Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

…Эльф поднял человека на руки – вместе со всем доспехом и оружием – как добрый хозяин поднимает усталого щенка. И твёрдым ровным шагом пошёл по тропинке, напевая тихо:

– Белая лань безрогая, слышишь ли ты мой зов?

Я превратился в гончую с рваной шерстью на тощих боках;

Я был на Тропе Камней и в Чаще Длинных Шипов,

Потому что кто–то вложил боль и ярость, желанье и страх

В ноги мои, чтоб я гнал тебя ночью и днём.

Странник с ореховым посохом взглянул мне в глаза,

Взмахнул рукой – и скрылся за тёмным стволом;

И стал мой голос – хриплым лаем гончего пса.

И время исчезло, как прежний мой образ исчез;

Пускай Кабан Без Щетины с Заката придёт скорей,

И выкорчует солнце и месяц и звёзды с небес,

И уляжется спать, ворча, во мгле без теней. ¹

Ire queluva Anarinya

Quelienen u–navan minya.

Imbe menque yeni, enyare,

Carinava noire vinya,

мre queluva Anarinya.

мre tuluvan Mandos minna,

Nava lomea lume sina

E ta lumba farnesse, yallo,

Ente fairi meruvar linna

мre tuluvan Mandos minna

Ire Namo faukava 'n anto

Yasse vanuvan, vinyacanta,

Nu talunya caitavar – nande,

Linyar vanime, tauri lande,

Helma vayuva lauca vilya…

Tare enkenuvanyel, milya.

Tare nanuvan Valinore,

Ar enkapuvan minna more;

Omentava ni nwalca hwinya–

Ar enqueluva Anarinya,

мre queluva Anarinya… ²

Шаг его был лёгок и твёрд. И далеко по лесу разносилась уже новая песня…

– В неоглядную даль гонит яростный ветер бессчётные серые волны…

Боль, отчаянье, смерти – безбрежное море навеки в себе погребло…

И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде!

И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом…

И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде…

И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом!

Корабли! Парусов ваших гордый размах до сих пор вас не видевшим снится…

Стая огненных птиц – неотмщённым деянием Зла вы летите во мгле…

И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица -

Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло и Добро на земле!

И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица -

Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло и Добро на земле…

В день конца своего всё прощу и забуду пустеющим сердцем холодным…

Только гибели вашей – ни забыть, ни простить не дано…

Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,

Горький пепел смешав с погребальным мучительно–терпким вином…

Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,

Горький пепел смешав с погребальным мучительно–терпким вином! ³

¹ Песенный текст группы «Громовник».

² Когда погаснет мое Солнце,

Оно не будет первым гаснущим предметом:

В течение тысячи веков, однажды,

Будет поставлена новая могила,

Когда погаснет мое Солнце.

Когда я войду внутрь Мандоса,

Это будет мрачным часом

Даже в этой мрачной обители, откуда

Сами духи мертвых и те захотят уйти,

Когда я войду внутрь Мандоса.

Когда Намо разинет свою пасть,

В которую я пройду в новом теле,

Под моими ногами лягут – долина,

Прекрасные озера, широкие леса;

Теплый воздух обнимет мою кожу…

Вот тогда я и увижу тебя вновь, милая.

Вот тогда я повернусь спиной к Валинору

И вновь прыгну в глубину тьмы:

Встретит меня жестокий вихрь —

И снова погаснет мое Солнце,

Когда погаснет мое Солнце…

(Vinyar Tengwar N26, ноябрь 1992)

³ Стихи барда Потаня.

* * *

Солнце било в глаза.

Прищурившись, Гарав потянулся и улыбнулся солнцу. Звякнула кольчуга – он удобно сидел на плавно изогнутом корне дерева, как на диване с хорошей спинкой – на самой опушке леса. Рядом лежали щит, шлем и арбалет.

А в сотне шагов по траве луга вели коней Эйнор и Фередир.

Глава 28 -

в которой никто никого не прощает, потому что это не нужно.

Гарав встал и смотрел, как они подходят. Эйнор поотстал, а Фередир почти бежал, ведя в поводу и своего Азара, и Хсана Гарава.

– Ты где был? – заорал Фередир, швыряя конский повод Гараву. – Ты как сюда–то попал?! Мы весь день и полночи через лес скакали, а он сидит и спит, как будто так надо!!!

Гарав поймал повод Хсана и улыбнулся, ощутив на щеке конские губы. Потёрся

виском о храп. И подумал, что это справедливо.

Всё справедливо. Бежать от себя – бездарное занятие. Как ни оправдывай его и какие причины не выдумывай. Труса нагоняет собственный страх, предателя – те, кого он предал. Так – даже в мире Пашки, что уж здесь…

– Так где ты был?

Эйнор соскочил с Фиона, передал повод всё ещё изливающему свою радость Фередиру. Гарав оттолкнул конскую морду и встал прямее.

– Я… – мальчишка перевёл дыхание. – Я вас предал…

– Да? – без интереса спросил Эйнор. – Когда?

– Когда… Ангмар пришёл… я хотел разбить себе голову о камни… но он не дал… и он стал меня мучить… просто пальцами так делал, что я рассказал, куда мы ехали… а потом он начал просто говорить… ну… такие вещи, что всё было правильно…

– Подожди, – сказал Эйнор встревожено. Заглянул в глаза Гараву. – Как хотел разбить себе голову?!

– Ну… как–как… – Гарав съёжился и выталкивал слова по одному. – Я сразу понял, что сейчас меня будут пытать… и что я не смогу молчать… я же не Фередир… и… и… и надо же было что–то делать…

– И ты?.. – выдохнул Эйнор.

Пряча глаза, Гарав рассказал, что хотел сделать. И как потом пришёл Ангмар. И что он сделал тогда. И как потом была Ломион Мелиссэ. И как он выкупил своих друзей. И за что. И вздрогнул, поднял лицо – твёрдые сильные пальцы Эйнора взяли его за предплечья. Мягко… твёрдые – а мягко! Глаза Эйнора были полны участием и… уважением!!! А Фередир – тот и вовсе смотрел неотрывно и восхищённо…

Но этого же не могло быть!!! Глупость какая…

– Veria rokuennya…* – тихо сказал Эйнор, чуть встряхнув мальчишку за локти. – Если это называется предательством и трусостью – то что тогда верность и отвага? Скажи – что, Волчонок?

*Храбрый мой рыцарь…

– Но я же всё равно нарушил клятву… – прошептал Гарав, не веря своим ушам, не веря, что всё могло так обернуться.

Эйнор убрал руки. Его глаза построжали. Фередир заморгал.

– Да, – сухо сказал Эйнор. – Клятву ты нарушил. И меч, на котором ты клялся, тебя и покарает. Дай мне клинок и опустись на колени.

Всё, почти удовлетворённо подумал Гарав, вытягивая оружие из ножен и передавая Эйнору. Мир вокруг стал похож на разогретый клей, звуки – на тягучее тесто.

– Эй… – встревожено начад Фередир, но Эйнор заставил егоо замолчать одним жестом. Оруженосец переводил взгляд с рыцаря на младшего оруженосца и обратно.

Шурша кольчугой, Гарав встал на колени. Всё было справедливо и – хорошо, что так – почти не страшно, только немного как–то туповато. И хотелось зевать. Ужасно, до смешного прямо.

– Волосы же будут мешать… – сказал он.

– Нет, – ответил откуда–то сверху Эйнор.

Ну правильно, с его–то ударом и клинком… Наверное, ничего особо и не почувствуется…

«А ЗНАЕШЬ, КТО ТЕБЯ УБЬЁТ? ХОЧЕШЬ – СКАЖУ?» – засмеялась Ломион Мелиссэ. Знала, вяло подумал Гарав. Ох, поскорей бы, пока не стало страшно. Он попытался вслушаться в слова приговора, но они тоже вязли, как пчёлы в чёрном меду… в гречишном… Жалко, что утро, да ещё такое солнечное–солнечное, тёплое…

– …покарает его собственный меч, – услышал Гарав финальные слова. И покрепче взялся за коленки, вцепился в них пальцами.

Раздался свист. Вскрикнул Фередир, явно бросаясь вперёд:

– Нет!

Сталь коснулась шеи мальчишки.

Плашмя.

– …но вот, вижу – меч не хочет тебя рубить, – довершил Эйнор.

Стало тихо.

Потом засмеялся Фередир. Он узнал эту формулу – формулу прощенья для тех случаев, когда принявший клятву решал, что давший её «изменил без измены». Фередир смеялся, потом бросился поднимать Гарава.

– Всё в порядке, хорошо всё! Ну вставай, вставай! Ты молодец, Волчонок!

Гарава не держали ноги. Он озирался с диким видом, потом икнул и уставился на свой меч, который ему протягивал – рукоятью вперёд – Эйнор.

– Я тебе это припомню, Зигфрид хренов, – сказал наконец Гарав, беря меч.

– Не стоит ругаться, это слово мы уже выучили, – ответил Эйнор.

* * *

Горел костёр и пахло свежим жареным кроликом. Мальчишки разлеглись у огня на животах, глотали слюну, мерили (да нет – делили) кролика взглядами и болтали в воздухе пятками. Эйнор сидел на седле, прислонившись затылком к дереву.

– До чего хорошо быть живым, – вдруг сказал он.

Фередир и Гарав – как полувзрослые щенки, которым свистнул хозяин – повернулись в сторону Эйнора.

– Я сказал то, что сказал, – сердито и смущённо ответил тот. – Что вы уставились на меня, как на…

Он не нашёл сравнения достаточно быстро, и оруженосцы воспользовались этим.

– Как на Статуи Королей? – уточнил Фередир.

– Как на мумию Тутанхамона? – невинно добавил Гарав.

– Мне лень вставать, – объявил Эйнор. И рассмеялся. – Я потом вас накажу, согласны?

– Ага, – кивнул Фередир и молниеносным движением зажал шею Гарава в нешуточный захват. – Я его придушу, ты меня простишь – и мне достанется больше кролика! А–у!

Гарав боднул его в подбородок, выкрутился из захвата и навалился сверху…

…Кончилось тем, что борющиеся мальчишки закатились под кусты, где в тени было ещё полно росы. Двойной возмущенный вой – и они появились наружу. У Фередира была разбита губа, у Гарава – нос, оба выглядели встрёпанными, но в следующий миг на лицах проступило одинаково возмущённое выражение.

Эйнор невозмутимо ел кролика…

…Часовым посреди дневного внепланового отдыха был Эйнор. Он ничего не приказывал, просто что–то невнятно буркнул и ушёл в лес. Мальчишки переглянулись и поняли – можно отдыхать.

Они улеглись по обе стороны от потухшего костра – лицами друг к другу, закутавшись в плащи. Какое–то время смотрели друг на друга, потом Фередир широко улыбнулся и протянул над остывающим пеплом руку. Гарав выпростал из–под плаща свою и пожал пальцы друга. Мальчишки подержали сцепленные руки над кострищем и, смутившись, расцепились.

– Я бы так не смог, как ты, – сказал Фередир.

– А не смог, как ты. Без всяких «бы», – признался Гарав. Вздохнул и добавил: – Было очень страшно… и больно тоже было. Но я теперь знаю – когда стыдно – в тысячу раз хуже.

– Смешно, – вдруг задумчиво сказал Фередир. – Если бы ты… ну… держался крепче – мы бы все погибли.

А ведь правда, подумал Гарав. Но тут же оборвал себя: не оправдывайся, отмазываешься себя…

– Зато ты теперь знаешь, что можешь умереть, но не предать, – сказал он вслух. Фередир

кивнул:

– Да… Хотя я не помню, как выдержал. Кричал – помню. И что было очень больно. И всё. А потом дверь открывается – и там ты… Но вообще знаешь, – неожиданно продолжил Фередир, – я не слышал, чтобы вот так кто–то мог упырю противостоять. Как ты. Ты случайно не эльф? Хоть немножко?

– Нет, конечно, – почти возмутился Гарав. – Я сам не знаю, как получилось.

– Или вы оба спите – или спать ложусь я, а вы дежурите, – послышался голос Эйнора.

Мальчишки умолкли почти с настоящим испугом. И одновременно закрыли глаза…

И – так же одновременно – и мгновенно – уснули…

…На этот раз Гарав хорошо запомнил сон. Но только сам сон был странным, непонятным – хотя, пожалуй, красивым.

Гарав не помнил, где он стоял – то ли на берегу моря, то ли на какой–то скале над морем… Нет, вряд ли на скале – потому что острые носы и белые борта надвигались на него спереди и сверху. Их было много – этих кораблей, огромных и стройных. Кипенно–белые – какими они, наверное, не бывают в жизни – плыли громадины парусов. Беззвучно и красиво, закрывая небо. И почему–то это было не только здорово, но и очень тревожно. Гарав не понимал, почему – но была в этом странном медлительном параде какая–то горькая обречённость. Как будто последним парадом шло войско, перед тем, как положить знамёна – войско не побеждённое, но обречённое на сдачу трусливым приказом…

– А вы знаете, сколько у нас было баркентин?* – спросил ниоткуда глуховатый мужской голос. И паруса начала пожирать юркая беспросветная тьма, похожая на беззвучное чёрное пламя…

*Здесь прямая цитата и отсылка к книге В.П.Крапивина «Трое с Площади Карронад» (по этой книге снят недавно небезнадёжный фильм), где содержится весьма нелицеприятная критика действий властей, которые в 70–е – 80–е годы ХХ века превратили в бары и кафе немало парусных кораблей. Автор «Гарава» не горит к парусам и морю ни малейшей любовью, но абсолютно солидарен с мэтром детской литературы в его гневном обличении по двум причинам: 1. я просто терпеть не могу дорогие претенциозные рыгаловки; 2. корабль – это не площадка для пьяных бездельников, а воплощение многовековой мечты сотен тысяч мальчишек (не моей, но что с того?) И превращать эту мечту в бар – преступно.

«Белокрылые лебеди Альквалонде…» – бессвязно подумал Гарав. И тут же подумал: нет. Кораблям Альквалондэ – он во сне чудесным образом знал эту печальную кровавую историю! – повезло больше, чем парусникам России. Прекрасные флотилии тэлэри, о которых плакал Мэглор, сгорели в пламени войны. Пусть нелепой, гражданской. И всё же – это было достойней, чем гнить у причала и ощущать, как на доски палубы льются вино, блевотина и котлетный жир.

Моргот, говорят, ненавидел море. Смешно; уж не Моргот ли уничтожил, стёр в своё время – там, в мире Пашки! – названия мечты: «Вега», «Сириус», «Шокальский», «Орион»… что там ещё? Космическая станция «Мир»*, прекрасный звёздный остров, о нелепом, злодейски–поспешном уничтожении которого в своё время с таким отчаяньем и гневом говорил Олег Николаевич? Наверное, это была его мечта, что–то значившая для него, как для других – облака многоярусных парусов…

*«МИР», орбитальная станция для полета по околоземной орбите. Была создана в СССР на базе конструкции станции «Салют», выведена на орбиту 20 февраля 1986. Оснащена новой системой стыковки с 6 стыковочными узлами. По сравнению с «Салютом» на станции увеличена мощность системы энергопитания, созданы более комфортные условия для работы и отдыха космонавтов. Предназначена для построения многоцелевого постоянно действующего пилотируемого комплекса со специальными орбитальными модулями научного и народнохозяйственного назначения. Максимальная масса около 40 т, максимальная длина около 40 м. Летом 2001 года совершенно работоспособная станция была утоплена в океане. Взамен на орбиту была выведена «международная» (американская) «Альфа», прославившаяся постоянными поломками и тем, что русские космонавты на ней выполняют роль извозчиков и обслуги. Так была фактически уничтожена космическая программа России… и всего человечества, погиб порыв движения в космос.

…Мальчишка начал просыпаться, и так чётко горевшие в его сне названия гигантов–красавцев уплывали из памяти… оставалась только обида.

Когда мечты не останется совсем – Зло победит. Оно стремится не погасить солнце, не заковать всех людей в кандалы, не выстроить по росту – нет! Всё не так эпично. Важней всего для Зла, чтобы никто не мечтал о чём–то большем, чем сытость и покой. Зло вовсе не собирается убивать всех. Оно даже щедро одарит тех, кто склонится перед ним. Воистину щедро. Ломящимися магазинными полками в мире Пашки. Тут… что ж, тут тоже найдётся что–то равноценное сорока сортам колбасы…

…Гарав проснулся.

Фередир сидел возле костра в какой–то невообразимой позе, раздувал огонь. По луговинке бродили кони. Тихо было, тепло, солнечно и красиво. Гарав даже засмеялся негромко. Фередир оглянулся – он был основательно перепачкан золой:

– Проснулся? А к Эйнору какие–то холмовики приехали, – в голосе оруженосца прозвучало неодобрительное удивление. – И как нашли? А он их ждал, похоже…

– Холмовики? – Гарав сел. – Что за холмовики?..

… – Мы не хотим ни Руэту, ни Чёрного Короля, – за девятерых танов говорил один, невысокий, но чудовищно плечистый, с полуседыми волосами, заплетёнными в косы. Они – восемь в ряд, один впереди – стояли перед Эйнором, положив руки на рукояти длинных мечей. – Но мы знаем, что тарканы себе на уме. Нас на этой земле много. Тарканов – мало. У нас много детей. У тарканов мало, – адунайк в устах холмовика слегка коверкался, и, как видно, он и сам это понимал, потому и говорил отрывисто. – Мы хотим жить на этой земле по своим законам. Мы не отнимали её у тарканов. Мы взяли её у swattawayt*, потому что они слабы и трусливы. Пусть они берут её у нас обратно, если смогут!

*«Чёрный народ» (талиска) – название, данное северянами пригорянам.

– И вы хотите своего короля? – спросил Эйнор. Седой богатырь презрительно повёл плечом под багрово–белым клетчатым плащом:

– Хватит с нас и Руэты. Он тоже кричал, что будет королём для всех. А стал королём для Анг… для нашего северного соседа. Не нужны нам короли, мы перегрызёмся друг с другом за трон, как стая псов за мозговую кость – а достанется она кому–то ещё. Нет, таркан. Пусть король будет ваш. Король для swattawayt, король для твоих братьев–тарканов – тех, что ещё уцелели здесь. Король для нас. Будет война – мы дадим ему воинов. Будет мир – мы дадим ему зерно, пиво и скот. Но пусть он не говорит: вот моя земля, и там моя земля, и там моя тоже, а ту землю я отдам родне с юга. Пусть не пишет для нас свои законы. Мы будем жить по своим законам на своей земле, а королю, который придёт с юга, будет уважение, как нашему вождю, – он выдохнул облегчённо после такой длинной тирады на чужом языке.

– В обмен на согласие наших князей на сказанное тобой – что пользы будет нам от вас сейчас? – спросил Эйнор на талиска, вызвав перешёптывание и удивлённые взгляды танов.

– Наши мечи для Руэты и Чёрного Короля – но не рукоятью, а остриём, – сказал тан. Трое его товарищей кивнули. – Наши мечи для Арвелега из Форноста – не остриём, а рукоятью.

– Рукояти ваших мечей – сейчас, в обмен на короля, который не будет указывать вам, как жить и отдаст вам землю, которую вы зовёте вашей – после падения Чёрного Короля, – сказал Эйнор и обнажил Бар. – Мои слова – слова князя Арвелега: да будет так, как сказали вы.

Холмовики обменялись возбуждёнными возгласами.

– Серый Старик говорил нам, что ты и твои князья честные люди, – сказал старший из танов. – Ну что ж. возьми и нашу клятву и донеси её своим правителям, юноша, говорящий голосом Арвелега…

…Когда Эйнор вернулся, оруженосцы – плечом к плечу, тихие и послушные, сидели на брёвнышке, сложив руки на коленях и преданно смотрели на рыцаря.

– Что? – подозрительно спросил он, останавливаясь возле кустов, из которых вышел.

Оруженосцы вздохнули. Вместе, в унисон.

– Что? – более нервно уточнил Эйнор.

– Вместе столько дорог прошли, – сказал Гарав со слезой в голосе. Фередир закивал и хлюпнул носом. – Плечом к плечу стояли, одним плащом укрывались, одним лопухом подтир… кгхмр… Все лишения делили, радости и беды… – тут его слегка заперло, мальчишка задумался, что же они могли делать с радостями и бедами. Вместо него включился Фередир:

– Ты мне как отец родной, – убеждённо сказал он, и Эйнор вытаращил глаза. – А я тебе – как сын…

– Храни Валары от такого блудливого щенка в сыновьях… – пробормотал Эйнор. Фредир затряс головой:

– Не спорь, я лучше знаю… Какие тайны у отца от верного сына?!

– И вот заехали мы в глушь глухую, – влючился Гарав, – и быв зверьми кусаны и людьми пуганы немилосердно, и виденицы злые нас терзали… и думали мы, что старший наш – вроде брата нам родного и справедливого…

– Так отца или брата? – уточнил Эйнор.

– А оно вон как вышло, – гнул своё Гарав. Мальчишки повесили головы. – Закрыл брат наш и отец от нас, глупых, своё сердце… – плечи Фередира вздрагивали. – Ходит окрест, а чего, куда – нам не сказывает… Что ж нам, доверия лишённым, делать?! Закинуть петельки на берёзоньку, да и… – Гарав сглотнул и выдавил слезу. – Чем жить в таком позорном недоверии – уж лучше живота лишиться…

– Верно, верно… – простонал Фередир подозрительно срывающимся (явно не от рыданий) голосом.

– Нет, ты, Фередир, раньше таким наглым определённо не был, – задумчиво сказал Эйнор, расстёгивая перевязи.

– А это зачем? – с неподдельным интересом спросил Гарав, чутко следивший за движениями рыцаря. Эйнор ласково улыбнулся. – Федька–а… – пропел Гарав, поднимаясь с места…

… – А как ты всё–таки вперёд нас через лес прошёл? – спросил Эйнор, жуя твёрдую полоску вяленого мяса. – Мы скакали полдня и всю ночь. А тебя вообще не видели, выезжаем – ты спишь на корне.

Гарав сердито зыркнул на рыцаря, натягивая левый сапог. Потёр по очереди плечи, по которым сильно досталось перевязью. Но потом хмыкнул и начал рассказывать, не замечая, что Эйнор с середины рассказа застыл, держа в руке мясо, а Фередир сел рядом прямо на землю и вытаращил глаза.

– КТО?! – с каким–то звоном выкрикнул Эйнор, когда Гарав назвал имя певца–эльфа, а Фередир обеими руками с отчётливым шлепком зажал себе рот и ещё более выпученными глазами повёл в сторону дальнего леса. – Мэглор Нъйэлло?!

– Ну… он так сказал… – Гарав даже немного испугался. – А что, вы его знаете, что ли? – он поочерёдно посмотрел на своих друзей.

– Macalaure Feanaro–hino! – выкрикнул Эйнор. Он был бледный и как будто даже Гарава не видел. – Помнишь, я как–то пел его песню… в самом начале! Макалаурэ сын Феанаро! Мэглор, иначе говоря! Мэглор сын Феанора! Мэглор Нъйэлло! Мэглор Певец!!! О Валар!!! Ты харадский длинношёрстный баран, Гарав! Ты не волчонок, ты слепой крот!

– Чего это я… – вяло бормотнул Гарав и спросил: – Это ТОТ САМЫЙ?! Из древних времён?!

– Древних… – Фередир не то икнул, не то хихикнул. – Когда он пропал без вести – Нуменора ещё не было… правда, Эйнор?

Рыцарь только рукой махнул. И с какой–то нелепой надеждой – или страхом ? – спросил:

– А тебе это не приснилось, Волчонок?

Гарав честно подумал над этим. И со вздохом пожал плечами:

– Не знаю.

Эйнор ещё какое–то время смотрел на него. Потом встал и скомандовал:

– Собираемся. И так задержались.

Мальчишки стали ускоренно сворачивать маленький импровизированный лагерь. Что ни говори, а у двоих это получалось намного быстрей и слаженней, чем у одного. Наблюдая за их вознёй, Эйнор подумал: «Что ж. видимо, Волчонок теперь и правда от меня никуда не денется. Ну и к лучшему, хороший он парень. И будет хорошим рыцарем.»

– Мы едем в Зимру, – сказал Эйнор, затягивая подпругу Фиона. Фередир поднял голову от щита, который крепил в чехле на конском боку. Гарав спросил равнодушно:

– В Раздол не поедем?

– Нет, – покачал головой Эйнор. – Прости, Волчонок. В Зимру.

– Мне–то что, – так же равнодушно сказал Гарав, вскакивая в седло. Разобрал поводья. – В Зимру – так в Зимру… – и закончил по–русски: – Нны, холера!

* * *

– Лето, ты где шлялся?

– Считал, сколько есть шансов,

Что наша река высохнет.

– Ты что, надо мной издеваешься?

Садись, а то суп выстынет.

…Мальчика звали Летом.

Дали в детстве такую кличку,

Потому что на лицо – все приметы:

Температура – сорок с лишним,

Голова горяча: хоть котлеты

На лобешнике жарь, хоть блинчик,

Удивлялись родители: «Как это?

И в кого он такой вышел?»

(Вся семья – как посыпана снегом).

Папа зуб точил на соседа,

Но сосед был до одури честным,

Ходил в церковь, носил крестик,

И, к тому же, весной стал птицей,

Так что папа утихомирился,

И забыл о своей версии…

…Мальчика звали Летом

И он откликался, как правило.

Он говорил – словно бредил,

Смышленый – что взрослым завидно,

Веселый – не нахохочешься,

Но шутки стали, как ежики -

Сказал, губки сделал бантиком,

Играться ушел с приятелем,

Кататься на велосипеде,

А у тетенек и дяденек

Мурашки ползут по кожице -

Чешутся, словно йети,

Блохастые от неухожености:

«Вот это пошли дети,

Вот это растут сложности».

– О чем ты задумался, Лето?

– О космосе.

– Подумать, все дети, как дети,

А этот… Господи!..

…13 лет длилось лето.

Мальчик вырос неправильным,

И понял, что на планете

Ему места не оставлено,

Что он – как бобовое зернышко

Из сказки -

Среди горошин.

Что небо рукой достать может он

Но небо его -

Не может.

Бог любит горох,

Что Богу

Какой–то боб.

Что проку

От этого переростка?

Он даже сказать просто

Не может. Мымрит стихами.

И ангел, который хвостик

Скрывал, под бельё пихая,

Шепнул Богу: «Пап, дай мне»

Бог сказал: «Нет вопросов!»

И отдал его. С потрохами…

– Доктор, что с нашим мальчиком?

– Мальчик Ваш неудачливый.

Пару годков, не иначе как

Отправите ваше Лето

В милом таком ящичке

Плыть по реке Лете…

…Осталась горячка от лета,

Мальчик, в пальто кутаясь

Держался за сигарету

И за вбитую в голову глупость,

Что вертится он на вертеле

Кебабом у адского пламени,

Какая–то хворь жалила:

Это чертенок шарики

Катал по крови детской,

Мальчик решил: «Бог – жадина,

Ему в падло содержать меня,

Украл у меня детство:

Волосы вон лезут,

Как глобус башка гладкая».

Бог занят был интересным

Чем–то и содержательным,

Не поспешил слезть и

Мальчишку к груди прижать своей.

А зов со словом ругательным

По почте ушел небесной

К самому главному бесу,

И тот решил настоятельно

Мальчику отвесить

Боли, убить заразою

Мысли о небе, и взять себе

В ад его.

Председателем.

«Иди ко мне, мой сладенький

Ясный мой…»…

– Мне больно. Уйми боль мою.

– Ложись на подушку.

– А можно, я проснусь в раю?

Я почти свят, не вру,

Не целованный, непьющий.

– Окей. Отстегни душу.

В чистилище простирну

И вечный тебе уют

В будущем…

…Мальчик совсем сбрендил:

Метался меж Богом и Бесом.

И тот ведь на «Бэ» и этот,

По три буквы каждый весом.

Кому отдать предпочтение?

Он таял песочным печеньем,

В чьей–то доброй руке над чашкой

Чая крепкого – вверх тормашками…

… – Боже, пусти, так тяжко мне…

В ответ слышен хохот бесов.

Мальчик хрипит и кашляет:

Глаза, как июль, горячие,

И не кислород, а лезвия

Вокруг, и дышать – мочи нет…

…Млея в массажном кресле,

Бес ему: «Что ж не весел?

Кривишь лицо и корчишься?

Счастливо быль закончится.

Молись и целуй мне перстень».

Он целовал, брезгуя.

То перстень,

То на шнурке крестик…

…Проснулся утром: «Где я?

Нигде не болит. Я умер?»

Рядом сидит фея

И пейзаж на холсте рисует.

Фея:

– Тебя не добудишься!

Во сне говоришь, крутишься,

Хныкаешь, капризуля.

Смотри: на щеке пуговицы

Оставили штампы–оттиски.

– Я спал?

– Все четыре осени!

Бог возвратился из отпуска

И спрашивал: «Где горошина,

Та, что самая крупная,

Любимая моя клумбная?»

– Чтобы скорей в суп ее?

– Глупенький ты, глупенький,

Разве Бог суп кушает?

Вставай, иди чисть зубики.

На кухне, как погремушками

Звенеть начала посудою.

Мальчик потер макушку:

«Ого, как запутались кудри!»

К сожалению, мне неизвестен автор стихов и я прошу у него прощенья.

Эйнор и Фередир слушали негромко читающего Гарава задумчиво, покачиваясь в сёдлах. Потом Фередир сказал:

– Хорошая баллада. Не всё понятно, но… хорошая.

– Я знаю, – грустно сказал Гарав. Эйнор улыбнулся:

– Не грусти. Ты ещё побываешь в Раздоле, Волчонок.

– Зачем он мне? – удивился Гарав. Эйнор не стал отвечать, а спросил о другом:

– Ты ведь пишешь. А говорил, что неграмотный. Это письмо твоего народа?

– Да. Моего народа, – кивнул Гарав и чуть подшпорил Хсана. Тот вынес его вперёд – туда, где тропка из рощ уводила в луга. Там он остановил коня, развернул его и вытащил меч, вскинул в руке к солнцу. Эйнор и Фередир остановили своих коней. Гарав встал в стременах и застыл, подняв лицо и руку с мечом. Солнце вспыхнуло искрой на остром кончике клинка, и по нему вниз побежали алые молнии кардоланского узора. – Садрон – верный, – сказал Гарав.

Глава 29 -

в которой выясняется, что все пути ведут в Раздол,

а Гарав совершает первое убийство.

На ночь остановились под крышей. Гарав не поинтересовался, как называлось село – но жили в нём пригоряне, и кардоланскому рыцарю и его оруженосцам хоть и опасливо, но без вопросов, предоставили место для ночлега. В небольшом трактирчике – каменном, с низкими балками – без потолка – под крышей, закопченной огнём большого открытого очага – отыскалась комнатка с большой кроватью.

Село стояло в стороне от торной дороги, на северных склонах гряды холмов. Дорога шла по южным, проскакивала перевал, стиснутый между двумя скальными выходами и шла дальше на юго–восток – а к селу через холмы вела скорей тропка, чем дорога. Видимо, это был один из тех полузатерянных мирков, где люди живут десятилетиями в одном и том же ритме. Но то, что Рудаур – нуменорское княжество, а Руэта – самозванец – тут всё–таки помнили.

Вечером – видно, тоже по обычаю – в трактире собрались как бы не все мужчины села. Кардоланцев обходили стороной – гостеприимство гостеприимством, а в такие дела лучше не лезть, чтоб всегда можно было сказать: приехали, отдохнули, уехали – трактир же!

Юноша и мальчишки вышли в общий зал, чтобы поесть и выпить пива. Пиво тут оказалось очень даже ничего – по словам Фередира – а на ужин предложили целую гору жареных карасей, штук полста. Небольших, но прожаренных до хруста, очень вкусных – и буквально за медяки – сказывалась близость реки. Повар умело надсёк рыбок поперёк, и мелкие косточки – проклятье речной рыбы – почти не ощущались, а от хребта мясо отставало половинками.

Гарав увлечённо хрустел хвостиками и плавничками. Рыбу он обожал чуть меньше, чем грибы. Но на этот раз спутники не морщились и не принюхивались, как было с грибами – лопали, хватая из–под рук друг у друга. А что местные на них не обращали внимания – так оно и к лучшему.

– Вкусно, – признал Эйнор. Щёки у него были перемазаны маслом, на котором жарились карасики. – Но тунец в вине вкусней.

– Хрень. – отрезал Гарав. Тунца в вине он никогда не пробовал, но повторил: – Хрень. Морская рыба не может быть такой вкусной, как речная.

– Не ел – и молчи! – возмутился Фередир. – Приедем в Зимру – угощу тебя. Эйнор, помнишь ту таверну на набережной – «Пьяный тунец»?

Эйнор медленно кивнул. И вдруг сказал:

– Знаешь, боюсь я одной вещи, Гарав. Не отстанет Чёрный ни от нас, ни от тебя. Не простит того, как ты его надул. Ты, может быть, просто не понимаешь, как ты его обкидал грязью.

Мда. Слова в этом мире всё ещё имели силу. Гарав убедился в этом немедленно. А Эйнору следовало это помнить…

…Хлопнула дверь.

И сразу стало тихо.

Вастаков было пятеро. Видно, они оставили коней снаружи и сейчас переглядывались, щурились, держа руки на рукоятках сабель. На плоских шлемах качались перья.

– Слушайте! – сказал на адунайке один из них – в позолоченной кольчуге, тонкие вислые усы его были украшены золотыми шариками на концах. – Завтра утром, с рассветом, по дороге с той стороны холмов проследует на юг Руэта, князь Рудаура и ваш законный властитель! Мы – его гонцы! Склонитесь перед Руэтой – и окажите нам честь и почёт!

Пригоряне угрюмо помалкивали. Фередир вытянул ноги под стол. Эйнор следил за Гаравом и вдруг увидел, что в прищурившихся глазах мальчишки разливается непомерное море злости.

– Чурки е…ные… и предъявы точно такие… – пробормотал Волчонок на своём языке.

Вастаки, удостоверившись, что честь и почёт оказаны уже сейчас (молчание они воспринимали как общий страх), уселись за один стол и начали заказывать ужин, причём требовали вина, а не пива, а платить явно не собирались. На троих кардоланцев – в дальнем углу, без доспехов – они и внимания не обратили. А местные потихоньку потянулись из трактира, и вскоре зал почти что опустел – остались лишь вастаки, хозяин с женой, кардоланцы да сидевший в другом дальнем углу невысокого роста посетитель в плаще с капюшоном, пивший уже третью кружку пива.