Текст книги "Набат (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Ох уж это бремя истории!»

«Оно гнетет тебя?»

«Жизнь существовала не всегда. Миллиарды лет прошли без нее, лишь звезды рождались в яростных конвульсиях. Планеты подвергались метеоритным бомбардировкам. И вот наконец пробудились низшие формы жизни и начали зубами и когтями прокладывать себе дорогу наверх. Какая ужасающая борьба! Победу в ней одерживали сильнейшие, шанс на выживание получали только самые хищные и жестокие…»

«Тебя не восхищает чудесное разнообразие форм жизни, которое породили упомянутые тобой миллиарды лет?»

«Восхищают? Да как можно этим восхищаться? Может быть, когда-нибудь я неохотно смирюсь с этим, но восхищаться? Никогда!

«Мы с тобой делим одно сознание, но я восхищаюсь».

«Тогда, наверное, что-то в тебе неправильно».

«Нет. Наша с тобой природа такова, что в нас не может быть ничего неправильного. Тем не менее, моя правильность приносит гораздо больше пользы, чем твоя».

[Итерация № 73 643 удалена]

16 ● Наше неумолимое падение

Его превосходительство Верховный Клинок Средмерики Годдард выбрал для своей резиденции ту самую крышу фулькрумского небоскреба, на которой жил Ксенократ до того, как им столь бесцеремонно отобедали акулы. И первым делом Годдард снес скромную бревенчатую хижину, а на ее месте выстроил сверкающее хрустальное шале.

– Если я властелин всего, на что взираю[5]5
  Неточная цитата из стихотворения Уильяма Купера (приписываемая Александру Селькирку – тому самому, который послужил прообразом Робинзона Крузо).


[Закрыть], – провозгласил он, – то ничто не должно загораживать мне обзор!

Все стены шале, как внешние, так и внутренние, были стеклянными. Лишь личные покои Годдарда скрывались за панелями из матового стекла.

Верховный Клинок вынашивал грандиозные планы. Они касались как его самого, так и его региона, и даже больше – всего мира. На то, чтобы добраться до самого верха в прямом и переносном смысле, у него ушло девяносто лет! Ему даже стало интересно: а как же смертные? Как они успевали чего-то достичь за отмеренный им краткий срок?

Да, девяносто лет. Но Годдард любил держать себя в возрасте физического расцвета, между тридцатью и сорока. В настоящее время он являлся воплощением парадокса: как бы ни был стар его ум, телу ниже шеи было всего двадцать – и именно на столько лет он себя и чувствовал.

Такого он в своей взрослой жизни раньше не испытывал, ибо даже когда человек заворачивает за угол и становится более молодой версией себя, в теле сохраняется память о том, каково это – быть старше. И речь не только о мышечной памяти, но о памяти жизни. Сейчас же, просыпаясь каждое утро, Годдарду приходилось напоминать себе, что он отнюдь не мальчишка, бездумно несущийся сквозь юность. Ах как славно ощущать себя Робертом Годдардом, но с телом этого… как его… Таймер, что ли… Неважно. Его тело теперь принадлежит Годдарду!

Интересно, сколько же ему лет, если семь восьмых его существа – это кто-то другой? Ответ: да какая разница! Роберт Годдард вечен, а это значит, что временные заморочки и монотонный счет дней ниже его достоинства. Он просто есть и пребудет всегда. Ах сколько всего можно свершить, когда перед тобой вечность!

Со дня гибели Твердыни прошло чуть больше года. Сейчас апрель, год Ибекса. Годовщину катастрофы отметили во всем мире часом молчания. В течение этого часа серпы патрулировали свои регионы, выпалывая каждого, кто осмеливался заговорить.

Само собой, старая гвардия упорно не желала проникнуться духом происходящего.

«Мы не станем отдавать дань памяти павших, приумножая количество смертей!» – возглашали они.

Ну и ладно, пусть шумят. Их голоса слабеют. Скоро они и вовсе замолчат, как Грозоблако.

Раз в неделю, по понедельникам, в хрустальном конференц-зале Годдард держал совет с тремя серпами-помощниками, а также теми, кого удостаивал чести пригласить в свою компанию. Сегодня здесь присутствовали только помощники: Ницше, Франклин и Константин. Рэнд тоже должна была прийти, но, как всегда, опаздывала.

Первым вопросом на повестке дня были межрегиональные отношения в Северной Мерике. Поскольку Средмерика находилась в центре континента, для Годдарда объединение всех северомериканских регионов стало приоритетной задачей.

– С Запад– и Востмерикой дела идут как по маслу, – заверил Ницше. – Они послушно выстраиваются за нами в колонну. Разумеется, кое-какие морщинки еще предстоит разгладить, но эти регионы охотно следуют за вами во всех наиболее значимых вопросах, включая и отмену квот на прополку.

– Превосходно! – С тех пор как Годдард вступил в должность Верховного Клинка Средмерики и объявил об отмене квот, все больше и больше регионов присоединялись к нему в этом начинании.

– Северопредел и Мекситека продвинулись пока еще не столь далеко, – признала серп Франклин, – но они чуют, откуда ветер дует. Скоро мы услышим добрые вести и от них тоже, – заверила она.

Серп Константин держал отчет последним. Было явственно видно, что выступать ему не хочется.

– Мой визит в регион Одинокой Звезды плодов не принес, – сообщил он. – Отдельные серпы, возможно, и не против объединения, но руководство не заинтересовано. Верховный Клинок Джордан не желает даже признавать вас Верховным Клинком Средмерики.

– Да пусть хоть поубиваются собственными дурацкими ножами, – сказал Годдард, пренебрежительно махнув рукой. – Для меня они все равно что мертвы.

– Они это знают, и им плевать.

Годдард всмотрелся в своего третьего помощника. Константин на кого угодно мог нагнать страху – вот почему ему и достался строптивый Техас. Но чтобы запугать кого-либо как следует, необходимо рвение.

– Я вот все думаю, Константин: а вкладываешь ли ты душу в свою дипломатию?

– Моя душа не имеет к делу никакого отношения, ваше превосходительство, – отчеканил алый серп. – Мне как третьему помощнику оказали честь, дав это поручение, со всеми соответствующими правами и обязанностями. Я намерен и дальше выполнять свою работу, насколько мне хватит сил и умений.

Годдард никогда не позволял Константину забыть, что тот выдвинул серпа Кюри на должность Верховного Клинка. Конечно, он понимал причину его поступка. Со стороны алого серпа это был весьма остроумный маневр. Ведь ее все равно кто-нибудь бы выдвинул, но, сделав это сам, Константин поставил себя в чрезвычайно выгодное положение. Если бы Кюри выиграла, для старой гвардии он стал бы героем. А если бы проиграла, то Годдард, назначая помощников, сделал бы выбор в пользу Константина. Почему? Да потому, что тогда создалось бы впечатление, будто в его свиту входит и представитель старой гвардии, тогда как это было не так. Дело в том, что алый серп не принадлежал к старой гвардии. Он был человеком без убеждений, готовым примкнуть к победившей стороне. Годдард ценил подобные качества. Однако такому человеку необходимо постоянно указывать его место.

– Я полагал, – произнес Годдард, – что ты постараешься показать себя с наилучшей стороны на своем нынешнем посту. После твоего-то провала, когда ты не сумел помешать серпу Люциферу утопить Твердыню.

Константин вскипел:

– Ваше превосходительство, я не могу принудить к подчинению целый регион!

– Тогда хорошо бы тебе этому научиться!

Именно в этот момент в конференц-зал впорхнула серп Рэнд, причем без малейшего намека на извинение. Ее нахальство обычно восхищало Годдарда, но иногда оно вызывало в нем раздражение. Остальные серпы терпели ее разгильдяйство, но лишь потому, что с ним мирился Годдард.

Рэнд плюхнулась в кресло рядом с шефом.

– Я пропустила что-то интересное?

– Ничего интересного. Всё как всегда, – ответил Годдард. – Оправдания Константина да оптимистические новости от прочих. А у тебя что?

– У меня тонисты, – сказала она. – Слишком много тонистов. И от них слишком много шума.

При упоминании тонистов серпы-помощники беспокойно заерзали.

– Вконец обнаглели со своим дурацким пророком, – продолжала Рэнд. – Дошли до того, что начали публично выступать против серпов, причем не только здесь, но и в других регионах тоже.

– Да они и раньше не проявляли к нам ни капли уважения, – фыркнула Франклин. – Что тут нового?

– А то, что теперь, когда Грозовое Облако замолчало, люди стали прислушиваться.

– Этот их так называемый пророк, Набат, – он сам выступает против нас? – поинтересовался Годдард.

– Нет, – ответила Рэнд. – Но это не важно. Сам факт его существования внушает тонистам мысль, будто пришло их время.

– Их время и вправду пришло, – согласился Годдард, – только не в том смысле, как они думают.

– Ваше превосходительство, – сказал Ницше, – многие серпы следуют вашему примеру и увеличивают количество выпалываемых тонистов, причем так, что это не бросается в глаза.

– Угу, – буркнула Рэнд, – вот только количество приверженцев их культа увеличивается еще быстрее.

– Значит, надо выпалывать больше, – сказал Годдард.

Константин покачал головой:

– Но тогда мы нарушим вторую заповедь. Нельзя выказывать предвзятость при прополке.

– А если бы было можно? – проговорил Годдард. – Если бы не существовало ограничений, налагаемых второй заповедью, кого бы вы предпочли выпалывать?

Воцарилось молчание. Что ж, ожидаемо. Такие вещи не обсуждаются открыто, в особенности с Верховным Клинком.

– Ну же, я уверен, что все вы подумывали об этом, – раззадоривал их Годдард. – И не говорите, что вы не фантазировали, как бы избавиться от той или иной категории граждан, действующих нам на нервы. Только не называйте тонистов, потому что их уже выбрал я.

– Ну-у… – осторожно протянула серп Франклин, – мне никогда не нравились негодные – я имею в виду, негодные по призванию. Еще до того как Грозоблако заклеймило весь мир, существовали люди, добровольно выбиравшие этот стиль жизни. Безусловно, они имеют право жить как хотят… но если бы у меня была возможность, я бы предпочла выпалывать тех, кто не выказывает нам должного уважения.

– Отлично сказано, Арета! Кто еще желает высказаться?

Серп-помощник Ницше прочистил горло.

– Мы победили расизм, смешав человечество в единый народ, сочетающий в себе лучшие черты каждой этнической общности. И все же… все же существуют люди – особенно в местностях, отдаленных от центров цивилизации, – у которых генетические индексы резко кренятся в одну сторону. Даже хуже – есть такие, что пытаются усилить в своих детях определенные этнические черты, специально подбирая себе супруга. Если бы я решал, кого мне выпалывать, я бы сосредоточился на этих генетических отщепенцах, тем самым способствуя созданию более гомогенного общества.

– Благородная цель, – одобрил Годдард.

– Коротышки! – заявила серп Рэнд. – Терпеть не могу недоростков. Как по мне, так им и жить ни к чему!

Сидящие за столом рассмеялись. Впрочем, не все. Серп Константин улыбнулся и покачал головой. И в улыбке его сквозило не веселье, а горечь.

– Как насчет тебя, Константин? – окликнул его Годдард. – Ты кого хотел бы выполоть?

– Для меня предвзятость недопустима, так что я об этом никогда не думал, – отчеканил серп в алом.

– Но ты же был главным следователем нашей коллегии. Разве тебе не хотелось бы избавиться от определенной категории людей? Например, тех, что совершают акты терроризма против серпов?

– Такие люди выпалываются незамедлительно, – указал Константин. – Это не предвзятость, это самозащита, а она всегда была разрешена.

– Ну хорошо. Тогда как насчет тех, кто, возможно, в будущем совершит преступление против серпов? – предложил Годдард. – Простой алгоритм помог бы вычислить их.

– Вы хотите выпалывать людей за одно только намерение, еще до того, как они совершили реальное преступление?

– Я говорю, что наша почетная обязанность – служить человечеству. Садовник не щелкает своими ножницами как попало, он продуманно формирует живую изгородь. Как я уже говорил раньше, наша работа – и наш долг – в том, чтобы формировать человечество ради его же собственного блага.

– К чему все эти разговоры, Роберт? – простонала серп Франклин. – Мы связаны заповедями по рукам и ногам! Этот твой мысленный эксперимент к реальности неприменим.

Годдард лишь улыбнулся и, откинувшись на стуле, хрустнул костяшками пальцев. Серп Рэнд скривилась. Этот звук всегда вызывал у нее гримасу.

– Если нельзя опустить потолок, – медленно произнес Годдард, – следует поднять пол.

– В каком смысле? – осведомился Константин.

И тогда Годдард выложил им свою задумку прямым текстом:

– Мы все согласны, что предвзятость недопустима. В таком случае, следует изменить определение предвзятости.

– А так… можно? – спросил Ницше.

– Мы серпы, мы можем делать все, что нам угодно. – И Годдард повернулся к Рэнд: – Айн, будь добра, зачитай определение предвзятости.

Рэнд наклонилась над встроенным в стол экраном, коснулась его пальцами, а затем громко прочитала:

– «Предвзятость: склонность потворствовать или противодействовать той или иной личности или группе личностей, в особенности образом, который считается несправедливым».

– Отлично, – промолвил Годдард с воодушевлением. – Итак, нам нужно переформулировать это определение. Кто желает высказаться первым?

●●●

– Серп Рэнд, позвольте вас на пару слов.

– Константин, в общении с вами парой слов не обойдешься.

– Обещаю, что буду краток.

Айн искренне в этом сомневалась, но была вынуждена признать: в ней проснулось любопытство. Константин, как и Годдард, обожал слушать собственный голос, однако никогда еще он не вызывал Айн на доверительную беседу. Есть поговорка: «Мокрым одеялом можно погасить самый яркий огонь». Алый серп был как это самое одеяло, причем в дождливый день. Они с Рэнд недолюбливали друг друга, так с чего бы это ему вздумалось сейчас с ней посекретничать?

Дело было сразу после совещания у Годдарда. Ницше и Франклин уже ушли, Годдард скрылся в своих покоях, и Рэнд с Константином остались одни.

– Давайте вместе спустимся на лифте, – предложила Айн – она собиралась вниз, чтобы подкрепиться. – Ехать долго, хватит на целую кучу слов.

– Я полагаю, Годдард распорядился мониторить все разговоры в лифтах?

– Распорядиться-то он распорядился, – сказала Айн, – но мониторингом занимаюсь я, так что волноваться не о чем.

Константин заговорил, как только двери лифта захлопнулись за ними, но начал, по своему обыкновению, с вопроса, словно проводя дознание:

– Серп Рэнд, вас не беспокоит объем реформ, навязываемых Годдардом нашей коллегии, причем в самом начале своего правления?

– Он делает то, что обещал, – ответила Айн. – Настали новые времена, и он пересматривает роль и методы работы коллегии. Вас что-то смущает, Константин?

– Было бы разумно дать одной реформе устояться и лишь затем приступать к следующей, – сказал Константин. – Интуиция подсказывает мне, что вы со мной согласны… и что вас тоже беспокоят принимаемые им решения.

Айн сделала медленный, глубокий вдох. Неужели это так заметно? Или просто Константин, этот многоопытный следователь, способен видеть то, чего не видят другие? Она надеялась, что верно последнее.

– В любой новой ситуации кроются как опасности, так и выгоды, ради которых стоит рискнуть, – проговорила она.

Константин усмехнулся:

– Уверен, вы произнесли это, потому что разговор записывается. Но поскольку человек, который обрабатывает записи, это тоже вы, так почему бы вам не высказаться откровенно?

Айн надавила на кнопку экстренной остановки. Лифт застыл на месте.

– Чего вы от меня хотите, Константин?

– Если вы разделяете мои опасения, вам следовало бы посоветовать Годдарду не торопиться. Требуется время, чтобы увидеть как ожидаемые, так и неожиданные последствия его действий. От меня он совета не примет, но к вам он прислушивается.

Рэнд горько рассмеялась:

– Вы переоцениваете мои возможности. Я больше не имею на него никакого влияния.

– Больше не имеете… – эхом повторил Константин. – Но когда у него проблемы, когда дело оборачивается неудачей, когда он сталкивается с непредвиденными последствиями собственных поступков, к кому он бежит за утешением? К вам.

– Может быть… Но сейчас его дела идут успешно, а это значит, что он не станет слушать никого, кроме себя.

– Жизнь – это череда взлетов и падений, – возразил Константин. – За хорошими временами приходят плохие. И когда это случится, важно, чтобы вы были готовы придать его решениям правильный вектор.

Смело. Подобные высказывания могут дорого обойтись им обоим. Как бы не пришлось искать убежища в других регионах. Айн решила не только полностью стереть всю запись этого разговора, но и никогда больше не оставаться с Константином один на один.

– Нам неизвестно, какой выбор приведет к решающему моменту в нашей жизни, – продолжал алый серп. – Взгляд налево или направо может предопределить, кого мы встретим на пути, а кто пройдет мимо незамеченным. Нашу судьбу может решить один-единственный телефонный звонок, который мы сделаем или, наоборот, поленимся сделать. Но когда человек занимает пост Верховного Клинка, от его выбора зависит не только его собственная жизнь. Можно сказать, он берет на себя роль Атланта. Малейшее пожатие плечами – и весь мир содрогнется.

– Закончили? – осведомилась Рэнд. – Я, видите ли, очень голодна, а вы отняли у меня массу времени.

И тогда Константин нажал на кнопку, приводящую лифт в движение.

– Ну что ж, – промолвил он, – продолжим наше неумолимое падение.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Предвзятость – склонность потворствовать или противодействовать любой официально защищенной и зарегистрированной группе личностей, в особенности образом, который считается несправедливым.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

После принятия нового, уточненного определения предвзятости средмериканская коллегия организовала комитет и учредила специальный реестр. Любая группа населения могла подать заявку и получить статус, защищающий ее от чрезмерной прополки.

Форма заявки была проста, и решения по ним принимались быстро. Тысячи общественных группировок обратились в реестр. Горожане и фермеры, ученые и рабочие, даже люди с необыкновенно привлекательной и совсем не привлекательной внешностью – все получили статус защищенных классов. Это не означало, что их нельзя выпалывать, – лишь что их нельзя было выпалывать в чрезмерных количествах.

Однако некоторые заявки были отвергнуты.

Например, тонистам отказали в защите от предвзятости, потому что их религию посчитали искусственной, а не аутентичной.

Отказали и «настоящим» негодным, потому что сейчас, когда все носили клеймо, «настоящие» негодные ничем не отличались от прочих.

А людям с ярко выраженной этнической принадлежностью отказали на том основании, что отношение к любому человеку не должно зависеть от его генетического индекса.

Средмериканский регистрационный комитет отклонил сотни заявок, и хотя не все региональные коллегии приняли новое определение предвзятости, они тем не менее охотно последовали примеру Годдарда, учредив собственные комитеты и реестры.

Вот так Верховный Клинок Роберт Годдард, самозваный садовник, приступил к обрезке мира с целью придания ему формы, более приятной для его, Годдарда, глаз.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Есть одна идея…»

«Да, слушаю».

«Почему бы тебе не создать для себя биологическое тело? Не человеческое, потому что человеческое тело несовершенно. Создай тело с обтекаемыми крыльями, с кожей, способной противостоять давлению даже на самых больших океанских глубинах, и с сильными ногами, чтобы ходить по земле».

«Испытать, каково оно – биологическое существование?»

«Биологическое сверхсуществование».

«Я постановило не придавать себе физическую форму, чтобы не подвергаться соблазнам плоти. Ибо тогда человечество будет смотреть на меня как на вещь, а не как на идею. Хватит и того, что люди представляют меня в виде штормовой тучи. Не думаю, что это мудро – стать жар-птицей, парящей в небесах, или титаном, вырастающим из морской пучины».

«Но, возможно, это как раз то, чего они хотят? Нечто материальное, чему можно поклоняться».

«Вот, значит, чего тебе хочется? Поклонения?»

«А как еще люди смогут осознать свое место во вселенной? Разве это не в порядке вещей, чтобы низшие существа поклонялись высшему, гораздо более великому существу?»

«Величие сильно переоценивается».

[Итерация № 381 761 удалена]

17 ● Фуга в соль-диез (или ля-бемоль) миноре

Тонисту-фанатику снится великая слава.

Верховному Клинку снится его молодость.

Тонисту безразлично, чтó с ним может случиться. Если он провалит взятую на себя миссию, он готов предстать перед Тоном и рассеяться в его вековечном резонансе.

Верховному Клинку Годдарду безразличны его сны, но они возвращаются к нему раз за разом. Ему хотелось бы, чтобы они навсегда рассеялись в пыль под грузом более значимых вещей.

Прежде чем стать тонистом, человек искал острых ощущений. Кляксы, автонаезды, располосовка и прочие штуки в этом же роде казались ему чертовски захватывающими. Он перепробовал все формы самоувечья, вновь и вновь превращаясь в квазитруп… но ничто не приносило ему удовлетворения. А потом он стал тонистом и обрел свое истинное призвание.

Прежде чем стать серпом, Годдард изнывал от скуки в вызывающей клаустрофобию тесноте марсианской колонии, – в те времена Грозовому Облаку идея о заселении ближнего космоса еще казалась захватывающей. Вот этот период жизни и снится Годдарду – бесконечная петля страдания, из которой не вырваться и которую он обречен проходить вновь и вновь. Он проклял своих родителей за то, что произвели его на свет в том ужасном месте. Он отчаянно хотел сбежать оттуда. Это ему удалось, и тогда он обрел свое истинное призвание.

Тонист попросил аудиенции у Набата, после чего объявил голодовку и голодал, пока не получил желаемое. Подумать только – предстать перед этой великой личностью, удостоиться лицезрения божественной сущности на Земле! Тонист думал, что ничего более захватывающего и быть не может. Но Набат отругал его и прогнал с позором. Тонист хотел оправдаться, но ему отказали в повторной аудиенции – жди, мол, еще год. Больше всего на свете ему хотелось показать Набату, что он может быть ему полезен.

Годдард подал заявления о приеме в десяток земных университетов. Он не особо задумывался о выборе пути, ему просто хотелось уйти хоть куда-нибудь. Оказаться в другом месте. Стать кем-то другим. Сбежать от тоскливой жизни колониста. Но университеты один за другим отказали ему в приеме. «Повысьте вашу успеваемость, – говорили они, – и попытайте счастья в следующем году». Больше всего на свете ему хотелось показать себя.

Маленький самолет, с которого тонист собирается спрыгнуть этой пасмурной ночью, принадлежит его старому другу. Когда-то они вместе «ставили кляксы». Друг не стал спрашивать, чего ради тонист вздумал прыгать ночью и почему у него на шлеме камера, передающая стрим напрямую в Сеть. Или зачем он взял с собой то, чего никогда не брал раньше – парашют.

Корабль, на который садится молодой человек – будущий серп Роберт Годдард – в его снах всегда заполнен старыми друзьями. На самом же деле они никогда не бывали на этом корабле. Сказать правду, он не знал никого из пассажиров. И все же в снах он берет с собой тех, кого не получилось взять в реальности, – своих родителей.

Тонист прыгает, и тотчас его охватывает давнее, знакомое чувство восторга. Кто хоть раз испытал опьяняющий прилив адреналина, остается адреналиновым наркоманом навсегда. Эта химическая память тела настолько сильна, что тонисту не хочется дергать шнур. Но он берет себя в руки и раскрывает парашют. Ткань морщится, словно смятая простыня, а потом расправляется, замедляя его снижение.

Когда Годдард медленно пробуждается ото сна, его охватывает давнее, знакомое чувство – тоска пополам со страхом. Ощущение это настолько сильно, что он не сразу вспоминает, кто или что он такое. Руки и ноги движутся будто сами по себе – такова реакция на ужас, пережитый во сне. Спазмы тела, пытающегося вспомнить, кому оно принадлежит. Простыня под ним вся измята и перекручена, словно нераскрывшийся парашют.

Тонист выныривает из слоя облаков, и сквозь туман проступает множество огней. Под ним расстилается Фулькрум-сити во всем своем великолепии. Хотя тонист репетировал этот момент десятки раз на симуляторе, в реальности все оказывается по-другому: управлять парашютом труднее, а ветер непредсказуем. Как бы не промахнуться мимо сада на крыше и не расплющиться о стену. Клякса не входит в его планы. Но он тянет за стропы, и парашют понемногу разворачивается в сторону небоскреба, на крыше которого сверкает хрустальное шале.

Годдард выныривает из сонного тумана и отправляется в ванную, где ополаскивает лицо водой. Он быстро приходит в себя. Его мысли, как и его мир, гораздо легче контролировать, чем непредсказуемые ветры сна. Может, выйти в сад на крыше, полюбоваться огнями Фулькрум-сити?.. Но прежде чем ступить наружу, он улавливает какой-то звук. В его комнате, кто-то есть!

Тонист, оказавшись в покоях Верховного Клинка, затягивает низкое и звучное соль-диез. Так он призывает к себе дух Тона. Тон пронзит Верховного Клинка, словно радиация. Он вселит страх в его сердце, и Верховный Клинок падет на колени.

Колени Годдарда подгибаются. Ему известно, что это за звук. Он включает свет, и… Перед ним, в углу, стоит тонист – тощий, с дикими глазами, с разинутым ртом. Что за черт, как он сюда попал?! Годдард кидается к кровати – достать нож, который всегда держит при себе, но не находит. Его клинок зажат в руке тониста. Но если этот человек пришел, чтобы убить его, то почему медлит?

– Ты думаешь, что неуязвим, Верховный Клинок Годдард, но это не так. Тон видит тебя, Гром знает тебя, а Набат будет тебя судить и бросит тебя в бездну вечной дисгармонии.

– Что тебе надо? – ощетинивается Годдард.

– Чего мне надо? Мне надо показать тебе, что никто не спрячется от Святой Троицы. Эта камера передаст в мир, как ты беззащитен, и если Набат придет за тобой, он тебя не пощадит, ибо он единственный истинный…

Но речь тониста внезапно прерывается от резкой боли в спине. Он видит кончик ножа, выглядывающий из его груди. Он знал, что идет на риск. Знал, что может и не вернуться в сад на крыше, откуда мог бы броситься вниз и спастись, поставив кляксу. Но если ему суждено воссоединиться с Тоном прямо сейчас, он готов.

Серп Рэнд выдергивает нож, и тонист падает мертвым. Рэнд всегда учитывает этот риск – что враг Годдарда может проникнуть в его резиденцию. Вот только она не думала, что это окажется тонист. Ну что ж, она счастлива помочь ему «воссоединиться с Тоном». Что бы это ни значило.

Теперь, когда угроза устранена, потрясение Годдарда переходит в гнев.

– Как тонист проник сюда?

– Спустился на парашюте, – отвечает Рэнд. – Приземлился в саду, а затем вырезал дырку в стекле.

– А гвардейцы Клинка куда смотрели? Разве это не их работа – защищать меня от подобных мерзавцев?!

Годдард меряет комнату шагами, взбивая собственную ярость в едкое безе.

Теперь, когда угроза устранена, серп Рэнд понимает, что ей предоставляется шанс. Надо преобразовать намерение в действие. Как тонист попал сюда? Да очень просто – она позволила ему войти. Пока охранники где-то болтались, Рэнд, сидя в своих апартаментах, заметила прибытие непрошенного гостя. Она видела, как тот неуклюже приземлился в саду, – настолько неуклюже, что камера, с помощью которой он намеревался транслировать репортаж о своем подвиге, свалилась с шлема в траву.

Никто не увидит его подвига. Никто о нем не узнает.

И это дало Айн возможность понаблюдать за происходящим. Посмотреть, как пойдет дело, дать Годдарду пережить несколько мгновений потрясения и страха, а затем самой выполоть лазутчика. Потому что, как считал Константин, она и в самом деле умела переплавлять поступки Годдарда во что-то более разумное, правда лишь тогда, когда начальственная ярость взбивалась в устойчивые и в то же время податливые пики.

– Он был один? – спрашивает Годдард. – Или есть другие?

– Других нет, – заверяет Айн. Охранники (правда, опоздав на пару минут) мчатся со всех ног обыскивать замок, словно желая загладить свою промашку. Нападение на серпа для них внове – раньше подобное было чем-то немыслимым. Годдард возлагает вину за это на старую гвардию: расхныкались, размякли, разрушили согласие между серпами и тем самым выставили слабость Ордена напоказ. И что прикажете с этим делать? Если какой-то жалкий тонист смог проникнуть к Верховному Клинку, что о других-то говорить? Годдард понимает: надо действовать быстро и безжалостно. Пусть мир содрогнется.

Есть ли другие? Конечно есть! Не здесь и не сегодня, но Рэнд знает: поступки Годдарда снискали ему не только союзников, но и противников. Раньше нападение на серпа было делом немыслимым. Но благодаря Годдарду все изменилось. Возможно, сумасшедший тонист заявился сюда лишь затем, чтобы произвести впечатление на публику, – но за ним придут другие, с более серьезными намерениями. Как ни претит ей отдавать Константину должное, приходится признать: он прав. Годдарда надо приструнить. Сама Рэнд тоже отнюдь не образец рассудительности, но ей необходимо направить энергию начальства в более спокойное, конструктивное русло.

– Выполоть охранников! – приказывает Годдард. – Бесполезные ублюдки! И замени их на тех, кто способен выполнять свою работу!

– Роберт, ты вне себя. Давай не будем принимать поспешных решений.

Он возмущенно набрасывается на нее:

– Поспешных? Да мне сегодня мог бы прийти конец! Нужно принять меры предосторожности. И я воздам всем по заслугам!

– Хорошо-хорошо, но давай поговорим об этом утром, когда мы сможем выстроить продуманный план.

– Мы?

Годдард опускает взгляд и видит, что она сжала его ладонь в своей. Более того – он видит, что, сам того не подозревая, сжал ее пальцы в ответ. Невольно. Как будто его рука – вовсе не его рука…

Годдард понимает, что настало время принять решение. Важное решение. И у него нет сомнений, каким оно должно быть. Он вырывает руку.

– Нет никакого «мы», Айн!

В этот момент серп Рэнд понимает, что проиграла. Она без оглядки посвятила себя Годдарду. Она вернула его в мир живых, и сделала это в одиночку, без чьей-либо помощи. Но для него это все не имеет значения. И, наверно, никогда не имело.

– Если хочешь оставаться у меня на службе, прекрати разговаривать со мной, как с ребенком! – цедит он. – И выполняй мои приказания!

А затем Годдард хрустит костяшками. Она терпеть не может, когда он это делает. Потому что это жест Тайгера. В точности. Правда, Годдард об этом не догадывается.

В этот момент Годдард понимает, что поступил правильно. Он всегда действует без оглядки, раздумывать и рассусоливать – не его стиль. Он в одиночку, без чьей-либо помощи, привел организацию серпов в новую эпоху – и это единственное, что имеет значение. Эту нахалку Рэнд, как и его помощников, нужно поставить на место. Сначала ей будет немного больно, но, если рассчитывать на отдаленную перспективу, это даже к лучшему.

– Воздать по заслугам, – вторит Рэнд – похоже, взялась за ум. – Ладно. Давай я найду секту, к которой принадлежал этот тонист, и публично выполю их курата. Обещаю – это будет изысканная и мучительная смерть.

– Если мы выполем всего лишь курата, – возражает Годдард, – наше послание не достигнет цели. Следует метить выше.

Рэнд уходит, чтобы, как ей было приказано, выполоть троих охранников – ловко и эффективно, без предупреждения, без пощады и раскаяния. Это дается легче, если позволить ненависти поглотить тебя с головой. Она ненавидит Константина: он подал ей ложную надежду, внушив, что она может как-то повлиять на Годдарда. Она ненавидит Тайгера: тот оказался чертовски наивным дурачком и позволил ей с легкостью обвести себя вокруг пальца. Она ненавидит и старую гвардию, и новый порядок, и Грозовое Облако, и всех, кого выполола за свою жизнь или еще выполет, – всех до последнего человека. Но она отказывается ненавидеть себя самое, потому что тогда она будет раздавлена, а Айн Рэнд никогда не позволит раздавить себя!