Текст книги "Подари себе рай"

Автор книги: Олег Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

– Что будем сообщать в Вашингтон, Грег?

– Здесь интервью принято на «ура», Уинни.

– Еще бы! Даже в своей вопросной части оно получилось розовым.

– Да, верно, девчонка розовеет на глазах. Этот Сергей крутится вокруг нее. Собирается ехать к нам. Ты его проверял?

– В «Гудке» наш человек подтвердил, что у них он в штате работал три месяца. Потом был переведен в «Известия». До того около года числился внештатным корреспондентом. Прибыл из ГРУ.

– Та-ак! А что говорит наркоминдельский Филин?

– Филин сообщил, что он до ГРУ работал в НКВД.

– Чекист!

– Выходит, дважды чекист.

– Ничего себе птичка заморская к нам свой клювик навострила. Глядишь, наш Эдгар для нее сеточку-то и раскинет.

– Одна неясность. – Грег отхлебнул бурбона, задумчиво посмотрел на дно опустевшего стакана. – Филин утверждает, что он уволился из ГРУ. Не ушел под крышу «Известий», а уволился.

– Куда уволился?

– В департамент по связям с Кавказом. Есть такое ведомство. Оно вроде бы и при Совнаркоме, и при ЦК партии. Мой человек знаком с начальником этого департамента. Ходжаев. Истинный нацмен. Чеченец.

Поверенный недоуменно повел плечами, словно спрашивая: «Это еще кто такие?»

– Довольно дикий народец на Кавказе, – скривился в усмешке резидент. – Правда, их земли богаты нефтью. Очень богаты. Столица – Грозный. – Он указал на карте, висевшей на стене, на соответствующий кружок.

– Нефть – это хорошо, – заинтересованно заметил Уинни. – Это очень хорошо. – Но, спохватившись, спросил: – При чем тут «Известия» и их корпункт в Нью-Йорке? Если Сергей специалист по Кавказу или нефти…

– Он специалист совсем по другим делам, – перебил поверенного резидент.

– Тогда…

– Ты, как всегда, прав, Уинни: эту головоломку предстоит решить мне. И я решу ее обязательно.

Уинни удовлетворенно кивнул. Он служил в Риме и Токио, Рио и Панаме, Лондоне и Лиссабоне в своеобразном тандеме с Грегом около двух десятков лет и был свидетелем – иногда удивленным, иногда потрясенным, но всегда восхищенным – ювелирной работы талантливого разведчика. Сильный и опытный, как самые умелые и удачливые мастера МИ-5 и Сюртэ женераль, и в силу этого самовлюбленный и самоуверенный Грег! Но эту головоломку оказалось не под силу решить самому Берии, даже тогда, когда он находился в зените своего могущества и всей своей дьявольской интуицией ощущал, что у Сталина есть какая-то своя секретная служба, предельно компактная и законспирированная, в которую не смог проникнуть ни один из его агентов-асов, в которой не было ни единого предателя и существование которой не прослеживалось ни в одном Наркомате, министерстве, ведомстве, включая ЦК и Минфин (у Генсека был личный неограниченный, неподотчетный фонд в рублях и валюте). Грег ничего этого не знал. Он, как всегда, честно отрабатывал свои доллары, и потому задолго до приезда Сергея в Нью-Йорк в ФБР и военной разведке на него уже имелось весьма содержательное досье.

О том, что в США заинтересовались Сергеем, узнал и Ходжаев. Еще со второй половины двадцатых годов на него работал ответственный сотрудник госдепартамента. Человек смелый, но предельно осторожный, он выходил на связь только с курьерами Аслана, которых тот мог направлять не чаще раза в месяц. В таком шифрованном письме и было получено сообщение о Сергее. Аслан предельно дорожил своим действенным и пока единственным источником самой конфиденциальной информации.

– Сожалею, но еще раз вынужден повторить, – слукавил он в последний из предотъездных разговоров с Сергеем, – надежных контактов у нас в Штатах нет. Твоя главная задача – создать собственную сеть агентов. Связь по нашим шифрам будешь держать через посольскую референтуру. Удачи тебе, Сережа.

Аслан подошел, обнял Сергея:

– Коба просил передать – «Орлы летают высоко».

Оставался последний визит – к Маше. Беседа затянулась, и Аслан предложил Сергею свой «бьюик».

– Он мне нужен будет завтра, – напомнил Сергей, – добраться до вокзала. Я тут вычитал у одного американского юмориста мудрую заповедь: «Не злоупотребляй добротой начальства. Даже самый щедрый колодец может истощиться».

Они засмеялись, обнялись еще раз. Трамваи ходили допоздна, и на «трешке» и «аннушке» за тридцать пять минут Сергей добрался от Самотеки до Ордынки. Трижды нажал дверной звонок и на строгое Сонино «Хто тамочки?» ответил:

– Открывай, невеста! Сваты приехали.

– Тю вас, Сергей Батькович. – Смущенно улыбаясь, Соня принимала плащ и кепку и спешила за распоряжениями к хозяйке, которая работала за маленьким письменным столиком в гостиной.

Тотчас появилась Маша – в очках, с книгой в одной руке и простой ручкой с пером «рондо» в другой. Легкое ситцевое домашнее платье выгодно подчеркивало девичью прелесть ее фигуры – тонкую талию, зрелые, но умеренные бедра, небольшую, глядящую вверх грудь.

– Ты еще красивее и моложе, чем когда мы встретились впервые на юге! – Сергей искренне любовался ею.

– Э, – небрежно махнула она рукой, однако мимоходом бросила взгляд в зеркало, машинально тронула волосы рукой, в которой была ручка, комплимент явно пришелся по душе. – Стареем, дряхлеем, дурнеем. А я думала, ты уже не приедешь. – С этими словами она, поднявшись на цыпочки, чмокнула Сергея в щеку.

– Как я мог не заехать?! – возмутился он. – Ты же знаешь, что завтра я отбываю в те самые Палестины, где в поте лица уже второй год грызет гранит педагогических наук твой благоверный Иванушка.

– Именно потому, что завтра отбываешь. У тебя, я думаю, перед отъездом столько всяких дел.

– Ты не иначе как вознамерилась меня обидеть.

– Ну ладно, ладно, Серега, не сердись. Я не права. Видно, с возрастом характер портится: становлюсь ворчливой брюзгой. Пошли на кухню.

– Мам, а мне можно? – раздался голос Алеши из спальни. Маша готова была взорваться возмущением, но Сергей умоляюще заглянул ей в глаза: «Парень отцу привет должен передать, а?» Маша засмеялась: «Плеть мужской солидарности всегда перешибет обух женского благоразумия».

– Ну, герой, чем отца порадовать?

– То, что я папе обещал, я выполнил. – Алеша говорил серьезно, с чувством исполненного долга.

Он вынул из-под стола дневник, Сергей взял его, стал медленно листать.

– Четверка по алгебре, – бесстрастно отметил он.

– Единственная за всю четверть, – в тон ему парировал Алеша.

– Тетечка Мария! – раздался из кухни истошный вопль Сони. – Шо з ими тепер робыти? Вони, чертяки, кусаються!

– Ты бы в их положении тоже кусалась! Это я тебя, Сережа, перед дорожкой решила угостить твоим любимым моллюском.

– Раки?! – вожделенно произнес Сергей, зажмурив глаза. – Где брала?

– На рынке, вестимо. Пустила их поплавать в ванную. – И, уже направляясь в кухню, громко учила Соню: – Теперь, голубушка, берешь их пальчиками за панцирь – и в подсоленный кипяток. Ты лаврового листа не забыла бросить?

Алеша дождался, когда мать приступит, как она объявила, «к транспортировке раков из резервуара с водой живой в резервуар с водой мертвой», и тихо, умоляюще проговорил:

– Дядя Сереженька, миленький, возьми меня с собой к папе.

– Алеша, ты уже почти взрослый мужчина, – так же тихо ответил Сергей, обескураженный неожиданностью просьбы и серьезностью тона, которым она была высказана. – Это же не к бабе Уле и деду Ннкифору скатать в деревню под Клином. Полмира надо отмахать!

– Знаю! – с надрывом возразил мальчик.

– Загранпаспорт, визы, прививки…

– Все знаю! – надломленным шепотом произнес Алеша, и слезы брызнули из его глаз. – К папе хочу-у-у…

Когда раскрасневшаяся Маша с дымившейся горкой оранжево-красных красавцев на овальном фарфоровом блюде со словами: «Соня, пиво для гостя на стол!» – вошла в комнату, она увидела, что Алеша сидит на коленях у Сергея, уткнувшись ему лицом в грудь, и тот гладит его стриженый затылок. Маша все поняла, но Сергей, упреждая ее очередную саркастическую тираду – он слишком хорошо знал характер жены друга, – поднял вверх раскрытую ладонь:

– Пока ты готовила с Соней это княжеское блюдо, мы с Алексеем порешили, – он подмигнул поднявшему голову мальчику, – что завтра в Наркоминделе – мне с утра надо будет туда заскочить по одному срочному дельцу – я постараюсь договориться о том, чтобы его оформили для поездки к отцу на второе полугодие. Школа там действует, поедет в начале зимних каникул, так что занятия не пропустит. Поедет с кем-нибудь из новых сотрудников. Дело за твоим согласием, Машенька.

И они оба уставились на нее выжидательными взглядами. «Стервец! – восхитилась Маша внутренне. – Великолепный стервец! За Ивана готов и в огонь, и в воду. Была бы у меня хоть одна такая подруга…»

– Утро вечера мудренее, – с небрежной веселостью произнесла она, опуская блюдо на стол и помогая Соне расставить посуду, приборы и стаканы.

– Мам! – удрученно прошептал Алеша, и Маша поняла, что сын через секунду-другую разрыдается.

– Делайте что хотите! – наконец сдалась она. – А я хочу раков и пива.

– Ур-ра! – закричал Алеша и бросился целовать мать.

– Ладно, ладно, подлиза! – смеясь, притворно увертывалась она. – Еще получи мне хоть одну четверку – и плакала твоя Америка.

– Только пятерки, одни пятерки, мамочка!

– Ой, не храбрись, идучи на рать! А теперь так – два рака, стакан ситро – и шагом марш баиньки.

Алеша согласно кивал головой. Он был согласен на все.

– Соня, а почему только три прибора? – Маша раздраженно посмотрела на девушку.

– Тетечка Мария, – испуганно-извиняющимся голосом протянула та, – у вас же гость…

– Ты член семьи, – назидательно произнесла Маша и сама поставила на стол еще один прибор. – В случае, когда по каким-то соображениям это будет нужно, я сама тебе скажу. Хотя я с трудом могу себе представить, когда ты можешь оказаться в нашей семье лишней за столом.

Маша посмотрела долгим взглядом на Сергея:

– Пивом вроде бы не чокаются, а мы чокнемся. За тебя, Сереженька, за твою планиду! Будь счастлив!

Она как-то очень быстро выпила свой фужер. Зажмурилась. И вдруг тихо произнесла:

– Господи, как я люблю своего Ивана.

Отвернувшись и прикрыв лицо тыльной стороной ладони, Маша выбежала из комнаты…

***

На нью-йоркском пирсе, где ошвартовался «Бремен», Сергея встречали Иван и основатель бюро «Известий» в Новом Вавилоне Нодар. Высокий, загорелый, с нервными узкими губами, орлиным носом и карими навыкате глазами Нодар перекидывал золотой брелок в форме человеческого черепа с ключами на длинной цепочке из руки в руку и слегка покашливал, поторапливал сменщика:

– Вы еще успеете наговориться с Иваном. Пароход опоздал на три часа. Можем, если не будем шевелиться, попасть в самый трафик.

– Ну и что же? – улыбнулся Сергей. – Часом раньше, часом позже. У нас вроде не горит.

– В том то и дело, что горит. Сегодня в семь – прощальная. Приглашено пятьдесят человек, народ все известный.

– Сегодня?!

– «Бремен» завтра отправляется в обратный рейс, и по распоряжению главного я на нем возвращаюсь.

– Вот это да! – Сергей с недоумением посмотрел на Нодаpa, перевел взгляд на Ивана. – Я думал, мы хоть пару недель вместе поработаем, для меня это было бы очень и очень полезно.

– Я тоже так думал, – жестко произнес Нодар. – Но наше начальство посчитало, что не все то, что очевидно и рационально, финансово целесообразно.

Сергей подхватил чемодан, и все трое заспешили по трапу. Пока ехали по городу, Нодар расспрашивал о редакционных делах, знакомых. Иван молчал, уткнувшись в письма. На одном из перекрестков Нодар ловко увернулся от внезапно выскочившего из-за поворота на красный свет тяжелого фургона.

– Трудно здесь водить машину? – спросил Сергей.

– Все трудно, если не уметь.

Сергей промолчал. «В мой огород камушек. Недоволен, что ему вторично не продлили командировку. И что на смену прислали не Пильняка или Кольцова, а никому не известного пентюха. Злится. Злись, друже! На сердитых воду возят».

Под корпункт снималась на сорок третьем этаже нового небоскреба просторная квартира с двумя спальнями, гостиной и столовой. Манхэттен. Район семидесятых улиц. Когда они приехали, жена Нодара красавица Сильвия томно отдавала команды двум официантам, приглашенным из соседнего ресторана: «Бар у нас будет, вон в том углу. Для стейков мангал установите на балконе. Устрицы разнесите на четыре столика». Безукоризненно одетые, вышколенные юноши молниеносно исполняли все приказы: «Yes, mam. Just a minute, mam. Excellent, mam!»

Гости стали приходить, когда еще не было семи часов. Первым прибыл низкорослый щуплый японец. Курносый, с узкими подслеповатыми глазками, он неслышно проскользнул вдоль стены в гостиную и оказался между Сергеем и Иваном, которые стояли у окна, наблюдая за тем, как город постепенно погружался в электрический свет.

– «Киодо цусин», – осклабившись, он протянул крошечную ладошку, как бы предлагая ее пожать тому, кто первый захочет это сделать.

– «Известия», – по-хозяйски представился Сергей.

– Оцена каласо! – залепетал японец по-русски. – Моя так слазу понимайт, оцен слазу.

Он быстро обежал все помещения, заглянул даже в стенной шкаф: «Исфините, моя думала, эта двер ф комнат». Опять подошел к Сергею, сообщил: «Фладивосток – каласо. Кабаравск – одена каласо». И, выпив рюмку водки, к чему чуть ли не насильно принудил его Нодар, исчез.

– Смешной японец, – заметил Иван. – У меня почему-то было такое ощущение, что он гораздо лучше говорит по-русски, чем демонстрирует.

– Разумное наблюдение, – сказал Нодар. – Полковник Хосимоту такой же журналист, как я – король Уганды. Кстати, он гражданин США. Чем ближе я его узнавал, тем больше утверждался во мнении – вот он, штабс-капитан Рыбников американского розлива. Помните, конечно, рассказ Куприна?

Гости повалили дружно. Журналисты, бизнесмены, политики, актеры, писатели, художники, дипломаты. «Широкий круг знакомств, – одобрительно думал Сергей, меняя собеседников и собеседниц. – Теперь понятно, откуда у него всегда такая богатая фактура в статьях – и политических, и экономических, и на культурные темы. Уж он-то не спутает Уоллеса с Уеллесом, Нью-Йорк с Нью-Арком, а город Вашингтон со штатом того же названия. И Иван тоже – всех знает, со многими на короткой ноге, он в этой атмосфере как рыба в воде. Здорово. Глядишь – и мне поможет. Легонькой».

Когда Сергею представили парня лет тридцати, могучего телосложения – светлые волосы бобриком, глаза постоянно смеющиеся и вместе с тем колючие, четкий прямоугольник лба впечатляет своими размерами, – он, извинившись, попросил повторить фамилию. «Точно он, кандидат в Конгресс от демократов».

– А у меня для вас письмо, – сообщил Сергей.

– Для меня? У вас?! – Парень засмеялся откровенно недоверчиво.

Сергей достал из шкафа в спальне чемодан, вынул пачку писем, нашел нужное.

– Вот, – протянул он продолговатый конверт, вернувшись в гостиную. Парень раскрыл послание, быстро прочитал текст и посмотрел на Сергея совсем другими глазами:

– Вы друг Элис: значит, и мой друг. Мой дом открыт для вас всегда. Я хочу за это выпить. Не каждый день обретаешь настоящих друзей. То, что с Элис и от Элис, – настоящее.

Они чокнулись, выпили, крепко пожали друг другу руки.

«Элис, милая! – думал Сергей. – Как я хочу, чтобы ты быстрее приехала сюда. Ради службы? И ради службы, конечно: это важно. Но важнее другое. Я люблю тебя. И этим все сказано».

ВИВАТ, ШКОЛА!

Нет, недаром даже явные недоброжелатели и просто завистники в Наркомпросе, Мосгороно, районо и околопросвещенческих структурах вынуждены были скрепя сердце считать Ивана организатором высшего класса. За две недели снятое под школу помещение, приемлемое по выделенным центром ассигнованиям (суммы были взяты почти с потолка), и совершенно не подходящее для устройства в нем классов, преобразилось неузнаваемо. «Блиц-ремонт», как назвал его американский контрактор, удивил даже видавших виды опытных янки. Были убраны многочисленные легкие перегородки, и полутемные клетушки, в которых ранее размещались мелкие и средние фирмы с сомнительной репутацией, превратились в просторные, светлые, нарядные классы. На стенах были развешаны репродукции картин Репина, Сурикова, Федотова, Васильева, Шишкина. К удивлению Ивана, окна оказались без подоконников, и он распорядился разместить горшки с цветами на полах вдоль них. Школьных парт, привычных для советских школ, тоже не оказалось, и вместо них были поставлены столы и стулья. Приехавшие из Вашингтона за день до открытия первой советской школы в Западном полушарии посол Трояновский и секретарь парткома посольства Левшин не спеша прошли по всем классам, придирчиво разглядывая полы и потолки, оснащение кабинетов, снаряды в спортзале. Трояновский пару раз подтянулся на турнике, а Левшин с разбега перепрыгнул через коня, звонко шлепнув по его боку ладонью. В пионерской комнате, где на трех шахматных столиках были расставлены фигуры, размещался небольшой бильярд, а у дальней стенки на особой подставке поблескивал металлом и стеклами новенький кинопроекционный аппарат, Трояновский сказал:

– Учебные классы, столовая, общежитие для тех ребят, которые будут приезжать из Вашингтона и находиться у вас пять дней в неделю, – все превосходно, иного слова не подберешь. Есть одно «но» весьма серьезное. Пейзажи, натюрморты, исторические картины – все это хорошо. Но даже в этой комнате, – он повернулся, обвел руками стены, – не нашлось места портретам вождя и членов Политбюро.

– Я заказал все это из Москвы вместе со всеми другими репродукциями, но до сих пор портрет Сталина работы Гавриила Горелова не пришел, – развел руками ожидавший этого вопроса Иван.

– Не будем усматривать везде и во всем вредительские происки, – после небольшой паузы сказал посол, посмотрев при этом на секретаря парткома. – Мы могли бы выручить школу? Завтра здесь не только наши, американская педагогическая общественность и пресса тоже будут. Ведь так?

– Так, – подтвердил Иван. – И приглашения разосланы, и подтверждения получены.

– Так что – выручим школу? – повторил вопрос Трояновский.

– Сегодня же доставим все портреты, – ответил Левшин, с явным осуждением глядя на директора школы. Иван под этим взглядом поежился, хотя вряд ли он мог предположить, что с очередной диппочтой в Москву отправится информационное письмо парткома, в котором его «политической близорукости, граничащей с саботажем» будет уделено особое внимание. Более того, копия этого письма будет скрупулезно подшита в его личное дело. Инструкция ЦК Наркоминделу: порядок есть порядок.

До предела насыщенная и многоцветная палитра нью-йоркской жизни отметила торжественное открытие советской школы разными красками. Слова приветствий госдепартамента и мэра Нью-Йорка были сдержанными. Репортаж в «Нью-Йорк таймс» был озаглавлен «Коммунистическое индоктринерство пришло в наш город». С утра квартал, где находилась школа, был оцеплен нарядами полиции. И не напрасно – уже к полудню перед зданием стали собираться демонстранты. Ближе к приему, назначенному на семь часов вечера, их уже было около ста пятидесяти человек. Они несли плакаты с лозунгами: «Жидобольшевистские бандиты! Прочь из нашей страны истинной демократии со своими марксистскими догмами и диктаторским террором!», «Долой кровавых палачей из Кремля!», «Хозяева Коминтерна – вы сами захлебнетесь в крови и дерьме мировой революции!». Из рупоров доносились выкрики: «Сталин – душитель свободы!», «Америка – оплот разума и счастья всех людей!».

Подкатил роскошный «паккард» с красным флажком на капоте. Из него вышел энергичный, подтянутый Трояновский. Толпа манифестантов взорвалась проклятиями. Посол повернулся, расцвел, сверкнул голливудской улыбкой, помахал приветливо обеими руками. Сын военного, сам в молодости военный, прошедший через революционное подполье, тюрьмы и ссылки, суровую школу эмиграции, он умел артистично владеть собой в любой критической ситуации.

Трояновский поздоровался радушно с учителями, Иваном. Продолжая улыбаться, сказал ободряюще:

– Подобный аккомпанемент к вашему празднику, надеюсь, вас вдохновляет.

– Признаться, я ничего подобного не ожидал, – произнес Иван растерянно. – Школа советская и для советских детей. У американцев вроде бы не должно быть поводов для беспокойства.

Трояновский посмотрел на беснующихся людей:

– Вы будете учить детей тому, что теория Дарвина верна. И делать это в стране, где совсем недавно прошел в штате Теннеси «обезьяний процесс». Вы будете учить детей тому, что, если один эксплуатирует труд сотен и тысяч и безмерно на этом богатеет, это безнравственно и противозаконно. И делать это в стране, где именно такой социальный порядок и есть высшая нравственность и высший закон. Вы будете учить детей тому, что все люди от рождения равны, независимо ни от чего. И делать это в стране, где в большинстве южных штатов процветает сегрегация и многие белые считают Юг по-прежнему, как и в 1861-64 годах, в состоянии войны с Севером. И совершенно не важно, что вы будете это делать в советской школе, обучать советских детей. Вы будете это делать в Соединенных Штатах Америки, под самым носом у власть имущих, на глазах у прессы, общественности, большой группы тех, кто симпатизирует – и явно, и тайно – нашему социальному эксперименту. Еще раз поздравляю с началом воистину миссионерской, подвижнической деятельности.

Полицейские работали четко, слаженно, без суеты: выстраивали в очередь подъезжавшие машины; определяли места для парковки; беззлобно, с откровенно солдатским юморком переругивались с демонстрантами; вежливо, но неумолимо отправляли прочь тех, кто пытался проникнуть на прием без приглашения. С особым почтением встречали главных гостей – помощника мэра Нью-Йорка, ведавшего вопросами просвещения, и одного из заместителей госсекретаря, курировавшего сферы культуры и образования.

– Здесь не поманкируешь, – бросил Иван Жене, преподавателю русского языка и литературы, недавнему выпускнику ИФЛИ, наблюдая за церемонией этих двух встреч. – Сразу вылетишь со службы без выходного пособия.

– Да, – согласился Женя. И, слегка переиначивая строку Маяковского, добавил: – К таким господам улыбка у рта!

В пионерской комнате гости непременно останавливались у портретов членов ПБ, подолгу их рассматривали. Безошибочно узнавали Сталина, многие – особенно те, кто читал недавние высказывания о нем Лиона Фейхтвангера, – издавали радостные, одобрительные возгласы. Об остальных расспрашивали дотошно и въедливо. Чиновник госдепа долго молча созерцал оснащение комнаты. Подошел к правому дальнему углу, в котором на особой пирамиде стояло расчехленное знамя.

– Это знамя какой-нибудь кавалерийской бригады или танкового полка? – Он прищурился, хотя придерживал левой рукой очки, и нагнулся, разглядывая вышитые золотом буквы. Обернулся, ожидая ответа, к Валентине, завучу школы, неторопливой, золотоволосой красавице.

– Нет, это знамя школы, – медленно, спокойно ответила она, только васильковые глаза ее заметно потемнели.

– Хм… знамя школы, – протянул американец с ощутимой ехидцей.

– У вас, насколько я помню, свой дом, – вмешался Трояновский.

– Как у каждого среднего американца. Вы же были у меня в гостях, Александр.

– Разумеется, был, Рудольф. Допустим, дом, как у каждого среднего американца. И перед вашим домом мачта, и каждый день на ней поднимается то, что вы называете «Звезды и полосы».

– Каждый день.

– И перед каждым домом этой страны совершается тот же достойный уважения ритуал?

– Пожалуй, да.

– Значит, знамя, принадлежащее одной семье, вас не смущает, а знамя, принадлежащее школе, представляющей сотню семей, вас смущает?

– Ха-ха-ха! – Рудольф понял, что Трояновский выиграл этот маленький психологический поединок, и смех – самый достойный выход из создавшейся ситуации. – Ха-ха-ха! Уже не смущает.

Он медленно отошел от знамени, постоял у одного из шахматных столиков, за которым шло сражение между двумя гостями, и застыл перед щитом, обтянутым красной материей, на которой вытянулись в три ряда портреты членов ПБ.

– М-м… Э-э-э… Подобная «анфилада»…

И, хотя у него, как и большинства людей, язык часто опережал мысль, он заставил себя смолчать, хотя и подумал: «У нас так выставляют фото преступников, которых разыскивает закон». Трояновский понял, что хотел сказать госдеповец, и потому поспешил уйти от крайне опасной – и для него самого, и для едва зарождавшихся советско-американских отношений – аналогии.

– Анфилада власти! – уточнил он.

– Да-да! – улыбнулся Рудольф.

Иван махнул рукой официанту, и американец от души чокнулся с Иваном, Трояновским, Женей, Валентиной: «За вашу великолепную школу, господа!»

С наслаждением выпил холодное шампанское. Взял еще бокал:

– Французское! Manifique!

– Не-е-ет! – покачал головой Женя. – Советское!

– Со-вет-ское?! Не может быть!

– Может, еще как может!

– Велика… как эта русски… велика… лепна… – И по-английски: – Да здравствует «Советское шампанское»!

Помощником мэра была средних лет женщина. Строгий темный костюм, прическа а-ля Марлен Дитрих, добрые, светящиеся детским любопытством глаза. Вместе с ней приехал замдекана Учительского колледжа Колумбийского университета: румяный, широкоплечий, копна черных блестящих волос.

– Рут Клайнбух, – представилась помощница, вложив ладонь-совочек в руку Ивана.

– Рэдьярд Клифф, – широко улыбнулся замдекана. – Можно просто Рэдьярд.

Для Ивана это были из всех пришедших на прием, пожалуй, самые желанные гости. Сразу же завязался разговор об уровнях образования: дошкольном; школьном – начальном, неполном среднем, среднем; высшем – университет, аспирантура, докторантура. Иван сразу почувствовал и разницу в структурах, о чем он в общих чертах знал и раньше, когда готовился к поездке, и разнобой в терминологии, и конечно же определенные принципиальные расхождения. Трудность в первоначальном восприятии информации усугублялась не только слабым знанием материала. Школа частная и муниципальная, колледж и университет частные и принадлежащие штату – отсюда все разное: учебники, учителя и профессора, программы и экзаменационные требования. И уровни знаний, и общего развития, и профессиональных навыков разные. И конечно же различны условия и возможности устройства на работу по завершении учебы. Такой необъятной темы, как «воспитание», они не имели времени коснуться даже поверхностно. А обучение умственно отсталых детей! А обучение детей-инвалидов, глухонемых, слепых! А тема тем – подготовка учителей как основа успеха или неуспеха всего национального образования! Да мало ли еще тем мелких, средних, больших и громадных, которые составляют важнейшую сторону социальной жизни любого общества, если оно хочет иметь потенциал – Образование и Воспитание Будущего Гражданина.

– А ведь мы знаем кое-что о ваших педагогических воззрениях. – Рэдьярд посмотрел на Рут, заговорщицки подмигнул Ивану. – Знаем и в известной мере разделяем.

Иван недоверчиво, с некоторой долей иронии посмотрел на Клиффа.

– Вы убежденный последователь Иоганна Песталоцци. Особенно по душе вам его теория «развивающего обучения», органичной связи обучения с воспитанием, а также с общим развитием ребенка. Так?

– Верно. – Иван был беспредельно удивлен. О теориях и практике великого швейцарца в сегодняшних беседах он не обмолвился ни единым словом, времени не было. И уж тем более о своем к ним отношении.

– Скажите, откуда вам это известно?

– Ага, заинтригованы, господин директор! – торжествующе воскликнула Клайнбух. – Мы еще не то про вас знаем. Вы до переезда в Москву в Киеве первый в Советском Союзе соединили на практике учебу с производительным трудом, больше того – написали книгу о своем опыте «По пути политехнизации». Так?

– Так. – Иван был совершенно сбит с толку.

– А ведь эта идея тоже первоначально принадлежит Песталоцци. Наконец, ваш любимый труд выдающегося альпийского педагога – «Лебединая песня».

Иван переводил поочередно вопрошающий взгляд с Рут на Рэдьярда и вновь на помощника мэра.

– Ладно, – смилостивилась наконец Рут, достала из сумочки сложенный вчетверо газетный лист, развернула его.

– Вот статья, опубликованная в «Чикаго дейли трибюн». Ее написала Элис, которую я помню еще крохой. Я ведь тоже из Чикаго.

– Элис? – Иван вспомнил, что накануне отъезда он и Элис сошлись в словесной баталии о путях дальнейшего развития мировой педагогики, и все более ее связи с психологией. Значит, на основе этой беседы, горячей, откровенной, по многим его высказываниям, даже, пожалуй, рискованным, она написала статью. Ну, Элис! Иван прочитал заголовок, крупным шрифтом пересекавший всю полосу: «Talented follower of Pestalozzi and Ushinski goes to U.S.». И фотография, на которой он, Иван, сидит за столом, заваленным книгами, погруженный в глубокие думы. В думы о судьбах человечества, не меньше. Фото, конечно, ей подсунул Сергей. У Ивана запершило в горле, он отвернулся. Справившись с волнением, хриплым голосом предложил:

– За самую гуманную науку на свете – науку, которая учит: как из человечка сделать Человека!

Три адепта науки о созидателях будущего с просветленными лицами выпили по бокалу шампанского.

– Мир тесен, доложу я вам, – сказал Иван, глядя на репродукцию картины, на которой был изображен умытый весенним дождем Охотный ряд. – Где-то в этом районе Москвы, – он кивнул на картину, – я познакомился с Элис. Вы ее знали намного раньше. Теперь судьба свела меня с вами, с Рэдьярдом. Я не фаталист, но уверен – ничего случайного с человеком не происходит. Во всем есть свой скрытый смысл. Будучи оптимистом, уверен: смысл – разумный, полезный, добрый.

Из доклада агента ФБР по Манхэттену

Сегодня в арендованном школой советского посольства доме – угол Лексингтон-авеню и Семидесятая стрит – состоялся прием. Поводом послужило открытие вышеуказанной школы.

Прием посетили двести тридцать четыре человека. С русской стороны кроме директора, завуча и преподавателей школы были посол, политический советник, шофер посла (НКВД), председатель Амторга (НКВД), его первый зам (ГРУ), замзав юридическим отделом (резидент ГРУ). С американской стороны были Рут Клайнбух, помощник мэра Нью-Йорка, и Рэдьярд Клифф, замдекана Учительского колледжа Колумбийского университета, принципалы и администраторы, преподаватели школ штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси, Мэн, Нью-Хэмпшир, Вермонт, Массачусетс и Коннектикут (список с адресами прилагается). Банкиры, контракторы строительных фирм, представители страховых агентств, издательских концернов, поэты, художники, актеры, писатели, корреспонденты газет, журналов, радио были приглашены русскими по наводке трех наших доверенных лиц – Рамзеса (контрактор, осуществлявший ремонт здания школы), Путаны (председатель совета родителей частной школы «Нежный колокольчик», рекомендована русскому директору нашим человеком в руководстве нью-йоркского комитета Компартии США в качестве эксперта по просвещению) и Джокера (дилер писчебумажных товаров и школьного оборудования). Из зарегистрированных у нас «красных» было отмечено лишь трое рядовых членов. Эти «комми» держались вместе, с русскими практически не общались. Особо следует отметить умение русского директора располагать к себе самых разных людей – от полицейских до банкиров. В дальнейшем будет проходить в наших донесениях как Обаяшка. Для оперативной разработки из числа штатных работников школы предлагаем: 1) директора Ивана (в дальнейшем Обаяшка); 2) завуча Валентину (в дальнейшем Хризантема); 3) преподавателя русского языка и литературы Евгения (в дальнейшем Гомер). Прошу дать соответствующие указания нашему резиденту в Москве представить в кратчайшие сроки подробные данные о родственниках и знакомых Обаяшки, Хризантемы и Гомера. По имеющимся у нас в данный момент сведениям, никто из них прямого отношения к спецслужбам не имеет [3]  [3]На самом деле Валентина была штатным сотрудником ГРУ.


[Закрыть]. По словам Обаяшки, он собирается взять на преподавательскую работу двух-трех американцев. Предпримем все меры, чтобы внедрить своих людей.