Текст книги "Тригон. Изгнанная (СИ)"

Автор книги: Ольга Дэкаэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Дело не в этом. Мы с тобой знаем, Бледная, на что ты способна, если твоей жизни угрожает опасность, – усмехается Рука, повернув голову в сторону Тилии и приоткрыв глаза. – Но в Гнезде свои порядки, и они ничуть не лучше, чем здесь. Даже хуже. Да ты бы просто потерялась в лабиринте города!

– Да неужели?! – тут же отзывается Тилия, принимая вызов.

– Зря ёрничаешь! – фыркает Рука, невидящим взглядом уставившись в пространство перед собой. – Однажды, когда я была ещё совсем мелкой, мы с матерью отправились на Блошиный рынок. Не знаю, как я оказалась одна среди толпы. Первый раз в жизни потерялась. Представь каково это – стоять посреди улицы и не знать где твой дом!

– И как же ты отыскала его?

– Назад меня отвели незнакомые люди, я их даже не помню. Помню только, как мать меня сначала выпорола, а потом долго плакала, крепко прижимая к себе. Этот урок я запомнила надолго. А ещё её слова… Если снова окажешься одна на площади, представь, что держишься рукой за Термитник и иди вперёд.

– Я ничего не поняла, – честно признаётся Тилия, снова прикрывая глаза и раз за разом повторяя последнюю фразу однорукой собеседницы.

Как такое возможно, чтобы, ориентируясь лишь по руке и Башне, можно было отыскать нужное место? И тут-то до неё, наконец, доходит смысл сказанного. Ну, конечно! Пекло – это спираль! Ещё во времена изгнания первых поселенцев, те начали строить свои ветхие дома стена к стене. Проходили десятилетия, а улица всё тянулась и тянулась, спиралью закручивалась вокруг города-небоскрёба. С высоты этого нельзя было заметить: Пекло больше напоминало беспорядочное скопление разномастных лачуг, с узкими, порой непроходимыми улочками, но в нём была лишь одна улица и имела она форму спирали.

– Пора двигаться дальше, – нарушая тишину, вдруг неожиданно доносится до них голос изгнанника.

Тилия до боли прикусив губу и стараясь не выдать своего болезненного состояния, неуклюже поднимается с земли и вновь закидывает на плечо тяжёлый мешок. И почувствовав боль в ступнях, с тоской понимает, что для неё этот день будет невероятно долгим. Рука, судя по всему, чувствовала себя не лучше. Сколько времени он дал им на отдых? Час не больше. А ведь полуденное солнце ещё даже не пересекло открытый отрезок неба над их головами. Тилия уже знала, что время в Долине текло по-иному: долгий, изматывающий зноем день и с внезапностью обрушивающаяся непроглядная, кусающая холодом ночь.

К их удивлению стоит им только преодолеть пару сотен шагов, как их спутник жестом приказывает не шуметь.

– Что там? – настороженно спрашивает гоминидка, с тревогой вглядываясь в пространство между редеющими стволами деревьев. Если так пойдёт и дальше, вскоре им будет негде укрыться от палящего зноя.

– Вам лучше самим взглянуть…

Глава 13

Представшая перед их взорами картина, поражает своей абсурдностью. Укрывшись за огромным булыжником и затаив дыхания Тилия в компании своих спутников наблюдает, как высоко над их головами огромное тёмное облако вздымает в воздух и тут же, резко меняя направление, яростно обрушивается на испещрённую маленькими чёрными отверстиями стену. Куда ни глянь, всё вокруг покрыто сероватым слоем птичьего помёта, от едкого запаха которого тут же начинает свербеть в носу. А гул вокруг стоит такой, словно рядом на полную мощь крутит свои шестерёнки один из гигантских вентиляторов Башни.

– Это же птицы! – выдыхает, поражённая не меньше самой Тилии, Рука, заворожённо наблюдая за внезапными манёврами пернатой стаи. – Никогда их так много не видела.

– Я тоже, – вкрадчиво отзывается изгнанник. – А в стене их гнёзда.

– Сколько же их здесь?

– Тысячи. А теперь смотрите туда, – говорит изгнанник и кивком головы указывает на участок стены, на которую направленна вся ярость мелких пернатых.

Стоит только Тилии проследить взглядом, как сердце замирает от ужаса. Ничего более пугающего она в жизни не видела! По отвесной стене медленно карабкаются вверх две едва различимые детские фигурки. Мелкие лазутчики напоминают двух упрямых насекомых, которые очень осторожно переставляют свои тощие лапки, взбираясь всё выше и выше. Даже с такого расстояния Тилии становится ясно, что эти дети приблизительно одного возраста с Като.

Не было никакого дерева, как рисовало её воображение, когда Рука поведала историю Заячьей Лапки. Не было и веток, за которые можно было бы уцепиться в случае чего, не опасаясь каждую секунду камнем сорваться вниз. Ни мягкой травы способной смягчить такое падение. Была лишь голая, нагретая солнцем стена, по которой, несмотря на грозящую им опасность, упрямо взбирались малыши-гоминиды в поисках яиц для своего племени. И скорая на руку расправа, стоило им только не выполнить свою работу, если, конечно, они не становились жертвой Долины.

Расчёт был верен – дети отличные лазутчики. Их гибкие тела способны протиснуться туда, куда взрослому никогда не добраться. Но что важнее: в силу возраста у них ещё отсутствует обострённое чувство самосохранения, всё им кажется лёгким и преодолимым… они ещё не задумываются о смерти.

«Что за чудовища способны посылать на смерть детей?» – негодует Тилия, напряжённо наблюдая за малышами, которые опираясь босыми ступнями в углубления и переставляя при этом руки с зажатыми в них заострёнными деревянными кольями, взбираются всё выше и выше. Под истеричные птичьи трели они одно за другим извлекают из гнёзд мелкие, светлые яйца, ловко пряча их в сумки-сети за спинами и время от времени отгоняя верещащих над их головами встревоженных пернатых.

– Лихо придумано! – раздаётся рядом бесстрастный голос изгнанника, вызывая у Тилии бурю негодования.

– Что именно? Использование детского труда? Хотя о чём это я, тебе же раз плюнуть – разделаться с тем, кто слабее! – язвительно обращается она к нему, хотя в глубине души понимает, что не его вина, что этим малышам приходиться рисковать своими и без того короткими жизнями, но обидные слова уже срываются с губ.

Желваки тут же начинают ходить по заросшим золотистой щетиной скулам, и Тилия с опозданием прикусывает язык, осознавая, что такими темпами она быстро наживёт себе врага в лице изгнанника. Но сказанных слов уже не воротишь

– Замолкните оба! – шипит Рука, неотрывно наблюдая за маленькими сборщиками яиц. – Самое время выяснять отношения. Надо придумать, как нам незаметно проскользнуть мимо. Что-то мне не очень хочется встречаться с теми, кто заставляет малышню делать такое.

– Их мешки почти полные, – отзывается изгнанник, обводя округу настороженным взглядом. – Стоит подождать.

– Думаешь, они здесь одни?

– Если кто-то и есть поблизости, я их не заметил, – отвечает он на вопрос Руки, теряя интерес к собирателям яиц и прислонившись спиной к нагретому солнцем камню, прикрывает глаза.

Раздражённая безразличием изгнанника к судьбе малышей, Тилия лишь прикусывает губу, чтобы не нагрубить снова. Хотя она и понимает, что тот прав: им больше ничего не остаётся, как дожидаться пока маленькие воришки закончат начатое. Время плетётся утомительно медленно, но ни Рука, ни Тилия не сводят встревоженных взглядов со стены, словно ожившей от мечущихся вокруг птичьих теней и вот уже набитые доверху плетёные сетки оттягивают детские плечи. Всё так же аккуратно, стараясь не делать резких движений, попеременно переставляя ноги и руки, в попытках отыскать подходящую опору, они начинают свой медленный спуск.

Но когда до земли остаётся совсем немного, происходит то, чего Тилия опасалась больше всего. Маленькая, пугливая пташка, видимо мимо гнезда которой пролегает не лёгкий путь ребёнка, грозно щебеча, машет крыльями у темноволосой головы, и мальчик, пытаясь отмахнуться от назойливого существа, вдруг теряет равновесие.

– Вот чёрт! – раздаётся совсем рядом возглас Руки, отчего ещё секундой ранее расслабленное тело изгнанника напрягается, а Тилия обречённо закрывает глаза, в ожидании истошного крика. Но слышно лишь, как мелкие камни градом летят вслед за сорвавшимся тельцем. Время словно замедляет свой бег, делаясь вязким, словно желе, звуки Долины с трудом проникают в заложенные от шока уши, сквозь плотно прикрытые веки с трудом пробивается яркий солнечный свет. Судя по воцарившейся тишине, её спутники чувствуют себя не лучше.

Ещё какое-то время, Тилия пребывает в оцепенении, до боли в сведённых судорогой пальцах, словно за нечто спасительное вцепившись в неровную, раскалённую поверхность, скрывающего их камня. Но поняв, что больше не может оставаться в стороне, забыв о натёртых до крови ногах, неуклюже выбирается из укрытия и сломя голову несётся в просвет между деревьями, где, как ей кажется, упал мальчик. Слышно, как за спиной сдавленно кричит Рука, призывая её немедленно вернуться, но она может думать только о том, что где-то там, на острых каменных гранях лежит тело маленького гоминида.

«О, Хранители, не дайте ему умереть!» – впервые в жизни призывает Тилия высшие силы. Не видя ничего вокруг, она летит вперёд пока, наконец, не замирает. Дыхание сбивается, сердце, готовое выскочить из груди, стучит где-то в горле. Все надежды на хоть сколько-нибудь благоприятный исход рушатся, стоит только увидеть изломанное детское тельце на измазанных птичьим помётом, кровью и разбитыми яйцами камнях. Широко открытые глаза, словно два зеркала, отражают голубизну послеполуденного неба. Сколько у него было времени, чтобы осознать, что это конец? Секунда? Две? Этот ни в чём не повинный ребёнок даже не успел испугаться, когда его настигла смерть.

Не в силах больше выносить подобного зрелища, Тилия отводит глаза и отворачивается, и только тогда слышит над головой слабые всхлипы и щебет растревоженных птиц. Она совсем забыла, что сборщиков яиц изначально было двое! Сотрясаемый дрожью второй малыш, испугано жмётся к стене, округлившимися от страха глазами глядя на землю. Его тонкие пальцы до белизны в суставах, мёртвой хваткой цепляются за то единственное, что удерживает его от падения: два длинных, торчащих из темнеющих провалов гнёзд, колышка.

– Эй, не смотри вниз! – задрав вверх голову, кричит ребёнку Тилия, пытаясь подавить нарастающую с каждой секундой панику. – Ты можешь спуститься?

Но ей вторит лишь собственное эхо. Мальчик в ужасе от произошедшего, всё так же неподвижен. Она вообще не уверенна, что в таком состоянии он воспринимает реальность. В памяти Тилии до сих пор было свежо то чувство, что она испытала, впервые в жизни став свидетелем чьей-то смерти. После были и каннибал, и здоровяк, но то накатывающее чувство всепоглощающего ужаса, впервые охватившее её, когда светловолосая гоминидка билась в предсмертной агонии, захлёбываясь кровью, так и осталось самым сильным.

И это тот мир, в котором её заставили жить! С постоянными смертями, страхом за собственную жизнь и знанием того, что она сама была вынуждена стать убийцей. Мир, где детей заставляют рисковать жизнями, где можно убивать, не опасаясь наказания или вживлять под кожу капсулы с ядом!

– Бледная, хватит орать, пока сюда не сбежалась вся Яма! – раздражённо шипит, появившаяся за спиной Рука. – Нам нужно уходить.

– Что, оставим его здесь одного? – бросает на неё испепеляющий взгляд Тилия, не двигаясь с места. Она злилась на Руку, сама не знала почему, на изгнанника, что повёл их именно этой дорогой, злилась на отца, что не защитил, на милитарийцев. – Он напуган и если мы не поможем…

– Знаешь, ты начинаешь меня напрягать, – мёртвой хваткой вцепившись в плечо Тилии, разворачивает её лицом к себе облучённая. На слегка потемневшей от загара чувствительной коже Тилии тут же остаются отпечатки от сильных гоминидских пальцев. – Вот думаю, а не бросить ли мне тебя здесь и не дать дёру?

– А что, если бы на его месте оказался Като? Сможешь спать по ночам после такого? – парирует Тилия, глядя прямо в огромные глаза и не дожидаясь ответа, вновь переводит взгляд вверх, в уме прикидывая расстояние. Должно быть, не меньше одного стадия. Её спутнице ничего не остаётся, как оставить её в покое.

Стараясь говорить, как можно спокойнее, чтобы не напугать ребёнка, хотя внутри всё сжимается при виде дрожащего тельца, Тилия уговорами пытается добиться того, чтобы он сбросил балласт с яйцами на землю, но тот лишь неистово мотает головой.

– Он этого не сделает, – слышит она совсем рядом усталый голос Руки.

Значит, гоминидка не бросила её, не сбежала.

– Что лучше разбиться? – не поворачивая головы, спрашивает Тилия, раздумывая, что бы ещё предпринять, чтобы помочь напуганному до смерти ребёнку.

– Для него может и лучше. Как думаешь, что с ним сделают, если он вернётся с пустыми руками?

Волна негодования и ярости тут же заполняют Тилию.

Что за монстры живут по эту сторону барьера?

И что они сделают с ней, если поймают?

Но она не сдаётся, подбадривая маленького гоминида, неуверенными шагами продвигающегося вниз. Когда воришка, в каких-то нескольких шагах от Тилии, наконец, оказывается на земле, его всё ещё сотрясает мелкая дрожь. Вблизи он кажется ещё меньше. Все до единого яйца целы, так же, как и он сам, не считая ободранных коленок и локтей. То и дело, шмыгая носом, и затравлено поглядывая на Тилию и её спутницу покрасневшими от слёз глазами, он бочком протискивается между ними, и стремглав мчится прочь, так, что наполненная до краёв сетка хлещет его по голой спине.

– Довольна?

– Вполне, – устало отвечает Тилия, уже готовая вернуться за своим мешком и продолжить прерванный путь, когда слышит, как рядом обречённо чертыхается Рука и, обернувшись на шум, тут же понимает, что уже слишком поздно. Их окружили с трёх сторон, отрезав пути к отступлению.

Гоминиды, а Тилия даже не сомневается, что это облучённые, выглядят примерно одинаково: колючие взгляды, потемневшие от загара лица. Одежда – смесь того, что стало ненужным и от чего в своё время избавились башенцы. На выбритых головах проглядывают бледные, выпуклые шрамы-насечки, витиеватыми дорожками разбегаясь от висков к затылкам. Среди облучённых всего одна девушка, примерно одного возраста с Тилией. В одной руке та сжимает искусно сделанный топор с резьбой на рукояти, другая с изуродованными лучевой болезнью пальцами, безвольно свисает вдоль тела. Запах от этой пятёрки исходит такой, что Тилия невольно морщится.

– Кого я вижу! – хищно скалится здоровяк с длинным шрамом, пересекающим всю правую щёку. Красавчика из него уже точно не получится: только детей пугать. – Рука, какими судьбами!?

«Этот, пожалуй, самый опасный», – тут же решает Тилия, украдкой разглядывая огромного роста гоминида, с ручищами, словно стволы деревьев, в одной из которых зажата дубина с торчащими в разные стороны железными штырями. Таким оружием, если сильно постараться, можно превратить жертву в нечто, что повара так любят подавать на обед в башенной столовой.

Услышав обращение, спутница Тилии тут же растягивает губы в притворной улыбке:

– Да вот, решила заглянуть к вам в гости. Как дела, Шрам?

– Это ты мне скажи? – усмехается тот, обнажая крупные, жёлтые зубы. – Стоило тебе появиться здесь, как я нахожу маленького мертвяка.

– Мы здесь не при чём, – тут же всем телом напрягается Рука. – Когда мы здесь появились, он уже валялся на камнях.

– С чего это я должен тебе верить? Ты должна знать, как у нас поступают с теми, кто без разрешения Старика поднимает руку на другого, – глумливо скалиться Шрам, и характерным жестом проводит большим пальцем по своему небритому горлу.

– Спроси у мальчишки, он всё видел, – кивком головы указывает она в сторону, где совсем недавно скрылся маленький воришка.

– Ну, для этого мне нужно притащить его обратно, – тянет Шрам, когда, стоявшая до этого в стороне, девушка-гоминидка подходит к нему вплотную и что-то тихо говорит. Шрам тут же меняется в лице. – Хотя… Старику будет интересно узнать, какого рожна вы двое тут забыли, – и обращается к остальным гоминидам. – Свяжите их!

– Неужели боишься, что сбежим? – подначивает Рука, пока один из облучённых привязывает её единственную конечность к связанным за спиной рукам Тилии. Теперь гоминидка в прямом смысле дышит ей в спину.

– Будешь много болтать, однорукая, я тебе и рот заткну, – кровожадно обещает Шрам, отдавая чёткие распоряжения остальным осмотреть каждый куст, каждое дерево и каждый камень вокруг. А спустя уже пару минут, гоминиды с радостными воплями находят набитые едой две сумки, и, потрясая ими в воздухе словно трофеями, бросают к ногам того, кого Рука назвала Шрамом.

Гнев наполняет Тилию, стоит ей только осознать, что это значит. Изгнанник бросил их, забрал свои пожитки и исчез в неизвестном направлении. И чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей об их бедственном положении, она, чуть повернув голову назад, шёпотом спрашивает прихрамывающую за ней Руку:

– Откуда ты его знаешь?

– Шрам один из тех, кто постоянно таскался к барьеру поторговаться. Их железки, наша вода, забыла? – отзывается однорукая, после чего обращается к здоровяку-конвоиру. – Долго нам идти?

– Торопишься познакомиться со Стариком?

– А правду говорят, что он ещё и колдун? – не унимается Рука, словно специально провоцируя огромного гоминида на эмоции. – И может будущее предсказать и в прошлое заглянуть?

– Ага.

– Он что, Амораи?

– Лучше! – отзывается Шрам, почёсывая грязной пятернёй за ухом. Тилия с замиранием сердца ждёт, что вот сейчас капсула на его огромной шее не выдержит натиска, и здоровяк рухнет на землю, но всё тщетно. Оставив в покое шею, Шрам, как ни в чём не бывало, продолжает путь во главе группы.

– И что же он предсказал? – не унимается Рука.

– Что одна очень разговорчивая змея скоро лишиться своего языка! – с готовностью отвечает гоминид, и вся компашка взрывается громогласным хохотом.

– Прекрати его дразнить! – шёпотом одёргивает её Тилия. – Хочешь его разозлить?

– Он обычная шестёрка, – отзывается наступающая ей на пятки Рука. – Так, хорохориться перед своими. Без разрешения хозяина и шагу не сделает.

Это немного успокаивает, но лишь на время. Громогласные гоминиды пугают. Даже те облучённые, с которыми Тилии пришлось жить последнюю неделю, кажутся теперь безобидными малыми.

Ещё у стены она с недовольством заметила, что все её вещи присвоила себе та самая девушка-гоминидка, по-хозяйски накинув на плечи накидку Витилиго, и вышагивая рядом, то и дело с вызовом поглядывая в сторону пленниц. Стоит только Тилии увидеть самодовольную ухмылку на украшенном шрамами-насечками лице, гнев тут же наполняет её изнутри, жаром растекаясь по уставшему от долгой ходьбы телу. Эта гоминидка даже не представляет, через что ей пришлось пройти, чтобы стать обладательницей всего этого богатства!

Первый порыв – броситься к нахалке и отобрать то, что той не принадлежит, и плевать, что Рука балластом повисла за спиной, но здравый смысл берёт вверх и Тилия, время от времени подгоняемая окриками и толчками в спину, продолжает послушно шагать вперёд. Сейчас главное выжить.

Каждый новый шаг в неизвестность даётся всё труднее. Мало того, что солнце палит так, что даже кроны редких в этом месте деревьев не спасают, так ещё боль в стёртых ногах становиться всё нестерпимее. Страшно даже подумать, насколько плохи её дела.

Но больше всего её сейчас волнует их с Рукой будущее. Что их ждёт впереди? Или кто? Тот самый Старик, что посылает на смерть маленьких детей ради своего удовольствия? Или они там все такие бессердечные? От одной только мысли, что такое чудовище будет решать её судьбу, становиться не по себе. Единственное, что хоть как-то примиряет с неизбежной действительностью – это то, что ещё немного и можно будет, наконец, дать отдых израненным, и стёртым в кровь ступням.

– Бледная, гляди! – вторгаясь в невесёлые мысли Тилии, шёпотом обращается к ней, плетущаяся позади Рука. – Вертушка!

Чёрный остов когда-то парящей по воздуху машины, теперь грудой искорёженного, проржавевшего металла покоится среди зарослей кустарника, колючие ветви которого, словно руки мертвеца, тянутся сквозь огромные дыры в корпусе, застревая в изогнутых лопастях. Проходя мимо, Тилия с интересом разглядывает разобранную на части махину, пока та не остаётся позади и зелень полностью не скрывается её из виду.

Когда на пути им попадается подвешенная к дереву клетка из толстых, крепко связанных между собой верёвками прутьев, солнце, наконец, скрывается за западной стеной, принося долгожданную тень и иллюзию прохлады. И лишь поравнявшись, Тилия чувствует вонь, исходящую от немытых тел, и видит две сгорбленные, истощённые фигуры внутри. Страх так и веет от пленников, которые при их приближении ещё больше забиваются в углы, раскачивая клетку.

– Что они натворили? – не может сдержать любопытства её спутница, вслух озвучивая то, что крутиться у Тилии на языке.

– Плохо отрабатывали свой кусок.

– И что их ждёт?

– Смерть. Старик позволил им доказать свою преданность в честном бою друг против друга. Очень уж он у нас любит поединки. Но они трусы! – бросает Шрам, и смачный плевок презрения летит в сторону клетки. – Хотя могли бы порадовать нашего Патриса. А победитель мог потом просить чего угодно.

Вскоре показывается безлюдная поляна, окружённая четырьмя деревянными статуями-идолами раза в два превышающего человеческий рост, с высеченными на них знакомыми символами божественных стихий, а позади одна единственная круглая постройка, со всех сторон окружённая врытыми в землю заострёнными на концах кольями. Не было никаких сомнений, против какого животного принимались все эти меры предосторожности – Витилиго.

Этот лагерь не имел ничего общего с местом, где она провела чуть больше недели. Никаких отдельно стоящих хижин на возвышении или костра в центре. Здесь стояло только одно строение, но по своим масштабам оно превосходило всё то, что ей приходилось видеть ранее. Прочные бревенчатые стены, конусовидная крыша, из центра которой в небо тонкой струйкой поднимался сизый дым.

«В такой крепости ничего не страшно!» – несмотря на страх, предательски сковавший тело, с восхищением думает Тилия. Подгоняемая гоминидами она вслед за Шрамом переступает порог хижины и сразу же в лицо ей ударяет прогорклый запах гари, что режет глаза и по-хозяйски забирается в лёгкие. А вонь давно немытых тел и запах жарившегося на тлеющих углях мяса, вызывает судорожный приступ тошноты.

Когда глаза привыкают к полумраку, Тилия, чтобы хоть как-то отвлечься от накатывающего на неё волнами ужаса, озирается по сторонам. Пространство вокруг под завязку набито облучёнными, оставляя лишь узкий проход по центру: кто-то беззаботно спит прямо на грязном полу, те, что бодрствуют, как по команде поворачивают свои нечёсаные головы в сторону входной двери, с любопытством пялясь на чужаков. И стоит им только сделать первые шаги по узкому проходу, каждый так и норовит оставить свой след на скованных по рукам пленниках: ткнуть под рёбра или ущипнуть побольнее. Тилия по какой-то причине вызывает большее интереса у местных, и нет никакой возможности воспротивиться, дать отпор или хотя бы увернуться. Чувствует себя уродцем, выставленным на потеху этой диковатой публике – зверьком, принадлежащим к вымирающему виду.

«Хорошо, что хоть за волосы не оттаскают», – отрешённо думает она, уворачиваясь от очередной протянутой руки, и мысленно благодаря шедшую позади гоминидку за такую предусмотрительность.

Обладатели направленных на неё лиц и рук так же молоды, как и большинство обитателей Долины, но в отличие от лагеря из которого они сбежали, детей здесь почти нет. Мороз бежит по коже, едва Тилия находит этому разумное объяснение: всему виной злополучная стена с гнёздами и любовь предводителя местных земель к птичьим яйцам.

Когда гул толпы наконец стихает и Шрам отступает в сторону, она, наконец, как следует может рассмотреть того самого Старика, о котором так много слышала. И чем дольше она глядит на того, кто по-хозяйски развалился в кресле, когда-то явно бывшем частью вертушки, и со временем обросшем искусно вырезанными костяными фигурами диковинных животных, тем муторнее становится на душе.

Предводитель этого племени даже по меркам Нового Вавилона стар. Жители Башни, а тем более Пекла редко доживают до преклонного возраста и в пятьдесят лет мужчина уже считается стариком, а женщина в тридцать – не способной к деторождению. Абсолютно лысый череп, с вздувшимися на висках венами, глубокие морщины на почти почерневшем от загара лице, холодный взгляд, от чего серые слегка помутневшие глаза кажутся мёртвыми. Единственная растительность на лице мужчины – это длинная, когда-то тёмная борода с проседью. В отличие от остальных на теле мужчины нет ни одного символа, лишь четыре белесых шрама тянутся от виска до заросшей скулы, уродливо искажая левую сторону.

«Что за зверь оставил на нём эти отметины?» – шокированная внешним видом, сидящего напротив неё на возвышении Старика, гадает Тилия, и в памяти тут же всплывают рассказы о диких псах Витилиго.

Предводитель долго рассматривает непрошенных гостей, лишь изредка кивая Шраму, который на почтительном расстоянии что-то тихо говорит тому на ухо и наконец, резким движением руки, останавливает рвущийся наружу поток слов.

– Мой человек говорит, что вы виновны в преступлении! – с нажимом обращается он к связанным пленницам и его властный голос волнами разноситься по хижине, вызывая всеобщий трепет и заставляя толпу за их спинами умолкнуть.

– Это не так, – отвечает Рука и Тилия чувствует, как той не по себе. – Мы видели, как один мальчишка сорвался со стены, и пытались помочь второму.

– Что вы делаете на моей земле?

– Мы идём в другой конец Ямы.

– Зачем?

– Я ищу свою сестру.

– А ты? – он устремляет взгляд на, застывшую чуть впереди Тилию.

– Она… – начинает гоминидка, но Старик предостерегающим жестом руки не даёт ей закончить.

– Я её хочу послушать!

Паника тут же накатывает Тилию волной. Слышно только, как раскалённые докрасна угли трещат в самом центре владений Старика, да шёпот толпы за спиной. «Что сказать? Правду? Или соврать?» – медлит она, но стоит только взглянуть в холодные, как лёд глаза, Тилия цепенеет. Теперь понятно, почему его прозвали колдуном. Он словно видит насквозь.

– Как твоё имя?

– Тилия.

– Необычное имя. Откуда ты родом?

– Из Гнезда.

Скрытый густой бородой жёсткий рот тут же растягивается в кривой усмешке, словно в подтверждение того, что он знает о ней намного больше.

– Пусть так, – соглашается он, но Тилия почти уверенна, в её маленькую ложь он ни на секунду не поверил. – Назови причину, почему ты здесь?

– Хочу выбраться из Ямы.

Эффект от произнесённых ею слов мгновенный: на неё тут же обрушивается возмущённый шквал голосов. Должно быть, такого при жизни в Яме эти гоминиды ещё не слышали. Старик, не говоря ни слова, повелительно вскидывает руку с широко раскрытой ладонью, призывая всех к тишине, после чего снова обращается к Тилии:

– Зачем?

Она открывает рот, чтобы ответить правдиво, но так и не произносит ни слова. С самого первого дня она так и не задала себе этот вопрос. Почему она с такой одержимостью стремиться назад? Чтобы снова увидеть родителей? Отчасти. Ведь жила же она как-то год с другими адептами в изоляции… и ничего привыкла.

Может ей просто хочется вернуться к благоприятным условиям жизни в Башне? Только если быть честной, не всё ей там нравилось. Ведь не даром она мечтала сбежать.

Взять хотя бы еду. Ей с самого детства внушали, что польза еды куда важнее её вкусовых качеств и, если бы не ворованные матерью овощи и зелень, она так никогда и не узнала бы, какова на вкус настоящая еда Первых Людей.

А подсознательный страх при виде чёрной униформы? С этим, кажется, рождаются в колонии. Страх, впитанный с молоком матери. Страх, что когда-нибудь и на тебя падёт жребий стать изгоем.

Но Тилия прекрасно понимает, что всё это лишь отговорки. Настоящая причина её бегства в том, что она просто не может жить рядом с теми, кого с детства привыкла считать кем угодно, но только не людьми. Кто вызывает не только неприязнь, но и кое-что похуже – страх.

Но разве можно вот так просто взять и сказать об этом? Её тут же четвертуют на глазах всей этой жаждущей её крови публики, и тогда уже будет неважно, почему она попала в Долину? Почему всего за какие-то несколько часов она от избранной скатилась в самую пропасть? Ведь единственным светлым пятном в жизни была вера в свою исключительность и чёткое знание того, что ждёт её впереди. И куда её эта вера привела в итоге? В самое худшее место на Земле.

Всё это за какие-то доли секунд проноситься в её голове, а чувство, что сидящий перед ней вожак-гоминид, читает её словно открытую книгу, с каждой секундой только усиливается.

– Дома у меня осталась семья… – прочистив горло, наконец, отвечает Тилия. – Родители, брат.

– Считаешь, ты им нужна? – чуть подавшись вперёд, спрашивает Старик, пристально глядя на неё в упор. – Готова, променять всё это: еду, воду, место для ночлега, на возможную встречу с родными?

– Я бы рискнула…

– Должно быть, тебе не так уж плохо жилось в городе, раз ты так стремишься туда попасть, – усмехается он, вновь откидываясь на свой трон и к её удивлению, тут же меняет тему. – Из моего лагеря пропали двое. По дороге сюда, вы встречали кого-нибудь?

– Мы видели стервятников на барьере, – тут же отзывается Рука, к облегчению Тилии, взявшая инициативу на себя.

– Где именно?

– На поляне для вертушек.

– Проверь! – властно бросает он Шраму, а когда тот поспешно удаляется, вновь обращается к двум пленницам. – Я позже решу, что с вами делать. А пока вас отведут туда, где мы держим непокорных.

Тилия ещё какое-то время стоит, слушая одобрительные возгласы за спиной и не понимая, о каком месте идёт речь, пока перед мысленным взором не всплывает та самая клетка. Её охватывает ужас при мысли о том, что придётся разделить и без того крохотное пространство с ещё двумя узниками. Пару холодных ночей она может и переживёт. А что дальше? Смерть за то, чего они не совершали?

Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, она с вызовом обращается к Старику:

– Говорят вы справедливый правитель!

Каждой клеточкой своего тела она чувствует недовольство, стоящей рядом Руки.

– Ходят такие слухи, – охотно отзывается Старик, которому явно приходятся по душе её слова.

– Пусть нам вернут хотя бы часть наших вещей, – просит она, указывая на гоминидку, что так по-хозяйски присвоила её вещи, с замиранием сердца ожидая неминуемой кары за свою дерзость. Прищуренный взгляд той не сулит ничего хорошего. На Руку, которая от удивления лишь едва слышно шипит: «Что бы творишь, Бледная?» Тилия вообще старается не смотреть. – Я не прошу оружия, только мою накидку.

Старик какое-то время смотрит на неё, обдумывая её слова, прозвучавшие как вызов, после чего всё же приняв решение, приказывает: