Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Эйнор думал. Большей частью всё–таки не о себе, а о словах Ангмара. Стремился ли Черный Король его напугать – или и правда у него не было секретов при дворах Артедайна и Кардолана? Если это так – висение распятым в темноте было не просто страшным, оно было ужасным. Знает ли Нарак, знает ли Арвелег, что Ангмар – знает?

Забавная игра слов…

…Когда дверь распахнулась и внутрь с факелами вошли Гарав и Фередир – Эйнор спокойно понял, что это первый шаг к потере контроля за разумом. Оруженосцы были мертвы. Но они стояли напротив него. Более того – в доспехах и с оружием.

Фередир плакал – тихо и, видно, сам того не замечая. У мальчика был измученный вид, казалось, он вот–вот рухнет под тяжестью своих же доспехов. Но если Фередир выглядел просто измученным, то на Гарава было прямо–таки страшно смотреть. Лицо Волчонка истончилось, скулы выперло, глаза стали огромными, как у дроу* из легенд – и в них, густо обмётанных сине–черным, жил ужас – хотя в остальном Гарав выглядел намного лучше Фередира.

*Тёмные эльфы. В мире Дж.Р.Р.Толкиена такой персонаж один – Эол. В других книгах дроу отличаются злобностью, жестокостью, да ещё и живут под землёй, а то и имеют чёрный цвет кожи. На мой взгляд это вряд ли верно. Скорей всего, это просто ответвление слаборазвитых эльфов, ведущих ночной образ жизни.

– Мы за тобой, – сказал Гарав. Эйнор сглотнул и ответил чужим голосом:

– Я не могу. Камень… вы же видите?

– Какой камень? – всхлипнул Фередир и улыбнулся. – Ты просто стоишь у стены, Эйнор…

– А? – Эйнор оглядел себя в свете факелов. Мальчишки между тем просто–напросто дёрнули нуменорца на себя за руки – и Эйнор повалился кулем, не чувствуя ни рук, ни ног.

Какое–то время он лежал ничком. Мальчишки стояли рядом, держа факела – с них на пол падали горячие струйки смолы: пиут… пиут… пфить… Потом Эйнор поднёс к глазам руку с кольцом.

Калан Айар умер. Жемчужина почернела и была похожа на изъеденный кавернами кусочек шлака.

– Великая беда ждёт Кардолан, – сказал Эйнор, вставая. Он не стал спрашивать, как удалось мальчишкам то, что удалось. Удалось – и надо было пользоваться плодами удачи, вопросы – потом. – Где наши кони?

– Идите за мной, – сказал Гарав.

Еле заметная гримаса исказила на миг его лицо.

* * *

Трое всадников были уже в двадцати лигах на юго–восток от Карн–Дума и пришло утро, когда Тарик проснулся и сказал, вспомнив:

– Гарав?

А потом вскочил и выбежал из комнаты.

Почти наткнувшись на идущего по коридору Ангмара.

– Где он? – спросил король низким от сгущенного бешенства голосом – стены завибрировали, выпуская тонкие струйки растёртого между камнями в песок скреплявшего их раствора.

Тарик покачал головой, не опуская глаз. Потом спросил:

– А где ваши пленники, Ваше Величество?

Ангмар повернулся и побежал по коридору. Свистел о стены чёрный плащ.

* * *

…Сон, который снился Гараву, сперва был быстрым, суматошным и весёлым. Они скакали вместе с Мэлет по речному берегу – на неосёдланных конях, разбрызгивая воду и перекликаясь.

И, когда он подумал это имя – Мэлет – сон изменился СРАЗУ.

Он был на вершине башни. Один… нет! К старому раскрошенному зубцу был привязан – распят на нём – Фередир. Привязан крестом, безоружный. Рядом валялся меч. В глазах мальчишки был ужас. Такой сладкий, такой вкусный ужас…

(Мальчишка наяву застонал и вяло повернулся на скрипнувшей лавке…)

– Ну что… – мягко сказал Гарав, водя глазами по связанному, от пяток до макушки, – вот и всё… – в голосе Гарава прорезались самому ему неприятные мурлыкающие нотки, как будто кот играл с мышкой. Но остановиться он уже не мог и подошёл ближе, посмотрел в глаза, из которых через край плескал ужас. Дыхнул на горло мальчишки слева и протёр его шею рукавом. Потом за волосы отогнул его голову назад и полюбовался выступившей и пульсирующей артерией. – Тебя, кажется, интересует, что я собираюсь делать? – мурлыканье стало хрипловатым, и Гарав во сне перестал узнавать свой голос и понял, что говорит голосом Ломион Мелиссэ. – Я расскажу, не волнуйся. Я хочу пить, Фередир. Просто попить. И я собираюсь попить твоей крови. Ну не надо, не дёргайся… – Гарав улыбнулся, с наслаждением наблюдая за тем, как мальчишка рвётся из верёвок, перекосив рот и не в силах даже кричать от ужаса. – Бесполезно. Хотя… одна моя дурная знакомая утверждала, что от страха кровь вкуснее… Нет, пожалуй, не из шеи… я не хочу, чтобы ты быстро умер. Думаю, что, если тебя не кормить и выпивать по стаканчику в день – недели две ты протянешь… Да, кстати. Полюбуйся на солнышко, на небушко – до самой смерти ты пробудешь в подвале. НИЧЕГО ЭТОГО УЖЕ НЕ УВИДИШЬ… Ну вот. Вот отсюда можно, – Гарав погладил кожу на внутренней стороне левого локтевого сгиба мальчишки. – Давай, поработай кулаком… – и он с силой ударил отчанно мотающего головой из стороны в сторону мальчишку коленом в пах. – Делай, как я сказал, иначе останешься без пальца! – выхваченный кинжал нажал на основание левого указательного пальца. Мальчишка громко всхлипнул и стал покорно сжимать–разжимать кулак, глядя на Гарава, как загипнотизированный. Кажется, он шептал «не надо, не надо, пожалуйста…», но всё равно продолжал работать рукой – и от этого сочетания бессмысленной надежды с покорностью Гарав улыбнулся. Это было так приятно видеть…

(Пусти, пусти, невнятно пробормотал мальчишка на лавке)

Когда под загорелой кожей выступили казавшиеся сине–чёрными тугие канатики вен, Гарав нагнулся, легко – с коротким хрустом – прокусил одну и зажал рану, брызнувшей вишнёвой жидкостью, ртом, ощущая, как неистово забился парень…

Солёная и горячая, ЖИВАЯ, кровь была невероятно вкусна. Правой рукой Гарав массировал руку Фередира, чтобы кровь не переставала идти. Он ощущал руками и губами, КАКОЙ ужас – сводящий с ума, всеобъемлющий – живёт в парне, из которого он пьёт кровь.

Наконец он оторвался. Небрежно, но плотно замотал руку Фередира бинтом. Сказал доверительно, глядя ему прямо в полумёртвые расширенные глаза:

– Знаешь, очень вкусно… – он сцедил красную слюну, и она мгновенно впиталась в камень. – Видишь, как это грустно – когда не хочешь поступать по–человечески? К тебе тоже перестают относиться, как к человеку… А ты не бойся, ты умрёшь незаметно. Первые дня три будеть очень хотеться есть, а потом просто будешь слабеть, слабеть, уснёшь и не проснёшься…

(Не проснёшься, не проснёшься, бормотал Гарав, гримасничая во сне)…

… – Гарав, проснись. Волчонок, да проснись же!

Гарав ошалело сел, со свистом дыша. Фередир тряс его за плечи, глядя с испугом. В разбитую дверь косо падали последние солнечные лучи.

– Да? – прохрипел–простонал Гарав, постепенно приходя в себя. Шея болела. Снаружи похрапывали и фыркали кони. Эйнор спал на другой лавке. На каменном выбитом полу тут и там были разбросаны одежда и снаряжение…

…Они скакали… скакали всю оставшуюся ночь и день до того момента, когда солнце, проглянувшее из туч, начало опускаться. Попадались люди, много людей. Но никто не замечал тройку несущихся всадников. Если бы они могли взглянуть на себя со стороны, то увидели бы окутавшую и их и коней сероватую лёгкую пелену. То ли дым, то ли туман – но взгляды встреченных людей и орков скользили мимо, мимо, мимо… Потом они забрали к западу, прочь от дорог – и лес, не такой, как на севере, в землях фородвэйт, но всё–таки очень и очень густой – скрыл их и заставил перейти на шаг. Вовремя. Кони уже устали…

Когда солнце прошло половину пути от зенита к земле, из леса – будто сама собой! – выросла башня.

Башня была старая, приземистая, ушедшая в землю под своей тяжестью, какая–то торчащая во все стороны нелепыми углами и выступами – но, как оказалось, неожиданно крепкая. Потом, даже не поев, кое–как расседлав коней, они разбросали плащи и одеяла (всё снаряжение и оружие так и лежали в одной из оружейных комнат, Ломион Мелиссэ показала равнодушно – где; только деньги и шкурки горностаев пропали, конечно…) и свалились на них замертво. А вот проспали, кажется, часа четыре, не больше.

– Что? – снова спросил Гарав и потрогал шею. Тугая онемелая опухоль, внутри которой дёргалась боль, шла от ключицы к низу уха.

– Откуда это? – Фередир не сводил с Гарава глаз. В глазах был испуг.

Гарав открыл рот. И смолчал. Он видел, что Фередир боится.

И ещё Гарав хотелось пить. И есть.

Но ни вода, ни в спешке прихваченные сухари с копчёным мясом Гараву не были по вкусу. Более того – при воспоминании о них начинало жечь горло.

– Я поранился… когда спасал вас, – намеренно равнодушно сказал Гарав. Страх в глазах Фередира отступил, он откинулся на лавку и покачал головой:

– Я до сих пор не понимаю, как это было… – он посмотрел на свои руки и скривился. – Знаешь, меня…

– Знаю, – Гарав сел, поерошил волосы, потом рванул за них несколько раз.

Неужели так быстро?!

– Я не понимаю, куда всё делось, – признался Фередир. – От такого мне надо было или умереть… или отлёживаться в хорошей лечебнице с месяц, не меньше.

– Ты молодец, – невпопад отозвался Гарав. Тот криво усмехнулся и вздрогнул всем телом:

– Молодец… Я, Волчонок, орал и визжал, как поросёнок… Не вытерпел… А, да что там, сам знаешь.

Гарав съёжился ещё больше. Фередир думал, что его, Гарава, тоже пытали. И что он, Гарав – как и «оравший и визжавший, как поросёнок» Фередир – не отказался от своей клятвы. И что им просто повезло.

Повезло ли?

И что скажет Эйнор, когда проснётся?

– Я пойду… дров соберу… и за водой… – Гарав сказал первое, что пришло в голову. Встал, покачнулся. Удержался на ногах, поднял кувшин – пусто и чистый, они нашли его около родника за башней. Фередир тоже хотел подняться, но плюхнулся обратно и смущённо сказал:

– Я не могу… Ноги не держат почти.

– Я один, быстро, – скомкано сказал Гарав. Стараясь держаться прямо, пошёл из полукруглого зала к выходу – в небольшую прихожую, где догнивали остатки разбитых дверей. От них на каменном косяке сохранились только вросшие в гранит рыжие от ржавчины петли.

Голова кружилась. Хотелось пить и есть. И Гарав знал – чего ему хочется.

Языком он потрогал зубы. Усмехнулся. Глупости какие. Нет там никаких клыков. Не нужны для этого клыки.

Снаружи начинало темнеть, и Гарав хотел было шагнуть туда – но услышал, как захрапели кони. И остановился, поняв – кого они боятся. В этот момент лицо мальчишки было страшным и горьким.

– Как быстро… – прошептал он вслух.

Гарав шагнул к лестнице, начинавшейся за его спиной – лестнице на верхние этажыи башни. Толкнувшееся человеческое любопытство заставило его босую ногу встать не на нижнюю ступеньку, открывающую путь на первый этаж, к друзьям, а наверх, по винтовой лестнице, заключенной в башне. Мальчишка тихо преодолевал виток за витком, поднимаясь всё выше. Некоторые комнатки–каморки, прилепленные к башенной стене, были открыты – и Гарав в них заглядывал. Ничего. Лишь мусор, пыль. Комнаты были нежилыми и пустынными, выглядели заброшенными и больше всего навевали мысль о средневековых привидениях. Он невольно ускорил шаг. Лишь одна каморка, почти под самой крышей, была заперта. И что странно – заперта снаружи, а не со стороны комнаты, засовом. Мальчик положил ладонь на шершавый металл, намереваясь сдвинуть запирающий язык в сторону, как вдруг за дверью послышался стон. Не человеческий, а тонкий, кошачий, и в то же время не кошачий. От стона веяло могильным холодом. И вот что–то приблизилось к двери, припало к ней с той стороны.

– Гарааааааав… мальчик мой… – раздался странный шепот. Именно шёпот, слова вслух, не мысли. – Ты пришел ко мне? Рано. У тебя есть один час. Потом ты умрешь. И родишься заново. А те, кого ты любишь, тоже умрут. Насовсем. Кого ты любишь, Гарав, ты решил? Остался всего час…

Чувствуя, как кожу покрывают мурашки, мальчишка попятился, пока не уперся спиной в гранит. Кувшин выпал из разжавшихся вспотевших ладоней и звонко лопнул, ударившись о ступени, осколки запрыгали в них.

– Ломион! – отчаянно крикнул он. – Чего ты хочешь, Ломион Мелиссэ?! Мы в расчёте!!! Я отдал тебе свою кровь, а на них – на них договора не было!!!

– А я их и не трону, – засмеялась Ломион Мелиссэ. – Это ты их мне отдашь. Сам. Я же говорила тебе, а ты не верил… И большое тебе спасибо за то, что помог мне перебраться сюда. Ты ведь возьмёшь меня с собой и дальше, да?

Дверь вздрогнула. Гарав опрометью бросился назад по лестнице.

Первое, что его встретило в зале – был взгляд Эйнора.

* * *

– Осталось не больше часа.

Эйнор рассматривал шею сидящего на скамье Гарава. Фередир, бросая на друзей взгляды, полные ужаса, ходил по залу, позвякивая металлом. Его пошатывало, но он ходил и ходил.

– И что… потом? – в горле Гарава пискнуло.

– Потом ты станешь упырём, – спокойно ответил Эйнор. Гарав коротко передохнул и спрятал лицо в ладонях.

– Тогда уезжайте, – сказал он. – Скачите отсюда.

– Бессмысленно… – пальцы Эйнора чуть надавили на опухоль, боль отпустила, но ненадолго. – Если эта тварь тут, то она просто так не отцепится… Как ты ухитрился–то?! Это же нужно самому… – Эйнор осекся, глядя в макушку Гараву. – Посмотри мне в глаза, – голос нуменорца стал жёстким.

– Эйнор, – быстро сказал Фередир, пятясь от дверного проёма, кое–как заставленного обломками и подпёртого досками. – Эйнор. Эйнор, она идёт сюда.

Он вытягивал меч и вздрагивал.

Эйнор поднялся. Сверкнул Бар. Гарав поднял лицо.

– Мальчи–и–ики–и–и… – голос за дверью был похож на звон хрустального колокольчика. – Мальчики, я иду… – послышался нежный смех. – Вы уже решили, кого отдадите мне первым? Эй–н–о–о–ор… Га–рав… Фе–ре–ди–ир… – снова смех. – Я никого не забыла, нет? Вы даже представить себе не можете, ЧТО вас ждёт. Даже представить не можете, КАК вам будет больно и страшно.

Импровизированная «дверь» рыссыпалась инеистым вихрем.

В зелёный луч света, упавший из промёрзшего насквозь помещения, которое было прихожей, шагнула девушка. И подняла голову.

– Гарав, – сказала Мэлет. – Вот и я. Я тебя нашла. Ты рад? Иди же сюда… пёсик. К хозяйке. ИДИ.

– Мэлет, – выдохнул Гарав морозное облачко. И внезапно резко ударил в сторону и вверх ногой – в живот Эйнору. Прыгнул вперёд, сшибая Фередира чётким, отработанным ещё Пашкой, прикладом заряженного арбалета. Сделал три быстрых шага. И опустился на колени. – Мэлет…

– ИДИ КО МНЕ, – послышался голос девушки, которая со злой ликующей улыбкой смотрела вверх. – Иди, милый. Мы так давно хотели сделать ЭТО. Сделаем сейчас… ЭТИ подождут и посмотрят. А потом ты убьёшь их обоих. Нуменорца ты выпотрошишь… и подаришь мне его голову, я хочу с ней поиграть. А младшему просто отрубишь голову. Ты ведь доставишь мне такое удовольствие, я очень хочу на это посмотреть… Ну же, давай, иди, где ты, Гараааааав…

– Да, да, моя королева… – шептал Гарав, подойдя вплотную. И вдруг раздался хриплый торжествующий лай, почти ничего общего не имевший с его голосом: – ПОЛУЧАЙ, ЧЁРНАЯ КУРВА!!!

Выпущенная в упор арбалетная стрела швырнула мгновенно потерявшую облик эльфийской красавицы Ломион Мелиссэ обратно в промороженный коридорчик, к основанию лестницы. От дикого воя закачались стены; из мгновенно почерневшего проёма хлынул ледяной воздух, тугой и упругий, как резиновые тяжи. Гарав прыгнул вперёд, держа в руке не меч – его он отбросил, как и арбалет – а кинжал. Пропал в темноте по пояс, как в кипящей смоле. Рука взлетела и опустилась – раз, другой, третий…

Потом он почувствовал, как ледяные пальцы разорвали грудь и сдавили сердце. Боль была такой ужасной, что он, к счастью, не смог осознать её и не ощутил, как отлетел на ступени. Но по ту сторону боли открылся чёрный коридор, полный… нет, подумал Гарав. Нет, нет, НЕТ!!! И подумал ещё, что теперь он будет кричать, кричать, кричать…

Только кричать – всю… нет, не жизнь. Всё… нет, не время.

Теперь он будет только кричать…

…Его тело скатилось по ступенькам обратно в чёрный ледяной омут.

– Гарав! – Фередир поднялся, шатаясь, оглушённый ударом арбалета, но рванулся с места пулей, лишь на миг ощутив, как пальцы Эйнора беспомощно пытались удержать его за куртку. – Гарав!

Эйнор что–то кричал вслед, но Фередир не слушал, скоро он был уже рядом с другом, который корчился, казалось, в невыносимой боли.

Мальчишка опустился на колени и попытался удержать его, чтобы рассмотреть раны…

…Нет, не получалось кричать. Даже кричать не получалось. Вокруг вращался хоровод теней, и каждая претендовала на одно – быть первой в доле, сделать Гарава именно частью СЕБЯ. Хочешь, хочешь, хочешь, шептали они. Иди, иди, иди, перекликались голоса. Мой, мой, мой, зло спорили призраки. Мелькнули лица – цепочка лиц, искажённые страхом и мукой. А вот, а вот, а вот – хихикали вокруг. Его тянули в разные стороны, обещая немыслимую боль, немыслимое удовольствие, немыслимое–всё–вместе… Оставьте меня, попытался закричать он, ну я же не могу, пожалейте меня! Конечно, конечно, услышали его тени, пожалеем, вот сейчас, тебе понравится, хотя это больно, больно, больно…

… – Больно, – выдохнул он, открывая глаза, и ртом хлынула кровь, потекла струйками носом, из ушей и даже выступила из уголков глаз. Сердце забилось – неровно, но забилось. Больно было всему, невыносимо, дико больно, и только правая рука с зажатым в ней ножом была в этой боли островком спокойствия. Гарав скосил глаза и увидел, что она посинела и разбухла от множества подкожных кровоизлияний. Кинжал по–прежнему торчал из кулака, как часть этого странного предмета, по какому–то недоразумению оказавшегося рукой Гарава. – Больно, – повторил мальчишка и заплакал. Слёзы жгли, как огонь. – Мне больно, – пожаловался он. И только теперь понял, что лежит головой на коленях Фередира. Оруженосец замер рядом, глядя куда–то вперёд и вверх. Там – над обоими мальчишками – нависал чёрный ледяной купол, беспросветный и тяжёлый… нависал и… НЕ МОГ опуститься.

– Не смей его трогать, – сказал Фередир. Не сказал. Нет. Он ПРИКАЗАЛ, глядя в ледяную черноту над собой такими же ледяными, но… вот странность… удивительно ТЁПЛЫМИ глазами.

Гарав удовлетворённо вздохнул и закрыл глаза, мельком подумав, что всё–таки, кажется, умирает… но ПО–НАСТОЯЩЕМУ, а не превращаясь в частичку этой мерзкой твари, которая украла его мысли и страхи, но так и не смогла понять ГЛАВНОГО… не смогла….

…Стало темно.

Тепло.

Тихо.

Хорошо–хорошо…

И ещё… песенка. Песенка осталась и в этой темноте. Песенка голосом настоящей Мэлет – слышанным так недолго, запомнившимся навечно…

Предавать легко

Забывать легко

Убивать легко

Оставлять легко

Ты с улыбкой пел

Но в твоих глазах

Пустота и боль

Светом что погас

Предавать легко. Только предав, ты -

Один навсегда. Один на один

С глазами того, кого предал,

Кому так легко простить

Оставлять легко. Только оставив

Ты будешь бояться смотреть назад

В лицо своей тени бессильной в ответе

И острой горечи правды

Предавать легко

Забывать легко

Убивать легко

Оставлять легко

Тот кто даст тебе

Этих слов глотнуть

Или дурак

Или мудрец

Убивать легко. Ведь убить себя

Невеликий грех, если духом мертв

Умирать легко. Ведь тысячи лет

Назад это было с тобой

Оставлять легко. Ведь в конце пути

Ты снова встретишь тех кого ждал.

И любить легко. Тот кто это сказал

Был либо безумец, либо святой.

Даже если в глазах твоих меркнет свет

Знай, что светом станет другой

Кто встает за твоей спиной…

Песенный текст группы «Тамлин».

Всего несколько мгновений промедлила та, что была майа Мэлет. Промедлила при виде отчаянного мужества двух маленьких человеческих существ. Но этого мига оказалось достаточно, чтобы прозвучали слова хорошо ей знакомого древнего языка – того языка, на котором говорили когда–то прекрасные и весёлые существа, которых она учила петь и плясать под звёздами… И были эти слова грозны и суровы, как грозны и суровы становились те существа, если кто–то посягал на Свет и Радость…

– Не трогай их, иначе не существовать тебе более – будешь ты развоплощена и изгнана, как стало и с тем, кому ты присягнула неправедно…

Эйнор сын Иолфа, нуменорский рыцарь, выступил вперёд, в правой руке сжимая змеящийся струйками алого огня Бар, а левую поднимая вверх повелительным жестом.

Ломион Мелиссэ могла уничтожить их – всех троих. Разом. Она уже оправилась от неожиданности… но теперь её смутили звуки квэнья и мужество противостоящих ей. И она отступила. Ушла. Исчезла…

…Гарав упрямо бинтовал распухшую правую руку. Кровь всё ещё текла у него из носа и ушей. Когда Эйнор протянул оруженосцу прихваченную из Карн Дума чужую фляжку, тот поднял страшное лицо, похожее на маску злого духа – всё в крови, глаза в чёрных кругах ушли вглубь черепа, белки стали густо–багровыми от сплошных кровоизлияний внутри глаз. Помедлил. Взял фляжку и стал пить коньяк, как воду, выхлебав не меньше стакана. Помедлил, не дыша, выпил ещё – меньше, но много. Вернул фляжку и подмигнул рыцарю (кровь струйкой сползла по щеке). Сказал по–русски:

– Не ссы, браток, господь нас уважает, Песня такая есть…

Встал, качаясь, постоял. Потом зигзагом пошёл к лестнице, подобрал меч, потом – арбалет. Хотел зарядить, но не ссилил и присел у стены. Посидел, встал снова – почти нормально. Зарядил оружие.

– Хорошо, что я левша, – сообщил он, подходя обратно к ребятам. – Только похоже, у меня внутри каша… – он криво улыбнулся. – Помру я, рыцарь. Жалко вообще–то… Давайте хоть эту гадость добьём сначала.

Движения у него стали почти нормальными, только правая рука работала плохо. Гарав переложил в неё арбалет – так, словно вставлял его в какой–то посторонний механизм, у которого осталась одна функция – жать на спуск.

Эйнор покачал головой. Он–то хорошо знал, что даже если сейчас броситься бежать – это не поможет. А Ломион Мелиссэ нужно не так уж много времени, чтобы оправиться от изумления и неожиданного страха.

Ему всё ещё хотелось знать, как так вышло, что Гарав связался с этой древней и страшной тварью. Но в конце концов это не имело особенного значения сейчас. Не имело. Хорошо было уже то, что его удалось привести в себя. А в остальном Волчонок был прав. Умений Эйнора вполне хватало ощутить, что внутри Гарава то, что бывает у человека, когда он падает с высокой башни и чудом остаётся жив. Как это он сказал? Каша. Чудо, что удалось привести его в чувство – ощущение было такое… да (Эйнор прислушался к себе) – словно ему кто–то помогает.

– Пойдём драться? – спросил Фередир. Старший оруженосец не выглядел испуганным, скорей – просто злым и взволнованным.

Эйнор не успел ответить.

Кони снаружи разом перестали храпеть и визжать (они бились всё время, пока шла схватка – очень недолгое, видимо, время!). В прихожей грохнуло, словно кто–то споткнулся. Хрипловатый старческий голос произнёс сложное ругательство и спросил:

– Это так обязательно – ставить под ноги старику всякую дрянь?

Мальчишки изумлённо переглянулись. Даже в изуродованных глазах Гарава появилось удивление. А внутрь – с крайне недовольным лицом – вошёл высоченный, седой и крепкий старик, постукивавший чёрным посохом. Серую шляпу он держал в другой руке, отряхивая с неё клочья паутины. Серой была и остальная одежда старика – какая–то бесформенная хламида. Глаза старика сверкнули на мальчишек из–под нависших кустистых бровей.

– Я чуть не сломал себе ногу, Эйнор сын Иолфа. Привет, Фередир сын Фаэла. Привет и тебе, юный незнакомец; ты, однако, плохо выглядишь для своих лет.

– Серый… Странник?! – вырвалось у Эйнора изумлённое. Фередир, подняв меч, предупреждающе выдохнул:

– Эйнор, это снова она, не поддавайся…

– Ах ты, маленький глупец! – пристукнул старик посохом. – Вы подняли тут такой шум, что я вынужден был оторваться от своих дел – немаловажных и сложных, слишком сложных, чтобы говорить о них с тобой, смею заверить! – и свернул сюда; что же я слышу вместо благодарности? Это снова она, не поддавайся! – очень похоже передразнил он Фередира, и Эйнор засмеялся:

– Серый Странник, это ты?!

– Нет, это не я, тебе же сказали… – проворчал старик, подходя к Гараву, который не сводил с него глаз, в которых ожило нормальное человеческое чувство – изумление.

– А в фильме вас играл голубой, – заявил мальчишка по–русски. – Вы Гэндальф?

– Странный язык, – заметил старик, присаживаясь рядом и не отвечая на вопрос. – Ни на что не похож… а впрочем – об этом потом. Мда. Юноша, ты должен умереть где–то в пределах получаса, ты это знаешь?

– Знаю и почти не боюсь, – ответил Гарав. Серый Странник поднял брови:

– Это довольно глупо… хотя, если учесть твоё близкое знакомство с сестричкой Мэлет, может – и не так уж глупо.

– Серый Странник! – Фередир, выступивший вперёд, опустился на колено и с надеждой посмотрел в лицо старика. – Я знаю, ты великий колдун. Спаси Гарава, если можешь! Он мой друг и он выручил нас из Карн Дума…

– Чушь, глупости, бредни, – бранчливо заявил старик. – Ещё назови меня шаманом. Колдун, тоже мне! Подержи, – он не глядя сунул в руки Фередира посох, и тот окаменел на месте, держа посох, как святыню королевского дома.

Сухие длиннопалые руки старика цепко взяли мальчишку за плечи. Гарав дёрнулся, громко задышал – и из шеи вдруг (Фередир вскрикнул, но вскочить не осмелился; Эйнор подался вперёд) ударили две тонкие струйки жёлто–зелёной пенящейся жидкости. Там, где они попали на стену, камень вскипел и застыл, как стылое мыло.

– Ну вот, – голос старика был неожиданно и неподдельно ласковым. – Теперь ложись и спи… – он толкнул Гарава в лоб, и тот мягко повалился на лавку, звякнув кольчугой. – Дай–ка сюда мой посох, Фередир… – словно мельком, Серый Странник провёл посохом над расслабившимся телом мальчшки. – Кстати, и тебе не мешает поспать, да и тебе, Эйнор… а я пока что побеседую со своей старой знакомой. Нам есть о чём поговорить.

* * *

Эйнор всё–таки дождался, когда Серый Странник спустится сверху. Кстати, ничего там не происходило. Царила полная тишина, даже странно. Разве что – слишком уж глубокая, чтобы в ней ничего не происходило…

Но спустившийся сверху волшебник казался усталым и даже шёл тяжело. Мельком посмотрев на Эйнора, проворчал, усаживаясь:

– Я бы дорого дал, чтобы кто–нибудь в этом мире озаботился поисками зелья, способного снимать усталость и прояснять мысли. Но, как видно, и это придётся делать самому – едва освободится немного времени.*

*Открытием такого зелья – табака – мир Средиземья позднее будет обязан хоббитам. Кстати, земное тело Гэндальфа станет законченным никотиновым наркоманом; помните, как он в Мории жаловался, что, не выкурив трубку, трудно думать?Впрочем, сам Профессор отличался неуёмным пристрастием к хорошему табаку и трубкам, так что уж простим ему и его героям это постоянное «адской травы никоцианы бесям воскурение».

– Хочешь? – Эйнор протянул фляжку с остатками коньяка. Волшебник отпил, кивнул. – Где… она?

– Далеко, – отрезал Серый Странник. Ничего не хочешь мне рассказать?

– Да, конечно… – Эйнор сосредоточился. – Вот…

… – Ты юный глупец, Эйнор сын Иолфа, – подытожил рассказ юноши волшебник. Эйнор пристыжено смотрел в пол. – Ужасно везучий, нелепо добрый и идиотски благородный глупец. Скажи, как и когда Нарак отдал тебе приказ отправляться в Карн Дум? Или это была твоя собственная полоумная инициатива?

– Я донёс его слова Арвелегу, – тихо, но упрямо сказал Эйнор, постукивая о стол сцепленными в замок пальцами. – Я выполнил приказ. Но я не мог оставить…

– Ты понимаешь, где был бы сейчас и что с тобой было бы, когда б не твой оруженосец? – ехидно спросил Серый Странник. Эйнор убито кивнул. – Как тебе могло придти в голову, что ты – ты! – можешь противостоять Ему на его же землях?!

– Я надеялся на фородвэйт… – прошептал Эйнор, становясь похожим на мальчишку, которого отчитывает суровый отец.

Волшебник крякнул особенно едко. Потом задумчиво сказал:

– Странный этот твой новый оруженосец…

– Да ничего странного, – Эйнор поднял голову. – Просто у него разбита память. Он откуда–то с востока, бежал из рабства… Ты ведь щупал его воспоминания? Это не странность, это провалы и выдумки.

– Может быть, может быть… – задумчиво, явно размышляя уже о чём–то другом, согласился Серый Странник. – О дальнем востоке многое могли бы рассказать Алатар или Палландо… но я не видел их уже давно. Очень давно… – он встряхнулся. – Что ж. видимо, все наши секреты выболтали Черному Королю дрозды, – голос волшебника стал вновь ироничным. – Так или иначе, но союз Артедайна и Кардолана для него не секрет; знать бы – как давно? Тебе прямая дорога отсюда в Зимру.

– Я знаю, – кивнул Эйнор. – А куда поедешь ты?

Брови волшебника пошевелились по отдельности. Эйнор засмеялся, как мальчишка, увидевший проделки бродячего фокусника.

– Меньше знаешь – крепче спишь, – отрезал Серый Странник несердито. Поглядел на спящих мальчишек. – Поговорить бы с твоим Волчонком – как же он всё–таки сумел освободиться и почему к нему привязалась Ломион?

– Кто она такая? – Эйнор подпёр щёку кулаком. Волшебник грустно улыбнулся:

– Кто она такая, она и сама уже не помнит… но напомнить ей можно. Жаль, что ненадолго. Дорого бы, кстати, я дал, чтоб знать, сколько подобных ей ещё прячутся в тёмных местах нашего мира… Вот что, Эйнор сын Иолфа, ложись–ка и ты спать, а я ещё посижу и подумаю… – Эйнор попытался возражать, но Серый Странник добродушно и непреклонно повторил: – Спать, спать, спать…

Глава 26 -

в которой Гарав бежит от себя.

Гарав проснулся под утро. С пустой головой, приятной ломотой в теле и ощущением долгого лёгкого сна.

Он пощупал шею и засмеялся. Не было опухоли. И рука прошла, и внутри ничего не болело… В дверной проём заглядывали быстро блёкнущие звёзды, напоследок подмигивали колко.

Он привстал на локтях. Увидел спящих товарищей. Радостно улыбнулся им – спящим. Сперва – вспомнил Гэндальфа. А потом…

…потом – всё остальное.

Всё – до капельки.

Он сел и закрыл глаза. Плотно–плотно, до боли в веках. Выжимая слёзы.

Никуда оно не делось – его предательство. Честное слово, в эту секунду мальчишка был зол на себя за то, что жив. Как было бы хорошо сейчас – ничего не осознавать и не помнить…

Он поднялся, сухо журча металлом кольчуги, вышел наружу. Кони приветствовали его тихим ржанием и знакомыми смешными и важными кивками. Гарав подошёл к Хсану, приласкал его. Сказал в нервно подёргивающееся ухо, обнимая коня за шею обеими руками:

– Как мне жить дальше–то?

Хсан покосился удивлённо. Что он мог ответить? С его точки зрения всё шло нормально, пока рядом был хозяин, к которому конь сразу привязался и которому прощал даже всё ещё неловкую посадку.

Гарав поискал Гэндальфа (ему нет–нет, да и казалось, что ночной визит был сном, как и все прочие ночные события). Не нашёл, конечно. И присел в мокрую от росы траву возле основания башни, глядя, как в лес входит рассвет и начинают петь птицы.

Скоро проснутся ребята. Эйнор, может быть, и не будет ничего спрашивать. Ни сейчас, ни потом. Но он будет молчать и смотреть. Невыносимо. И даже если он и этого делать не станет… он сам, он, Гарав, будет жить дальше и помнить. Помнить столько всего, что от этой памяти…