимая,
        Мечта о любви неделимая
        Осталась у сердца на дне.
Земному разделу ее, недоступную,
Тебе посвящу я, тебе, Неприступному,
        И стану любить в тишине,
        И душу, доселе преступную,
        Очищу в небесном огне.
 

1846

В. Г. ТЕПЛЯКОВ

В. Г. Тепляков. Сепия. Неизв. худ. (1830-е годы) Государственный Литературный музей.

Виктор Григорьевич Тепляков был одной из примечательнейших фигур в русской поэзии 1820–1830-х годов, как по таланту и уровню поэтического мастерства, так и по своей биографии и положению в литературе. Он родился 15 августа 1804 года в семье тверского помещика; воспитывался дома, затем в Благородном пансионе при Московском университете. Уже в пансионе он пишет стихи (биограф его, Ф. А. Бычков, видел в его бумагах стихотворение, датированное 1819 годом). 10 сентября 1820 года он поступает юнкером в Павло-градский гусарский полк, в 1824 году произведен в поручики. Некоторое влияние на него оказал его сослуживец по полку, известный П. П. Каверин, приобщивший его к масонству и, несомненно, способствовавший росту его политического вольномыслия. Каверина и Теплякова связывали и литературные интересы, в их переписке постоянно упоминаются имена поэтов, в том числе Байрона и Пушкина. Каверин, приятель Пушкина и собиратель его стихов, вероятно, знакомил Теплякова и с ходившими в списках антикрепостническими и антиправительственными стихами. В полку у Теплякова вырабатывается своеобразный политический абсентеизм, форма оппозиционности, которая сохранится у него в дальнейшем. Служба его тяготит, к тому же развивающаяся болезнь (ревматизм, болезнь горла) делает ее для Теплякова физически трудной и обременительной. Его влечет литературная деятельность, он пытается завязать связи с петербургскими литературными кругами. 11 февраля 1824 года в Вольном обществе любителей российской словесности читаются его стихи «Незабудка» и «Зораида к шиповнику»; оба стихотворения были отвергнуты. Некоторые связи устанавливаются у него лишь с графом Д. И. Хвостовым и А. Е. Измайловым. Известные нам ранние стихи Теплякова уже обнаруживают несомненный талант и владение поэтической техникой; холодный прием их, как можно думать, объясняется некоторой необычностью их портики, предвосхищающей стиль поэзии 1830-х годов, который воспринимался «элегиками» как неточный и разрушающий традицию. Тепляков отдает дань гражданской поэзии: сохранилась одна часть его поэмы «Бонифаций» (1823), выдержанная в духе аллюзионной гражданской поэзии и посвященная восстанию марсельцев против тирании Карла Анжуйского под руководством трубадура Бонифация (XIII век). Вместе с тем поэма отразила и черты «кризиса 1823 года»: герой ее уже тронут скептицизмом, его лирическая биография отмечена чертами байронического драматизма. Характерен и выбор сюжета (исторический Бонифаций был выдан марсельцами Карлу и казнен). Так уже в раннем творчестве Теплякова обозначается тип гонимого и предаваемого героя, который затем заново возникнет в его лирике, приобретя автобиографические черты.

Четвертого марта 1825 года Теплякову удается наконец выйти в отставку. Восстание 14 декабря застает его в Петербурге; он уклоняется от присяги Николаю I и – во избежание вопросов об этом на исповеди – посылает исповедоваться вместо себя своего брата, юнкера лейб-гвардии Конного полка Аггея Теплякова[241]241
  Центральный государственный военно-исторический архив (Москва), ф. 1, оп. 1, дело 6285, л. 16 об.; ср.: «Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», т. 2, СПб., 1896, с. 300.


[Закрыть]. Обман был раскрыт, и священник донес властям о неблагонадежности Теплякова. Во время обыска у него были найдены предметы масонского культа. 20 апреля 1826 года оба брата были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Сырой каземат окончательно разрушил здоровье Теплякова; он попал в госпиталь, а 24 июня 1826 года, освобожденный из заключения, отправлен в Александро-Невскую лавру на церковное покаяние. Лишь в конце 1826 года, после прошения на высочайшее имя, он был переведен на жительство в Херсон под надзор полиции; здесь он подвергся нападению грабителей и едва не был убит. По вновь поданному прошению на высочайшее имя он был назначен на службу в таганрогскую таможню[242]242
  «Русская старина», 1896, № 1, с. 181; № 2, с. 431. Прошения Теплякова – любопытнейший исторический и психологический документ; верноподданническая экзальтация их имеет едва уловимый пародийный оттенок и сочетается с резкой саркастической критикой полицейско-бюрократических порядков николаевской России.


[Закрыть]. К 1826 году, по-видимому, относятся два автобиографических стихотворения Теплякова – «Затворник» и «Изгнанник».

В 1828 году Тепляков определен в штат новороссийского и бессарабского генерал-губернатора М. С. Воронцова; тогда же ему удается добиться разрешения поехать для лечения на Кавказские минеральные воды, где он сближается с кругом Г. А. Римского-Корсакова. По возвращении он получает поручение вести археологические розыски на юге России. В марте 1829 года его командируют с археологическими целями в Варну и соседние области, отвоеванные у турок, где еще шли военные действия. Следуя за воинскими частями, неоднократно подвергаясь опасности быть убитым в стычке или заразиться свирепствовавшей чумой, Тепляков собирает древности для Одесского музея и делает несколько важных археологических открытий. Свое пребывание за грающей он описал в ряде писем, которые в переработанном виде составили книгу путевых очерков «Письма из Болгарии» (1833)[243]243
  См.: А. Бруханский, «Письма из Болгарии» В. Г. Теплякова. – «Из истории русско-славянских литературных связей XIX в.», М,—Л., 1963, с. 312.


[Закрыть], в них Тепляков впервые выступил как незаурядный мастер лирической прозы, в некоторых отношениях предвосхищающий прозу Лермонтова. Одновременно с письмами создается и серия его «Фракийских элегий» (1829), в совокупности своей составляющих своеобразный цикл, объединенный фигурой лирического героя – гонимого судьбой странника. Вернувшись в Россию, Тепляков получает разрешение поселиться в Одессе и входит в кружок одесских ученых, литераторов и любителей искусства (И. П. Бларамберг, Казначеевы, А. И. Левшин, А. Г. Тройницкий, М. П. Розберг и др.). Он участвует в одесских литературных начинаниях – «Одесском вестнике», «Литературных листках», «Одесском альманахе», посещает литературные вечера[244]244
  «Русская старина», 1887, № 2, с. 282; 1896, № 4, с. 191; «Русский архив», 1895, кн. 3, с. 99.


[Закрыть]. В 1830 году через своего брата и литературного конфидента Ал. Г. Теплякова он вступает в контакт с «Северными цветами» и «Литературной газетой», где печатает несколько писем и стихотворений, вызвавших интерес и одобрение в пушкинском кругу.

Стихи Теплякова конца 1820-х – начала 1830-х годов во многом отправляются от лирики Пушкина, но уже тяготеют и к поэтической системе послепушкинской эпохи, с ее специфическими формами поэтической условности и резким усилением субъективного начала. Лирический субъект «Странников» (1829), «Фракийских элегий» (1829), «Одиночества» (1832) – изгой, отвергнутый родиной, лишенный друзей и домашнего очага; его странничество – тяжелый и неизбежный крест: скептик и мизантроп, он осознает свой удел как наименьшее зло из возможных Однако разрыв с естественными страстями и привязанностями, которые он надеется заменить искусственной жизнью чистого интеллекта, оказывается в значительной мере иллюзорным и становится источником внутренней трагедии – одиночества и ностальгии. Выхода из этого круга нет: пройдя бурю, войну, чуму, тепляковский странник вновь видит перед собой перспективу бесконечного скитальчества. Все эти поэтические мотивы в большой мере были отражением умонастроений самого Теплякова. В концепции «Фракийских элегий» и других стихов этого периода они как бы получали историко-философское обоснование: Тепляков неоднократно возвращается к теме исторически бессмысленного круговорота общества, где каждую цивилизацию ждет неизбежная гибель; к теме мировых катаклизмов, уничтожающих культуры («Кавказ», 1828; «Гебеджинские развалины», 1829; отчасти «Чудный дом», 1831).

В 1832 году выходит первый сборник его стихов, изданный A. Г. Тепляковым; в предисловии издателя был сделан намек на драматическую судьбу автора, а поэзия его полемически противопоставлена идеям «положительного века» и «коммерческой литературы». Сборник был построен как лирическая автобиография героя-автора: наиболее «объективные» и оптимистические стихи (первое из них – «Благотворная фея» – утверждало власть поэтической фантазии) открывали сборник; резкий перелом в тональности создавали «Затворник» и «Изгнанник», за которыми следовали стихи о скитальчестве, о духовной драме, саркастические эпиграммы, написанные в Одессе и характеризующие обывательскую рутину провинциального общества; завершался сборник «Чудным домом», с его идеей «суеты сует» земного мира. Книга была принята благожелательно, но коммерческого успеха не имела. В 1833 году выходят «Письма из Болгарии» и ряд стихотворений Теплякова в «Литературных листках». Жизнь в Одессе тяготит Теплякова, его переписка этих лет изобилует мизантропическими и пессимистическими нотами. Одесские друзья и покровители Теплякова (М. С. Воронцов, P С. Эдлинг, А. П. Зонтаг) стремятся исхлопотать ему прощение, по просьбе Зонтаг Жуковский представляет ко двору вышедшие книги.

В 1834–1835 годах Тепляков вновь отправляется на Восток, посещает Константинополь, Малую Азию и Грецию. В 1835–1836 годах он около года проводит в Петербурге. Он знакомится с Пушкиным, к которому чувствует благоговейное уважение, общается с Плетневым, Кукольником, Бенедиктовым, входит в кружок Жуковского и B. Ф. Одоевского, своего прежнего товарища по Благородному пансиону[245]245
  См.: Е. В. Фрейдель, Пушкин в дневнике и письмах В. Г. Теплякова. – «Пушкин. Исследования и материалы», т. 6, Л., 1969, с. 284.


[Закрыть]. Одоевский принял ближайшее участие в подготовке второго тома его стихотворений, вышедшего к маю 1836 года; том этот включил «Фракийские элегии» и стихи с 1832 года; Тепляков придавал ему большое значение и за печатанием его наблюдал сам[246]246
  «Литературное наследство», 1952, № 58, с. 132.


[Закрыть]. Здесь выделяется цикл любовных стихов с характерной темой измены возлюбленной, в «лермонтовском» варианте: лирический герой, одинокий и враждебный всему миру, сосредоточивает свои душевные силы в любви к единому существу – «ангелу», который ему изменяет. С этой темой ближайшим образом связана вторая, также сближающая Теплякова и Лермонтова, – тема «демона», проклинающего «всю тварь» «в самом себе» и распространяющего «на все миры» «свою бездонную печаль» («Два ангела», 1833; см. вступ. статью, с. 29). Отличительной особенностью поздних стихов Теплякова оказывается ирония, близкая к иронии немецких романтиков; в «Вакхической песне», в «Слезах и хохоте» она приобретает характер сарказма и создает контраст внешне оптимистического тона стихов и глубокого пессимизма содержания. В неопубликованном варианте предисловия к сборнику 1836 года Тепляков указывал, что основными формами современной литературы должны стать «сатира и элегия, – первая бичующая нравственную ничтожность общества, последняя – оплакивающая утрату его симпатической сердечной естественности»[247]247
  ПД, 9275 (I) III б. 16, л. 6 об.


[Закрыть].Высшие представители современной поэзии для Теплякова – Гете и Байрон; к ним следует добавить и имя Беранже.

В 1836 году Тепляков, причисленный к константинопольской миссии, вновь едет на Восток – в Грецию, Египет, Сирию, Палестину, Константинополь; снова попадает в районы чумной эпидемии. В мае 1840 года он получает разрешение уехать в Париж, где знакомится с Шатобрианом, Балланшем, Мицкевичем, посещает салоны Сиркуров и Рекамье. Однако и Париж не удерживает его надолго; брат его писал впоследствии, что здесь «он скучал более чем где-нибудь и с грустию вспоминал о жизни своей на Востоке». В июле 1841 года он путешествует по Германии, Швейцарии, Италии. В Риме у него возникает замысел произведения о Беатриче Ченчи, оставшийся неосуществленным, – за время путешествия он, по-видимому, вообще не пишет стихов. Летом 1842 года он возвращается во Францию. В последнем письме брату из Парижа он подводит безрадостный итог своего путешествия: «Что мне теперь с собой делать? Я видел все, что только есть любопытного в подлунном мире, и все вто мне надоело до невыразимой степени». 2 (14) октября 1842 года Тепляков скончался от апоплексического удара[248]248
  Биографию Теплякова см.: А. Г. Тепляков, Воспоминание о В. Г. Теплякове. – «Отечественные записки», 1843, т. 28, № 4, с. 74; Ф. А. Бычков, В. Г. Тепляков (Биографический очерк). – «Исторический вестник», 1887, № 7, с. 5.


[Закрыть].