Текст книги "Garaf"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

А ведь это было тысячелетиями, думал мальчишка, уже привычно то шлёпая по мокрой после дождя, то шагая по подсохшей под лучами солнцы дороге. Страшно подумать, тысячелетиями это было. Десятки миллионов людей вот так прошли по дорогам в оковах и пропали в никуда. В сущности, кусочек истории, когда людьми перестали торговать по крайней мере официально – это какой–то век. (Да и то… в пашкином мире всё постепенно катилось обратно в яму, он это понимал, не маленький…) А до этого – кого интересовали чувства раба в Лаврийских рудниках, над которыми разные там Платоны на вольном воздухе хитромудрствовали в философии? Или подпаска, на которого надевали ошейник с четырьмя длинными шипами – чтобы не лёг и не уснул, не проспал барский скот, пока барин упражняется по–французски? Да, временами возникали государства, где о людях думали, как о людях. Но во–первых, ненадолго в плане истории. А во–вторых – и там как правило «людьми» считали своих. И только. Чёрт его знает. Может, союзники–друзья Туннаса так же преспокойно торгуют этими рыжими? Может, они для Пашки кажутся хорошими только потому, что одной цепью скованы…

После такой мрачной философии опять приходило отупение. Но как–то раз Пашка всё–таки решил выяснить этот вопрос и при помощи то пальцев, то трёх десятков с грехом пополам выученных слов растолковал Туннасу: мол, есть у вас рабы?

Юноша побагровел. Сказал возмущённо: «Нах эфал–эфалак!!!» ¹Пашка понял, что, кажется, его послали – понял из–за сходства первого слова с прославленным русским ругательством. Но Туннас быстро успокоился и кое–как пояснил в ответ: нет рабов. Эрухини не держат рабов. Никогда не держали. Насчёт «никогда» голос Туннаса вроде как запнулся, ²но в остальном не верить ему не было причин. Да и реакция слышавших разговор других людей не оставляла сомнений в его правдивости.

¹ Собственно, это адунайкское ругательство и переводится приблизительно (но ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО!): «Пошёл на х…!»

² Вообще–то для нуменорцев – даже большинства морэдайн – содержание рабов было непредставимой гнусностью. И в самом Нуменоре даже в последние годы перед падением, когда нравственность расшаталась до предела, рабства как такового не было. Но на континенте некоторые морэдайн почти наверняка обращали местных в рабов.

Утром девятого дня впереди появился вал.

Пашка не понял, что к чему. Но все вокруг начали переговариваться, а Туннас взял мальчишку за плечо и несколько раз тряхнул, что–то повторяя. Пашка растерянно улыбнулся…

…Что это такое – он понял позже, когда всё стало совершенно ясно. Влево и вправо – на широкой росчисти среди леса – уходили строящиеся укрепления. Сотни людей копошились на них: копали и таскали землю, вбивали колья, возводили башни, пилили, рубили и строгали… Ещё до того, как стали различимы люди, был слышен гомон, треск, визг и шум.

Строились укрепления. Масштаба… человек малообразованный сказал бы – «Китайской стены», но Пашка знал, что никакой Китайской Стены не существует и подумал – Адрианова Вала.* Строились явно по плану, хоть и наспех.

*Это действительно так. Великая Китайская Стена – просто небрежный вал земли и камней (возможно даже построенный при Мао Цзэ Дуне). Те её снимки, которые всем известны – единственный каменный 37–километровый участок. Его и показывают туристам. А если подходить реально – то наиболее грандиозное военно–инженерное сооружение – Стена Адриана в Британии. Она должна была оберегать границу римской колонии с Каледонией от набегов пиктов. Сейчас от неё сохранился 250–километровый землыной вал с остатками каменного фундамента. В от личие от разрекламированного, но НИ РАЗУ никого не остановившего по причине несуществования Великого Китайского Бугра Стена Адриана на протяжении двух веков сдерживала натиск пиктов, скоттов и германцев.

Так вот куда, сообразил Пашка, нас гнали! Так. А дальше?

Дальше всю колонну выстроиили – и перед нею появился человек, вид которого вызвал у большинства рабов явный страх, а у некоторых – в том числе у Туннаса – столь же явное злое отвращение. Высокий, темноволосый, стройный, широкоплечий, в чёрном плаще, чёрном колете, с длинным мечом на поясе, он казался молодым, но в то же время было видно, что это лишь внешность. Не просто обманчивая – обманчивая полностью. Пашка не знал шёпотом повторённого многократно слова «морэдайн», но тоже подобрался.

Морэдайн – имя, что ли?* – явно занимался распределением на работы. Следом за ним шли несколько человек – точь в точь писцы из книжек – и вёл огромного красивого коня в богатой сбруе гордый, как щенок в новом ошейнике, мальчишка помладше Пашки. Рыжий, но волосы не в косы заплетены, как у всех местных, а распущены, как у господина. Видно было, что мальчишка счастлив без памяти прислуживать темноволосому атлету. Пашка даже зубами скрипнул.

*Морэдайн – т.н. «чёрные нуменорцы». После гибели континента Нуменор уцелели, конечно, не только противники последнего короля (как вовремя спасшиеся на кораблях, так и жившие в колониях на берегах Средиземья.), но и его весьма многочисленные сторонники (особенно в колониях южнее Гондора). В дальнейшей борьбе морэдайн, судя по всему, потерпели поражение от эльфов и своих соотечественников, противников короля. Но едва ли были истреблены полностью. По крайней мере, морэдайн мы видим даже в войсках Саурона на рубеже Третьей и Четвёртой эпох.

Из неровного строя распорядителя работ несколько раз явно старались оскорбить, причём не стесняясь, в голос. Но он, что говорится, и ухом не вёл, только отдавал черкающим на ходу палочками по доскам писцам короткие распоряжения. Следовавшая в отдалении орочья охрана разбивала людей на группы, отковывала и уводила.

А Пашка между тем напрягся. Морэдайн остановился прямо перед ним, глянул – с высоты, но не свысока, а как–то удивлённо. Спросил что–то. Пашка промолчал, глядя ему между глаз – есть такой приёмчик, глядишь вроде и в лицо прямо, а в то же время взгляд не поймать. Да он и всё равно не понимал спрошенного. Но морэдайн повторил вопрос. Что–то ответил кто–то из пленных. И морэдайн, хлопнув по бедру высоченной крагой с зубчатым раструбом, пошёл дальше, не оглядываясь. Вёдший в поводу коня мальчишка на ходу длинно и презрительно сплюнул Пашке между ног…

…То ли Туннас всё–таки что–то знал точно, то ли понадеялся на «авось» – однако всех, пригнанных из Эттенблата, оставили вместе и, отковав от общей цепи, повели под конвоем четырёх орков прямиком к валу. Протянули, опоздали, зло думал Пашка. Отсюда как сбежишь–то?! Правда, никакими «ужасами рабства», которые так любят расписывать многие фантасты – типа плетей или раскалённого клейма (а Пашка всё–таки внутренне приготовился к этому…) не наблюдалось. Но это, честно говоря, и не радовало почти. Уж не значило ли такое отношение, что на рабов тут смотрят даже не как на собственность, а как на малозначащие детали какого–то механизма… или вообще смазку для этого механизма? Мол, и возиться не стоит… Похоже было на то, что главное здесь – стройка, и никак иначе…

…Нет, видимо, Туннас всё–таки что–то знал. Потому что их группа не задержалась на валу – её провели под конвоем в проём, в котором, наверное, будут установлены ворота. И повели дальше к лесу – по широченной, в километр, росчисти.

В лес вели несколько дорог. Как раз когда рабы входили с опушки в глубину – навстречу попались одна за другой несколько «упряжек». Пашка с ужасом и состраданием отвёл глаза – оборванные измученные люди с перекошенными лицами тянули на верёвках, налегая всем телом, здоровенные дубовые брёвна. «А ведь и мне так же придётся… нет, не буду, не стану… или как же?» – бессвязно подумал мальчишка, против воли кривясь, чтобы не заплакать.

Колонна отшагала по просеке с километр. И впереди показалась росчисть, на которой балдели с полдюжины спешенных орков. Лежали грудой топоры, пилы, какие–то цепи – наверное, одинарные наручники.

Пленных остановили. И стали отковывать по одному – но тут же запихивать в пары цепей: на ноги и на руки. Наручники позволяли руками довольно активно шевелить. А вот кандалы на ноги движения ограничивали очень резко. Оставляли возможность ковылять потихоньку – и не более.

Почему–то кандалы на ногах показались Пашке настолько омерзительными, что он готов был взорваться. И остановил его только предостерегающий взгляд Туннаса. Стиснув зубы, мальчишка по очереди ставил ноги на специальный пенёк и, глядя в затылок заковывающему орку, представлял, как… по этому затылку… с размаху… да наручниками… фух, всё.

Орков опять осталось четверо, остальные уехали обратно. Ну правильно, рабы едва могут прошкандыбать от дерева до дерева, особо и охранять не надо. А тихушная проверка между тем показала, что руки Пашки и тут проходят в кольца. А ведь, подумал он словно не о нём речь шла, можно было догадаться сделать кольца для наручников овальными. И всё. Фик вытащишь.

Они с Туннасом пилили уже второе дерево. Работать пилой Пашка умел, а постоять на месте было даже приятно – при движении кандалы били ноги так, что моментально их раскровянили. Кроме того, работа позволяла согреться – с севера вдруг натянуло тучи, день сразу стал весеннее–нежарким, даже ветер подул откуда–то, а майка Пашки давным–давно состояла из большого количества дыр, разделённых полосками и нитками ткани. Хорошо ещё, джинсы держались.

Орки между тем…

Пашка не верил своим глазам.

Орки уснули. Элементарно уснули, развалившись вокруг солидного пенька, на котором, как на столе, чем–то закусывали.

Туннас перестал пилить и кивнул Пашке.

Мальчишка ощутил, как в щёки и уши ударила кровь, забурлила где–то в голове, и он почти оглох. Ссаживая кожу, вытянул руки из наручников и, повинуясь жесту Туннаса, пошёл ещё за двумя рабами – с топорами. Остальные продолжали работу.

Они отошли шагов на полсотни. Один из людей положил на поваленное дерево свой топор, второй помог Пашке устроиться – и двумя резкими, точными ударами перерубил цепь возле самых щиколоток, почти не сделав мальчишке больно. Металлические кольца болтались на ногах, но сами ноги были свободны. Да нет, Пашка весь был свободен! Он впервые за последнюю неделю был не заперт и не скован, и вокруг был лес!!! Мальчишка поднял руки к небу и засмеялся. Даже подпрыгнул на месте, хоть и молча.

Освободившие его тоже улыбались понимающе… но и как–то напряжённо. Пашка понял – почему. Если он сейчас вздумает бежать один – он наверняка убежит. А они – останутся. И эти люди боялись – что решит в общем–то чужой, даже языка их не знающий мальчишка.

Пашка опустил руки. Помотал головой:

– Нет. Я не убегу, не брошу, – решительно сказал он и снова помотал головой. – Не брошу. Пошли! – и первым двинулся обратно. Чтобы не было никаких сомнений…

…Шума орки не услышали. В принципе, подумал Пашка, сбежать пленные могли бы и так, без его помощи. Но было бы сложнее – и не факт, что в какой–то момент лязг железа о железо не разбудил бы орков.

А вот ему самому стало очень страшно. Так, что моментально вспотели руки, а рот переполнился слюной. Пашка испугался, что хлопнется в обморок…

…Есть такое банальное словечко – «вдруг». Но что делать, если многие большие вещи случаются именно «вдруг»? В тот момент, когда Пашка остановился у крайних деревьев, не в силах идти дальше (а на него смотрели не перестающие работать) – и его начало крутить и гнуть, а ноги собирались то ли дать дёру в лес, то ли просто отказать на месте – вот именно в тот самый момент, вдруг мальчишка услышал где–то в глубине себя Голос.

Он и раньше слышал этот голос, когда писал стихи. Почти всегда – после хорошей книги или фильма. Стихи его хвалили и ругали, по–разному. Самому Пашке они нравились, но он был очень самонадеянным парнем… тогда. В прошлом. Последние дни самоуверенность его выкорчевали здорово, и о стихах он как–то не думал.

А вот сейчас…

«В небе реет знамя,

Смело маршем в бой!

В наших душах пламя

Не залить водой!»

Стихи были не ах. Может, слишком бодренькие. Может, слишком складненькие (Пашке вообще–то не нравилось рифмовать одинаковые части речи). Но как–то так вышло, что сейчас – сейчас вот такие стихи и были самое то.

И Пашка пошёл. Быстро и решительно пошёл к оркам – глядя не на них, а между ними, но без колебаний, ощущая, как это здорово – быть хозяином своему телу. И как–то подсознательно, бочком мозга, Пашка понял: больше кандалы на него не наденут.

Не наденут, и всё тут.

Он шёл и думал эти стихи – они приходили строчка за строчкой…

«В небе реет знамя,

Смело маршем в бой!

В наших душах пламя

Не залить водой!

Драться до победы,

Биться до конца!

Смерть живым неведома -

Нет у ней лица.

Презрев ее, труби же в рог,

Чтоб страх сковал врага.

Для Света тысячи дорог,

Во Тьму же лишь одна.

Зачем ждать милости врага?

Стонать, влача ярмо,

Пока сжимает меч рука

Решенье лишь одно!

Живи же так, чтоб умерев,

Увидевши отца, сказать:

«Я не позорил НАШУ честь

До самого конца!»"

Стихи П.Зубкова

С последней строчкой Пашка оказался возле орка с ключами на поясе, быстро наклонился, быстро снял кольцо с крюка и кинул назад. Не глядя.

Орк открыл глаза. Непонимающие.

– Ну ссссука, – процедил Пашка, ещё не зная, что же ему делать и как быть.

Орк решил всё за мальчишку. Цапнул пояс. Вскинулся. Откатился. Вскочил. Схватился за рукоять ятагана.

Тогда Пашка прыгнул на него, потому что ничего другого уже не оставалось.

Орк был крупный, выше и тяжелей Пашки, и сильней. Но у него – как и у многих народов мира Пашки! – был один серьёзный для бойца недостаток, вообще характерный для орков. Он привык брать нахрапом, угрозами и визгом. И сейчас, когда человеческий мальчишка вместо того, чтобы испугаться, налетел на него, саданув плечом под дых и сделав подножку, орк… испугался сам. Оказался внизу и, вместо того, чтобы пустить в ход нож, стал с воплями отталкивать мальчишку. А Пашка оседлал противника и начал бить его кулаками в лицо – попеременно с правой – и рабочей левой, не обращая внимания на когти орка, которые окончательно разнесли майку на груди и рвали кожу.

Этот первый бой стал бы для Пашки и последним – потому что он, как и многие новички, видел только своего противника, которого побеждал, а ещё один орк уже замахнулся на мальчишку ятаганом (кстати, драка Пашки с командиром дала пленным ещё время – орки не понимали, что вообще творится, и решили, что один раб как–то освободился и сдуру напал). Но ударить орк не сумел – брошенный Туннасом топор угодил в лоб орку обухом и размозжил тому голову…

…Пашку оттащили от орка и тут же прикончили того трофейными ятаганами. Мальчишка рычал и хрипел, сжав в кровь разбитые кулаки. Потом из красного тумана выпляли глаза Туннаса, который держал Пашку за виски и что–то говорил.

– Мне нужна рубашка, – неожиданно для самого себя сказал Пашка, посмотрев на заливающиеся кровью длинные и глубокие царапины на груди. И отчётливо вспомнил слово: – Нammad.

* * *

Несколько раз плеснув себе в лицо водой, Пашка распластался на берегу ручья и

лежал так – лежал несколько минут, хотя понимал, что эти минуты – предательство. Из успокоившейся поверхности воды (с чёлки Пашки падали, тревожа её, редкие капли) смотрело чуть колеблющееся лицо мальчишки – измученное, всё в грязи и засохшей крови из длинной царапины на щеке.

– М, – сказал Пашка и попытался отжаться, встать. Но руки тряслись, и он поднялся, как старик – подобрал ноги, сел, потом встал, даже придержавшись за ветку дерева. Достал из кармана джинсов комок ткани – бывшую майку – снова нагнулся, намочил её и побрёл в кусты.

Туннас лежал за кустами на боку. С закрытыми глазами, тяжело, сипло дыша. Белые губы покрывала корка.

Пашка надеялся, что Туннас умер, пока он ходил к ручью. И сейчас готов был расплакаться, видя, что тот жив.

Мальчишка тащил наполовину более тяжёлого юношу со вчерашнего утра – а сейчас был новый полдень. Стрелу, вошедшую под рёбра, Пашка сломал и каким–то чудом сумел уволочь Туннаса от выследившего беглецов патруля. Сейчас он жалел об этом, жалел, что не побежал один, а, увидев, как Туннас валится в сторону с побелевшим лицом, вернулся, подхватил под мышки и поволок.

Так он и тащил Туннаса с тех пор – то пятясь, под мышки, то на спине, как мешок, шатаясь и постанывая от тяжести. Нет, не всё время. Когда Туннас пришёл в себя, то прошёл сам часов пять. Потом упал. С тех пор он ещё раза четыре шёл сам – минут по двадцать, по полчаса, ну – час. Потом падал и Пашка его волок, ругаясь – то шёпотом, то в голос. Несколько раз плакал, но не навзрыд, а зло, с рычанием. Опять ругался. И опять волок.

Ночью – они кое–как устроились в сырой ложбине – Пашка почти не спал. Сжимался в комок и слушал, как Туннас дышит. Нет, не слушал – чувствовал спиной какие–то сбивчивые толчки и рывки внутри тела старшего… друга? Чёрт его знает… Пашка даже большей частью не понимал, что Тунас говорил. А с утра вообще начал его ненавидеть. Туннас больше не мог идти сам и вообще в себя не приходил. А Пашка встал с одеревенелой спиной, был сперва дико голоден (он не ел двое суток), но часа через два голод отступил, сменившись жаждой и ощущением ломоты в суставах. Мальчишка надеялся, что это не болезнь. И действительно, сейчас, когда он напился, ломота отступила. Но слабость осталась.

Пашка опустился рядом с Туннасом на колени. Хотел уже выжимать воду ему на губы, но тот открыл глаза – так неожиданно, и были они такие ясные, что Пашка отшатнулся и сел.

– Лучше? Тебе лучше?! – вся злость была забыта.

– Pashka, – сказал Туннас. Протянул руку и взял мальчишку за колено. – Ayadda… izindi bathan… a… abar…*

Он ещё что–то добавил. Потом улыбнулся. Сильно сжал Пашке колено.

*Оно пришло… до свиданья… спа… спасибо… (адунайк)

И глаза у него стали пыльными.

Минуту, не меньше, Пашка стоял на коленях неподвижно. Потом – рывком прижал к лицу мокрый комок. Застыл. Неподвижно и молча, как будто окаменел.

И лишь ещё через минуту раздалось первое рыдание – тяжёлое, длинное, натужное.

Не приносящее облегчения.

Глава 10 -

в которой Гарав даёт клятву и не жалеет об этом.

Гарав замолчал и сгорбился в седле.

Эйнор тоже молчал – качался в седле, смотрел между конских ушей и выглядел

совершенно непробиваемым, равнодушным. Мальчишку колотило, он никак не мог успокоиться. Неизвестно, как рыцарь поймал момент, когда Гарав пришёл в себя – но определил точно и опередил Фередира, который как раз тоже продышался и восторженно открыл рот:

– Вот это д… чался седле. них никуда было не деться.

– Значит, Руэта строит укрепления руками рабов, а пригоняют их даже из Ангмара… Добрая весть, – в голосе Эйнора была злая ирония. – Что было потом? – спросил он резко.

– Потом… – Гарав потёр лоб. – Потом я не помню. Наверное, я всё–таки заболел и как–то шёл…

– А всё–таки? – голос Эйнора был спокойным, даже чуть ленивым, но глаза – глаза стали пристальными и холодными. – Откуда ты так хорошо знаешь наши места? Шёл ты больной, пусть. И что?

Лицо Гарава сделалось беспомощным. Он закусил губу и погрыз её.

– Ты говорил, что раньше никогда тут не был… – Гарав помотал головой. – Но ты называешь почти всё, мимо чего мы проезжаем.

– Я правда тут не был никогда! – почти взмолился Гарав. – Эйнор… поверь мне, я не лгу! И не лгал!

– Я тебе верю, – кивнул Эйнор. – Я нуменорец, а нас почти невозможно обмануть… да и не старался ты меня обманывать, когда говорил это, я вижу. Но тогда всё тем более интересно: откуда ты знаешь места, в которых не был никогда в жизни? Можно их изучить по карте. Да. Но зачем – вот вопрос? И как ты всё–таки попал в Эттенблат? Ты начал говорить с того момента, когда вышел на равнину – откуда?

Пашка побледнел. С трудом сказал, не сводя глаз с рыцаря, который по–прежнему расслабленно сидел на камне, похлопывая по голенищу сапога веточкой.

– В чём… в чём ты меня подозреваешь?

– Пока – ни в чём, – парировал Эйнор. – Но пойми меня. Я ничего не знаю о тебе. А это плохо. Особенно сейчас.

– Ты не поверишь, если я расскажу, – упавшим голосом ответил Пашка. – Я сам не верю. Но я не знаю, как попал сюда. Вообще не знаю.

Возможно, нуменорца и нельзя было обмануть. Но Эйнор и не ждал лжи здесь. А Гарав не знал, почему не рассказал правду – правду о Пашке и его мире. Может быть, он просто боялся, что эти люди – люди, которые ему понравились и которые сделались наконец–то чем–то вроде якоря для него в этом мире – решат, что он дурачок. Бросить не бросят, но сунут в какую–нибудь деревню пастухом (почему–то у Пашки именно это ассоциировалось с дурачком в средневековье). И Гарав «ушёл в отказ» накрепко, сказав ещё раз, что помнит себя только с того момента, когда увидел мокрую равнину.

Точно. Гарав не знал этого (подозревал), но Эйнор и правда внимательно исследовал мысли и сознание мальчишки при помощи осанвэ*– однако искал он не те вещи, которые прятал Гарав.

*В общем смысле – мощнейшие ментальные способности вплоть до прямого и непосредственного чтения чужих мыслей (впрочем, это возможно, судя по всему, только по согласию «читаемого»). Присуще всем эльфам, но из людей осознанно умеют им пользоваться только нуменорцы и некоторые из их нечистокровных потомков.

– Не бросайте меня, – вдруг жалобно и открыто попросил Гарав. – Я поеду с вами и дальше, можно? Ну не бросайте.

– Эй… – начал Фередир, бросая на Гарава короткие сочувственные взгляды. Фередир поднял руку – оруженосец заткнулся мгновенно – и посмотрел на Гарава:

– Поговорим вечером, – сказал рыцарь. – Серьёзно поговорим.

Он сказал это сухо, почти неприязненно. Но мальчишке сразу стало легче.

Правда.

* * *

Фередир ушёл на охоту недовольный, хотя до этого несколько раз напоминал, что

неплохо бы поесть свежатинки. А теперь Эйнор его фактически услал. Гарав разводил костёр, поглядывая на эту картину – он понимал, что разговор будет с глазу на глаз. Но не очень догадывался – о чём.

– И кем ты хочешь с нами ехать дальше?

Вопрос настиг Гарава неожиданно – он как раз ломал через колено толстую сухотину и почти уронил её. Повернулся, положил в огонь несломанную – пламя поползло по дереву.

– Я не знаю, – хрипло сказал мальчишка. Эйнор кивнул на седло Фередира. Гарав понял – подошёл, сел. Уронил руки между коленей. – Мне всё равно. Мне же не… – он перхнул. – Некуда идти. Возьмите слугой.

– Я не харадримец и не держу бесполезных слуг, – негромко сказал Эйнор.

– Я же помогаю, – беспомощно прошептал Гарав.

– Скажи, – предложил Эйнор. Гарав вздрогнул:

– Что?

– Скажи то, что подумал. До того, как предложил себя в слуги.

Гарав почувствовал, что краснеет. Быстро, неудержимо. Горло ему стиснуло, потому что просьба была дикой и дерзкой.

– Я… – выдавил он. – Хочу… как вы. Во… во… – он прокашлялся, поправил деревяшку, которая уже капитально обуглилась в середине. – Воином. Но это же невозможно…

– Почему? – голос Эйнора был искренне удивлённым.

– Но я же не…

– Не нуменорец?

– Нет, я не…

– Девушка?

– Нет! – Гарав возмутился. – Я не… я же не знатного рода. Я вообще… никто.

Он с трудом подобрал эти слова, и Эйнор явно не понял – не слова по отдельности, а их смысл. Потом потёр висок и усмехнулся:

– А! Это… Я не понял сразу. В наших местах это не имеет… – Эйнор поморщился. – Имеет очень мало значения. Дело рыцаря – выбирать себе спутников и говорить, кем они будут, их дело – соглашаться и оставаться или не соглашаться и уходить. И всё.

– А!? – Гарав не верил сказанному и готов был завопить от восторга. – И ты…

– Я не против второго оруженосца. Но… – Эйнор оперся локтем на седло и несколько секунд смотрел поверх головы своего оруженосца. Потом тихо сказал: – Положи плащ и слушай. Представь себе на секунду, что ты – сын воина. Внук воина. Правнук воина. Тебе разрешают меньше, чем остальным. С тебя требуют больше, чем с остальных. И Кардолан – это твоя жизнь. Он окружает тебя, и ты знаешь – вот символ твоей веры… – брови Гарава удивлённо надломились, но Эйнор не обратил внимания. – А ещё – твоя земля ведёт войну. Бесконечную, которая есть всегда. Горе тебе, если поверишь, что её нет – даже если она не напоминает о себе годами! И ты знаешь, что рано или поздно возьмёшь в руки оружие… В восемь лет я стал пажом. В одиннадцать – оруженосцем. И в тот же год я увидел, как убивают и что такое – война… – Эйнор помолчал. Гарав слушал, чуть склонив голову к плечу и внимательно глядя на рыцаря расширившимися глазами с золотой тревожной искрой. – У меня был друг, – продолжал Эйнор. – Сын рыцаря, как и я. Только он знал своего отца… Мы дружили все те три года – тот парень жил при дворе, как и я. А когда мы стали оруженосцами – он поехал домой. Ненадолго, отдохнуть… Он жил в среднем течении Буйной. Вскоре после отъезда пришла весть, что орки переходят границу тут и там, грабят и откатываются… Князь послал на границу пятитысячное войско под командой нашего лучшего полководца – Имразора. Я так гордился тем, что и мне доверили честь – идти с войском… Когда мы добрались… орки уже ушли. Ушли, услышали, что мы идём – и ушли… Но кое–что они всё же сделали… Нас было пятьсот – два десятка рыцарей с оруженосцами и пажами… четыре сотни лёгкой конницы с юго–востока. Мы зашли дальше остальных. Навстречу дул ветер, плотный, как заросли кустов. Пахнул чем–то таким отвратительным, что нас тошнило…

– Вы… – Гарав не договорил. А Эйнор, кажется, и не услышал. Он закрыл глаза. И вдруг ощутил осторожное касание – Гарав видел его памятью. Эйнор не успел даже удивиться – как же так, его же этому никогда не учили…

…Дома догорали. Орки сожгли всё, что не смогли утащить. Всё и… всех. Пахло горелым мясом от тел, которые лежали ближе к огню. Пыль, забрызганная кровью, свернулась длинными чёрными полосами. Тяжёлые боевые попоны коней мели её краями. Серая пелена гари, поднятая подкованными копытами, скрывала отряд. Штандарты казались одноцветно–серыми, неясно даже, чьими…

Отрубленные головы орки вонзали на колья и расставляли вдоль дороги. Не только головы – на некоторых ещё жили люди…

… – Ма–ма!!! – вскрикнул Гарав, вскидывая руку к глазам – ладонью наружу, словно он это видел наяву и мог защититься.

– Мы тоже вонзаем головы на колья, – спокойно сказал Эйнор. – Головы казнённых преступников. Но никогда никого не сажаем на колья. И не делаем того, что так любят орки – не издеваемся над беззащитными.

– Твой друг – он… – начал Гарав, но Эйнор перебил его:

– Я искал. Долго искал. Я очень боялся, что орки схватили его и увели. Нас учили, что лучше броситься на меч, чем попасть к ним. И дело даже не в какой–то особой гордости, хотя мы – гордый народ. Плен у орков – это… впрочем, ты, пусть краем, знаешь, что это, – Гарав вздрогнул. – К счастью, я нашёл его. Он лежал возле обрушившегося частокола форта. Ему отрубили правую руку и голову, сорвали всё, что было ценного… но мы три года делили комнату, я не мог его не узнать – и порадовался, что судьба позволила ему умереть в бою. Голову я так и не нашёл – наверное, её бросили в огонь. А рука лежала подальше. С мечом. У нас были одинаковые мечи, нас опоясали ими, как оруженосцев – мой Бар, – пальцы Эйнора тронули рукоять меча, – тогда ещё ждал моего рыцарства… Меч был весь выщерблен. Помню, я подумал тогда: «Если уж придётся умереть в бою – пусть я так же умру!» Я не плакал, только помню – всё хотел схоронить его, а мне не давали и что–то говорили, говорили… даже ударили, чтобы я опомнился… Оказалось, Гарав, что нас заманили в ловушку.

– Подожди, – Гарав по–прежнему был бледен, но выглядел решительно. – Я должен это увидеть. Сам. Как это у нас получилось…

«Не надо," – хотел сказать Эйнор. Но кивнул и прикрыл глаза:

– Смотри…

…Приближение орочьего отряда – ужасно. Их ещё не видно, но почему–то вновь поднимается ветер, и он несёт уже не только пыль, но ещё и ослабляющий тошнотворный ужас, от которого меч становится неподъёмным, а мозг заполняет мысль даже не о бегстве – о том, чтобы упасть наземь и просто ждать своей участи.

Потом возникает звук. То ли вой, то ли рёв, то ли стон – слитный и давящий, ближе и ближе, и нет сил терпеть… Словно единый голос кричит тебе в уши обо всех твоих страхах, грехах, слабостях. И ты – крошечная песчинка в этом безумном вихре, рождённом в далёких горах, который сейчас поглотит не только тебя, но и весь мир, тебе дорогой и тебя вскормивший.

Ещё миг – и горизонт подсекает чёрная коса. Она ширится, растёт, обрамляется искристым сиянием и рождает ещё один страшный звук – слитный лязг металла.

Это приближается враг. Впереди – волчьи всадники в чёрном железе. Вал, который прокатится по тебе, раздавив, как твоя нога давит муравья – равнодушно, походя и мгновенно. И вот уже нет ничего, кроме трёх полос. Вверху – небо. Внизу – вытоптанная земля. Между ними – стремительно растущая и пожирающая их стена чёрного железа. Вой пульсирует прямо в мозгу. Тебе – одиннадцать лет. Ты стоишь голый перед этим неостановимым потоком. Всё кончено, всё кончено, всёконченовсёконченовсёкончено, всё…

– Дрожит земля от гнева,

Вскипает океан!

Пути нам преградили

Отряды низких стран!

Когда потоком диким

Нас потеснят враги -

О Тулакс, Гром Великий,

Дух Сечи, помоги!

…Что это?!

А строй поёт:

– О Варда, будь опорой,

Защитой до конца

Душе, что станет скоро

Перед лицом Творца.

Мы все среди мучений

От женщин родились -

За верного в сраженье

О Варда, заступись!

И твой голос – высокий и ещё детски–тонкий – сам собой вплетается в мужской хорал:

– Мы вновь идём к победам!

Мы – это смерть врагам!

Как помогал Ты дедам,

Так помоги и нам.

Великий и чудесный,

И светлый в смертный час -

Эру, Отец Небесный,

Творец, услыши нас! (1.)

Основа гимна – стихи Дж.Р.Киплинга.

…Развеялся душный морок ужаса. Спешенные всадники опускают копья меж сдвинутых щитов, и грозно скрещены на них и на штандартах Мечи Кардолана.

С нами наш герб! Вера наша с нами! Вот мы встречаем вас в поле, и вот наши лица в обрамлении стали – плюньте в нас своим оружием, если хватит мужества, которого вы не ведаете! Это вам не крестьяне в поселении и не захваченная врасплох полусотня форта!

Накатывает тяжёлый вонючий вал, и уже видны оскалы волчьих морд, шлемы с рогами, черепами и султанами, хвостатые чёрные копья… Подходят волчьи сотни – чуждые и чужие всему человеческому…

Эйнор надевает лёгкий шлем, вдевает ладони в кольчужные рукавицы, подаёт рыцарю щит и пику. Губы сами собой шепчут слова выученной когда–то древней песни:

– Грядущий день нас прочь уведёт

За окоём

Никто не узнает наших имён

Но песни будут звучать

Цель так близка, встретим свой рок

Ты не одинок

Без страха иди сквозь тьму и холод

Ведь песни будут звучать

Они будут звучать…

– Крепись, мальчик, – глухо сказал из–под шлема рыцарь, – мы выстоим.