Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

– Да, – кивнул Эйнор. – Корону Арнора.

– И что ты думаешь об этом?.. – Нарак перебил сам себя: – Не надо, не отвечай. Я знаю, что ты – нуменорец и тоже мечтаешь о возрождении Арнора. И что ты кардоланец и верен мне – знаю тоже…

– Зачем этот разговор? – угрюмо спросил юноша.

– Арвелег – прямой потомок Элендила, – словно не услышал его Нарак. – Его предки были полководцами и вождями ещё когда мои пасли коней тут, в Эриадоре, и не знали, что такое железо… Право Арвелега – не только на корону Арнора, но и – прервись род королей на юге – и на корону Гондора…

– У короля Валакара есть сын, – напомнил Эйнор.

– Наполовину йотеод… – тихо ответил Нарак. – Я не нуменорец, у меня не бывает предвидений… но я князь – и вижу без них: в этом залог будущих распрей у наших южных соседей…

– Зачем этот разговор?! – повторил Эйнор настойчиво. Нарак молчал. Юноша поднялся на ноги и, подойдя к князю, встал около него на колено, положил руку на локоть Нарака. – Что тебя гнетёт, воспитатель? – тихо и участливо спросил он.

– Принятое решение, – Нарак вздохнул. – Я передам власть Арвелегу Артедайнскому.

Эйнор вздрогнул, изумлённо отстраняясь.

– Власть?

– Я передам власть Арвелегу Артедайнскому, – повторил Нарак. – Артедайн и Кардолан объединятся. Потом мы присоединим Рудаур и загоним холмовиков обратно в Эттенблат. А объединёнными силами можно будет справиться с Ангмаром. Ну а дальше… кто знает, может быть, сын или внук Арвелега будет править возрождённым Арнором и Гондором – и тяжёлые времена кончатся.

– Власть… А как же Олза? – Эйнор встал и придерживался рукой за спинку сиденья князя.

– Ты знаешь моего сына не хуже меня. Он обожает помахать мечом и быстро поймёт, что я прав… В моих жилах едва восьмая часть крови нуменорцев. Но я должен перешагнуть через свои мелкие желания хотя бы ради этой одной восьмой.

– Но зачем ты позвал меня? – тихо спросил Эйнор. – Я не твой советник. Я даже не лучший твой рыцарь.

– Я позвал тебя потому, что сперва хотел говорить с Олзой, – Нарак повернулся к юноше. – Но Серый Маг сказал мне, что ты больше подходишь для этого разговора. Хотя это похоже на подлость – словно я хочу сберечь сына и подставить под меч тебя.

– Глупец тот, кто так подумает, – искренне сказал Эйнор. – Но я всё–таки не понимаю, о чём ты говоришь.

– Я говорю о Рудауре, – князь поднялся, толчком руки развернул на столе карту, прижал её кубками и кувшином. – В Рудауре правит Руэта. Он вождь эттенблатских холмовиков и на словах оказывает обычаям нуменорцев всяческое почтение, а живущим в Рудауре немногочисленным твоим родичам – благоволит. Но это на словах. На деле, судя по всему, обстоит иначе. Мне нужен человек, который разузнает, как обстоят дела в Рудауре и Эттенблате. И, возможно, добрался в Раздол с моими словами… Но моих рыцарей хорошо знают в тех местах… – Эйнор улыбнулся. – Тебя – едва ли.

– Олза не справится, – сказал Эйнор спокойно. – Странно было даже, что ты подумал о нём; он затеет скандал в первом же месте, где ему подадут вчерашнее пиво.

– Я подумал о нём, потому что он – мой сын, а это дело смертельно опасно. Северней Восточного Тракта человеку пропасть ничего не стоит.

– Я готов ехать, – сказал Эйнор.

– Тогда слушай и запоминай, – Нарак положил на карту ладонь. – Поедешь через два дня. Не один. Возьми с собой одного–двух человек, которым веришь, как себе. Но и им не скажешь ничего о цели пути.

– Возьму Фередира, – решил Эйнор. Нарак мельком посмотрел на воспитанника:

– Своего оруженосца?.. Возьми, он и вправду надёжный мальчишка… Сперва, – палец князя проехал по карте, – вы отправитесь в Аннуминас.

– В Аннуминас?! – на этот раз Эйнор дёрнулся, словно его встряхнули за плечи. – Но там же…

– Там вас будет ждать Тарланк сын Миндара. Он твой родич – из рудаурских нуменорцев. От него подробно узнаешь, как обстоят дела в Рудауре. Если ты, что он расскажет, покажется тебе достаточным – поедешь дальше по Восточному Тракту в Раздол. И там просто перескажешь мастеру Элронду сегодняшний наш разговор. В Раздоле узнаешь об эттенблатских и ангмарских новостях. И левым берегом Бесноватой вернёшься сюда. Если же… – Нарак задумался. – Если же того, что скажет Тарланк, покажется тебе мало, ты тоже поедешь в Раздол. Но у Буреломного угорья свернёшь на север, в Рудаур и Эттенблат. Посмотришь всё сам. Дальше Эттенблата забираться не смей. Гляди в оба глаза, слушай в оба уха и дыши через раз.

– Буду слушать в четыре уха и глядеть в четыре глаза, – спокойно ответил Фередир. – Но что мне делать, если я встречу артедайнскую стражу? Ануминас – их земля.

– Ничего не делать, – ответил Нарак. – Артедайнцы отвернутся. А случись что – помогут.

Эйнор кивнул. Нарак помедлил, разглядывая своего воспитанника. Потом снял с левого указательного пальца перстень – широкий серебряный обруч испещряли чёрные витки орнамента, а в центре раскрытой лилии лежала голубоватая жемчужина. Эйнор быстро повёл глазами – если что–то и было в Кардолане священным для всех, то это Венец Мечей, лежавший на волосах князя; Кьюлл – родовой меч, который держали в своих руках ещё прямые наследники Элендила, правившие когда–то Кардоланом… и эта вещь. По легендам Калан Айар был сработан кем–то из сыновей Феанора и неведомыми путями, кто знает на чьих руках добрался в Средиземье. Предок Нарака, третий князь Кардолана Голлор, принял Калан Айар из рук умиравшего от орочьей стрелы Магора, последнего из потомков Элендила, правивших княжеством… Это было давно. Очень давно. Но перстень–то был куда древнее – он пережил Нуменор, он пережил великие земли на Западе, которые тоже, намного раньше, поглотило море – и в которые мало кто и верил уже… Жемчуг живёт недолго – две, три, ну – четыре сотни лет, не больше. Но в Калан Айар был вделан вечный жемчуг. Жемчуг с берегов Валинора.

Эйнор верил. Поэтому задержал дыхание, когда Нарак взял его руку и надвинул перстень на тот же палец, на котором носил сам. Странное дело. Пальцы князя были почти вдвое толще пальцев юного нуменорца, и перстень не был князю тесен… но не болтался и на пальце Эйнора. Пришёлся впору. Точь–в–точь.

– Всё, что ты скажешь и сделаешь – скажу и сделаю я, – сказал князь и положил руку на плечо Эйнора, обтянутое тугой кожей. – Последний князь Кардолана. Иди теперь. Иди.

Князь толкнул Эйнора в плечо и пошёл к окну.

Глава 5 -

в которой Эйнор и Фередир узнают кое–что неприятное об Аннуминасе

В этом пути Эйнор был один.

Он ничего не рассказал и не собирался рассказывать Фередиру, а сам оруженосец не спрашивал ни о чём – ему было вполне достаточно того, что он, Фередир, едет почти стремя в стремя со своим рыцарем. Поэтому Эйнор остался один со своими мыслями и со словами князя – странными, необычными. Почти пугающими…

Как и все нуменорцы, Эйнор, конечно, мечтал о древней славе Арнора, что и говорить. Но это были именно мечты. Потомки рыцарей Нуменора жили долго – почти вдвое дольше Людей Сумерек – но уже и прадед Эйнора не помнил дней единства. Кардолан казался вечным. И Эйнор в глубине души был твёрдо уверен – так будет и дальше. Он умрёт или падёт в бою, но и его внуки и внуки его внуков будут служить князьям Кардолана.

И вот… Впрочем, наверное, все большие вещи делаются вот так просто и обыденно. Большие слова и великие поступки выходят вперёд потом, когда уже никто не помнит мелочей, а забывать всё–таки не хочется…

…Они правым берегом Сероструя выбрались на Южный тракт и двинулись по нему на северо–запад. Места эти всё ещё были довольно густо населены, встречались не только многочисленные путники – в одиночку и группами – но и поселения, придорожные трактиры и постоялые дворы… Шли дни – один, другой, третий… пятый… восьмой… двенадцатый… и уже давно осталась позади граница Артедайна и Мост Каменных Луков, по которому перебрались, заплатив пошлину, через Барандуин. Почти сразу после выезда из Зимры Эйнор повернул перстень жемчужиной внутрь, к ладони. И обратно уже не поворачивал. Ни к чему видеть кому ни попадя Калан Айар. Фередир – тот видел, когда выезжали. И сделал большие глаза, восхищённо уставился на своего рыцаря.

Артедайн жил так же, как и Кардолан – пробуждающейся после зимы жизнью. И люди были такие же, и язык, и всё остальное. И, если честно, Эйнору казалось, что нет никакого поручения князя, а есть просто какой–то обычный выезд, сколько их было…

Однако, за древним селением Пригорье начиналась запустевшая земля. Столица Артедайна – Форност Эрайн – и людные земли вокруг неё оставались по правую руку и позади.

Они последний раз заночевали под крышей – дальше живых поселений не было – в большом трактире «Гарцующий Пони». Местные жители были непохожи ни на нуменорцев, ни на северян – невысокие, черноволосые, напоминавшие дунландцев с юго–востока. Но тоже считали себя верными подданными артедайнского князя – и уж конечно, владельцу трактира Наркиссу не было дела до того, кто такие постояльцы – лишь бы платили да не безобразили. А комнаты у него всегда были на любой вкус и в полном порядке…

…Утро, когда они выезжали из трактира, было тёплым, мокрым и туманным. Туман лежал густющий, слоистый.

– Через шесть дней будем у Морока, – Эйнор подтянул подпругу Фиона, провёл перчаткой по крупу. Хозяйские работники принесли вьючные сумы с продуктами. Для них рыцарь и оруженосец ехали в Форност Эрайн – срезая по течению Барандуина к Северному Нагорью. Возле конюшен несколько артедайнских пограничников выводили своих коней, переговаривались; на высоком крыльце трактира стояли двое эльфов – в серых с переливчатой зеленью плащах, оттопыренных мечами, тёмные волосы схвачены обручами, за плечами – луки, лёгкие узкие сапоги заляпаны грязью, как и низ плащей. Под плащами мерцали двойного плетения кольчуги с нагрудниками. Вчера вечером эльфов среди постояльцев не было… Плечи лучников украшал серебряный корабль Кирдэна, властелина Гаваней. Через весь Артедайн добирались сюда – зачем? Эльфы опирались на длинные «ушастые» копья и смотрели вокруг благожелательно и немного насмешливо. Вещи, видимо, лежали в номере, кони стояли в конюшне. Точно – Эйнор вспомнил двух рассёдланных – рослых и тонконогих – жеребцов–меаров под синими с белым попонами, которые стояли в конюшне. Вечером их не было – ага, значит, эльфы приехали ночью. Или даже под утро – не почистились.

– Ну поехали, а? – тоскливо сказал Фередир, подводя коней.

– Да чего ты так заторопился? – Эйнор погладил морду Фиона и взлетел в седло, привычно откинув плащ. Фередир поспешил последовать примеру рыцаря и прошептал:

– Эльфы…

– Ну и что? – Эйнор, уже проезжая мимо стоящих на крыльце, поднял руку – две руки поднялись в ответ, артедайнцы просто внимания не обратили.

– Да ну их… – буркнул оруженосец. Передёрнул плечами. – Не люблю.

Об этом отношении своего оруженосца к эльдарам Эйнор знал давно, но всё время забывал. Ему самому с детства эльфы казались притягательными – величавыми, грустными и отважными. Но он уже тогда заметил, что большинство людей на них смотрят так же, как Фередир. И давно отчаялся переделать оруженосца. Вот и теперь тот не скакал галопом подальше от постоялого двора только потому, что не хотел опережать рыцаря.

– Глупо, – заметил Эйнор, шпоря коня (Фион привычно пошёл ровной иноходью). Фередир тут же нагнал своего рыцаря, держась в седле, как влитой.

– Поедем шагом, – попросил он. – Расскажи мне дальше «Лаэр Ку Белег»*, а?

*«Песнь о Могучем Луке». Могучий Лук – прозвище эльфийского военачальника Белега Куталиона. Он был случайно убит своим лучшим другом, воином–человеком Турином Турамбаром. Именно Турин в ужасе и горе от содеянного сложил эту песню – плач по нелепо погибшему другу.

– Я уже рассказывал, – усмехнулся Фередир.

– Ну, всё равно…

* * *

В следующие дни туман почти не рассеивался. Временами – редел, временами – сгущался опять… но даже если начинал дуть ветер – с севера или северо–востока – он только таскал этот туман с места на место. Мир ограничился до десятка шагов – и даже когда они выбрались из леса на холмы – не стал шире. Особенно резким был ветер по ночам. В лесу ещё можно было забраться под выворотни могучих древесных корней. А в холмах… путники ставили по бокам от бивака коней, растягивали как стенки плащи – запасные – разводили костёр и ночевали, завернувшись в свои плащи и поставив под голову сёдла. Огонь горел плохо, а в холмах вдобавок почти не стало топлива. Тонкая путаница веток кустарника и вереска сгорала то слишком быстро, то наоборот – разбухшая от влаги, никак не хотела разгораться. Утро наступало только внутри, в голове – а вокруг царил тот же серый сумрак. Эйнор с трудом восстанавливал в памяти путь – временами в мозгу тоже возникал какой–то туман, и заученные и пройденные карты путались. По ночам, правда, не было того, чего он опасался – шёпота. Те, кто бывал тут часто, говорили, что он случается по ночам, как будто к костру кто–то подсаживается – и… Если слушать или, храни Валары, начать отвечать – можно потерять рассудок. Так бывает часто в таких местах, где жили люди, а потом ушли не по–доброму.

– Тут вообще бывает лето? – спросил Фередир на шестое утро. – Не могу поверить, что тут раньше стояла столица королевства.

– Стояла, – Эйнор оглядывался. Ему тоже не нравился туман. – И погода была несколько иной. Нееееет… Эти туманы приходят из Ангмара.

– Почему никто не сторожит границу? – возмущённо бросил Фередир. – У нас границы с Артедайном стерегут лучше, чем тут ангмарскую!

– Ну, до границы–то ещё далеко, – заметил Эйнор. – А тут… что тут стеречь? Да и потом… – он не договорил, но Фередир понимающе закончил:

– …сюда никого на постоянную стражу не загонишь. – Эх, всё, не могу больше, противно – туман! – мальчишка махнул рукой и сказал: – Спою старую!

И правда затянул не просто старую – древнюю песню, которую пели, наверное, его предки, кочуя на востоке – в те дни, когда Нуменор ещё не встал из волн и не ушёл под воду Белерианд…

– Из–за кургана беда

Глазами волчьими глядит…

Там бродит гнусный вастак -

И, верно, будет мной убит!

Чтоб угодить небесам -

Ему башку я снесу

И вражий череп отдам

Да в дар Крылатому Псу–у–у–у–у–у–у!

Часть песенного текста группы «Канцлер».

Фередир даже в стременах приподнялся, подвывая, а кони дружно запрядали ушами. Эйнор искоса посматривал на оруженосца. В песне говорилось о временах, богах и делах, которые Фередиру были незнакомы, и его отцу незнакомы, и деду, и прадеду, и пра–пра–щурам уже не были знакомы. Но оруженосец пел, его лицо раскраснелось, и даже туман, казалось, отступил… Странно, подумал рыцарь. Мы, нуменорцы, гордимся своей кровью. Но вот она – тоже кровь. Ведь он жил в другом мире, в мире, который построили наши предки со всем тщанием вспоминая Эленну. Он такой же, как я, по воспитанию. Но вот он поёт про дикие обычаи и дикие времена – и в глазах его восторг… Верно – правы те, кто говорит: наша кровь тает в жилах младших народов, и их волны скоро скроют её – как волны моря скрыли Нуменор. И что можно с этим поделать? Разве только надеяться, что этот бурный поток впитает нашу часть… и через тысячу лет будут петь и наши песни тоже, и уцелеет наша вера и наш обычай – пусть и в других людях…

Оруженосец между тем перевёл дух после наивно–кровожадной и первобытно–красивой песни и покосился на Эйнора. Лукаво предложил:

– А ты спой тоже. Дорога будет короче и туман реже, – повернувшись в седле, оруженосец плюнул в белую муть.

– Орать, чтобы услышали все в округе? – хмыкнул Эйнор. Фередир продолжал подначивать:

– Такую, чтоб не орать. Я уже за двоих наорался.

Эйнор промолчал. И Фередир уже решил было, что, наверное, не дождётся песни и подумывал снова спеть самому. И вздрогнул, услышав голос рыцаря, который пел балладу, сложенную – по преданию – самим Анарионом, когда он пытался отговорить своего друга детства, Изинди, капитана Великого королевского флота, от похода на Запад вместе с обезумевшим Ар–Фаразоном…

– Брось, Капитан, оставь его.

Видишь – он уже умер.

Посмотри, какой холодный песок -

Я обжег об него ладони,

Глаза слезами обжег.

Ты помнишь, как мы стояли?

В ладонях дрожали клинки,

Пламя в глазах танцевало,

Бежали в страхе враги.

Ты помнишь, мы не боялись

Ветра и боли ран.

Когда мы смеялись – мы плакали,

И плакали – смеясь.

Ты помнишь, как мы любили?

Ты помнишь, как мы дрались?

Мне кажется, мы даже не жили -

Мы создавали жизнь!

Нет, Капитан, не бойся,

Им не достичь зари.

Смотри, как падают в бездну

Последние корабли.

Стихи С.Петренко.

К озеру они выехали через два часа.

– О–ох… – вырвалось у Фередира. Эйнор промолчал, но лишь потому, что видел руины Аннуминаса раньше. Правда, с другого края. И тумана не было…

А сейчас туман лежал и здесь, даже над озером, надо всем. Но тут и там над его ровным слоем поднимались округлые белые купола и резные мосты, похожие на детские игрушки – такие сборные конструкции делали для богатых семей на заказ гномы из Мории, и развлекались ими не только дети. У Эйнора тоже была такая, из неё можно было собрать всё, что угодно. Почти всё… Куда делась та игрушка, подумал Эйнор? Он был беспечен, как и все дети, много поломал, но оставалось тоже немало… Подарил кому–то? Или просто задвинул куда–то в своей комнате во дворце? Странно, не помню, подумал Эйнор, рассматривая Аннуминас.

Так и здесь. Казалось, что нуменорский ребёнок выстроил из тонких куполов и ажурного плетения мостов свою мечту из книжки об Эленне, а потом – ушёл. Безлюдье лишь усиливало сходство, нельзя было уловить истинные размеры сооружений. И не сразу становилось видно то пролом в куполе, то разрыв в невесомом полёте моста… Город не штурмовали, не жгли, не разрушали. Просто время как всегда оказалось сильнее всех.

– Едем, – Фередир тронул каблуками бока Фиона. – Тут должна быть дорога…

…Дорога нашлась быстро – подковы коней неожиданно звонко цокали по плоским каменным плиткам размером с человеческое лицо. Нет. Дорогу время не смогло победить. Пока. А вот статуи по её сторонам – в два ряда замершие воины из белого камня в крылатых шлемах – уже поддались. Видимо, когда–то у каждого из них было своё лицо, но время стёрло черты, как и вязь тенгвара на невысоких кубических постаментах. Доспехи воинов были не очень похожи на современные, и Эйнор гадал – удобней они или нет? Похоже, эти доспехи делались не для конного боя…

– Ух, красиво, – выдохнул Фередир. Он вертел головой, сидя в седле. – Послушай, но почему такое место бросили?!

– Да просто меньше стало людей, и три княжества долго решали, кому держать здесь столицу, – очнулся Эйнор. – И, чтобы не драться из–за пустеющего города, решили его оставить… Фередир, если увидишь прозрачную такую тень или что–то услышишь – не обращай внимания. Это дневные призраки, они неопасны.

– Призраки?! – Фередир не столько испугался, сколько азартно заозирался ещё сильней. – Я ничего не вижу!

– Ну и хорошо, – рассеянно ответил Эйнор. Кони вступили на мост. Когда–то его ограждали по краям висевшие на каменных столбах цепи. Но от цепей ничего не осталось, а на одном из столбов сидела ворона. Фередир залихватски свистнул, и он рухнула вниз, к чёрной воде, выправилась, легла на крыло, нагадила на мост и ушла куда–то в туман. Фередир хихикнул.

– Смешно тебе, – укоризненно сказал Эйнор. – Это всё–таки великая столица…

Оруженосец подтянулся – всерьёз, выпрямился в седле и принял каменный вид. Но тут же спросил, обращаясь к насущному:

– А где мы будем ночевать?

– Я рассчитываю, что нигде и что нас уже ждут, – ответил Эйнор. – Но если что – не беспокойся, опять на постоялом дворе. Брошенном.

– Всё–таки лучше, чем в камнях или под корнями, – философски ответил Фередир.

– Лучше? – Эйнор чуть привстал в стременах. – Ну, может, и так.

Впереди посвистывало. И, когда они доехали почти до конца моста, Эйнор увидел, что это свистит в пробившей один из столбов сквозной дыре ветер…

…На улицах – внизу – тоже оказался туман. Даже гуще, пожалуй, чем в холмах – может, потому что тут не оказалось ветра, дувшего на озёрном берегу. А шаги и вовсе глохли, как будто едешь по толстому слою ткани. Кони тоже присмирели, опустили головы, и Фередир притих и озирался.

– Где ж тут постоялый двор? – пробормотал он. Эйнор несерьёзно хихикнул:

– Что, поедешь ночевать обратно в холмы?

Фередир сердито помотал головой, потом ладонью убрал со лба мокрые пряди.

– Здесь, – Эйнор, не останавливая коня, перекинул обе ноги на одну сторону, плавно соскочил, поймал повод и пошёл рядом. – Вот тут, – он кивнул на арочные ворота.

Оруженосец тоже соскочил и задрал голову.

Конечно, на привычные ему постоялые дворы это каменное здание ничуть не походило. Вернее, каменным был только первый этаж, а второй, должно быть, всё–таки деревянным – «должно быть», потому что от второго этажа ничего толком не осталось. Зато на первом и окна, и дверной проём были обведены затейливой каменной резьбой, каменный кронштейн для фонаря над въездом во двор был сделан тоже из камня в виде протянутой руки. Дворец…

– Заводи коней, там есть конюшня, – Эйнор задрал голову, прищурился. – Я буду на первом этаже, оружие и сумки туда занеси.

Фередир удивлённо посмотрел на рыцаря. Что это он? Объясняет, как будто первый раз… А потом оруженосец осторожно спросил:

– Ты беспокоишься?

Эйнор, не глядя, увесисто пихнул Фередира в грудь кулаком. Пригнулся и вошёл внутрь, придерживая меч…

…Во дворе и правда оказалась конюшня – огромная и тоже каменная. Фередир покрутил носом. Держать животных в каменных зданиях, с его точки зрения, было опасной глупостью. Уважение к древней столице резко упало, хотя, слов нет, конюшня была красивой и удобной. Но уж больно гулкой, холодной и пустой.

– Не будет сегодня травы, – сказал Фередир. Он расседлал коней и теперь поцеловал Азара в морду, и почесал надглазья. – Овёс… Плохо, что камень кругом? Потерпи…

Фион, оскорблённый тем, что на него не обращают внимания, цапнул мальчишку за плечо. Фередир приласкал и его, насыпал коням в ясли овса, налил воды – колодец оказался прямо тут же, в дальнем углу помещения, вода стояла вровень с краем каменной трубы. Оруженосец натаскал её складным кожаным ведром, ещё раз приласкал коней (обоих), проверил привязи и, собрав в охапку вещи, пошёл в здание…

…Эйнор выбрал небольшую комнату с одним окном, в котором уцелели все стёкла. И кровати тут тоже были, хотя и без матрасов и прочего. Рыцарь, не чинясь, уже успел навести порядок и сам переоделся в сухое. Кивнул Фередиру:

– Переодевайся, я накрою. Голодный?

– Угу, – сев на кровать, Фередир начал стаскивать сапоги.

После шести дней и ночей в тумане такое помещение может показаться самым лучшим на свете. В комнатке был даже камин, но дров не имелось, да и не так уж холодно, в конце концов. Особенно если одет в сухое и хорошо поел. Фередир, поев, потянулся было к оружию, но неожиданно зевнул. И сообразил, что уже поздний вечер, почти ночь.

– Ложись, – отрывисто бросил Эйнор. Он сидел за столом, не двигаясь. – Будем ждать.

– Ты разбудишь на смену? – уточнил Фередир, даже не пытаясь возражать (кровать с разостланным плащом и вещмешком вместо подушки манила, как перина). Эйнор ничего не ответил, только мотнул головой на кровать…

…Как назло, уставший до предела и только что мечтавший лечь Фередир спал плохо. И не то, чтобы не спалось – в том–то и дело. Засыпал, а потом вновь какая–нибудь мелочь, на которую и внимания не обратишь, будила, словно резким толчком в бок. То скрипнули стропила, то блоха укусила (вот кого они тут кусают обычно–то?!), то словно бы прямо в комнате раздаётся отчётливый чужой голос… а то и вообще – словно бы кто–то знакомый ясно окликает, ясно и тревожно. Фередир не вскидывался, только открывал глаза, обводил взглядом комнату, чтобы убедиться, что всё нормально, снова проваливался в сон – и опять всё повторялось заново.

Просыпаясь, оруженосец снова и снова замечал, что Эйнор неподвижно сидит за столом. В одной и той же позе – голова сбычена и повёрнута к окну, длинные пальцы сплетены под подбородком. Сперва Фередир подумал, что Эйнор говорит с кем–то. Но нет. Когда рыцарь говорил, то его лицо было отсутствующим. Сейчас – угрюмым и сосредоточенным.

Эйнор слушал. И то, что он слышал, ему не нравилось.

Седьмой или восьмой раз Фередир проснулся – он не помнил. На этот раз его разбудил сон (это он сейчас понял, что – сон, а так казалось – явь.) Какая–то сводчатая зала, как в княжеском дворце, но мрачная, страшная, а вдоль стен холодно пульсируют голубые огни…

…Фередир, бесшумно ступая, подошёл к кувшину, жадно напился. Вздохнул, подсел к столу. Эйнор на него даже не покосился, не пошевелился, но при этом спросил:

– Сон?

– Угу, – буркнул Фередир, распластываясь щекой на прохладных досках столешницы.

– А ты знаешь, что ты видел? – Фередир отрицательно повозил щекой по столу. – Вот и я не знаю, – вздохнул Эйнор. – И это плохо… Вот что, – он повернул голову, и Фередир задержал дыхание: зрачки рыцаря были огромные, сожравшие серую радужку, – одевайся. Будем ждать, – Фередир не стал спрашивать ничего, встал, начал одеваться, но Эйнор сам объяснил: – Сегодня всё и решится. Человек, которого я жду… он где–то близко, но… но с ним что–то не то. У меня скверное предчувствие.

Завязывая пояс, Фередир подошёл к двери, собираясь выглянуть в коридор… и обнаружил, что возвращается к кровати. Он помотал головой, повернул к двери… и увидел перед носом окно.

– Не пытайся, – спокойно сказал Эйнор. – Сюда никто не войдёт, отсюда никто не выйдет, пока я не захочу. Сядь. Мне нужно, чтобы вошедший подумал, будто я здесь один.

– Ясно, – кивнул Фередир и, отойдя к столу, сел в углу кровати. Так его нельзя было увидеть от двери сразу…

…До сих пор Фередир не знал, что такое ожидание. Ему казалось, что в жизни он успел немало прождать. И не всегда ожидание было приятным. Но только сейчас он понял, что всё это было так – безделка. Мелочи.

Обострившийся слух улавливал звуки, которые жили на грани слуха – или даже за нею. Летучая мышь за окном пискнула, хватая в полёте ночную бабочку. Обычные мыши скребутся где–то в стене. И снова скрипят, ходят половицы в коридоре, ступеньки на лестнице. Впору поверить, что по ним уже идёт кто–то невидимый. Или правда идёт?

Странно. Ведь тот, кто должен придти – он их союзник. Почему же так тянет… тянет… за что? За сердце? За душу? В теле у человека и места такого нет, которое сейчас ноет. Чушь какая–то – нет, а ноет…

Фередир посмотрел на Эйнора, на его неподвижное лицо, чуть приподнятые плечи под кожаной поддоспешной курткой, глубокий блеск обода Калан Айар на пальце.

Фередир подумал, что, когда он думал о подвигах и приключениях, то не знал – каково это: сидеть в тёмной комнате мёртвого города и ждать, ждать, ждать, глядя в бездонные глаза своего рыцаря? Приключение ли это и можно ли сложить об этом песню? Или это просто жизнь? Песни пишут о ком–то одном. Великом. О чём–то одном. Великом. Никто не напишет песен о десятках людей, которые вот так сидели в комнатах или у костров и – ждали.

В дверь постучали. Просто постучали.

– Кто? – спокойно, отрывисто и быстро спросил Эйнор.

Молчание.

Они сидели ещё несколько минут. Потом Эйнор поднялся, широкими шагами подошёл к двери, распахнул её. Поднял с коридорного пола кожаный мешок с плотно закрытой горловиной. Закрыл дверь и, вернувшись к столу, положил на него глухо стукнувший мешок.

– Интересно, – вполголоса сказал он.

– Что это? – пошевелился Фередир.

Эйнор достал кинжал, полоснул завязку, раздёрнул горловину и перевернул мешок.

Фередир вскочил, опрокидывая стул и отпрыгнув почти к окну – расширившиеся глаза мальчишки, не отрываясь, смотрели на предмет, покачивающийся на столе. Эйнор тоже вскочил, но плавно, мягко. Его верхняя губа приподнялась, в древнем, животном движении страха и ярости обнажились зубы.

– Ч–ч–ч–что это? – Фередир с трудом справился с прыгающими губами, не в силах отвести взгляда от стеклянных глаз мёртвой головы, принадлежавшей молодому мужчине лет двадцати пяти. Длинные чёрные волосы отблёскивали неживым. Тонкие черты лица, высокий лоб, чёткий подбородок – это был нуменорец. На невероятно ровном срезе шеи не было крови. Фередир различал довольно толстое кольцо кожи, слоистые мышцы, чёрно–алые трубы артерий, горла, белый диск позвоночника…

– Тарланк сын Миндара, – сказал Эйнор негромко, но ясно. Перекатил голову туда–сюда, потом тяжело вздохнул. – Не такой вести я ожидал… но и это тоже – весть.

– Это тот, кого мы должны были встретить? – спросил Фередир тихо.

– Он самый, – Эйнор потёр лоб. – Итак, ОН знает, что мы интересуемся вестями с севера. ОН знает, кого послали за вестями. ОН знает, кто должен был их нам передать. ОН знает, что мы – здесь. Проще говоря, ОН знает ВСЁ.

Глаза мёртвой головы плавно повернулись в глазницах.

Чёрные губы скривились в усмешке.

Рот открылся.

Мощнейший удар швырнул Фередира в угол. Он с такой силой приложился затылком о брёвна, что какое–то время совершенно ничего не соображал. Просто видел, как изо рта головы вырвалась плотная, вещественная струя пламени, чёрно–багрового и страшного, прошла в том месте, где он только что стоял – и исчезла в стене, не оставив и следа. Сбивший оруженосца с ног Эйнор мягко кувыркнулся через плечо, становясь на колено и вытягивая вперёд руку, левую – с перстнем. Голова снова поворачивалась, скаля зубы, но Фередир что–то крикнул. Раздался короткий, утробно–страшный гром, отчётливо запахло горелым. Глаза головы окрасились красным – нет, загорелись красным, между зубов высунулся язык, по которому сбегала серая пена. Чёрные губы шевелились, они силились что–то произнести, и Фередир, лёжа на полу, с отчётливым холодным ужасом спокойно понял: если это будет произнесено – всё. Они отсюда не выйдут живыми.

Лицо Эйнора потемнело от прилива крови и исказилось так, что благородные черты нуменорца обрели сходство со страшной маской с юга. Он тоже силился что–то произнести, но – тоже не мог. Его руки дрожали. Комнату заполняли две волны сияния: алое – исходящее от глаз головы, голубоватое – идущее от рук Эйнора.

– Ме… ч… ме… ч… – прохрипел Эйнор. Из носа у него двумя ручейками потекла кровь. – Ба… р… Ба… р…

Фередир, опомнившись, метнулся к кровати, возле которой было сложено и стояло оружие. Выхватил из ножен клинок и швырнул его Эйнору, который, перехватив оружие в полёте правой, махнул клинком:

– Прочь!

Вибрирующий вой с такой силой врезался в уши, что Фередир тоже закричал, зажав их ладонями. Он отнял руки от головы только когда шатающийся Эйнор, размазывая кровь по лицу, толкнул его ногой и сказал:

– Дай умыться.

Глаза у него запали, губы побелели. Он добрался до постели Фередира и рухнул на неё, прислонившись к стене и уронив веки – так, словно они были сделаны из свинца.