Текст книги "Тригон. Изгнанная (СИ)"

Автор книги: Ольга Дэкаэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– И откуда там вода?

– Вроде как из-под земли, – пожимает плечами Рука и, завидев, появившегося в проёме всё того же гоминида, устремляется к нему на встречу, с благодарностью принимая из его рук раздувшийся кожаный мешок.

Ожидание того стоило!

– В жизни ничего вкуснее не пробовала! – вытирая губы тыльной стороной ладони, с наслаждением шепчет Тилия, передавая уже порядком опустевший мешок обратно его облучённой хозяйке.

– Что в Термитнике вода не такая? – напившись, спрашивает Рука, пряча мешок в сумку и пускаясь в обратный путь до лагеря.

– Не знаю… может и такая. Только её там сначала фильтруют. Отец говорит, что это лишает воду всех полезных свойств, но по-другому никак.

– В Гнезде с самого детства я пила только ржавую воду, – отзывается Рука, выводя их к уже знакомой Второй Луже. – Сколько себя помню, мы с матерью и сестрой брали всю посуду, что была в доме, и шли на площадь. Такое бывало только раз в неделю.

Тилия затаив дыхание слушает рассказ своей спутницы. Знать о жизни гоминидов по обрывкам фраз башенцев – было одно, а вот стать непосредственным свидетелем исповеди коренного жителя Пекла – совсем другое.

– Называется он Днём Омовения, – продолжает Рука, не сбавляя шага. – Мы выстраивались в длинные очереди, а когда каратели давали команду, открывали краны и наполняли вёдра, бутылки… короче всё, что было под рукой. Народ тянулся и тянулся со всего Гнезда, пока не наступал вечер, и краны не закрывались. Так что, Бледная, для нас никто не старался, никто не очищал воду, и полезных свойств в той воде было предостаточно.

Услышав последние, насмешливые слова гоминидки, Тилия уже не рада, что вообще завела этот разговор. Со своими бедами она всё больше казалась себе отвратительно мелочной. Последние несколько дней только и делала, что жалела себя: как болит каждая клеточка тела, как она не может уснуть, есть их еду, как ей жарко, холодно… После знакомства с Като и откровений своей спутницы она стала сама себе противна.

– У тебя отметина? – неожиданный вопрос застаёт врасплох, и её тут же охватывает паника. По прищуренному взгляду огромных глаз, брошенному через плечо, становится ясно, что отпираться бессмысленно. Идущую впереди девушку не так-то легко обмануть, да и врать она толком не умеет – стоит только открыть рот и всё станет понятно.

– Откуда ты узнала?

– Да так… немного порылась в твоих вещах, – небрежно отвечает Рука, словно это обычное дело. – Нашла мазь от ожогов. В лагере без неё никуда.

– Раз спрашиваешь, значит, видела такие отметины у других?

– Да были тут парень и девушка. Прожили пару лун…

И снова это обречённое «были» не предвещающее ничего хорошего. Тилия нервно сглатывает, прежде чем севшим голосом решается на следующий вопрос:

– И где они?

– А что, Вара не сказала тебе? – замедлив шаг, с удивлением оборачивается к ней собеседница и немного погодя зловещим шёпотом продолжает. – Их поглотила Яма!

– Что за бред!

– Чёрт тебя дери, Бледная! – разочаровано тянет гоминидка, закатывая свои огромные глаза к небу. – С тобой не интересно, не то, что малышня… верит во всякую чушь!

– Так что случилось с теми двумя?

– Исчезли.

– Что просто так взяли и исчезли?

– Говорю же тебе Яма их забрала. А теперь отстань, лады? – почти умоляюще просит гоминидка, поправляя перекинутые через плечо тушки и сосредотачиваясь на дороге. – Я знаю не больше твоего.

Погружённая в свои мысли Тилия, не решается заговорить снова. Кажется, её уже ничто не способно удивить и всё самое ужасное за последние дни уже произошло. Она оторвана от дома и родных, которые неизвестно ещё, в курсе ли вообще, что их дочь исчезла. Сброшена в место, которое считается мусорной ямой для тех, кто не угоден Новому Вавилону

«Действительно, что может быть хуже!» – с усмешкой признаётся она себе, устало плетясь вслед за однорукой гоминидкой.

То, что лагерь уже близко, становиться понятно по нарастающему гулу голосов впереди. Рука со своим трофеем тут же направляется к кухне, оставляя уставшую от долгой ходьбы Тилию в одиночестве брести к хижине. Она уже начинает жалеть, что так и не окунулась в воду, когда их путь пролегал мимо Лужи. Но тот вопрос о клейме карателей настолько выбил из колеи, что это просто вылетело у неё из головы, а когда пришла в себя, было уже слишком поздно – водоём остался далеко позади. Просить же спутницу вернуться, она не рискнула.

Уже около хижины её нагоняет заметно повеселевшая Рука и ловко, несмотря на отсутствие одной конечности, первой взбирается по шаткой деревянной лестнице. Она уже заносит ногу над порогом, когда последняя перекладина с треском ломается, заставляя Тилию с открытым ртом замереть у основания. Затаив дыхание она в ужасе наблюдает, как её соседка взмахнув единственной рукой в попытке за что-нибудь ухватиться, но так и не найдя опоры, летит вниз. Затем следует глухой удар о землю и протяжный стон, напомнивший Тилии о её недавнем таком же болезненном приземлении.

И только подняв голову и увидев переломившуюся ровно посередине деревяшку, так и оставшуюся двумя бесполезными обрубками болтаться в воздухе, понимает, что всё, что было до этого – лишь начало. Она как всегда поторопилась с выводами… потеряла бдительность. Местные не смирились с её появлением в Долине. Они решили её извести!

Глава 8

– Что произошло? – голос Вары за её спиной звучит раздражённо. Тощая гоминидка появляется сразу же, как только вопль Руки разносится по округе. Мгновенно оценив ситуацию, она склоняется над пострадавшей, но так и не получив от той ответа, переводит выжидающий взгляд на застывшую в нескольких шагах Тилию. – Ну?

– Лестница, – чуть слышно поясняет Тилия, когда очередной протяжный стон, наконец, приводит её в чувство. Нужно действовать! Упав на колени перед гоминидкой, и до крови прикусив губу, она старается как можно безболезненнее стянуть здоровенный ботинок с повреждённой ступни, всякий раз морщась, когда изо рта однорукой вырывается новый мучительный стон вперемежку с чертыханьем.

«Скорее всего, перелом, ну или в лучшем случае вывих», – обречённо понимает она, наблюдая, как щиколотка её соседки прямо на глазах увеличивается в размерах. Тилия пытается представить, что в такой ситуации сделал бы отец, но в голове ни одной здравой мысли, сплошная каша. Всё то, что она когда-то читала или слышала, моментально выветривается из головы, делая её бесполезной, и одна единственная мысль стучит в мозгу – это от неё пытались избавиться. Это её хотели сделать калекой!

Тилия ни секунды не сомневается, что кто-то намеренно испортил лестницу, чтобы она свалилась и вероятнее всего, сломала себе шею. Любая травма в этом месте, где нет ни лекарств, ни врачей, грозит одним исходом. Смертью! Ну, или в лучшем случае тем, что придётся навсегда стать чьим-то эуком – паразитом, нуждающимся в постоянном уходе.

«Точно сглазила», – морщится Тилия, критическим взглядом разглядывая опухшую щиколотку и вспоминая утренние слова Руки о своём предназначении быть нянькой. А вокруг, привлечённая криком, уже собирается галдящая толпа, стягиваясь плотным кольцом вокруг их троицы, что ещё больше мешает сосредоточиться.

– Сначала нужно зафиксировать стопу, – бормочет себе под нос Тилия, пытаясь припомнить то немногое, что успела узнать о таких травмах. Удивительно, она-то считала, что её руки тут же начнут трястись, но каким-то чудом она сохраняет контроль над своим телом и внешне никак не показывает того, что твориться у неё внутри. Прочистив горло, она уже громче обращается к лидерше, в нерешительности застывшей рядом. – Нужен холод и вода из пещеры… как можно больше. И убери толпу!

Вара поспешно кивает и вот уже кто-то с мешками бежит за водой, кто-то просто отошёл подальше или уселся на брёвна и оттуда наблюдает за происходящим, а кто-то за спиной убирает сломанную лестницу и заменяет её новой. Краем глаза Тилия замечает, что прибежал Блоха с кучей тонко-нарезанных полосок ткани, и она так же отстранённо отмечает насколько грязные у того руки, но не произносит ни слова – на поиски чистых бинтов нет времени, к тому же открытых ран на ноге однорукой нет.

– Ублюдки! – шипит Рука, пытаясь единственной конечностью ухватиться за повреждённую лодыжку. – Найду, кто это сделал, придушу!

– Лежи смирно, сделаешь только хуже, – грубо одёргивает её Тилия, наконец, полностью приходя в себя. Никаких сантиментов с капризными больными – отец бы не одобрил, – все движения выверены и точны. Вдруг заработавший мозг, словно в нём кто-то повернул невидимый рычаг, то и дело подбрасывает дельные советы: стопу под прямым углом к голени, повязка не слишком тугая, чтобы кровь свободно циркулировала по венам, но при этом невозможно было пошевелить ступнёй.

– Вара, чёрт бы тебя побрал, чего ты стоишь? – рычит тем временем больная, позволяя Тилии «колдовать» над своей ногой. – Позови Галию, пусть глянет!

– Я за ней уже отправила, потерпи, – успокаивающе произносит тощая гоминидка. – Всё будет хорошо. Всякое бывает.

– Какое к чёрту бывает! – зло бросает Рука и её тёмные глаза мечут молнии, в них обещание скорой расправы. Тилия уверена, кому-то не поздоровиться, когда гоминидка встанет на ноги. – И дураку понятно, что это сделали нарочно. Пытались так с Бледной разделаться, а в ловушку угодила я.

Тилия лишь закусывает губу, чтобы не сказать «спасибо». Она благодарна Руке за высказанную вслух мысль. Сама бы ни за что не смогла обвинить кого-то из местных. Тилия переводит дух и немного расслабляется. Хоть одна хорошая новость за день. Она не свихнулась! У неё не паранойя и ей не мерещится заговор и подпиленная ровно посередине деревянная перекладина – это не её разбушевавшееся воображение.

Закончив перебинтовывать покалеченную ногу, она остаётся вполне довольна проделанной работой. Наконец, появляется та самая Галия, которая в день её появления в лагере так бережно обработала ей спину. И Тилия не может скрыть любопытства, наблюдая, как низкорослая, со смуглой кожей и заплетёнными в толстую косу чёрными волосами гоминидка мелко семенит за Блохой.

Когда та молча опускается на колени рядом с Рукой, чувствуется исходящий от неё слабый аромат трав. Вот она – Амораи! И она немая. Это становиться понятно, когда её почти детские руки, ловко ощупывают перетянутую тканью лодыжку, а после, перебирая пальцами, начинают порхать, замирая на краткие мгновения то на уровне груди, то около плотно сжатых губ. Обращается она непосредственно к Варе, которая время от времени лишь молча кивает, словно соглашаясь, а после так же жестами отвечает на невысказанные вслух слова.

– Она говорит, что ты всё сделала правильно, – наконец подводит итог лидерша, окидывая то ли оценивающим, то ли настороженным взглядом Тилию. – А теперь нужно помочь Руке подняться в хижину. Ей нужен покой.

Когда они вчетвером оказываются наверху и всё ещё чертыхающаяся Рука занимает свою лежанку, наконец, приносят деревянные вёдра, внутрь одного из которых как раз помещается опухшая ступня. Гоминидка давно перестала стонать, но по её лишённому красок лицу и капелькам пота над верхней губой понятно, что её до сих пор мучает боль. Галия жестами заставляет её пошевелить ногой, и когда та послушно выполняет приказ, становиться ясно, что это всего лишь вывих.

– Галия спрашивает, откуда ты знаешь, что нужно было делать?

Вопрос Вары застаёт Тилию врасплох.

Снова ненужные расспросы!

– С детства хотела лечить людей, – придумывает на ходу Тилия, надеясь, что после этого её оставят в покое, и не нужно будет продолжать врать. – Когда определилась с профессией, нас разделили на группы и стали учить.

Пока она говорит, Галия не сводит глаз с её лица.

«Она читает по губам!» – вдруг осеняет Тилию, которая не раз слышала о целых семьях, которых облучение сделало немыми. Но, несмотря на невидимый глазу изъян целительницы, она приходится Тилии по душе.

До самых сумерек, пока ей приходиться быть сиделкой при своей новой соседке, она лишь однажды покидает хижину, чтобы принести ужин. Еда на столе всё так же однообразна. На этот раз свежее мясо – теперь-то Тилия знает, что это зайчатина, – мясо угря с Первой Лужи и пряные травы. Больше всего она боится, что у Руки может начаться жар, и тогда придётся не сладко, если конечно у этой Галии нет какой-нибудь волшебной травы, способной поставить на ноги даже самого безнадёжного больного.

Когда на Долину опускается ночь и становится совсем скучно в четырёх стенах, Тилия просит свою соседку научить её добывать огонь. Рука терпеливо, словно нерадивому ребёнку, объясняет, как пользоваться огнивом и кремнем и после нескольких неудачных попыток Тилии всё же удаётся освоить нехитрую технику. Большую часть ночи в их хижине, потрескивая, слабо трепыхается огонёк свечи, отбрасывая пляшущие тени на стены и забираясь терпким запахом гари в ноздри.

Пугающие шорохи снаружи даже под утро не дают расслабиться. Тилии кажется, что она слышит какой-то отдалённый гул, но принимает это за усталость и недосып. Ясно только одно: что бы там ни было, на той стороне Долины, оно вселяло в неё ужас.

Следующие пара дней становятся для неё настоящим испытанием. Только теперь она осознаёт, насколько это тяжело, быть постоянно привязанной к больному человеку: водить в туалет, менять повязку, уговаривать съесть ещё кусочек, следить – нет ли жара.

Галия появляется лишь раз – в первый день, чтобы проверить состояние ноги больной и передать ещё один лист с мазью. За ней неотступно следует и тощая гоминидка, выступающая в роли переводчика. Тилия в точности выполняет поручения, хоть и без наставлений миниатюрной, словно ребёнок целительницы, знает, что делать, при этом очень надеясь, что лекарство поможет её соседке так же, как помогла ей самой та чудодейственная мазь от ожога.

Полностью погрузившись в заботы о Руке, Тилия не сразу замечает, что боль в спине почти проходит и, когда Галия просит осмотреть ожог, остаётся довольна. Лишь под вечер у вконец измотанной Тилии выдаётся свободная минутка и она, настежь отворив дверь, чтобы впустить прохладный, свежий воздух, и усевшись на порог хижины, наблюдает за размеренной жизнью лагеря. Стоит только солнцу склониться к закату, погружая Долину в полумрак, почти все гоминиды, начиная с самых маленьких, как по команде высыпают наружу, устраиваясь вокруг костра: кто на брёвнах, кому не хватило места прямо на земле.

– Что они делают? – спрашивает Тилия дремлющую на своём месте соседку.

– Ждут жеребьёвки, – подаёт голос Рука.

Тилия с высоты наблюдает, как Вара выносит огромную, плетёную корзину, взгромождая её в самый центр стола, после чего каждый по очереди поднимается со своего места, подходит и не глядя достаёт маленькую каменную табличку, громко оглашая результат.

– Для чего всё это? – задаёт она следующий вопрос, с любопытством наблюдая за разнообразием эмоций на лицах местных.

Вот Блоха, только что вытянул табличку и явно обрадовался тому, что ему выпало: с завтрашнего дня и на протяжении всей недели этот рыжеволосый подросток будет работать на кухне. Следом за ним цепочка из тех, кого сбросили вместе с ней каратели. Всё так же стараются держаться вместе. Тилия обводит взглядом остальных и судя по кислым физиономиям, своим выбором довольны не все.

– Так Вара пытается нам показать, что все мы равны и на всё воля Хранителей стихий, – доносится из глубины хижины насмешливый голос.

– Ты так не считаешь? – с удивлением поворачивается на голос Тилия, пытаясь разглядеть скрытое полумраком хижины красивое лицо облучённой.

– Про равенство? Нет. И никогда не считала. Каждому своё…

– И что на этих табличках?

– Символы, обозначающие четыре стихии.

Это не могло быть простым совпадением. Связь между облучёнными и людьми на деле оказалась куда сильнее, чем она думала.

– Значит, вы поклоняетесь тем же Хранителям, что и жители Термитника?

– А ты думала, что мы голышом пляшем вокруг костров и приносим младенцев в жертву? – с сарказмом парирует гоминидка, ёрзая на лежанке в тщетной попытке удобнее устроить покалеченную ногу. – То, что наших предков изгнали из Термитника, ещё не значит, что мы стали совсем дикарями. И уж точно не равными друг другу, какими пытается нас сделать Вара.

– Так что с жеребьёвкой? – спешно меняет тему Тилия, понимая, что невольно затронула больную тему. Даже после нескольких дней, проведённых рядом с гоминидкой, она всё ещё побаивалась её вспыльчивого характера.

– Вытянешь воду, всю следующую неделю проваландаешься либо на Луже, перестирывая чужое шмотьё, либо в пещере, охраняя вход, хотя для этого годиться не каждый, – тут же поясняет Рука. – Если огонь – твоё место на кухне или среди сжигателей мертвяков, если такие появятся. Воздух – будешь строить новые хижины, или штопать крыши старых. Земля – значит помогать Галии, собирать нужные ей травы, или охотиться.

– А ты не должна тянуть жребий? – нахмурившись, спрашивает Тилия, пытаясь разобраться в сложностях местного уклада жизни. Кто знает, какие испытания ждут её впереди.

– Нет. Я теперь главный охотник. Так же как Вара старшая по Лужам и пещере… ну или Галия. Она Амораи… Есть ещё старший по кухне, но лучше туда не соваться – парень не разговорчивый, да и новичков терпеть не может.

– Что-то я не заметила вокруг тебя тех, кто на прошлой неделе попал в группу охотников.

– Многие здесь подолгу и им не нужно объяснять, что и как делать. К тому же я не люблю собирать вокруг себя толпу.

– Тогда почему я не с остальными и не тяну жребий?

– Это мне решать. Пока я не могу передвигаться, будешь помогать мне.

– А если я не захочу быть, например, сжигателем?

– Можешь поменяться, если конечно кто-то захочет, – скептически хмыкает Рука, наводя Тилию на мысль, что не все обязанности здесь в почёте.

Когда Тилия снова переводит взгляд на поляну, жеребьёвка подходит к концу. Но расходиться никто не спешит. Настаёт очередь Галии. Целительница садиться на почётное место у самого костра, так что языки пламени причудливо отбрасывают золотистые тени на смуглое, почти детское лицо и светлую одежду, и начинает что-то увлечённо рассказывать собравшимся, при этом, не произнося ни звука, и только её, миниатюрные руки, порхают перед ней словно бабочки.

– Что она им говорит? – вновь обращается к притихшей Руке Тилия, переводя взгляд с одного застывшего в благоговейном трепете лица на другое. Такого она ещё не видела. Вокруг стоит гробовая тишина, разбавляемая лишь потрескиванием костра, да затихающими звуками засыпающей Долины.

– Кто?

– Галия… там на поляне. Что она им рассказывает такого, что они готовы слушать её, разинув рты?

– Предсказание, – нехотя бурчит Рука, принимаясь снова ворочаться на своей лежанке. – Она впихивает в их глупые головы бредни о счастливом будущем. Амораи, её бабка-целительница, с самого детства рассказывала ей, что Вавилон разделиться. Но потом снова соединится. Есть даже считалочка…

Смерть к нам жёлтая явилась,

И на город опустилась.

Те пески нам дар дадут,

Что два древа стерегут…

– А дальше?

– И ты туда же! – стонет Рука. – Я же говорю, бред всё это!

Так и не дождавшись продолжения, Тилия какое-то время обдумывает услышанное, после чего всё же спрашивает:

– И что это значит?

– Старухе-Амораи было видение, что, когда всё это произойдёт, явится Тригон, который снова объединит Вавилон и наступят лучшие времена.

– И кто такой этот Тригон? – вновь повернув голову и устремив взгляд внутрь полутёмной хижины, спрашивает Тилия, совсем запутавшись во всех этих незнакомых терминах. Чем больше она узнавала о жизни в Пекле, а теперь и Долины, тем отчётливее понимала, что жители когда-то общего дома, выбрали каждый свой путь.

– Освободитель.

– Нам дар дадут, что два древа стерегут… – задумчиво повторяет она строки считалочки, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всех этих загадочных фразах. – И что это должно значить?

– А я откуда знаю! Галия и сама только туману напускает. Но многие в Гнезде, так же, как и в Яме верят в то предсказание. Они готовы слушать эту чушь хоть каждый вечер, словно колыбельную перед сном и верить, что тот человек когда-нибудь придёт.

– Думаешь это человек?

– Ну не Хранители же к нам спустятся! – хмыкает со своего места гоминидка.

– Жёлтая смерть… – задумчиво тянет Тилия, вновь обращая свой взор на происходящее возле костра. Почти стемнело, и местные, помня об угрозе, один за другим начинают расходиться по хижинам. Её соседка права, всё это звучит настолько нелепо, что кажется полным бредом.

– Это слова Амораи, – напоминает Рука, – не мои!

– А эти жесты? – меняет Тилия тему, вспоминая, что прежде уже видела такое. В тот злополучный день, перевернувший её жизнь с ног на голову, когда светловолосая гоминидка успокаивала малышей, перед тем, как милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь» сделала им уколы. – Их знает каждый в Гнезде?

– Мы называет это языком Танов, – поясняет Рука. – Со временем почти все научились говорить на нём. Это единственное, что не могут отобрать у нас каратели… не могут помешать нам общаться.

– Это ваше превосходство над ними! – вдруг осеняет Тилию, и она уже в который раз поражается сообразительностью тех, кто десятилетиями был вынужден выживать среди песков.

– Да уж, эти ублюдки не настолько умны, как многие считают. Делают вид, что не замечают того, как мы общаемся. Злятся каждый раз, но сделать ничего не могут.

– Но здесь в Долине вы говорите, – напоминает ей Тилия, после чего поднимается со своего места и, притворяя импровизированную дверь и стянув уже порядком растрепавшуюся обувку, зажигает одинокую свечу. Стоит только опустится на свою лежанку, как каждая клеточка её тела ликует от возможности хоть немного передохнуть.

– В Яме нам некого опасаться. Язык Танов хоть и простой и знаем его с детства, но мы же не немые.

– А что значит этот жест? – вновь спрашивает Тилия, пытаясь как можно точнее повторить движение руки светловолосой, увиденное несколькими днями ранее.

– Ты всё как-то коряво показываешь, – повернув в сторону Тилии свою лысую голову, хмыкает со своего места гоминидка. – Но если не придираться, то это значит: «Всё хорошо».

Какое-то время Тилия лежит молча, уставившись в потолок и чувствуя, как ком подкатывает к горлу. Даже на пороге смерти светловолосая думала о малышах, которые, были насильно оторваны от своих родных, в страхе жались друг к другу в том злополучном кватромобиле.

– Научи меня, – почти шёпотом просит она облучённую, чувствуя, как по щеке скатывается одинокая слеза, и тут же смахивая её, пока чего доброго не заметила Рука. Неужели она и в правду так похожа на своего отца, как часто упрекала её мать? Неужели она сострадающая? Но Тилия тут же отгоняет от себя эти пугающие мысли: ничего не изменилось за последние дни. Да, ей приходится как-то общаться с бывшими жителями Пекла, но эта лишь временная мера. Она обязательно – даже не хочется думать об обратном – выберется отсюда и забудет всё как страшный сон.

«Всё же не помешает быть в курсе того, о чём думают и говорят облучённые, от которых сейчас зависит моя жизнь», – решает она про себя. Мысль о том, что она сможет хотя бы немного понимать гоминидов, когда те даже рта не раскрывают, вызывает трепет. Но Рука, услышав просьбу, лишь фыркает в ответ, словно она сморозила глупость.

– Шутишь что ли? Этому учатся годами! У меня и без того дел хватает.

Но Тилия не собирается сдаваться. Она тоже может быть настырной! Её соседка сначала упирается, но вскоре сдаётся, и весь оставшийся вечер и следующие пару дней, выступает в роли куратора, пытаясь вбить в голову той, что ни дня не провела в наружном городе хотя бы часть того, чему почти с рождения учат в Пекле.

Несмотря на то, что ей приходиться справляться лишь одной конечностью и правильные жесты не всегда удаётся показать с первой же попытки, Рука оказывается хорошим учителем. И как оказалось, обладает одним замечательным качеством: никогда не бросать начатое на полпути. Да и Тилия на удивление быстро схватывает основы.

За будничными делами: сменой повязки, доставкой еды для больной, стиркой вещей в Луже, и тем, что для Тилии стало самым любимым – обучением, пролетают ещё два дня. Наблюдая со стороны за гоминидами, она день за днём всё глубже погружается в то, чем живёт лагерь. Больше всего удивляет, что местные совсем не выглядят несчастными. Да их оторвали от своих домов, да сбросили неизвестно куда: без еды, воды и личных вещей, если таковые имелись, конечно, но выглядели они почти счастливыми.

Тилии же приходилось нелегко. Она многое бы отдала сейчас за пару чистых маек, новую, более подходящую обувку или обычную зубную щётку, но довольствовалась лишь тем, чем щедро одаривала Долина.

Она почти привыкла к размеренности и постоянству, когда на третий день их вынужденного больничного, настроение Руки резко меняется. Та становится раздражительной, отказывается от, уже вошедших в привычку, занятий, пытается самостоятельно пройтись по хижине. Не вмешиваясь, Тилия со стороны наблюдает за жалкими потугами соседки, во что бы то ни стало встать на ноги, пока, наконец, не понимает причину. Маленький Като! Как она могла забыть! Если ему не принести еды и воды, он может и не прожить следующие пару дней.

В одиночку покидать лагерь страшно. В каждом облучённом ей мерещится угроза, но в сравнении с жизнью маленького гоминида, её страхи кажутся надуманными. И Тилии вызывается отправиться к барьеру, после чего немного расслабившись, Рука почти на пальцах объясняет ей, как можно срезать часть пути и выйти прямо к барьеру, чтобы об этом не узнала, как минимум, половина лагеря и даёт несколько дельных наставлений, которые она послушно старается запомнить.

Положив в сумку кое-что из еды, и прихватив наполненный до краёв мешок с водой, Тилия, озираясь по сторонам, незаметно выскальзывает из хижины. Её путь не лежит ни через кухню, ни через лагерь, как в прошлый раз – это слишком опасно. Объяснить той же Варе, куда это она собралась с полной сумкой провизии, будет крайне затруднительно.

Обогнув лагерь, она с трудом, но всё же выбирается на ещё одну, почти незаметную взгляду тропу, упомянутую Рукой и, стараясь никуда не сворачивать и внимательнее смотреть под ноги, спешит к барьеру. Нависшие по бокам стены служат прекрасным ориентиром и хоть и временной защитой от солнца. На дорогу туда и обратно, по её подсчётам, уйдёт не меньше пары часов, и если поторопиться, можно успеть до момента, как раскалённый добела диск неподвижно зависнет над головой.

По пути ей то и дело попадаются пустые силки: наказ Руки – проверить ловушки в этой части Долины, но зверь, словно чует угрозу и не спешит раньше времени расставаться с жизнью.

Когда впереди, наконец, маячит просвет, а следом и выжженная смертоносная черта, Тилия вздыхает с облегчением. Укрывшись за ближайшим колючим кустом волчеягодника и переводя дух после долгой прогулки, она прислушивается. Редкие трели невидимых птиц и жужжание надоедливых насекомых, кажется, – единственные звуки, что окружают её, но стоит только подняться на ноги и с опаской озираясь по сторонам приблизиться к барьеру, как из кустов тут же выбирается Като. Умение передвигаться бесшумно было тем немногим, что так восхищало Тилию в гоминидах и никак не давалось ей.

– Привет, – как можно дружелюбнее приветствует мальчика Тилия, окидывая того внимательным взглядом. Грязь и пыль тонким слоем всё так же покрывают великоватую одежду и открытые участки детского тела. Воспалённая кожа на лице и шее мальчика выглядят ещё хуже, чем при прошлой их встрече. Под глазами синеватые круги, словно от недосыпа, хотя, скорее всего, ребёнок просто обезвожен.

– А где Рука? – слышит она настороженный вопрос и маленький Като с надеждой заглядывает ей за спину. Ближе он так и не подходит.

– Она приболела немного, но просила, чтобы я принесла тебе поесть, – поспешно отвечает Тилия и, приблизившись к тому месту, где несколькими днями ранее сидела её новоиспечённая соседка, снимает с уже порядком онемевшего плеча тяжёлую сумку. Взгляд мальчика загорается, когда она достаёт пузатый кожаный мешок с водой. Ловко поймав подношение и выдернув деревянную пробку, Като с жадностью припадает потрескавшимися губами к узкому горлышку.

Дождавшись, когда он утолит жажду, Тилия с готовностью тем же способом переправляет через барьер и остальную еду. За последние два дня в хижине скопилось достаточно мяса и сладких фруктов и только теперь, наблюдая за этим голодным ребёнком, её осеняет, что, скорее всего однорукая гоминидка намеренно капризничала и отказывалась от еды, зная, что есть тот, кому она нужнее.

«Неизвестно вообще ел ли он с тех пор, как я видела его в прошлый раз», – наблюдая за тем, как жадно ест ребёнок, думает про себя Тилия, и эта мысль просто невыносима.

– Ты же знаешь, что наступать сюда нельзя? – склонив голову чуть вбок и пристально наблюдая за тем, как она, скрестив ног, устраивается на земле напротив, спрашивает Като. Словно это она малое дитя, и вот сейчас совершит непоправимое.

– Да, конечно.

– Я раньше думал, что всё это в-в-выдумки взрослых.

– Я бы тоже, наверное, не поверила, если бы не увидела собственными глазами.

– Ты не такая, как остальные, – чуть нахмурив свои тёмные брови отзывается Като, наконец, подходя ближе и усаживаясь лицом к Тилии. Скорее всего, он имеет в виду её бледную кожу, слишком длинные волосы и более опрятный вид, но всё же спрашивает, не в силах сдержать любопытства.

– И что же во мне не так?

– Не знаю, – пожимает он узенькими плечами, снова принимаясь скрести и без того раздражённую кожу шеи и Тилия со всё возрастающей тревогой смотрит на грязь под его ногтями. – Ты просто другая и всё. У тебя есть свой тотем?

– Тотем?

– Твой оберег, – поясняет маленький гоминид и, закатав чересчур длинный рукав своей грязной одёжки, обнажает тонкое запястье. Следующие слова он произносит с гордостью, которая вызывает у неё невольную улыбку. – Это лапка зайца, мой тотем. Когда я подросту, смогу сделать себе целого зайца!

– И что же он означает?

– Что я живучий и хитрый, – расплывается он в беззубой улыбке. Должно быть, уже растерял где-то часть своих молочных зубов. – Так у тебя есть свой тотем? – выжидающе смотрит на неё Като и когда Тилия отрицательно качает головой, хмуриться. – Такого не бывает! В-в-всем положено иметь его, даже самым маленьким.

– И я могу выбрать любой, если захочу?

– Неет, – важно отвечает мальчик, снисходительно поглядывая на Тилию. – Он сам выберет тебя.

– Как это?

– Ты сначала должна пройти обряд и Амораи будет в-в-видение. Потом она скажет тебе, кто ты теперь, – с рассудительностью взрослого поясняет маленький гоминид, но тут же с сомнением глядя на сидящую перед ним Тилию, добавляет. – Хотя ты уже слишком большая.