Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Переведя дух, Фередир переключился на одного холмовика. Выяснил, каковы его дела с женщинами и высказал надежду, что один из достойных мужей, что едут рядом – особенно вон тот плоскомордый красавец, у которого изо рта несёт так, что даже в телеге чувствуется – наконец ответит взаимностью на страсть рыжего борова. Как раз на многословном и тщательно проработанном описании того, как это будет происходить, телега с конвоем въехала в ворота Карн Дума – под арку чёрного гранита.

Фередир не знал, где Гарав и Эйнор и что с ними. Но в своей участи он не сомневался и понимал: она будет ужасной, и смерть продлится не один день. Поэтому, когда телега загромыхала по булыжной мостовой, мальчишка умолк. Сил ругаться не осталось, да и вообще – вплотную подобрался страх. Он был унизительный и дрожкий. И конвоиры заметили это.

– Меня зовут Соваль, – сказал рыжий, чуть наколоняясь с седла. – И допрашивать тебя буду я. Обещаю, что тебе будет не просто больно… в общем, увидишь. Но возможность выкарабкаться у тебя будет – и это обещаю уже не я, а Повелитель. Так что думай. А ругань я тебе прощаю. Что толку злиться на мертвецов?

На этот раз Фередир смолчал. Он вздрагивал и изо всех сил старался, чтобы это не было заметно. Года полтора назад оруженосец видел в пыточной камере Зимры орудия пытки. Их применяли редко – преступников казнили без мучений, с пленными врагами обходились достойно; инструменты требовались, чтобы развязывать языки предателям и лазутчикам. Но они были, и невысокий седоватый палач – тихий и спокойный, аккуратно одетый человек, в котором явственно прослеживалась кровь жителей плавней – без особых эмоций объяснил ждавшему своего рыцаря мальчишке, что для чего нужно. Фередир слушал тогда с жутковатым интересом. Но не более того. Он никак не примерял всё увиденное к своей жизни или смерти – жизни и смерти воина.

Теперь память отчётливо обрисовывала те инструменты и подсказывала их назначение.

В конце пустынной улицы был поворот – и конвой оказался в узком длинном дворике, над которым висела – кривая, что ли? – башня с некрасивой плоской вершиной, без зубцов. Во дворике никого не было. Только за открытой дверью в дальнем конце шевелилась темнота.

– Приехали, – сказал Соваль, соскакивая на мостовую. И что–то добавил на чужом языке.

Вастаки, тоже спешившись, развязали Фередира, навалились кучей и начали стаскивать с него одежду…

…Соваль принялся бить Фередира ещё на лестнице в подвал.

Первый же удар был по почкам – с обеих сторон рёбрами ладоней. Связанные у лопаток руки не давали шансов защититься, и от боли у Фередира всё оборвалось внутри. Он с трудом удержался на ногах и громко втянул воздух, запрокинув голову. Хрипло спросил, делая следующий шаг:

– Бьёшь связанного?

Второй удар был таким же. Самое мерзкое, что Фередир СОВСЕМ не мог защититься и, когда отошёл от боли, то обнаружил, что лежит на полу. По лицу из носа текла кровь.

Соваль замахнулся ногой, и Фередир против воли сжался в комок. Соваль не ударил, следя, как Фередир с трудом встаёт. Только тогда последовал ещё один удар – кулаком под дых, и мальчишка рухнул на колени, чтобы получить ещё – коленом в лицо. Фередир успел подставить щёку, и она лопнула изнутри, в рот потекло солёное.

– Ещё будешь бить? – спросил Фередир, всё–таки поднимаясь. Выплюнул струйку крови на пол – был соблазн на ноги Соваля… – Нет? Пошли тогда. Куда угодно, лишь бы тебя не видеть.

Фередир врал. С каждым шагом становилась ближе камера пыток (из её двери падали отсветы огня и слышался шум), и с каждым шагом ноги делались всё больше похожими на два ватных мешка, а в ушах всё громче колотила кровь. Не надо, отчаянно думал Фередир. Ну не надо же. Ну как же так, не надо, не надо, не надо…

Ухххх.

Мимо. К последней двери в освещённом факелами коридоре.

От облегчения Фередир расслабился так, что лишь в последний момент удержал на месте мочу. Телу сделалось жарко, пот хлынул ручьём. Соваль негромко хмыкнул, и Фередир понял: тот заметил сильнейшее облегчение оруженосца.

В открытую дверь Фередир влетел – влетел от сильнейшего пинка. С шумом рухнул в воду, в ужасе забарахтался и чуть не захлебнулся, хотя тут было примерно по бёдра. Потом с трудом встал – сердце прыгало в горле, кашель от залившейся воды раздирал нос.

Вода была холодной. Фередир ничего не видел – совсем ничего, ни единой чёрточки. Мальчишкой овладел ледяной иррациональный страх – ему казалось, что он стоит на краю пропасти; шаг – и всё. Именно поэтому Фередир шаг сделал.

Страх отступил, но отчаянье осталось. Фередир брёл по воде, пока не наткнулся на стену плечом. Стена была холодная и мокрая. Ведя по ней телом, мальчишка добрался до ступенек, влез на них (только верхняя была не в воде) и потолкался плечом. Бессмысленно… Дрожа, он спустился обратно, дошёл до второй двери.

Та же история.

Фередир сел, поджав ноги, на камень. Запястья у него онемели совсем, от них до плеч руки тянула тупая, сильная боль. Он начал крутить руки, сипя сквозь зубы и временами судорожно изгибаясь от боли. Вскоре верёвки разошлись немного… ещё немного… сорвав их с запястий и локтей, Фередир хотел разогнуть руки – и закричал, не выдержал. Упал на камни боком, всхлипнул, собрался ногой столкнуть мокрый путаный клубок… но удержал себя. Вдруг пригодятся.

Хотя бы чтоб повеситься.

Он лежал так, не сдерживая стонов, пока в руки не брызнули огненные стрелы. Опять закричал – боль была невыносимой, да и кто слышит? Зато руки потихоньку стали шевелиться, и вскоре он смог разогнуть их, завести вперёд – а там и восстановить подвижность полностью.

Тогда Фередир сел. И понял, что дрожит – не только от страха и переживаний… даже НЕ СТОЛЬКО. Просто – от холода. От того, который и замёрзнуть не даст, отмучившись – и будет терзать бесконечно.

А что если… что если он тут – НАВСЕГДА?! В смысле – до смерти от жажды?! Фередир нагнулся, зачерпнул воды. Солёная, пакость – не как в море, по–другому, но какая–то солёная, она обжигала рот и в горло не шла… Он плюнул. Если это и есть и пытка, и казнь сразу?!

– М–м–м–м… – вырвалось у него. Зажмурив глаза покрепче (хоть так увидеть свет!), Фередир стукнулся затылком в дверь.

В любом случае ему предстояла смерть. И смерть долгая и трудная, такой никому не пожелаешь, даже врагу. А главное – совершенно бессмысленная. Настолько бессмысленная, что даже смешно. Что выцарапывать на скользких камнях?

Бессмысленно. Бессмысленно. Бессмысленно. Никто никогда этого не прочитает. Вот разве что… Фередир вдруг улыбнулся. Разве что Гарав. Он всё–таки живой пока. Эйнор и Гарав…

…За ним пришли через час, не больше. И первый шаг из зала Фередир сделал с радостью – снаружи было теплей, чем в стылой чёрной воде.

А на втором он понял, что вот теперь его ведут туда…

…Внтури было всё. Всё, и более того. И четыре орка, сидевшие на скамейке у стены – под каким–то устройством… не думать, не думать, не думать…

– Вот твой выбор, – мотнул головой Соваль, как бы обводя многочисленные приспособления и инстурменты. – Всё просто. Это – или присяга Ангмару.

Фередир посмотрел на жаровню (от неё шло приятное после сырого мокрого подвала тепло) и усмехнулся.

– Какой же это выбор? – с искренним удивлением спросил он и пошевелил замёрзшими руками.

– Ты умрёшь в страшных мучениях, глупец, – сказал Соваль.

– А ты подохнешь безо всякой славы, трус, – ответил Фередир.

– Начинайте – приказал Соваль. Фередир быстро посмотрел влево–вправо – на двинувшихся к нему орков.

И стал смотреть перед собой.

* * *

Карн Дум был чёрно–серо–алым и мокрым.

За узким стрельчатым окном с открытыми наружу прочными ставнями шёл дождь.

Гарав сидел возле этого окна и смотрел на улицу. Сидел уже несколько часов. Он даже не осмотрел комнату, в которую его привели. Обычная она была, довольно большая, и, видно, в ней ещё кто–то жил – две кровати, сундук, какие–то вещи, на столе светильник и книги, в камине угли, рядом – дрова… Всё это мальчишка заметил мельком. Он свалил свои вещи у стены, прошёл к окну и сел с ногами в кресло.

И всё. А что ещё? В груди была дыра, и в неё дул ледяной ветер. Выл там, где недавно было сердце.

Что ж я наделал? Что я натворил? Как это получилось?

В какой–то момент ему захотелось – вскочить, броситься прочь, найти Ангмара, просить, умолять о смерти, о…

…о чём? Предательства и страха, который привёл к предательству, назад не возьмёт ни злой, ни добрый колдун. Значит, только о смерти. Но смерти не будет, Ангмар ясно об этом сказал.

Меч Гарава лежал среди прочих вещей. Брошенный лежал. Тот меч, для которого Гарав хотел придумать имя… Заколоться. Сейчас заколоться. Но… нет. Мальчишка понял, что сил на это просто не хватит. Во второй раз не хватит. Остатки решимости из него выдернули безо всякой пощады, и нечего больше было играть в героя…

Сердце вынули. Решимость вынули. Что вставят на их место?

А, пусть. Что угодно пусть… Только бы как–то отгородиться от этого ледяного ветра, который – отовсюду.

Он всё–таки слабо пошевелился, когда послышались в коридоре мужские голоса – кто–то остановился прямо за дверью, шёл взвинченный разговор на адунайке.

– Стадо, – с отвращением говорил один из мужчин. – Стадо, стадо, стадо… Княжеская конница пройдёт по ним, как камнедробилка по куску масла, только пахта брызнет… И ничего тут не сделать, из коровьего дерьма не слепишь меч. Орки останутся орками, хоть закуй их в мифрильную броню.

– Мои не лучше, – отвечал второй. – Лучники они неплохие. Но не более того. Не знаю, что мы будем делать, если появятся лучники–нимри… Смотри, у тебя открыто.

Скрипнула дверь. Гарав обернулся нехотя, потом встал. Вошли двое. Мужчины средних лет, высокие, темноволосые, в поддоспешной потёртой коже, с длинными мечами на поясах. Оба были очень похожи на повзрослевшего Эйнора. Комнату заполнил запах всё той же кожи, стали и конского пота. Гарав ощутил себя глупо и почти обрадовался – это было всё–таки человеческое чувство, живое, первое за весь день.

– А, ты новенький, – вдруг сказал – судя по голосу – тот, который жаловался на орков. – Мне сообщили… Гарав, – он внимательно осмотрел мальчишку и вдруг подмигнул: – Да, выжали тебя неплохо. Я Тарик сын Нарду. И ты, когда отойдешь, наверное, будешь моим

оруженосцем.

– Я пойду, – сказал его спутник, который на Гарава и глянул–то мельком. – До утра.

– До утра, – мужчины пожали друг другу предплечья, закрылась дверь. Гарав всё ещё продолжал стоять. – Твоё оружие и вещи? – Тарик кивнул на груду. – Разбери.

– Да, – кивнул мальчишка и стал разбираться, радуясь, что нашёлся кто–то, конкретно приказавший, что надо делать. Тарик, насвистывая, переодевался, потом спросил, одёргивая из–под золотых зарукавий пышные манжеты чёрной рубахи с серебряной вышивкой: – Есть хочешь? – Гарав пожал плечами. – Не дури, – морэдайн хлопнул мальчишку по плечу. – Конечно, встретиться с Ангмаром и говорить с ним – это ещё то испытание, тем более для Младшего. Но в жизни бывает всякое. Освоишься, привыкнешь и разберёшься, в чём был прав, а в чём ошибался. Пошли поедим… Потом подберу тебе одежду, чтобы не таскаться в коже каждый день. Пошли–пошли, я голодный, как пёс!

И Гарав пошёл. Молча и покорно…

…В большом зале, освещённом факелами, с огромным камином, в котором жарились несколько кабаньих туш, было полно народу. Больше всего – холмовиков в разноклетчатых одеяниях, они шумели, пили и ели за поставленными буквой Т могучими столами. Но ближе к камину за ещё одним столом – поизящней, с резными ножками – устроились несколько морэдайн вперемешку со своими мальчишками–оруженосцами – явно тоже холмовиками, однако посматривавшими на столы родичей свысока. На Гарава же ровесники глянули с интересом, но разговор заводить не стали, ну а взрослые морэдайн так просто внимания не обратили на мальчишку.

При виде еды желудок Гарава скрутило, и он, положив на стол кулаки, уставился между них, глотая снова и снова противный скользкий ком, у которого был вкус густой рвоты. Тарик, который сам положил себе мяса и каких–то тушёных овощей, тихо сказал:

– Выпей вина. Выпей, выпей.

В голосе морэдайн были искреннее сочувствие. И он сам налил в простую деревянную чашу вино – налил своему оруженосцу… нет, нет, нет!

А кто же он теперь?

Гарав отпил, по–прежнему глядя в стол. Вокруг шли какие–то разговоры, в них включился и Тарик. Но Гарав как будто разучился понимать адунайк. Слова казались ровным шумом.

– Тише! – рявкнул вдруг кто–то за столом холмовиков. И почти тут же в установившейся тишине низкий мужской – под однотонное бряцанье невидимой арфы – затянул мрачно, с подвывом:

– Наши ноги быстрее крыльев,

Наши зубы клинков острее!

Рождены мы в степи ковыльной -

Мы потомки Чёрного Зверя,

Дети Древнего Волка!

Когда взывает ночь – восстань!

Не защитит доспехов сталь

Собачью свору!

Мы вам отплатим кровь за кровь -

И пусть пугает вой волков

Псов Валинора!

Мы – дети Древнего Волка!

Грох, грох, грох, отвечали кубки по столу. Холмовики стучали ими синхронно и резко, покачиваясь на скамьях – но не пьяно, а в лад, как качется от ветра лес. Лица их были мрачны и ожесточённы, и Гараву показалось, что многие из них подтягивают песню – но не голосом, а тихим: «Уууууу…»…

– Мы сольёмся с лесною тенью -

Лишь сияют лунные очи…

Мы свободны по праву рожденья -

Дети вольных ветров и ночи,

Дети Древнего Волка!

Мы в битве яростней и злей

Сынов Заката, сыновей

Холодной стали!

Навеки, до конца времён

Владыка наш один – закон

Свободной Стаи!

Мы – дети Древнего Волка!

Слаженное подвывание стало явственным. Мужчины выли – выли, как волки, блестели глаза и грохали кубки, но голос поющего перекрывал всё это:

– Годы ноют, как старые шрамы…

Нам, покорности цепь порвавшим,

После битвы залижут раны

И в молчанье помянут павших

Дети Древнего Волка!

Пусть жизнь – серебряная нить

И нам когда–то уходить

Дорогой смертных -

Но мы ворвёмся в ваши сны,

Мы дети Ночи и Луны,

Степей и ветра!

Дети Древнего Волка!

Стихи Элхэ Ниэннах.

Шум, гомон, стук кубков…

– Разреши мне уйти, – шепнул Гарав Тарику. Морэдайн оглянулся через плечо – он с кем–то разговаривал:

– Конечно. Найдёшь дорогу?

– Да, найду.

– Не броди по коридорам, тут… – Тарик поморщился. – В общем, не броди. Иди, ложись. Утром я подниму.

Ни на кого не глядя, Гарав молча выбрался из–за стола. Его шатало, словно он выпил не два глотка, а полбочонка – и не вина, а эльфийского коньяка*. Тарик и его собеседник смотрели вслед.

*Мне понравилась легенда, рассказанная Ольгой Брилёвой – про то, как во время перехода по Хэлькараксе эльфы «изобрели» коняьк (сгустившееся и вымороженное вино). У Брилёвой он назван «зимним элем».

– Как бы он не прирезал тебя ночью, – сказал Тарику второй морэдайн. – Я слышал, он северянин, оруженосец Эйнора – того, любимчика Нарака. Ну, который сейчас… – морэдайн не договорил, только глаза поднял.

– Жалко мальчишку, – ответил Тарик просто. – И не прирежет он меня. Он сейчас даже сам–то зарезаться не может, глаза – и те пустые, как у больного щенка… Ну ладно. Я попробую что–то исправить, раз уж Ангмар его пощадил. Не жить же мальчишке вот таким, наизнанку вывернутым, так и перчатка долго не пролежит, тянет исправить. А человек… Не первый же случай.

– Проводи, – махнул рукой морэдайн своему оруженосцу на тащащегося через зал Гарава. Мальчишка без споров поднялся, нагнал ровесника и без навязчивости или насмешки пошёл рядом. А собеседник снова повернулся к Тарику: – А мы ещё погуляем, верно?

– Да, – кивнул Тарик. Меня не очень–то тянет в коридоры.

– Почему ты не поменяешь комнаты? – поморщился собеседник.

Тарик не ответил.

Глава 23 -

в которой Гарав знакомится с Ломион Мелиссэ и обдумывает сделку.

Гарав проснулся от того, что был в комнате не один.

И тот, кто находился рядом, был не морэдайн Тарик.

Гарав сел.

Он дрожал и был мокрый, как мышь.

Он не помнил сна. Да и не хотел помнить. Так он думал в первые секунды после пробуждения… а потом понял, что в комнате КТО–ТО ЕСТЬ.

– Кто тут? – позвал он.

Тишина.

– Кто? – голос изменил и сорвался.

ПОЧЕМУ ВНУТРИ ТАК ТЕМНО? Горела же лампа над входом!!! Он точно помнит – горела, когда ложился!!!

– Кто здесь?! – вскрикнул Гарав, наощупь хватая меч (как защиту, движение уже стало привычным, надо же…). – Кто?!

На миг он отчаянно захотел проснуться. Но это был не сон. И никого в комнате не было… никого ТАКОГО, кому мог бы повредить меч.

– Нет, – Гарав уронил оружие, и оно тонко, беспомощно звякнуло – в хозяине не было ничего, кроме страха. Мальчишка отшатнулся на кровать и пополз, отталкиваясь ногами, к подушке, в угол. – Нет, не надо… не трогай меня… пожалуйста… – он тихо завыл, вжимаясь в каменную стену. – Кто нибу–у–удь… Уйди, уйди, не надо!!!

Тьма усмехнулась. Надвинулась. Навалилась. И…

…и ушла.

Прорезалось ночным прямоугольником окно. Послышались отдалённые звуки в зале внизу. Снаружи шёл дождь. Обычный дождь над Карн Думом, крепостью и столицей Ангмара.

Но что это было?

Странно. Гарав никогда не боялся темноты и умеренно боялся разных существ, которые – по рассказам у костра – в ней прячутся. Даже не верил в них, просто жутковато было представлять себе… Но НИ РАЗУ в жизни эта жуть не подчиняла его.

Он медленно поднял голову. И вдруг вспомнил совсем не «страшилку», а книжку, прочитанную когда–то. Автор писал, что, если в каком–то одном месте погибает много людей – или погибают люди в течение долгого времени – место пропитывается болью и страхом и начинает ЖИТЬ само. И даже ПОРОЖДАТЬ…

Сколько людей умерло в этом жутком месте?! Какие тени по ночам выползают из щелей?!

Снова пришёл озноб. Но Гарав больше не был беспомощной жертвой. Он быстро спустил ноги на пол и нашарил меч. Зажмурился. Ну же. Ну же, помоги мне. Я знаю, что я трус и что я не достоин… но помоги!

Он не знал, кого просил.

Но песня пришла…

…И полёт журавлика будет прям, как тысячу лет назад…

Мирозданью плевать, кто в небесный сад, кто на нары…

Всё равно – полёт журавлика прям, как и тысячу лет назад!

Так улетай, журавушка, улетай – саё нара…

… – Я иду, – процедил Гарав, на миг становясь прежним.

Но мига было мало.

Поиграть хочешь, усмехнулась, снова оживая, тёмная тишь. Поиграй. Побегай. Посуетись и помаши мечом. Ты всё равно будешь лежать мёртвый, как и все. А ЗНАЕШЬ, КТО ТЕБЯ УБЬЁТ? ХОЧЕШЬ – СКАЖУ?

– Я иду, – повторил Гарав. Повесил на место ножны с ножом. Сцепил зубы и пошёл наружу.

В коридоре стало полегче, душу отпустило. Гарав посмотрел влево и увидел в свете факела кровь. Кровь на каменном полу. Алую маслянистую лужу. Он уже хорошо знал, как выглядит кровь. И не мог ошибиться.

Потом – прямо на глазах – она исчезла…

…ИЛИ КАМНИ ВПИТАЛИ ЕЁ?

Или… не впитали, а… А ВЫПИЛИ?

Теряя решимость, Гарав шарахнулся обратно в комнату и закрыл дверь. Зубы стучали. Где же Тарик?! Ну где хоть кто–то?!

– Кто здесь? – уже с безнадёжным ужасом спросил он. Ясно было, что сил пробежать по коридору – к людям – не хватит.

И произошло самое страшное.

Он услышал ответ.

– Я, – словно колокольчик прозвенел – и из темноты в зеленоватом свечении выступила женщина.

Она была красива, эта… нет, не эльфийка. Похожа на эльфийку… и на человека тоже. Гарав не мог различить, во что она одета – какой–то белёсый лёгкий туман, изменчивый и летящий. Но лицо – лицо не запомнить было невозможно.

Красива? Нет. Прекрасна.

И в то же время в её красоте было что–то жуткое. Как большой жирный червяк, видный на просвет солнца в крупном, налитом соком яблоке.

– Ты кто? – спросил Гарав, пятясь. Наткнулся на кровать и сел. Даже шлёпнулся скорей, вцепившись руками в матрац так, словно кровать грозила вылететь из–под него. – Кто? – повторил он с отчаяньем, не в силах оторвать глаз от – совсем рядом! – прекрасного лица.

– Ломион Мелиссэ, – был ответ.

Колокольчики смеха прозвенели в темноте. Отовсюду.

Без сил Гарав упал на кровать и зажмурился.

* * *

Тарик не выспался и был хмур. Почти не ел, брезгливо крошил хлеб и пил, морщась, вино – словно глотал расплавленный свинец. Ясно было, что у морэдайн тяжёлое похмелье. Гарав честно попытался ему прислуживать (в конце концов, он не видел от Тарика ничего плохого), но рыцарь поморщился:

– Сядь, не бегай вокруг – и поешь.

С утра в зале почти никого не было, только на соломе у стены спали, громко и разноголосо храпя, несколько вдребезги пьяных холмовиков. Их стол был обрыган и залит вином, там лениво возились с тряпками какие–то хмурые личности – не то рабы, не то слуги. За дверью слышались голоса, стучали шаги – людские и конские, где–то вдали иногда трубил хриплый рог. Что–то ритмично грохало. И вообще – всё как–то не очень походило на мрачную обитель зла, если честно.

Гарав присел, стал есть. Кашу с мясом. Наверное, вкусную. Желудок сперва опять сжимался, но потом стал принимать еду… правда вкусно. И нечестно. Потому что…

– Они живы? – спросил Гарав тихо.

Морэдайн посмотрел на оруженосца.

– Было очень больно? – ответил он вопросом.

Гарав кивнул и опустил глаза.

– Живы. Пока живы. Больше я ничего не знаю, да и знал бы – не сказал. Они пленники Ангмара, а вот тебе повезло. Даже не представляешь – как. Забудь про них. Ешь, доедай скорей и пошли. Дел полно… как голова болит! – это вырвалось у него явно в сердцах.

– Если бы это были твои друзья – ты бы забыл, рыцарь? – горько спросил Гарав.

Тарик ударил его перчаткой по шее. Несильно, Эйнор иногда бил сильнее.

– У меня нет друзей на той стороне, – сказал Тарик. – Ты потом поймёшь, от чего спасся. Пошли.

Гарав вспомнил гаура–Тарланка. Нет, он немного себе представлял – от чего. Но всё–таки… И ещё вспомнился странный сон ночью. Странный и жуткий. Спасся? Если такие сны будут приходить каждую ночь – о спасении речи не будет. Мальчишке хотелось спать, ночь вымотала его, как будто он не спал ни секунды…

…Увидев на конюшне Фиона, Азара и Хсана, Гарав обрадовался им, как будто тут были их хозяева. Кони мальчишку тоже узнали, закивали смешно и словно бы даже разумно. Гарав обнял голову Хсана, потом погладил других. Снова обнял Хсана, поцеловал.

– Твой? – Тарик смотрел с незлой усмешкой. Гарав кивнул. – Ну и будет твой… А этот – рыцаря Эйнора? – Тарик показал на Фиона, и тот вдруг с визгом встал на дыбы, забил копытами. Тарик отшагнул, но без испуга, а Гарав успокоил Фиона и оглянулся:

– Кто его возьмёт? – спросил он.

– Не я, – покачал головой Тарик. – Я не особо люблю объезжать чужих коней. Мой вон, – он кивнул на серого огромного жеребца, с интересом смотревшего на происходящее. – Познакомься, тебе с ним много времени проводить…

…Дождя не было, и это хорошо. Потому что до полудня Гарав рысил следом за Тариком по полям вокруг крепости, где тренировались орки. Много. Хорошо вооруженных и снаряжённых, под командой людей – но не морэдайн, а холмовиков. Правда, оружие и снаряжение орков были сделаны грубовато, но им большего явно не требовалось. На дальних склонах гор дымили кузницы – много, целые ряды, сновали туда–сюда телеги. Но на это Гарав обратил внимание лишь мельком. При виде орков он закостенел в седле. И старался смотреть поверх голов и дышать ртом, пока Тарик что–то проверял, отдавал приказы, орал и то и дело бил ножнами. Когда они возвращались обратно в Карн Дум и проезжали в чёрные ворота мимо стражников–холмовиков, мальчишка сказал тихо:

– Противно на них смотреть.

– А, – Тарик покачал головой. – Тупое мясо. Но чтобы завалить юг – их хватит.

Гарав закусил губу. И вспомнил не Мэлет – о ней он почти не думал, это казалось кощунством тут – а Тазар и Форност. И фонтаны. И тех двух мальчишек. И девочку с котёнком.

Орки придут туда. Эти орки.

Мысль причиняла боль – но не давала сил сопротивляться. Страх был сильнее. И всё–таки Гарав спросил:

– Скажи… как же ты можешь вести их на людей? Там же твоя родня. Пусть не друзья, но родня по крови. Ты похож на Эйнора. Ты знаешь?

Он почти ожидал удара. Но Тарик, помолчав, ответил:

– Среди родни и бывают самые страшные враги. Очень давно между нами лёг меч беды. Если меч кладут между мужчиной и женщиной – это ограда женской чести. А если между мужчинами – то жди, кто первый схватится за рукоятку. Тебе не нужны эти счёты. Ты всего лишь Младший. От этого всё в твоей жизни легче и проще.

Вот этих слов Эйнор не сказал бы никогда.

Гарав промолчал.

Он смотрел вокруг – на сырой мрачный город, словно выросший из камня. На людей на улицах. И узнавал Форност. Переделанный злым волшебником, но – Форност, нуменорский город.

Построенный Ангмаром Карн Дум был извращённым воспоминанием о его молодости и о Нуменоре.

Ангмар никуда не мог уйти от себя. И, наверное, за этот ненавидел нуменорцев ещё сильней.

* * *

После обеда Тарик куда–то ушёл, сказав, что Гарав может отдохнуть три часа, «потом опять поедем». Мальчишка кивнул, поблагодарил. Поднялся в комнату.

Ставни были закрыты, горела лампа. Если её потушить – станет темно. Но Гарав устал – слишком устал, чтобы думать про темноту и свет. И про странный сон. Усну и при лампе, подумал он, снял перевязи, сапоги, расстегнул куртку и повалился на кровать, думая об одном: поспать.

Прозвонили колокольчики. Где–то открылась дверь, послышались легкие, но отчётливые шаги – шаги по каменному полу в невидимой огромной зале, рождавшие эхо… Приподнявшись на локтях, мальчишка со страхом следил за тем, как трепещет пламя лампы. Потом оно дрогнуло особенно сильно – но тут же вытянулось вверх и застыло, как лезвие кинжала.

От облегчения Гарав громко задышал ртом. Вытянулся на ложе. Холод отступил – стало было жарко, хотя мальчишка понимал, что это ненадолго.

А потом лампа потухла.

Не так, как будто на него дунули. А так, как будто пламя погасила огромная, нечувствительная к ожогам рука.

Здравствуй, Гарав, сказала темнота, усаживаясь рядом. С другой стороны трясся, ныл и жмурился Страх – немой свидетель, надеющийся на одно: что ЕГО не заметят.

Вчера ночью… в том сне, который, как оказалось, был не сон… страшная красавица, сидя рядом с сжавшимся в комок мальчиком, просто и даже весело рассказала, чего она ждёт от людей.

Гарав всё утро надеялся, что это сон…

…Я буду думать про ребят, подумал Гарав. Что–то холодное коснулось плеча… рёбер… шеи – там, где была рядом кровь артерии. Нет. Я их предал. Тогда – я буду думать про Мэлет. Сейчас можно. Сейчас нужно.

– Уйди, гадина, – процедил он. – Сейчас всё ещё день. И вообще это был сон.

Тьма ласкала его – нежно и любяще.

Сон? Нет, мальчик… И тут нет дня. Тут всегда ночь, возразила она. Да по большому счёту тут ВЕЗДЕ и ВСЕГДА ночь, мальчик. Ночь, в которой Я хозяйка… Я, Ломион Мелиссэ, которая древнее не только этого замка – этих гор… Я могу всё. Я видела когда–то мир, в котором не было Арды. Хочешь, я приму облик, который тебе будет приятен? Облик твоей девочки? Эльфийки? Я не такая злая, как иногда думают люди. Зло, добро – какая глупость… Я просто живу, как хочу.

Снова губы… Гарав ответил на поцелуй. Тьма коснулась его волос.

Ты только согласись, предложила она. Тебя найдут тут мёртвым и позавидуют тому, что увидят на твоём лице. Я получу своё, а ты… ты уйдёшь от мучений и от сомнений, и от душевных, и от физических… Ведь ты знаешь, что тоски не избыть. Так чего ждать? Согласись.

Лёгкая прохладная ладонь погладила щёки мальчика. Прикосновение было отвратительным и приятным.

– Зачем тебе моё согласие? – спросил Гарав. – Разве ты спрашиваешь согласия?

Иногда, прошептала темнота. Иногда приходится.

– Приходится? – Гарав снова ответил на поцелуй – долгий и глубокий, как ночь в подземелье, которая никогда не кончается. – Почему приходится?

Ты очень хитрый, мальчик, засмеялась темнота, отстраняясь. Ты не говоришь «да», ты не отвергаешь моих ласк и спрашиваешь, спрашиваешь… Ну что ж. Я уйду. И приду, когда ЗА ТЕБЯ НЕКОМУ БУДЕТ ПРОСИТЬ. И тогда я буду пить тебя понемножку, неспешно… и ты будешь очень хотеть, чтобы тебя отвели на пытку – К ЛЮДЯМ. Оставайся и жди.

Она провела по груди Гарава, ниже… слегка нажала на пресс…

– Пошла прочь, б…дь, – сказал Гарав по–русски.

Холодный смех ушёл куда–то в сторону. И внезапно Гарав, привстав, окликнул её:

– Ломион! Ломион Мелиссэ!

Лицо в паутинном обрамлении тумана вернулось.

Да, мальчик.

– А что ты можешь дать мне взамен? – спросил Гарав и сел, скрестив ноги. Страх внезапно отхлынул. – Только смерть?

Почему, удивилось существо. Если мы договоримся, ты можешь получить и жизнь (но разве ты не кричал, что не хочешь жить?) и многое другое.

– Что? – в упор спросил Гарав.

Да почти всё, отозвалась Ломион Мелиссэ. И отдалилась, пошла к стене. Лишь сказала через плечо: ведь когда–то меня звали Мэлет. Майа Мэлет. Надумаешь – позови, и я приду.

Мальчишка опрокинулся на постель, зажимая уши и зажмурив глаза. Но лицо – слова о сделке – и внезапно возникшая страшная песня не смутились этим. Гарав продолжал видеть и слышать.

– Цепочкой неги

Иду к тебе, моя душа…

Немного снега -

А может, тем и хороша?

Прохладным ядом

Ты зашипишь, коснувшись острия…

Прошу: «Не надо!»

Слова излишни, где лишь любовь нужна…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё – твоё…

И разговор безмолвных рук, хрустальный звон -

И робкий стук…

Привычной сказкой

Рассвет встречаю и закат.

Умелой лаской

Ты будешь снова мною взят…

И вечный голод…

Моя душа твоей души

Откроет полог

Желанной нежностью в тиши…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё – твоё…

И разговор безмолвных рук, хрустальный звон -

И робкий стук…

Ты жаден – словно

Как в первый час, как в первый раз…

Но я условно

Не открываю твоих глаз…

Огнём нечистым

Мы вены вновь переплетём -

Твой взгляд лучистый

Утонет в мареве моём…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё – твоё…

И разговор безмолвных рук, хрустальный звон -

И робкий стук…

Ты – моя нежность,

Распятый, как сердце,

На огненном сполохе крови моей!

Ты согреваешься бархатным зверем,

В лапах сжимая обрывки теней!

Ты для меня – исключенье из правил…

Я – твой последний несломленный гений…

Ты захотел – и я не бо оставил,

Я захотел – ты любви моей пленный…

Глава 24 -

в которой Ломион Мелиссэ выполняет своё обещание.

Ангмар встретил Тарика и его оруженосца в воротах Карн Дума на третьи сутки пребывания Гарава в крепости.

Это было даже смешно. Чёрный Король стоял, привалившись спиной к опорному столбу ворот, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги. Обычный морэдайн… вот только его обходили по широкой дуге все, кто двигался через ворота. Гарав покосился на Тарика. Рыцарь чуть заметно прикусил уголок губы. И всё… до того самого момента, когда Ангмар вскинул голову, шагнул – и оказался перед захрапевшими конями.

– Привет, Тарик сын Нарду, – сказал король. Тарик поспешно соскочил на мостовую; то же сделал и Гарав, придерживая пятящегося Хсана. – Ты не будешь против, если я заберу у тебя на сегодня твоего оруженосца? Как его зовут – Гарав? Мне нужен расторопный помощник.