Текст книги "Поэты 1820–1830-х годов. Том 1"

Автор книги: Орест Сомов

 
Я видел Кур; он катит воды
Под тенью виноградных лоз;
Я был в стране, отчизне роз,
Обильной прелестьми природы.
Там чист и ясен небосклон;
Там рдеет пышный анемон,
Чинар гордится красотою;
И путника во время зною
Душистый персик и лимон
Манят к забвенью и покою.
 
 
Я дев прелестных видел там:
Их бег был легкий бег джейрана;
Как пар весеннего тумана,
Спускалась дымка по грудям
С лица до стройного их стана.
Они пышней гиланских роз,
Приятней сладкого шербета!
Не так любезен в полдень лета
Для нимф прохладный ток Гаета,
И страстных гурий нежный взор,
Всегда приветный, вечно юный,
Небесных пери звучный хор
И Сади ропщущие струны.
И я не раз с невинных дев
Срывал рукой нетерпеливой
Покров досадный и ревнивый
И взоров их притворный гнев
Тушил под пальмой молчаливой!
 
 
Но где ж отчизны край родной?
Где хата дымная под снегом?
Когда ж помчусь я быстрым бегом
К твоей груди, товарищ мой,
И, дружнюю сжимая руку,
Когда ж я позабуду скуку
С тобой за чашей круговой?
 

<1821>

 
Осман! почто один, безмолвный и угрюмый,
Твой скорби полный взгляд с холма вперяешь в даль?
Почто орлиный взгляд подернут тяжкой думой,
И празден твой колчан, и пыль покрыла сталь?
 
 
Осман! ты страшен был врагам в пылу сражений,
Когда твой острый меч, предвестник лютых бед,
Как язва лютая, как разрушитель-гений,
По трупам пролагал победы славный след!
Ты грозен был, Осман, когда, на холм высокий
С дружиной устремись, симун в полете злом,
В крови твоих врагов багрил кинжал широкий;
Но сброся острый меч и тяжкий сняв шелом,
Ты был краса пиров, Осман голубоокий!
Я помню юных дев, – их неподвижный взор
В пирах к тебе, Осман, невольно устремлялся,
В движеньях, в их очах огнь страсти прорывался,
Желанья тайного понятный разговор.
 
 
Почто ж, Осман, один, безмолвный и угрюмый,
Твой скорби полный взгляд с холма вперяешь в даль?
Почто орлиный взгляд подернут тяжкой думой,
И празден твой колчан, и пыль покрыла сталь?
 
 
Что вижу? твой гарем вокруг объемлет пламя,
Твердыни погребли позор любимых жен;
О ужас! над луной взвевает вражье знамя,
Народ погиб мечом, вожди познали плен.
 
 
Рогдай! к победам вновь твоей дружины смелой,
Предтечей гибели, не поведет Осман;
Погибнет в праздности твой конь осиротелый,
Источит ржавчина звенящий твой колчан;
И дева роскоши, с приветливой улыбкой,
Твой стан, твой легкий стан обняв рукою гибкой,
Не поднесет к устам дымящийся кальян.
 

<1824>

 
Нет! лучше соглашусь, судьбой, людьми забвенный,
В песчаной Ливии влачить мой век презренный;
Иль с бедным рыбарем, спуская утлый челн,
Трапе́зу скудную испрашивать у волн,
Чем каждый день встречать злодеев сонм веселый!
 
 
Метеллий! помоги узнать римля́н и Рим!
Твой Муций в рубище, оставлен и гоним;
Он презрен, осужден, – тогда как Флакк дебелый,
При плесках почестей, с красивого коня
Взор покровительства бросает на меня!
Погибни навсегда воспоминанье дня,
Когда в крови, в пыли, весь язвами покрытый,
Твой Муций проложил путь чести знаменитый!
Метеллий! помнишь ли день римского стыда,
Когда покрыли Тибр враждебные суда,
Когда патрициев кровавая измена
Приближила к стенам злодейские знамена?
 
 
Где был тогда сей Флакк? среди трусливых жен,
Не он ли звал к себе постыдный рабства плен?
И, с воплем охвати домашнего пената,
Не он ли обнимал, рыдая, слитки злата?
О, римлян доблестных бесчестье и позор!
Я помню вид его и униже́нный взор!
Еще вдали от стен кипела сеча брани,
А он вздевал к богам трепещущие длани,
И жен, и робких жен усугубляя страх,
Язык коснеющий мертвел в его устах!
 
 
Где ж правда? где ж трудов стяжанье и награда?
Отчаянье в полях, коварство в недрах града,
И веси отцвели, как в осень злак полей.
Едва, в поту лица, в кругу своих детей,
Полвека протрудясь над непокорной нивой,
Осмотрит свой запас старик трудолюбивый
И, в скирды уложив стараний тяжких плод,
Довольный, оботрет с чела кровавый пот, —
Как алчность вечная несытого владельца
Пожрет надежду, труд и счастье земледельца.
Закона глас молчит! под сень его злодей
Спокойно кроется от дремлющих судей.
 
 
О! скоро ль гром небес, сей мститель справедливый,
Злодейства сильного раздастся над главой,
Исчезнет власть твоя, диктатор горделивый,
И в Риме процветет свобода и покой?
Метеллий! доживу ль минуты толь счастливой?
Иль кончу скорбный век среди римля́н рабов?
Нет, нет! настанет день. Свободный от оков,
Как аравийский конь при звуках близкой брани,
Воспрянет римлянин, мечом в кровавой длани
Омоет свой позор и стыд своих отцов!
И скоро! Но дотоль, спокойный и безвестный,
Наследья скромного сокроюсь в угол тесный,
И там, вдали сует, вблизи домашних лар,
Свободой и собой твой Муций насладится,
Доколь настанет день, доколь не разразится
Отмщенья грозного решительный удар.
 

<1824>

 
Тебе ль понять мое мученье
И иссушить источник слез?
К чему мне дружбы утешенье?
Оно вечерний луч небес,
И благотворный и отрадный,
Когда он блещет, серебрит
Увековеченный гранит,
Но не согреет камень хладный.
 
 
Привыкши быть с моей тоской,
Я раздружился с упованьем;
Издавна цепью роковой
Ее жестокий жребий мой
Связал с моим существованьем;
Исчезну я, как призрак сна,
Как искра яркая на снеге,
Как в шуме бранном тишина,
Как одинокая волна,
Забыта бурею на бреге.
 

<1826>

 
Дай руку мне, товарищ мой!
Пойдем, пойдем навстречу рока!
Поставим твердою душой
Против завистника порока
Дела, блестящие собой.
И верь мне, зависть оробеет
Пред добродетелью прямой,
Как ночь осенняя бледнеет
Перед румяною зарей.
 

<1826>

 
Я всё люблю в тебе: и злак твоих полей,
И полдень пламенный, и в роскоши ночей
Певца весеннего на яблоне ветвистой,
И селы мирные в тени твоих садов,
И запах лип твоих, и дев, и воздух чистый,
И песни поселян на ниве золотистой,
         И первую души моей любовь.
 

<1826>

 
Гонимый гневною судьбой,
Давно к страданьям осужденный,
Как я любил в стране чужой
Мечтать о родине священной!
Я вспоминать о вас любил,
Мои младенческие годы,
И юной страсти первый пыл,
И вьюга русской непогоды!
 
 
И я опять в стране отцов,
И обнял я рукою жадной
Домашних пестунов-богов;
Но неприветлив мрамор хладный,
И не приют родимый кров!
Простите ж, сладкие мечтанья
Души обманутой моей;
Как сын беды, как сын изгнанья,
По зыбкой влажности морей
Ветрилам легких кораблей
Препоручу мои желанья.
 

<1826>

 
Велико, друг, поэта назначенье,
Ему готов бессмертия венец,
        Когда живое вдохновенье
        Отчизне посвятит певец;
        Когда его златые струны
        О славе предков говорят;
        Когда от них сердца кипят,
        И битвой дышит ратник юный,
И мать на бой благословляет чад.
 
 
        Души возвышенной порывы
        Сильнее власти роковой.
Высоких дум хранитель молчаливый,
Он не поет пред мертвою толпой,
Но избранным приятна песнь Баяна,
Она живит любовь к стране родной,
        И с ней выходит из тумана
        Заря свободы золотой,
        Боготворимой, величавой.
        О, пой, мой бард, да с прежней славой
        Нас познакомит голос твой,
        Но не лелей сограждан слуха
        Роскошной лютнею твоей:
        Они и так рабы страстей,
        Рабы вельмож, рабы царей,
В них нет славян возвышенного духа
И доблести нетрепетных мужей.
 
 
        Они ползут к ступеням трона,
        Им лесть ничтожная дана.
        Рабов воздвигнуть ото сна
        Труба Тиртеева нужна,
        А не свирель Анакреона.
 

1827

 
Так, друг мой, так, бессмертен тот,
Кто богом обречен для славы,
Чей дух, как явор величавый,
Несокрушим от непогод.
Его удел, в разврате века,
Гоненье, ненависть, укор;
Но верь мне, вечно светел взор
С душой бесстрашной человека!
И в униженьи он велик:
Сократ в последнюю минуту
Душою твердой не поник
И выпил весело цикуту.
Ему ль пред смертью трепетать?
Он горд, он жалости не просит;
Великой истины печать
Он на челе высоком носит,
И славы грозные дела
В веках грядущих он читает,
И зависть, и ехидну зла
Ногой безвредно попирает.
 

<1828>

 
        Склонялся день; один с своей тоскою,
С мечом зазубренным и лирой боевою,
        Среди друзей, добычи метких стрел,
        Печальный бард задумчиво сидел.
        Его ланит не орошали слезы,
                   И персей вздох не волновал;
                   Но взор певца, как взор угрозы,
                           На трупах отдыхал.
 
 
Он пережил сынов своей отчизны,
И суждено певцу веселых дней
        Свершить обряд печальной тризны
        На трупах тлеющих друзей.
 
 
И он поет им песнь прощанья,
И тихий глас его уныл,
Как в полночь ветра завыванья
Среди чернеющих могил.
 
 
«Погибли вы, дружины славы,
Питомцы грозные побед!
Исчез ваш подвиг величавый,
Как легкий сокола полет,
Как в воздухе орлиный след;
Я помню вас в пирах веселых,
На поле чести помню вас:
Я гибель злым читал не раз
На челах мстительных и смелых;
Но вы погибли, ваш удел
В руках судьбы отяжелел!»
 
 
Так пел певец. В его душе лежала
        Неодолимая тоска,
        И на струнах его рука
                 Немела и дрожала;
        И року буйственный укор
Изображал певца унылый взор.
 
 
Он вам завидовал, вам, падшие на брани!
    Вам, мстители за край своих отцов!
        За иго рабское, за дани —
        Благодеянья пришлецов.
 
 
И взор его воспламененный
По хо́лмам дальным пробежал;
Он струнам арфы вдохновенной
Восторг душевный передал:
 
 
«Ко мне из мрачного Аида!
Нам вождь – и мщенье, и обида,
И стон друзей, и слезы жен,
И угнетенных слабый ропот,
И победивших наглый хохот,
И наших дев позорный плен.
Пусть бурной непогодой веет
Ваш дух во вражеских рядах;
Пусть бегство стыд напечатлеет
На их бесславных знаменах!
Тогда, певец побед и чести,
На их разбросанных костях
Прославлю дух правдивой мести;
Родится жизнь в моих струнах,
И голос барда, голос смелый,
Из края в край промчит молва,
И незабвенные слова
Услышат дальние пределы».
 
 
Потухнул день, замолк певец,
Восторженный великой думой;
Казалось, взор его угрюмый
Искал страдальческий венец;
Он вызывал погибших к битве новой,
Но вкруг него сон мертвый повевал,
И тщетно глас его суровый
О славе мертвым напевал[181]181
  Отрывок сей взят из одного старинного испанского романа, содержание которого относится ко времени владычества мавров в Испании.


[Закрыть].
 

<1828>

 
«Тяжка мне, страдалец, кручина твоя,
        Приятно помочь в огорченье,—
Но помни три слова, в них тайна моя:
        Надежда, готовность, терпенье.
Без них ты собьешься с дороги в степи
        И цели твоей не достигнешь,
Иль в мрачной темнице, на тяжкой цепи,
        Печальною жертвой погибнешь.
Уж многих я видел в дремучих лесах,
        Все мчались к таинственной цели;
Но скоро их обнял и трепет и страх,
        И кости гостей забелели».
И путник-страдалец свой крест лобызал,
        И дальше пустился в дорогу;
Он помнил три слова, их старец сказал,
        Три слова, приятные богу.
И путник сокрылся в туманной дали;
        Три слова – и в прах привиденье,
И к цели желанной его довели
        Надежда, готовность, терпенье.
 

<1828>

^{Лес. Ночь.}

Сова

 
Ненавистное светило
Скрылось дальнею горой.
Мне приятен мрак ночной;
Широко расправлю крила,
Пролечу между дерев, —
Пусть услышат мой напев
Над пустынною могилой.
 

Хор птиц

 
Как хорош совы напев
Над пустынною могилой!
 

Ворон

 
Черен, как душа злодея,
В час полночи встрепенусь,
Выше леса подымусь;
С длинных крыльев хладом вея,
Рассеку ночную тьму,
Сяду, крикну на дому
Беззаботного злодея;
Пусть вздрогнёт он: житель скал,
Черный ворон прокричал.
 

Хор птиц

 
Горе, горе! житель скал,
Черный ворон прокричал!
 

Эльфа

Летите прочь; не пойте страшных песен.

Сова

 
Разве лес обширный тесен?
Не мягка у нас трава?
Разве петь не могут песен
Черный ворон и сова?
 

Хор птиц

 
Разве лес обширный тесен?
Не мягка у нас трава?
Разве петь не можем песен
Мы, и ворон и сова?
 

Орел

 
Умолкните, питомцы мглы!
Иль быстрый, как полет стрелы,
Взовьюсь под громовые тучи,
Бедой над вами поплыву,
Сожму в когтях моих сову
И на зеленую траву
Посыплю пух ее летучий.
 

Ворон

 
На радость нам дается ночь:
Орел, не улетим мы прочь
До поздней, темной полуночи.
 

Орел

 
Молчи, искатель темноты!
Я дерзко устремляю очи
К светилу горней высоты;
На тучах гнезда я свиваю,
В раскатах грома я пою,
Браздой перуна обвиваю
Главу бесстрашную мою;
В заре купаюсь, и свободный
В степях надоблачных парю;
Так замолчи же, ворон черный,
Иль кровью перья обагрю.
 

Хор птиц

 
В заре купается орел,
Он вьет гнездо в громовой туче,
Ему венок перун всежгучий,
И свод небес его удел;
Исчадья ночи, дети тьмы,
Перед орлом замолкнем мы.
(Улетают.)
 

Эльфа

 
О, где мой рай, где светлые подруги,
Сотканные из радужных лучей?
Сладка их жизнь, и сладки их досуги!
        Легче легких мотыльков,
        Эльфы вьются над поляной,
        Исчезают в вышине,
        И в лучах зари румяной
        Дружно резвятся оне.
        Пища эльф – дыханье розы;
        Их одежда – травки тень;
        На листке Авроры слезы —
        Их купальня в жаркий день.
Резвитесь вы! мне не резвиться с вами:
Тяжелая лежит на мне вина;
Хочу взмахнуть эфирными крылами,
Хочу лететь и слиться с облаками,
Но на землю влечет меня она!
 

Орел

 
Эфирная дева, напрасны стенанья:
Наш лес безответный не слышит тебя.
Льешь слезы – их жадно глотает земля;
Вздыхаешь, но громче совы завыванья,
И ветер пустынный, и говор ручья.
 

Эльфа

 
Подруги услышат! я знаю, оне
Свились надо мною в ночной тишине;
Я слышу их песни в дрожащем листке,
Я вижу, их очи блестят в ручейке.
Пусть ветры бушуют, пусть воет сова:
Подруги мне шепчут надежды слова.
 

Хор незримых эльф

 
Отчужденная от рая,
Плачет Эльфа молодая
О жилище светлых дев.
Справедлив владыки гнев!
Он сказал: пусть Эльфа стонет,
Пусть во сне и наяву
Слезы горестные ронит
На зеленую траву,
На листки пустынной розы, —
Зарумянится заря
И подымет девы слезы
К трону вечного царя.
 

Эльфа

 
О! как мой слух лелеет голос милый!
Спуститеся, коснуться вас хочу;
О! дайте мне божественные крилы,
                  Взовьюсь и полечу!
 

Хор незримых эльф

 
Не смертным знать тайны природы,
В удел им дана слепота.
Пусть смотрят на землю и воды
И небо глазами крота.
 
 
Пусть смотрят на землю: увидят ли в ней
Живущее племя бессмертных огней?
Нет, гномы незримы для бренных очей.
 
 
Пусть смотрят на воды: поток-исполин
Клубится и скачет по скату долин,
И в нем златовласых не видят ондин.
 
 
Ты ж открыла смертной деве
Тайну бытия земли,
И судьбы, в правдивом гневе,
Приговор произрекли:
Эльфа, изгнана из рая,
Как гонимый ветром пух,
Как проклятый небом дух,
Невидимо в край из края
За вину свою блуждая,
На тоску осуждена.
Всюду с нежною любовью
Вновь родившихся она
Нянчить и любить должна;
 
 
Но нежный младенец, взлелеянный ею,
От ней же погибнуть судьбой осужден —
     Таков непреложный закон!
 

^{Лес. Солнце всходит. Эльфа при колыбели.}

 
Приветствую тебя, горящее светило,
Небесных тел краса, желанный гость земли,
Ты отягченну сном природу пробудило,
Тобою жизнь зажглась в бесчувственной пыли!
Приветствую тебя, прекрасное светило.
                 От восхода до заката
                 Полилися, потекли
                 Волны огненного злата,
                 Твердь небесную зажгли;
                 Отразились, запылали
                 На гранитном теме гор,
                 И слились, и разостлали
                 Пышный на землю ковер.
Ты спишь, дитя? сладка твоя дремота,
Не возмутит ее зловещий сон,
Не сокрушит томящая забота;
                 Чем, малютка, винен он?
                 Для чего родимой груди
                 Он лишиться осужден?
Закон суровый начертали люди;
Бог начертал естественный закон.
(Срывает ветку и обмахивает дитя.)
                 Спи, мой малютка,
                 Эльфа с тобой;
Эльфа отгонит черную мошку
                 Белой рукой;
                 В полдень заслонит
                 Тихо, тихонько
                 Веткой густой;
                 Спи, мой малютка,
                 Эльфа не дремлет,
                 Эльфа с тобой.
Смотрю, бывало, светлыми очами
                 И вижу всё: лечу, несусь
Под облака воздушными путями
                 И там с подружками резвлюсь,
То на цветке беспечная качаюсь,
                 То с соловьем перекликаюсь,
                 Маня его и притаясь.
Теперь нет крил, не вьюсь под облаками,
Не тешусь, легче ветерка летя.
                 Спи, малютка, спи, дитя,
                 Я душистыми листами
                 Устелю твою постель,
                 Я поставлю колыбель
                 Между свежими цветами,
                 С васильков сберу росу,
                 С ульев меду принесу,
                 Я росой тебя умою,
                 Сладким медом накормлю
                 И тихонько над тобою
                         Песенку спою.
 
 
^{Дитя просыпается.}
 
 
Невинного как сладко пробужденье!
Не так ли первый человек взглянул
          На солнце в первое мгновенье?
                 Опять заснул!
 

<1829>

 
Незваный гость на пире света,
Я встретил жизни у дверей
Холодность гордого привета
Меня чуждавшихся людей.
Я покраснел, взошед без зова,
И вышел, и за мною снова
Вином заискрился бокал,
И каждый пел и пировал…
Но имя гостя убылова
Никто в пиру не вспоминал.
 

<1830>

 
Родился я, и грудью нанятою
Меня чужая выкормила мать,
И, колыбель качая с сиротою,
Ленивая, старалась усыплять.
 
 
Я отроком не знал родных объятий,
Наставником наемник мне служил,
И жар небесной, чистой благодати
При нем мне чужд и непонятен был.
 
 
Я возмужал: как путник в час полночи,
Брел ощупью неведомым путем;
Но в мрак ночной вотще вперяя очи,
Всё более тонул, терялся в нем.
 
 
И вот теперь я, старец поседелый,
Как истукан, над бездною стою, —
Но страха нет в душе оледенелой:
Над бездной песнь последнюю пою!
 

<1831>

 
На гладком озере играли
Лучи серебряной луны,
И весла мерно рассекали
Поверхность дремлющей волны.
Склонясь на ткани дорогие,
Горда, как молодой орел,
Когда впервые он взлетел,
Взвился под тучи громовые
И устремил довольный взор
На мрак лесов, на темя гор,
Лежала молча мать Нерона.
Трирема тихо с ней плыла,
И молодая Ацерона
К ногам царицы прилегла.
Сбылись желанья, Агриппина!
Британии встретил свой конец;
Ты на чело младого сына
Изложила Августов венец,
И твой Нерон тебя ласкает,
Нечистых уст коснулась ты, —
Он так усердно выполняет
Твои блестящие мечты!
Весь мир есть твой, и без преграды
Ты жизнь и смерть с собой несешь,
И се – на торжество Паллады,
Нероном званая, плывешь.
Лежала молча мать Нерона,
Трирема медленно плыла,
И молодая Ацерона
К ногам царицы прилегла.
Но кормчий бдительный не дремлет,
Во мраке взор его горит.
Чему так пристально он внемлет?
Кого так чутко сторожит?
К богам прибегни, Агриппина!
Прострись, молящая, в слезах,
Да избежишь объятий сына,
Тебе отверстых в сих волнах…
Но поздно! подан знак условный —
Ты узнаешь ли сына, мать?..
И расступившиеся волны
Над судном сдвинулись опять.
 

<1831>

Директор театра

 
В моих заботах и печали
Вы мне нередко помогали;
Скажите ж мненье ваше мне:
Успешно ль в этой стороне
Пойдут дела? а мне б желалось
Толпу народа приманить,
Чтоб множество ко мне сбегалось,
И всех путем повеселить.
Уже готово возвышенье,
В партере зрители сидят,
Молчат и пристально глядят,
И ждут – чудес на удивленье.
Скажу вам правду про себя:
Я мастер угождать народу,
Сегодня ж в затрудненьи я:
Хотя хорошего он сроду
Не постигал и не видал,
Но бездну книг перечитал.
Откуда ж новых впечатлений
И свежих мыслей наберем?
И как от сильных потрясений
Его на радость наведем?
Мне, признаюсь, весьма приятно,
Когда валит ко мне народ
И ждет билета у ворот,
Как будто пищи благодатной
Пришел просить в голодный год.
А всё поэт! он дивной силой
Творит такие чудеса!
(Поэту)
Прошу ж покорно вас, мой милый,
Почудесите два часа.
 

Поэт

 
Не вспоминай мне о толпе презренной:
Она восторг души моей мертвит;
Сокрой меня от черни ослепленной:
Она певцу насильно петь велит;
Но поведи к обители священной,
Где луч бессмертья для певца горит,
Туда, где дружба и любовь святая
Душе его готовят негу рая.
Толпа чужда высоких вдохновений,
Язык богов непостижим для ней;
Для кратких он не сотворен мгновений,
Невнятен он и чуден для людей.
Сквозь мрак веков проникнуть должен гений,
Чтобы облечься красотой своей.
Блестящее живет одно мгновенье,
Изящное – потомков удивленье.
 

Комик

 
К чему потомков вспоминать,
А современных презирать?
Кто слепо черни угождает,
Того и чернь не огорчит;
Кто круг деяний расширяет,
Тот и успех свой ускорит.
Так, с богом! Начинайте смело,
На сцену выводите нам
Фантазию со свитой целой,
С рассудком здравым пополам,
С умом, желаньями, страстями,
Надеждой, страхом, чудесами,
Лишь бы дурачество и блажь
Могли вы приютить туда ж.
 

Директор

 
И не жалейте происшествий, —
От них зависит ваш успех;
Побольше перемен и действий,
И угодите вы на всех.
Толпу чудес толпе народной
Представьте кучею огромной —
Пусть каждый часть свою возьмет,
Пусть выбирает что угодно
И удовольствован идет.
Разбив на части сочиненье,
Писать гораздо легче вам,
Притом, хоть целое творенье,
А всё растащат по клочкам.
 

Поэт

 
Наемника презренные расчеты!
Прямой поэт не постигает их.
        Мне жаль, что выгод мелочных
        Вы полюбили обороты.
 

Директор

 
Упреком я не оскорблен,
И слишком твердо в том уверен,
Что если кто успеть намерен,
Тот будь проворен и умен.
Подумайте, зачем так много
И для кого трудитесь вы?
И кто потом, ценитель строгий,
Раздаст хулы иль похвалы?
Один к нам тащится без цели,
Другой чуть встал из-за стола,
Тому наскучили дела,
Тому веселья надоели.
Без дальних мыслей, наугад
К нам все бегут, как в маскарад.
И что вам грезится, поэты?
Пиеса ваша принята,
И все разобраны билеты,
И все наполнены места.
Но присмотритеся поближе:
Кто ваши зрители, певцы?
В партере – черствые глупцы,
И в ложах – чуть ли не они же.
К чему ж терзать Парнасских дев?
Поверьте мне, перемените
Ваш поэтический напев;
Пишите только и пишите,
Туманьте зрителей умы,—
Рукоплесканья вам награда,
И все довольны будем мы.
Но что? печаль или досада
Волнует вас?
 

Поэт

 
                         Ищи себе слугу —
Наемника! служить тебе не стану,
             И не хочу и не могу!
             Певцу ль лишить себя свободы
             Для угождения твоего?
В нем жар души, высокий дар природы!
Он шутовством унизит ли его?
             Стихии чем он побеждает?
             Чем потрясает он сердца?
Гармонией! она живет в груди певца,
Из ней потоком сладким истекает
И всех сердца собой обворожает.
Когда нить вечная бежит из рук
             Природы хладной и спокойной,
             Когда всей твари глас нестройный
Сливается в неясный гул и звук,
Кто разделить умеет нить прямую?
Кто раздробить умеет гул глухой
И, сжав слова в гармонию святую,
Созвучием связать их меж собой?
             Кто бурей страсти воздвигает?
Кто ум зарей вечерней озаряет?
             Кто мучит и волнует грудь
                     И милой девы путь
Весенними цветами устилает?
             Заслугам кто плетет венец,
Беседует с бессмертными богами?
Кто одарен небесными дарами?
                           Певец!
 

Комик

 
             Так напрягите ж ваши силы,
             И как любовник с девой милой,
Так будьте вы с поэзией своей.
Сначала он случайно к ней подходит,
                   Потом дивится ей,
Потом влюблен и бога в ней находит.
             Всмотритесь только в жизнь людей;
             Берите всё, что ни попало,
             На сцену выставьте потом.
Иной живет и очень мало,
А всё годится быть комическим лицом.
Картину пеструю представьте
И заблуждений, и страстей,
Немного ясности прибавьте
И искру правды дайте ей.
Тогда к вам юность устремится
И старость дряхлая придет,
И наслажденье насладится,
И пищу грусть себе найдет.
И каждый, постигая чувство,
Его которое живит,
Рукоплесканьем наградит
Певца чудесное искусство.
Они, не знав изящному цены,
Хотят иль плакать, иль смеяться;
Наружным блеском веселятся
И любят прелесть новизны.
Тому, кто век свой доживает,
Ничем не можно угодить;
Кто ж мысль в грядущее вперяет,
Вам благодарен должен быть.
 

Поэт

 
Отдай же мне златые годы,
Когда я сам в грядущем жил;
Когда, беспечный сын природы,
Я сладость песен полюбил;
Когда они из юной груди
Лились кипящею струей;
Когда туманом мир и люди
Сокрыты были предо мной;
Когда веселою рукою
Срывал душистые цветы
И был доволен сам собою,
И был богат средь нищеты —
Влеченьем к истине высокой,
Мечтами дивными богат!
Отдай же мне, отдай назад
Мое мучительное счастье,
И силу чувств, и огнь любви,
Весь прежний жар моей крови
И прежний пламень сладострастья —
Отдай мой рай, отдай мой ад,
Отдай мне молодость назад!
 

<1831>