Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Всех шестерых привезли в специальной повозке. Гарав уже знал, что никто из них ничего не сказал – ни когда пытали младших на глазах у старших, ни наоборот. Когда палач применил к Рауду огонь, Лоссен, до этого не издавший ни единого стона – пока мучили его самого – открыл было рот, но отец сказал ему: «Молчи," – и Лоссен молчал, не закрывая глаз.

Шли все шестеро сами – ноги им сохранили и вообще привели в порядок, если так можно выразиться. Но они прошли близко от Гарава, и следы пыток, а главное – неистребимый запах боли – были ему отчётливо видны и ощутимы.

Один за другим – в полной тишине, только упруго хлопали флаги – приговорённые поднялись на помост. Мальчишки помогали идти друг другу, один из мужчин опирался на плечо юноши. Выстроившись в ряд шестеро слушали приговор, который читали громко, отчётливо.

Гарав обвёл взглядом толпу на площади. На большинстве лиц была открытая ненависть к заговорщикам, на некоторых – обычная человеческая жалость… а на некоторых Гарав видел ясно читаемое сочувствие. На немногих – но видел.

Смотреть на казнь ему не хотелось, тяжело было на это смотреть. Но он смотрел, потому что пажа зарубили. И ещё много народу погибло в ту ночь.

Первым казнили Лоссена. Мальчик сам встал на колени, улыбнулся отцу, аккуратно убрал с шеи и подвязал разбитыми руками волосы и обратился к отцу:

– Отец, прощай, – а потом попросил палача – ясно, громко и вежливо: – Пожалуйста, не запачкай волос.

Палач кивнул и ударил. Голова отскочила сразу (толпа выдохнула), и Гарав с отвращением и жалостью увидел, как бьётся тело – раз, другой дёрнулось – и ощутил запах… Это умирающее тело вытолкнуло наружу содержимое кишечника и мочевого пузыря.

Помощник палача поставил голову на специальное возвышение. Волосы не были запачканы…

Второй мальчишка сам не пошёл – забился, отчаянно замотал головой, и его потащили. Гарав закрыл глаза. Нет, он не мог на это смотреть. И открыл их лишь когда казнили Рауда. Этого жалко не было. Что бы он там ни думал и во что бы не верил – за ним стоял Ангмар, и это он обрёк на гибель всех погибших и казнённых людей. Он.

Впрочем, Рауд вёл себя очень достойно. И попросил только одного – позволить поцеловать голову сына.

Ему разрешили.

Потом случилось то, что должно было случиться…

…В свою комнату Гарав вернулся в тяжёлом настроении. Гарав понимал, что для людей, пошедших с оружием против власти, тут, в этом мире, нет оправдания «ребёнок». Но Пашка, его воспоминания, его воспитание – всё бунтовало против этого. Кроме того, он с ужасом вспоминал то, как казнённые пачкали штаны – это превращало смерть в нечто настолько постыдное, что мальчишку начало мутить, когда он вспомнил о том, как его самого чуть не казнил Эйнор. Зрелише, как он валится вот так же и… в общем…

…в общем, его стошнило в раковину. Плохо обладать развитым воображением. А самое главное – нелепо было спрашивать и спорить о праведности и неправедности суда и казни. По здешним меркам всё было справедливо. И было правым дело Нарака. Что хочешь – то и думай. Как хочешь – так и живи с этим.

Нет, подумал вдруг Гарав, умываясь и фыркая. Не хочу я жить при дворе. Ну его к чёртовой матери. Хоть бы война скорей какая или Эйнора куда услали… а выслужу рыцарское звание – сразу уеду.

Он обернулся – как по заказу, вошёл Эйнор. Буркнул:

– Сапоги мои почисть, Фередира я в город отослал.

– Сейчас, – кивнул Гарав. И спросил тоскливо: – Эйнор, нам никуда ехать не надо… в ближайшее время?

– Надо, – ответил рыцарь, не спрашивая, в чём дело и чего это оруженосца так потянуло из Зимры.

– Эйнор! – послышался голос в смежных покоях. – Эйнор, Гарав тут? – и в комнату бесцеремонно ввалился Олза. – А, ты тут! – он неожиданно смутился (Гарав удивился). – В общем–то я пришёл благодарить… я знаю, что за это глупо предлагать деньги, но – что ещё–то? – он достал кошелёк красной кожи с чёрным тиснением и подбрасывал его в руке. – Вот… ну и ещё – я всё равно твой должник, и в любой момент помогу, чем скажешь и чем смогу… – Олза сердито вздёрнул голову: – В общем – бери и не вздумай отказаться, я обижусь!

– Я не откажусь, – засмеялся Гарав и, беря кошелёк, пожал предплечье княжича. Тот ответил таким же пожатием и облегчённо вздохнул:

– Ну вот… Эйнор, ты едешь в город?..

…Так и не спросил, куда надо, но хорошо, что уезжаем, подумал Гарав, валяясь на постели и на животе считая монеты. У Олзы – это знало всё княжество – деньги не держались. И сейчас Гарав вовсе не считал, что стоило платить за спасение княжича в бою – разве это не обязанность? А в кошельке (кстати, он сам по себе был недешёвый) оказалось двадцать два кастара и пятьдесят семь зарни. Мда, в давнем разговоре Эйнор был прав. При дворе служить доходно. Но…

– Лютню купить, что ли? И играть научиться? – вслух спросил Гарав. – Куплю.

– Покажу, где можно купить, – собщил Фередир, входя. Лоб оруженосца был разбит, и он на ходу промокал его платком. Гарав поднял брови:

– М?

– Я не виноват, что некоторые мужь… люди не понимают разницы между дружбой и прелюбодеянием, – Фередир шлёпнулся на кровать и стал стягивать сапоги. – Пришлось прыгать с балкона.

– Прибьют тебя, – лениво сказал Гарав. – И князь скажет, что правильно прибили. Есть же порт. Зачем тебе замужние?

– Я ценитель не шлюх, а женской красоты, а она не терпит собственников, – Фередир покосился на монеты: – Ого.

– Бери, – предложил Гарав широким жестом. Фередир засмеялся:

– Ну, если правда… Пошли погуляем?

– С такой печатью на лбу только под кроватью прятаться… Кто хоть пострадавший–то?

– Я, – нагло ответил Фередир. – Женщина осталась довольна, а этот старый пень – всего лишь торговец рыбой. Да ещё и дунландец! – Фередир скривился.

– Спекулянт, значит, – по–русски сказал Гарав. – Сейчас ещё подведи под свое кобеляченье политическую платформу.

– А? – не понял Фередир.

– Да так, – пожал плечами Гарав и сел (монеты посыпались на постель и пол, зазвенели), обнял колени. – Вот, послушай…

Он не стал петь – он просто прочитал…

– Мне приснилась старая сказка…

Знаю, в жизни так не бывает.

В жизни надо ходить с опаской,

Жизнь оплошностей не прощает!

Лишь во сне улетишь далёко -

До реальности через дрёму…

О себе говорить жестоко,

Только… всё было по–другому.

Моё зрение почему–то

Свет сиянием не калечил…

Нужно было спешить к кому–то?

Тьма не делала трудной встречу.

Знаки доброго приключенья

Возвращение обещали…

Даже рок не имел значенья -

И друзья на подмогу мчались…

Только в жизни–то – всё иначе.

В жизни пламя не греет – губит.

Снег под солнцем весной заплачет -

И тепло так и не полюбит…

Ледяные от снега реки…

Беспощадные ветры буден…

И удача ушла – навеки.

И подмоги не жди – не будет.

Не бывает чудес на свете…

Но так хочется в миг бессилья

На мгновенье поверить в ветер,

Что удачу несёт на крыльях!

В то, что будут пути другие,

В крепость рук и в солёность пота…

В то, что самые дорогие

Вскачь летят из–за поворота…

Песня Эрени Корали.

– Ты что, Волчонок? – тихо спросил Фередир, кладя руку на колено друга. – Ведь это всё неправда, только последний куплет правильный. Разве можно так жить? Это плохие стихи, друг.

– Да? – Гарав посмотрел на Фередира. – Ты счастливый парень… Знаешь, это всё может стать правдой. И эта правда раздавит Трёхбашенную, Федь… Сюда будут водить туристов на экскурсии. Жирных туристов с цифровиками. В тронный зал и в оружейную. Жирных и богатых… а экскурсоводом будет пра–пра–пра… далёкий потомок нашего князя…

– Кого, куда? О чём ты, Волчонок? – не понял Фередир и огляделся. Гарав дотянулся до Садрона и вынул его из ножен.

– Экспонат, – сказал он непонятно, но почему–то Фередиру стало не по себе от этого слова. – Поедем и правда гулять. Только давай не в город. Давай поедем в луга?

– Давай! – обрадовался Фередир, видя, что друг вроде бы закончил говорить нелепости. – Пошли, кони ждут!

Глава 40 -

в которой Гарав осознаёт, что война очень сложное занятие.

Артедайнцы приехали к Нараку ночью, когда Гарав маялся за партией в «башни»* с Фередиром – до конца дежурства оставалось полчаса, не больше. Играть с Фередиром было невозможно, потому что он играть толком не умел и не хотел учиться – но считал себя великим мастером. Эйнор, который, собственно, и научил Гарава этой интереснейшей игре, на предложение партии сказал несколько достаточно грубых слов и уткнулся в какие–то списки, разложенные на столе. Другой рыцарь и оба его оруженосца просто дремали на лавках (а Гарав уже по себе знал, что в таких случаях людей будить чревато).

*Игра в «башни» описана О.Брилёвой.

Нарак вышел из покоев сам, нетерпеливо дёрнул рукой – «сидите!» – и остался стоять посреди караулки, неотрывно глядя на дверь. С ним были – вышли из кабинета, хотя Гарав мог поклясться, что туда они не входили! – новый майордом, двое из трёх сенешалей и – Гэндальф, который нагло не узнал заулыбавшихся было мальчишек. А буквально через минуту в смежных комнатах зазвучали шаги, негромкие голоса; Нарак снова жестом остановил повскакавших было дежурных – и в караулку следом за третьим сенешалем вошли несколько человек, среди которых выделялся один… никогда раньше Гарав не видел Арвелега, но понял, что это – князь. Вместе с людьми были трое эльфов–нолдоров – двое очень похожих на Элронда, но неуловимо моложе, третий – незакомый, на одежде которого был вышит лист. Вся компания, так и не проронив ни единого слова, вернулась в княжеский кабинет – будто в какой–то странной игре. Гарав хотел было назадавать целую кучу вопросов, но Эйнор превентивно поднял глаза и с полминуты смотрел на оруженосца, пока тот, вздохнув, не вернулся к игре, так ничего и не сказав.

Когда вернулись в комнаты – предварительно перекусив – стоя на ногах – элем и печеньями – то оба оруженосца завалились спать, а Эйнор, притащивший с собой кучу бумаг, продолжал разбираться с ними, завалив весь стол…

…Гараву снилась Мэлет.

– Ты не забыл обо мне, я знаю, – шептала и улыбалась эльфийка. – Мой волчонок, мой человек, мой рыцарь… Я буду тебе щитом, но ты – ты живи сам, не хорони себя в печали, слишком глубокой для людской жизни… – голос эльфийки надломился.

– Мэлет, – сказал Гарав. – Я не могу без тебя. Мне плохо без тебя, Мэлет.

– Я есть… – прошептала она и растаяла в серебряном вихре…

…Гарав проснулся с мокрыми щеками. Хмуро оглядел комнату, вытер лицо обеими руками, посопел, потом громко вздохнул и перевернулся на живот, уставился на рукоять меча. Выпростал из–под одеяла руку, погладил рукоять и вздохнул опять. Вот когда начну с мечом разговаривать, подумал мальчишка, тут и капец. Пора сдаваться на Советскую*.

*В районном центре Пашки – Кирсанове – на Советской улице расположен, грубо говоря, дурдом.

Ему неожиданно вспомнилось: «Подобен катане нефритовый стержень в руках самурая… – и русский перевод: – В умелых руках и хрен – балалайка.» Гарав не выдержал и рассмеялся, потом пнул ногой одеяло и вскочил, выдёргивая Садрон из ножен. Полюбовался им, пару раз провёл по воздуху – медленно и плавно, словно девушку ласкал – и вдруг раскрутил молниеносные, незаметно переходящие одна в другую дуги и петли ударов. Вошедший на шум Фередир – в одних нижних штанах – спокойно замер, когда клинок в руке улыбающегося дружка застыл буквально в сантиметре от шеи.

– Хорошее настроение, что ли? – уточнил он, плавно отводя оружие ладонью. Гарав мотнул головой и сморщил нос. – Тогда одевайся, в город пойдём.

– На кой? – Гарав опять полюбовался алыми узорами по клинку.

– По мелочи кое–что надо купить, а потом всё проверять – оружие, коней, вещи, – объяснил Фередир. – А, ты ж спал… Эйнор так и не ложился, пришёл второй сенешаль – в общем, завтра утром в Форност выступает большой отряд. Мы тоже едем. Куда дальше – я хотел подслушать, а меня выгнали, – видно было, что он от души оскорблён такой несправедливостью.

– Уезжаем? – Гарав опустил меч и огляделся. Ещё вчера он мечтал поскорей покинуть Зимру, а сейчас вдруг стало не по себе возвращаться к походной жизни, да ещё в те края… – А надолго?

– На полгода, я так понял, может – побольше, – Фередир попил «из–под крана», вытер рот ладонью. – Война вроде бы отложилась, так мы сами её начнём… Чего ждать–то? Пока к нам в ворота постучатся?

«Ну оно и к лучшему," – вдруг облегчённо подумал Гарав и совсем успокоился.

– Ага, сейчас оденусь – и пойдём, – кивнул он…

…Оказалось, что по–настоящему готовиться в поход – дело нудное и долгое. Фередир – вот чего за ним не замечалось! – выглядел в этой подготовке настоящим тираном и мелочным придирой. Мальчишки проверяли и перепроверяли каждую ерундовину до самого вечера, даже на еду не отвлекались (впрочем, как заметил Гарав по суете в коридорах крепости, точно так же действовали остальные оруженосцы…) Когда Фередир заставил Гарава аккуратно распороть, подрезать и перешить заново «не показавшийся» ему стежок на подпруге Хсана, Гарав было взбунтовался… но Фередир прочёл – неожиданно!

– Не было гвоздя – подкова пропала.

Не было подковы – лошадь захромала.

Лошадь захромала – командир убит,

Конница разбита – армия бежит.

Враг вступает в город, пленных не щадя,

ПОТОМУ ЧТО В КУЗНИЦЕ НЕ БЫЛО ГВОЗДЯ! – и отправился в кузню за подковными гвоздями, а Гарав остался в двойном обалдении: откуда тут английский стишок – и как же он был туп, ведь Фередир прав… Не в философском там каком–нибудь занюханном смысле, а в самом прямом…

…Эйнор явился в сумерках и тут же нашёл два десятка неполадок, перекосов и нехваток, после чего ушёл снова, бросив, что они идут не в тяжёлой коннице, а ему дали командовать отрядом тяжёлой пехоты. Лицо Фередира вытянулось, он сказал уныло:

– Всё. Будем тащиться в хвосте и нюхать конские задницы. За что ж нас так? – и пнул сумку с овсом.

– А Эйнор раньше командовал чем–нибудь? – поднял Гарав голову от поножей рыцаря, которые начищал и смазывал. Фередир помотал головой. – Ну и ты дурак. Это значит, он, так сказать, ногу на командную лесенку поставил. Для проверки – пехота, через пару лет – конница, а там, глядишь, станет сенешалем. А то и майордомом*. И уже не здесь, а в едином Арноре!

– У?.. – Фередир вытаращил глаза и признался: – Не подумал.

*СЕНЕШАЛЬ – чиновник князя, глава одного из трёх административных округов Кардолана. МАЙОРДОМ – высшее должностное лицо в княжестве, «премьер–министр».

– Для тебя это вообще не характерно – думать, – подколол Гарав, и они немного подрались – так, чтобы размяться после таскания, шитья, чистки и сидения на месте.

– Не знаю я насчёт Арнора, – признался Фередир, проверяя обмотку своей пики. – Непривычно… а отец вообще взбесится, он же всю жизнь отдал Кардолану… Я… – Фередир осмотрелся, взял Гарава за плечи и прошептал: – Волочоноооок… а я ведь, когда казнили Рауда, я… я… подумал, что…

– Не надо, – ответил Гарав мягко. – Понял я. Но ты же сам был в Ангмаре. Ты видел, что они нам готовят. И поодиночке мы не отобъёмся…

– Я только этим такие мысли и отогнал, – признался Фередир и вздохнул. – Ну ладно. Давай ещё раз всё проверим, поедим и спать.

– Да сколько можно проверять?! – возмутился Гарав, но потом махнул рукой. – Читай по списку, я пока ещё только буквы кое–как выучил…

…В дружинной ели стоя, тех, кто ещё не спал, хватало. Переговаривались негромко. Второй сенешаль Готорн сын Каутона утром уводил на север сотню тяжёлой и три средней конницы, пять сотен тяжёлой пехоты и триста лучников, это уже знали все; недалеко от Зимры к ним должны были присоединиться двести гондорских тяжёлых конников и три сотни средних, набранных из йотеод. По здешним меркам всё это будет целая армия… но никто не знал, что ей предстот делать. Большинство считали, что эта армия соединится со все ещё находящейся у границ Рудаура армией артедайнского княжича. Некоторые возражали, что скорей уж их двинут на Северное нагорье, непосредственно к границе Ангмара. Кое–кто помалкивал – и не поймёшь было, то ли ничего не знают, то ли наоборот – знают слишком много.

– Пойдём спать, – Фередир дожевал мясо, запил последним глотком вина. Гарав кивнул. Как–то странно было думать, что утром он уедет отсюда на полгода… а каким он станет через эти полгода? За четыре неполных месяца он сильно изменился…

…В комнатах было пусто и уже как–то не по–жилому. Гарав проверил сложенные вещи и доспехи, увязанные в чехлы. Просто так, Фередир за день задолбал.

– Не лёг? – послышалось от дверей. Гарав пробурчал:

– Вспомни оно – и вот оно… Не лёг пока. Снаряжение согласно твоим заветам проверяю.

– Я тоже нервничаю, – согласился Фередир. – Да это всегда так. Сколько помню перед походами… – он потянулся, поклацал челюстями. – Кажется, что всё вокруг как–то… почужело, что ли. И всегда думаешь, что не вернёшься.

Гарав удивлённо смотрел на него. Фередир временами его удивлял странными глубокими суждениями. Он подвинулся на кровати, и Фередир сел. Посмотрел искоса. Гарав спросил:

– Ты веришь, что после смерти что–то бывает?

– Не знаю, – вздохнул Фередир. – Там, откуда мои предки… в общем, помнишь, как у фородвэйт представляют себе Эру? Я там посмеялся над ними, а ведь у нас там многие тоже думают, что он какой–то… в общем, кто как представит. Лет двести назад в одном роду – у озера Рун – могущественный и храбрый конунг объявил себя богом. Воплощенеим Единого. Правда! Его звали Вотэйн. Глупо, но там и сейчас кое–кто в него верит… А я – я просто не знаю. Я бы хотел верить, как Эйнор. Он глянет на Запад – и лицо светлеет. А я… – повторил Фередир и грустно улыбнулся. – Мне отец как говорил? Рубись, сынок, греби баб, пока не женился, будь верным слову и князю, поменьше думай про «потом». Это я с Эйнором побыл и задумываться стал, а те, у кого рыцари из местных, такими же остались, как я был…

«Много ты задумывался, когда жену у торговца огулял?» – хотел было спросить Гарав… но внезапно понял, что это было бы гадостью. У Фередира было грустное лицо. И Гарав промолчал.

– Зимовать придётся в поле, наверное… – сказал Фередир неожиданно. – Поганое дело, особенно на севере. Один раз зимовали. Позапрошлой зимой, в Эрегионе, в предгорьях… Коней половина пала, траву добыть не могли… у нас болеть люди начали.

– Почему в поле? – удивился Гарав. – Уйдём в Форност…

– Если бы… – Фередир оперся затылком на стену. – Это куда загонят… Тогда я всю зиму не раздевался. Холод, холод, холод… Я мальчишка был совсем. Плакал. Хворост собирали вокруг лагеря, всё дальше уходили дрались из–за него, а рядом волки, прямо доплюнуть можно. Ты ревёшь, хворост тащишь, а они за полы хватают, серьёзно. Один отстал у нас, мы не сразу заметили, обратно бегом, а его доедают… Сапоги разлезлись, и первые, и запасные, пальцы торчат, подошва посеклась вся о камни – кусками от плаща ноги обматывал… Пехотинцы коня у рыцаря убили, съели. Он пошёл, двоих зарубил, а остальные его закололи. Троих пехотинцев повесили, рядом со мной люди стоят и говорят: «Повезло, не мучаются…» А в тот день сухари раздавали, оруженосцы успели на рыцаря получить, я потом видел – в шатре сидят и лопают, торопятся… крошки с подстилки подбирают и в рот…

Гарав передёрнулся. Фередир вздохнул:

– Война – она такая. Это не втроём по Ангмару ездить.

– Кто вас туда загнал–то? – хмуро спросил Гарав. Фередир хмыкнул:

– Да никто. Пока мы там стояли – орки с гор не совались. Вот и всё.

– Много из лагеря разбежалось?

– Разбежалось? – Фередир непонимающе посмотрел на друга. – Да кто же побежит? Позади же всё–таки свои… деревни, дети, женщины… – он опять вздохнул: – Куда тут побежишь… Ты бы спел, что ли? Да и спать пойдём, а то Эйнор придёт – врежет…

– Ага, – охотно согласился Гарав, откидываясь на подушку. – Вот, слушай…

Где сражались с тобою плечом мы к плечу?

Ты не помнишь? И я позабыл,

Помню я, ты ударил клинком по мечу,

Что нацелен мне в голову был.

Да, осталась зарубка тогда на клинке;

Помню, битва была горяча,

И закат отражался в широкой реке,

Алым блеском играл на мечах.

Помню, не было вражьему войску числа,

Плыл над полем клубящийся дым;

Помню я, когда в щит твой вонзилась стрела,

Ты сказал: «Ничего, устоим!»

Длился бой, и закатный тускнеющий свет

Утонул в наступившей ночи.

Мы погибли в той битве? А может быть, нет?

Нет ответа, и память молчит.

Как же звали тогда и тебя, и меня,

Кем мы были в те давние дни?

В старых песнях, в легендах звучат имена -

Может, нашими были они?

Что за битва была? – Битва Света и Тьмы.

А когда это было? – Давно.

Вспомнить все не сумеем, наверное, мы,

Но и все нам забыть не дано.

Снова память о прошлом всплывает из снов;

Век иной, но я верить хочу:

Если грянет сражение грозное вновь,

Будем биться плечом мы к плечу.

Стихи Эйлиан.

– Спать, – устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. – Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…

…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет – без её лица.

Да хранит тебя то, что в дороге хранить тебя может,

Будет путь, словно скатерть, стелиться по бренной земле,

Пусть сопутствует честность тебе, чёрная дума не гложет,

И удача за руку ведет по капризной судьбе,

Ветер пусть помогает идти, солнце делится силой,

Дождь поит своей влагой, земля не кидает камней,

А дорога одарит тебя златоносною жилой,

И не будет защиты в пути тебе слова верней.

Стихи Е.Власовой.

* * *

Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным–полно, несмотря на раннее утро. На ворота – на высоту двадцати метров – непонятно как взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто–то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!» – а тяжёлый пехотинец – он шёл в строю недалеко от Гарава – погрозил кулаком.

Гарав засмеялся. Пехотинец поднял голову и сказал сердито:

– Мой средний, паршивец. Я думал, не поднимется так рано – как на дело, его ремнём не вытащишь из постели–то. А тут вон – влез! – и в голосе воина прозвучала явная гордость смелостью сына.

– Будет воином? – весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.

– А то как же? – удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. – Старший вот, – он мотнул головой, и шагавший рядом молодой – лет 16–17 – парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. – А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, – он добавил это, помедлив, – мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…

– Он справится, – ответил Гарав коротко.

– Нуменорец – да не справится, – фыркнул с другого боку Гарав ещё один пехотинец. – Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.

Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где–то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг – перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показлся между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях – и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.

– Гондорцы, – сказал кто–то в строю, и это словао полетело сразу во все стороны, перерастая постепенно в: «Гондор, Гондор, Гондор и Кардолан!»

– Гондор, Гондор! – послышались крики со стороны приближающегося отряда. Вперёд вырвалась лента всадников в сверкающих кольчугах, с белыми султанами на шлемах – над ними вилось зелёное знамя со знаком, в котором Гарав с изумлением узнал одну из разновидностей свастики*. Звонкие голоса пяти или шести рогов, перебивая друг друга, летели впереди этих весёлых воинов, не похожих на мрачные суровые колонны гондорских или даже кардоланских панцырников.

*Толкиен пишет, что до трагического случая с отцом Эорла Юного Лейодой (да и позже нередко) эмблемой йотеод был не белый конь, а «золотое солнце на зелёном поле». Создатели голливудской киноэпопеи, не долго думая, нарисовали бедным эорлингам на щитах детское солнышко, только что без улыбки и глазок с носиком… На деле нет сомнений, что «золотое солнце», конечно же, одна из разновидностей его стилизованного изображения – свастики.

– Йотеод, – сказал Эйнор и толкнул Гарава локтем. – Смотри. Вдруг кого вспомнишь… – и крикнул: – Yothejd, hela! Noy oyssa sveyni? Im'sta yothejd!*

*Привет, йотеод! Знаете этого мальчишку? Он йотеод! (талиска)

Несколько всадников – светловолосые, быстрые в движениях – остановили конский бег, загарцевали рядом. Один – с могучими усищами, падавшими на грудь, в чеканной кирасе поверх кольчуги – спросил на адунайке:

– Из плена бежал, так?

– Да, я не помню ничего, – Гарав уставился на усача с настоящей надеждой. – Даже как звали не помню.

Йотеод вглядывались в лицо мальчишки. Кто–то сказал тихо и непонятно Гараву:

– Im manna grett kum Ulvenalle…* – но другой ответил тоже на адунайке:

*Он больше похожа на эльфа… (талиска)

– Да нет, ты похож на семью Ульфнота… – и что–то заорал на своём языке, повернувшись в седле, потом пояснил Гараву: – Год назад у Ульфнотов пропал мальчишка. Видно, орки украли. Ульфноты ходили на орков, тьму порубили, но ничего не нашли, и никого. Может, ты их и есть.

Гарав с искренней надеждой воззрился на подскакавшего молодого парня, в лице которого тоже было что–то неуловимо эльфийское. Вдруг?! Ну вдруг?! Но тот после короткого обмена репликами покачал головой и отъехал. Подозвавший его огорчённо сказал Гараву:

– У его троюродного брата были зелёные глаза…

– Ладно, спасибо… – пробормотал Гарав. Йотеод добавил:

– Но мы ещё спросим. А ты, коли хочешь, приходи к нашим кострам, раз свой.

И они понеслись дальше.

– Вечером отпустишь? – взмолился Гарав. Эйнор кивнул, следя, как приближается Фередир.

– Сенешаль сказал, что будем меряться по пехоте, – доложил он, осаживая коня. – Пятнадцать лиг в день, и чтоб своих не гнал. Им тяжелей всего.

Эйнор еле заметно поморщился, повернулся к Гараву:

– Скачи вперёд. Лиг через десять отыщи место, где смогут встать полтысячи человек. Ознаменуй. И обратно. Давай.

– Понял, – Гарав отсалютовал и пустил Хсана галопом…

…Вечером войско располагалось на стоянку вдоль речного берега, длинной полосой. Костры загорались десятками, и в прибрежном лесу тут и там слышались голоса и стук топоров.

Гарав за день от сделанных концов здорово устал, но был горд собой – найденное им место для тяжёлой пехоты похвалил не только Гарав, но и второй сенешаль Готорн сын Каутона – он объезжал лагерь и одобрительно хмыкнул. У Гарава затеплели уши, когда Эйнор сказал как ни в чём не бывало:

– Это место нашёл мой оруженосец.

А сам вечер выдался холодным, и Гарав вспомнил, что на дворе август… уримэ. Причём уже вторая половина. Чего доброго, и правда придётся зимовать в поле.

Пока Эйнор обходил лагерь, Гарав ставил палатку, а Фередир кашеварил. Когда рыцарь вернулся, всё уже было готово, и Гарав напрямую спросил:

– Слушай, а зачем мы тащим такой обоз на своей земле?

– А как же иначе? – удивился Эйнор. – Без обоза не может воевать ни одно войско.

– Святослав воевал, – возразил Гарав. Эйнор удивлённо посмотрел на мальчишку:

– Кто?

– Ну, князь наш, – ответил Гарав. – Воевал.

– Расскажи, – предложил Эйнор…

… – Ну, это грабёж, – разочарованно подытожил рыцарь возбуждённый рассказ Гарава. – Мы так не можем, да ещё и на своих землях. Это так вон – как раз йотеод на чужих землях воюют, им расскажи, им понравится.

– Да и расскажу, – оскорбился Гарав, вставая. – Ты меня всё равно к ним отпустил.

– И кашу мою есть не будешь?! – оскорбился Фередир. Гарав сказал, куда ему нужно вылить эту кашу и под одобрительный гогот расположившихся рядом панцырников гордо удалился во тьму…

… – Встану на яру,

Все ветра на сход соберу…

Обниму восход,

встречу

Вольный мой народ

Наш род

Вечен!

Вечен

Наш род!

Помню, батька садил на коня,

Мне тогда минуло пять вёсен,

Помню плеск убегающих вёсел,

На воде треск чужого огня,

Помню дедов булатный меч,

Как он пел под моею рукой!

Как весною терял покой,

Чуя звон силой налитых плеч…

Слышу свист печенежьих стрел,

Звонкий хохот воловьих жил…

Где я первую кровь пролил,

Где я землю свою узрел…

Как по весне вышел в поле с вечерними зорями

Раззадоренный

Звал её…

Как осушал одним махом чару ведёрную,

Небом полную

До краёв…

Как на пирах упивался речами высокими,

Как ручьём текло

Небо по усам…

Как разгонял облака рукавами широкими,

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Тихо, чуть дыша, опустив глаза,

Опустив глаза, бредёт девица.

Против солнышка не видать лица,

Только что–то сердце колотится…

Бредёт босая, да по седой траве,

Прорастая песней в родных сердцах,

Каплют на стерню слёзы горькие,

…Притомилася слава на щитах,

Солнце катится – славой на щитах!!!

От Земли мы род свой вели,

Было честью нам искони,

Лечь во славу родной земли!

А враги–то – да вон они!..

Нынче воронам граять по нам,

Опочившим средь вольных трав

Так что верны слова были конунга, —

«Сраму мёртвыми не имам!»

– Небо тихо, по–бабьи плакало,

Не жалело горючих слёз…

Боли выпало всем одинаково,

Всех нас ветер снегом занёс…

Как с росой степной путались волосы,

Отражались в глазах облака,

И кричал ветер сорванным голосом,

Через века….

– Встану на яру,

Все ветра на сход соберу……

Обниму восход,

встречу

Вольный мой народ…

Наш род

Вечен !

Вечен

Наш род!

Стихи А.Красавина.

…И – вопль, рухнувший сразу со всех сторон! Грохот – вскочившие йотеод били в щиты мечами с остервенелыми лицами. И кто–то кричал:

– На наш язык! На наш язык сложу! Все будут петь! Все!!!

Переводя дух, Гарав счастливо улыбался – и только брыкнулся ошалело, когда его подняли на руках и поставили на вскинутый щит. Но тут же засмеялся и раскинул руки – над кострами и над миром…

…В свой лагерь мальчишка возвращался со слегка – приятно! – перекошенным сознанием. Пиво у йотеод оказалось хорошим, что говорить. Шёл и мурлыкал.

Возле лагеря его окликнули часовые и, как показалось Гараву, посмотрели с завистью. В голову закралась опасливая мысль – а что если в походе оруженосцам выпивать нельзя?! Но настроение было слишком хорошим, чтобы об этом думать.

Родственников ему не нашли, но зато было заявлено, что – и не надо, потому что все семьи теперь его родственники, и на этом точка. «А если кто и что, – несколько косноязычно, с акцентом, но убедительно внушал мальчишке один из воинов, – то мы и запалить можем!» Кругом одобрительно шумели, Гарав кивал и обещал, что отныне при дворе князя он лучший друг йотеод – все вместе, каждого в отдельности и их коней – тоже. Уходить не очень хотелось, но пришлось, потому что Гарав всё–таки понимал: завтра (сегодня уже) вставать и ехать весь день. А жаль – начиналось самое интересное, кто–то уже призывал прямиком к походу на Карн Дум (чего размениваться на мелочи?!)…