Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма"

Автор книги: Николай Гумилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

Жирафопевцу внимая, ясница

Прислоняет к устам сладкий палец.

Ей рассказал, как красива на Нил<е> денница,

Устав быть собою, скиталец.

81

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 24 декабря 1909 г. / 6 января 1910 г. – по почтовому штемпелю.

Открытка с шуточным рисунком, изображающим сцену охоты на бегемота, адресованная: «Russie. Москва. Цветной бульвар, дом Брюсова. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». Штемпель почтового отделения Джибути – 06.01.10. Штемпель московской экспедиции городской почты – 12.01.10.

Стр. 3. – 3,5 года спустя Гумилев дал подробное описание Джибути в своем «Африканском дневнике» (см. главу 2 № 12 в т. VI наст. изд.). Стр. 4. – Об Менелике II (1844–1913), императоре Абиссинии с 1889 г., см. «Африканский дневник» Гумилева, главы 3 и 4 (№ 12 в т. VI наст. изд.), его очерк «Умер ли Менелик?» (№ 13 в т. VI наст. изд.) и подробные комментарии в т. VI наст. изд.

82

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Автограф – Архив Лозинского.

Дат.: 24 декабря 1909 г. / 6 января 1910 г. – по аналогии с датировкой письма № 82.

Открытка, адресованная: «Russie. St-Petersbourg, «Apollon». Петербург. Мойка, 24. Журнал «Аполлон». Его Высокородию Евгению Александровичу Зноско-Боровскому». На открытке надпись: «Recommandée. Заказное». На шуточной картинке изображено на фоне пустыни одинокое сухое дерево. Под деревом сидит громадный облизывающийся лев, а на дереве – обезумевший от страха человек. Вдалеке на песке лежат ружье и шляпа. Внизу на английском языке надпись: «I wonder, how this will end!» («Любопытно, чем все это кончится!» (англ.)). Штемпель почтового отделения Джибути неразборчив. Штемпель почтового отделения Петербурга – 14.01.10.

Стр. 4. – Из трех писем, отправленных в тот день, в этом особенно отчетливо подразумевается неосуществленное намерение Гумилева продвигаться «в глубь страны» именно поездом (см. комментарии к стр. 3–4 № 80 наст. тома).

83

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, НП.

Автограф – РНБ. Ф. 124. № 1400.

Дат.: январь 1910 г. – по времени пребывания Гумилева в Абиссинии (см.: Соч III. С. 364).

Первое письмо Гумилева из этого путешествия, написанное в Одессе, Кузмин получил 4 декабря 1909 г. (не обнаружено, см. комментарий к № 72 наст. тома).

Стр. 3–5. – Путешествие Гумилева на мулах от Джибути, через Дыре-Дауа (у Гумилева – Дире-Дауа) до Харэра (у Гумилева – Харрара) и обратно (расстояние туда и обратно – около 700 км; за день сложно преодолеть более 50 км), продолжалось примерно с 25 декабря (по старому стилю, т. е. с «российского Рождества») или, в крайнем случае, с 26 или 27 декабря 1909 г. по 14 января 1910 г. всего около трех недель. Письмо Кузмину поэтому можно датировать почти точно – 5–6 января (по старому стилю). Гумилев спешил вернуться, потому что наверняка знал, когда будет прямой рейс из Джибути в Одессу: прямые суда ходили не часто, всего несколько рейсов в год. (Письма шли ненамного быстрее людей, поэтому он и написал Кузмину: «...Когда ты получишь это письмо, я буду, наверно, уже по дороге в Константинополь и через неделю увижу тебя...») К сожалению, именно в этот период Кузмин временно перестал вести дневник (с 19 января по 27 апреля 1910 г., когда он записал: «Как давно, Боже, как давно я не писал в эту тетрадку повести своей жизни, так что я даже отвык делать эту ежедневную исповедь перед самим собою» (Кузмин М. А. Дневник 1908–1915. СПб., 2005. С. 204)). Как можно определить по судовым журналам, минимальный срок для плавания из Джибути до Одессы – около двух недель. Исходя из дат его возвращения в Россию (см. комментарий к № 74 наст. тома), он поэтому отплыл из Джибути не позже 15/28 января 1910 г. Стр. 5–6. – В 1913 г. Гумилев снова прошел на мулах по дороге из Дыре-Дауа в Харэр – и оставил подробное описание этого пути, а также обоих городов и недавней политической истории Харэра в своем «Африканском дневнике»: см. главы 2–4 № 12 в т. VI наст. изд.; о дороге из Дыре-Дауа на Харэрское плоскогорье см. в начале главы 3 (№ 12 в т. VI наст. изд.). Стр. 6–7. – Ср. в 1913 г.: «Мы останавливались в греческом отеле, единственном в городе, где за скверную комнату и еще более скверный стол с нас брали цену, достойную парижского Grand Hotel’а» (стр. 67–69 главы третьей № 12 в т. VI наст. изд.). Стр. 9–10. – Эта охота на леопардов описана в главе 3 «Африканской охоты» (№ 14 в т. VI наст. изд.).

84

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Автограф – РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 2. Ед. хр. 263.

Дат.: начало 1910-х гг. – по архивной датировке.

На единице хранения – архивная помета: «Начало 1910-х гг.»

Нагродская Евдокия Аполлоновна (1866–1930) – беллетристка, дочь А. Я. Панаевой. На рубеже XIX–XX веков была известна, с одной стороны, как чрезвычайно плодовитый автор всевозможных популярных прозаических произведений, обильно публиковавшихся в «массовых» периодических изданиях, а с другой – как автор романа «Гнев Диониса», ставшего «культовым» в среде рафинированной творческой интеллигенции «серебряного века», активно дебатирующей тогда т. н. «проблему пола» (в романе была затронута «метафизическая» сторона гомоэротики). Е. А. Нагродская была близкой знакомой М. А. Кузмина и приютила его в 1912 г., после разрыва поэта с «башенным» окружением. И. В. Одоевцева, рассказывая в своих мемуарах о знакомстве с Кузминым (в 1920 г.), упомянула, в частности (вероятно – со слов Гумилева), что когда «Кузмин жил у Нагродской, прославленного автора “Гнева Диониса”... там устраивались маскарады, о которых и сейчас говорят шепотом» (Одоевцева I. С. 121). Помимо того Е. А. Нагродская была влиятельной фигурой в кругах русского масонства, а после эмиграции возглавляла в Париже женскую ложу.

Отношения, связывавшие Гумилева с этим колоритнейшим персонажем петербургской литературной богемы «серебряного века», на настоящий момент неизвестны: данная записка является единственным документом в эпистолярном наследии поэта, указывающим на их наличие.

85

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин.

Автограф – РНБ. Ф. 124. № 1400.

Дат.: 20 марта 1910 г. – по дате письма С. А. Ауслендера.

Приписка на письме С. А. Ауслендера к Е. А. Зноско-Боровскому от 20 марта 1910 г.

Стр. 1. – Парахино – имение Мошковых (семьи матери Ауслендера по второму браку – см. комментарий к № 76 наст. тома), расположенное поблизости от станции Николаевской железной дороги Окуловки, Новгородской губернии. В своем письме к Зноско-Боровскому из Парахина от 20 марта 1910 г. С. А. Ауслендер писал, в частности: «Вчера приехал ко мне Гумилев. Сейчас сидим за столом и подгоняем друг друга, что надо работать, но только мало выходит» (см.: Жизнь Николая Гумилева. С. 234). Однако, по подробному позднейшему рассказу Ауслендера, короткое пребывание Гумилева – предположительно, с 19 по 23 марта 1910 г. – все-таки оказалось не только весьма приятным, но и творчески плодотворным: «Великим постом я уехал на станцию Окуловку <...> где жили мои родные. Пригласил туда и <Гумилева>.

Он приехал с пачкой папирос.

И вот Гумилев в деревенском окружении, в фабричном местечке (имеется в виду станция Окуловка, где Мошков служил на бумагоделательной фабрике – Ред.), среди служащих и мелкой интеллигенции. Он ходил играть с ними в винт. Всегда без калош, в цилиндре, по грязи вышагивал он журавлиным шагом, в сумерках.

Мы с ним ездили кататься по обмерзлым ухабам <...>. В первый раз в те дни он говорил о своей личной жизни, говорил, что хочет жениться, ждет писем. Мы просиживали с ним за разговорами до рассвета в моей комнатке с голубыми обоями. За окном блестела вода. Я тогда тоже хотел жениться <...> Возможно, что письмо относится к публикации №№ 25 и 26 в т. III наст. изд. в журнале «Петроградские вечера» (кн. 4. Пг., 1915), фактическим адресатом была Нагродская.

Там было написано стихотворение «Маркиз де Карабас», посвященное мне. Оно навеяно обстановкой и весенним духом, хотя этот рабочий поселок не соответствовал ему по стилю. <...>

Тогда же, под впечатлением наших долгих разговоров о любви, какой она должна быть, и под впечатлением обстановки, был написан и мой рассказ «Ганс Вреден», посвященный Гумилеву.

В эти весенние дни мы с Гумилевым подружились особенно нежно» (Жизнь Николая Гумилева. С. 45–46). Упомянутый в мемуарах рассказ «Ганс Вреден» вошел в кн.: Ауслендер С. А. Рассказы. Кн. II. Петербургские апокрифы. СПб.: изд. Аполлона, 1912. В рассказах Ауслендера, как и в прозе сильно повлиявшего на него М. А. Кузмина («Картонный домик», «Покойница в доме», «Плавающие-путешествующие» и др.), нередко намечается автобиографический подтекст, зашифровывающий лица и события литературной и художественной жизни Петербурга конца 1900-х годов (см. комментарий к № 53 в т. VII наст. изд.; о влиянии Кузмина на прозу Ауслендера см. также: Богомолов Н. А., Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 93). Но несмотря на признанную автором связь с разговорами в Парахине, прямого «прототипизма» в коротком, полуфантастическом рассказе «Ганс Вреден» скорее всего нет. Стр. 5. – Об отъезде Гумилева из Окуловки вспоминал Ауслендер: «Из Окуловки Гумилев посылал запрос в Царское, есть ли письма из Киева (т. е. от Ахматовой – Ред.), беспокоился, как будто не был уверен в ответе, и, получив утвердительный ответ, попросил лошадей и тут же выехал на вокзал, хотя знал, что в это время нет поезда. Я провожал его, и мы ждали на станции часа два с половиной. Он не мог сидеть, нервничал, мы ходили и курили» (Жизнь Николая Гумилева. С. 46). Через три дня после этого, 26 марта, Гумилев присутствовал на знаменательном докладе Вяч. Иванова «Заветы символизма» в «Обществе ревнителей художественного слова», положившем начало полемике вокруг символизма, приведшей в конце концов к выявлению теоретической программы акмеизма. Гумилев пытался возражать Иванову во время доклада и выступил вторым в формальном обсуждении его, состоявшемся в «Обществе ревнителей художественного слова» 1 апреля (подробно см.: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207). В Окуловку Гумилев вернулся еще на свадьбу Ауслендера в августе 1910 г. и, совершенно случайно, снова очутился там в военной командировке с конца января по начало марта 1917 г. (см. № 160 наст. тома и комментарии к нему).

86

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 25 марта 1910 г. – по почтовому штемпелю.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Москва. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову, Цветной бульвар, собственный дом». Штемпель почтового отделения С.-Петербурга – 25.03.10. Штемпель московской экспедиции городской почты – 26.03.10. Ответом на это письмо является письмо В. Я. Брюсова от 28 марта 1910 г. (№ 17 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома).

Стр. 3–4. – Сборник «Жемчуга» наконец вышел в Москве 16 апреля 1910 г., в издательстве «Скорпион», с посвящением: «Посвящается моему учителю Валерию Брюсову». Помимо 7 рецензий, перечисленных в т. I наст. изд. (см. вступительную статью к разделу «Комментарии»), на Ж 1910 также появились отзывы Н. Абрамовича (Студенческая жизнь. 1910. № 24), В. В. Гиппиуса (?) (Против течения. 3 декабря 1910 (№ 8), подп. «Росмер»; не исключено, что псевдоним был использован С. М. Городецким); Е. Янтарева [Е. Л. Бернштейна] (Столичная молва. 24 мая 1910 (№ 123)). Посвящение «учителю» и, шире, «ученичество» Гумилева стали неизменным лейтмотивом всех рецензий, как положительных, так и отрицательных; можно полагать, что собственно гумилевское осмысление «лозунга спокойного и взыскательного ученичества» нашло свое наиболее точное – и значительное – отображение в рецензии его близкого знакомого того времени, С. А. Ауслендера: «Посвящая свою книгу Валерию Брюсову, Гумилев называет его «учителем». И это не только поза почтительности перед величайшим из современников, нашим поэтом. С горделивой радостью несет звание «ученика» Гумилев, требуя и от других («Письма о русской поэзии», «Аполлон») отношения к мастерству строгого и серьезного. <...> Долгой, упорной работой добиться твердости и верности руки, чтобы каждый удар шпаги был не только проявлением природной смелости и ловкости, но и сложным, благородным искусством, – таковы законы рыцарства, когда она становится великим цехом. С сознательной настойчивостью учится Гумилев, <...> проникая в творчество поэта, избранного им себе в учителя» (Речь. 5 июля 1910. № 181; подпись – С. А.). Стр. 4–5. – В ответном письме от 28 марта 1910 г. (№ 17 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома) Брюсов отклонил эту просьбу: 1910. № 7 (см. № 88 наст. тома и комментарии к нему). В апрельской книжке «Аполлона» была помещена пространная рецензия на Ж 1910 Вяч. Иванова. Стр. 17. – В ответном письме Брюсов поблагодарил Гумилева «за вести из Абиссинии». Гумилев, вероятно, забыл, что его первое заграничное письмо было отправлено Брюсову не из Египта, а из Болгарии (№ 75 наст. тома); по-видимому, затерялось одно письмо (помимо № 81).

87

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 21 апреля 1910 г. – по почтовому штемпелю.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Москва. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову, Цветной бул<ьвар>. Собственный дом». Штемпель почтового отделения Киева – 21.04.10. Штемпель московской экспедиции городской почты неразборчив. Ответ (?) на письмо В. Я. Брюсова от 28 марта 1910 г. (№ 17 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома).

Стр. 3–4. – Гумилев, скорее всего, приехал в Киев в тот же день, 21 апреля, и остановился в «Hôtel Nationale» (см.: Труды и дни. С. 200). Свадьба состоялась в воскресенье 25 апреля 1910 г. Свидетельство о браке гласило: «Означенный в сем студент С.-Петербургского университета Николай Степанович Гумилев 1910 года апреля 25 дня причтом Николаевской церкви села Никольской Слободки, Остерского уезда, Черниговской губернии обвенчан с потомственной дворянкой Анной Андреевной Горенко, что удостоверяем подписями и приложением церковной печати...» (РГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 61522. Л. 12 об.). Шаферами были поэты В. Эльснер (см. комментарий к № 69 наст. тома) и И. Аксенов. По позднейшему пересказу А. Хейт: «Родственники Ахматовой считали брак заведомо обреченным на неудачу, и никто из них не пришел на венчание...» (Хейт. С. 32). Стр. 4–5. – Теперь Гумилев «привез, когда приехал венчаться», экземпляр своей новой книги – Ж 1910, который надписал невесте: «Кесарю – Кесарево» (см.: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). Москва; Torino, 1996. С. 288; ср. также ниже, комментарий к стр. 27–28). Кроме того, между 21-м и 24-м апреля 1910 г. он написал и подарил Ахматовой в день венчания свою «Балладу» (№ 1 в т. II наст. изд.; см.: Труды и дни. С. 200). Возможно, что он в этот приезд в Киев подарил Ж 1910 и Н. Е. Экстеру (см. комментарий к № 74 наст. тома), с надписью: «Многоуважаемому Николаю Евгеньевичу Экстер от дружески любящего его Н. Гумилева» (см.: Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. С. 82). Стр. 6. – Гумилевы выехали из Киева в Париж 2 мая. По сообщению П. Н. Лукницкого, «на вокзале провожала их И. Э. Горенко. Ехали через Варшаву и Берлин. В Париже остановились на rue Buonaparte, 10. Весь месяц живут в Париже. Посещают музеи (Лувр, Густава Моро, Музей Гимэ – экзотических вещей и др.), средневековое аббатство Клюни, Jardin de Plantes. <...> Бывают в кафе «Pantheon», «d’Harcourt», «La Source», в ночных кабаре. Были в Булонском лесу.

Встречи с С. К. Маковским (обсуждает с ним планы «Аполлона»); А. А. Экстер, М. М. Богдановой, Бакстом, Жаном Шюзвиль (планы издания антологии переводов русских поэтов – А. Мерсеро, Аркос, Ник. Деникер); визит к Танкреду де Визан.

Одно из любимых занятий – покупка книг.

Здесь написаны стихотворения: «Я тело в кресло уроню», «Нет тебя прелестней и капризней» (так! – Ред.), «Все чисто для чистого взора», абиссинские песни (вошедшие в «Чужое небо»); задуман и начат цикл стихов о Наполеоне.

Острая тоска по Африке» (Труды и дни. С. 202). Хотя Гумилев получил разрешение университетской канцелярии на «отпуск заграницу сроком по 20 августа» (РГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 61522. Л. 12), молодожены вернулись в Царское село даже не в июле, а в начале июня. Из Парижа они вернулись в одном вагоне с С. К. Маковским (см.: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 59). Стр. 8–11. – В своей рецензии на Ж 1910 (части сводной рецензии, в которой также рассматривались «Стихотворения» М. Волошина и «Стихотворения» А. Герцык) Вяч. И. Иванов писал: «Поистине из стольких схваток и приключений вышел с честью юный оруженосец, которого рыцарь посылал на ответственные и самостоятельные предприятия, что кажется заслужившим принять от него ритуальный удар мечом по плечу, обязывающий к началу нового и уже независимого служения» (Аполлон. 1910. № 7. С. 41. 2-я пагинация). Эти слова – с которыми весьма созвучна июльская рецензия на Ж 1910 С. А. Ауслендера (см. комментарий к № 86 наст. тома) – неожиданно вызвали бурный протест московского символиста Эллиса и стали предметом своего рода литературного скандала. В письме от 14 мая 1910 г. Эллис – страстный приверженец в эти годы концепции «мистического рыцарства» – жаловался Иванову: «То, что Вы написали о Гумилеве (о ритуальном ударе мечом), я посовестился бы написать о Р. Вагнере. <...> Нельзя, по-моему, быть литератором и рыцарем. За последнего считал я Вас, за первого считаю впредь». Иванов оправдывался в ответном письме: «Фигура уподобления о рыцаре, оруженосце и ритуальном (т. е. обрядовом) ударе по плечу в статье о Гумилеве не имеет ни малейшего отноше<ния> к чему бы то ни было, кроме зависимости ученика от мастера в деле поэзии <...>, и что это полушутливая метафора – видно из эквивалентов ее составных частей: рыцарь – Брюсов, оруженосец – Гумилев, удар по плечу– «e manci patio» начинающего поэта-ученику его учителем <...> Смысл, опять, полушутливый: я ходатайствую перед Бр<юсовым> за Г<умилева>, чтобы он, имея его in sua manu, признал его впредь независимым и потребовал от него самостоятельности. Этого Г<умилев>, по моему критич<ескому> убеждению, вполне достоин. Но можно ли употреблять для полушутливой метафоры образы из цикла рыцарских обычаев? Это вообще нежелательно, но ведь и не преступно...» Таким объяснением Эллис не удовлетворился и немедленно ответил длинным письмом Иванову от 17 мая, распространяя свое возмущение, как будто от имени московского «Мусагета», на общее перераспределение литературно-идеологических сил: «...Командиром фактически в «А<поллоне>» являетесь Вы. <...> Вы хитро дипломатизируете между нами, «Аполлоном», «Скорпионом», Брюсовым в то время, когда все дело в великой и беспощадной борьбе за рыцарство, когда Вы термины последнего применяете к Гумилеву, к<ото>рый Венеру смешивает с Мадонной, я заявляю, что Вы – неблагородны до конца. Вычеркните меня из числа друзей и впишите в число активных и абсолютных врагов...» Неделю спустя, 24 мая 1910 г. А. Р. Минцлова писала Иванову, что о содержании своих писем Эллис уже сообщил «всем»: «о письмах Эллиса знали все в Москве» (см.: Богомолов Н. А. Из разысканий к истории дискуссии о символизме 1910 года // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 84–96). Следует добавить, что, по подробному изложению Н. А. Богомолова, над всей этой историей витала «тень А. Р. Минцловой» (Там же. С. 530; ср. о ней в комментарий к № 80 наст. тома). Стр. 11–19. – Рецензия Иванова завершается такими словами: «...когда действительный, страданьем и любовью купленный опыт души разорвет завесы, еще обволакивающие перед взором поэта сущую реальность мира, тогда разделятся в нем «суша и вода», тогда его лирический эпос станет объективным эпосом, и чистою лирикой – его скрытый лиризм, – тогда впервые будет он принадлежать жизни» (Аполлон. 1910. № 7. С. 41. 2-я пагинация). По наблюдению И. В. Корецкой, Гумилев мог ощутить в таком «прогнозе пути» полемический элемент, направленный против концепции «парнасства», актуальной для тогдашних, переломных дебатов вокруг символизма. В оценке Иванова «залогом преодоления эстетской изолированности от реального» видится «страданьем и любовью купленный опыт души». Суждение, весьма характерное для приверженца этики Достоевского. <...> Иванов не мог не знать, что именно страдный опыт, созидающий подлинного художника, парнасцы решительно отвергали и старались «приглушить, загнать под спуд прямую исповедальность». Леконт де Лиль, приверженец героического стоицизма личности и «бесстрастности» искусства, обличал «плаксивость» поэта-романтика, который «несет кровь сердца напоказ»...» (Корецкая И. В. Вячеслав Иванов и «Парнас» // Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. М., 1996. С. 280). «Изощренную резьбу во вкусе элегантной пластики Парнаса» Иванов не только усмотрел в Ж 1910, но непосредственно связал с Брюсовым, «наставником» Гумилева «в каноне формальном и Вергилием его романтических грез» – и (имплицитно) учителем «лиро-эпического метода». Отпечаток «парнасства», по мнению И. В. Корецкой, явно и выразительно ощутим в статье Гумилева «Жизнь стиха», опубликованной в том же номере «Аполлона», что и рецензия Иванова (Там же. С. 28–286). Стр. 22. – В важном постулате Гумилева можно увидеть некий отпор рассуждениям в ивановской рецензии о «трансцендентальной географии и миражных “маркизатах”». Стр. 27–28. – По указанию Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова, «Экземпляр «Жемчугов» с дарственной надписью Брюсову оказался утерянным (как свидетельствует расписка, сохраненная И. М. Брюсовой, книгу взял из брюсовской библиотеки автор статьи о Гумилеве в первом издании Литературной энциклопедии О. Бескин и не вернул обратно). Возможно, что две брюсовские строки, взятые Гумилевым для посвящения, были:

Удел наш – воля мощных птиц:

Взлетать на радостном просторе...

В библиотеке Брюсова хранился еще один экземпляр этого сборника (ныне он находится в частном собрании) с иной дарственной надписью: «Валерию Яковлевичу Брюсову кесарево кесареви. Н. Гумилев» (ЛН. С. 498). Об увлечении Гумилева ст-нием «Дедал и Икар» см. также № 65 наст. тома. Стр. 32–33. – Ср. слова Дедала в брюсовском ст-нии: «Мой сын! Лети за мною следом, / И верь в мой зрелый, зоркий ум. / Мне одному над морем ведом / Воздушный путь до белых Кум». Кумы – греческий город в Малой Азии. Стр. 38. – Никаких поручений Гумилеву Брюсов, насколько известно, не дал.

88

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 9 июля 1910 г. – по почтовому штемпелю.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Москва. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову, Цветной бул<ьвар>. Собственный дом». Штемпель почтового отделения Царского села – 09.07.10. Штемпель московской экспедиции городской почты – 10.07.10. Ответом на это письмо является письмо В. Я. Брюсова от 29 августа 1910 г. (№ 19 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома).

Стр. 3–4. – В последнем абзаце своей рецензии на Ж 1910 Брюсов подытоживал: «...в своих новых поэмах он в значительной степени освободился от крайностей своих первых созданий и научился замыкать свою мечту в более определенные очертания. Его видения с годами приобрели больше пластичности, выпуклости. Вместе с тем явно окреп и его стих. Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены «Жемчуга», Н. Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманными и утонченно-звучащими стихами...» (Русская мысль. 1910. № 7. С. 207–208. 3-я пагинация). Стр. 6–7. – Отклик на следующее место в конце длинного вступления к брюсовской рецензии: «...Стало ясно, что начало всякого искусства – наблюдение действительности, как вместе с тем стало виднее те опасности, к которым ведет безудержная фантастика. <...> Будущее явно принадлежит какому-то еще не найденному синтезу между «реализмом» и «идеализмом».

Этого синтеза Н. Гумилев еще не ищет. Он еще всецело в рядах борцов за новое, «идеалистическое» искусство. Его поэзия живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается современности...» (Там же. С. 206). См. также стр. 7–9 № 96 наст. тома. Стр. 9–11. – Ср. следующее суждение Брюсова: «...он сам создает для себя страны и населяет их им самим сотворенными существами: людьми, зверями, демонами. В этих странах, – можно сказать в этих мирах, – явления подчиняются не обычным законам природы, но новым, которым повелел существовать поэт; и люди в них живут и действуют не по законам обычной психологии, но по странным, необъяснимым капризам, подсказываемым автором-суфлером» (Там же. С. 207). Упреки в оторванности от действительности также содержались, в несколько ином контексте в рецензии Иванова на Ж 1910 – см. рассуждения Гумилева в его предыдущем письме о подходе к «общечеловеческим» темам, с ощущением «твердой почвы» под ногами. Стр. 17–18. – Ср. «уайльдианское» противопоставление искусства – обыденности в письме Гумилева к В. Е. Аренс от 1 июля 1908 г. (№ 44 наст. тома). Стр. 26. – «Гумилев мечтал поехать с Ахматовой «не то морем во Владивосток, не то через Самарканд в Китай» (письмо М. М. Замятниной к М. А. Бородаевской от 24 июля 1910 г. – РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 12. Л. 3 об.). Этот замысел не осуществился» (ЛН. С. 499).

89

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. В стр. 16 перед «теоретической» ранее было «положительной».

Дат.: 2 сентября 1910 г. – по почтовому штемпелю.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Москва. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову, 1-я Мещанская, 32». Штемпель почтового отделения Царского села – 02.09.10. Штемпель московской экспедиции городской почты – 03.09.10. Ответ на письмо В. Я. Брюсова от 29 августа 1910 г. (№ 19 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома).

Стр. 3–10. – В августе 1910 г. П. Б. Струве стал единоличным редактором-издателем журнала «Русская мысль» (ранее он разделял свои полномочия с А. А. Кизеветтером) и предложил Брюсову с сентября заведовать литературно-критическим отделом журнала (см.: Литературный архив. Материалы и исследования. Т. 5. М.; Л., 1960. С. 259). Уже в августе Брюсов начал рассылать письма, приглашающие к сотрудничеству ряд русских и иностранных писателей и критиков (Бальмонта, Белого, Блока, Мережковского, Садовского, Сологуба, А. Н. Толстого, Чуковского – чуть позже Вяч. Иванова; а также Э. Верхарна, С. Цвейга, Р. Гиля; см., к примеру, его письмо А. М. Ремизову от 23 августа 1910 г. (ЛН. С. 207)). В письме к Гумилеву от 29 августа 1910 г. Брюсов также пригласил его к сотрудничеству в «Северных цветах» («Альманахе пятом книгоиздательства “Скорпион”». М., 1911), редакцию которых, как он объяснил, ему также пришлось взять на себя (№ 19 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). После выхода «Жемчугов» Гумилев в течение 1910 г. писал сравнительно мало новых стихов и публиковал еще меньше (в июле его стихотворение «Маргарита» было напечатано в «Сатириконе»). 24 мая следующего 1911 г. он прислал Брюсову три ст-ния, одно из которых, «Из логова змиева» (№ 16 в т. II наст. изд.), было опубликовано в Русской мысли» (1911. № 7). В альманахе «Северные цветы» – вышедшем, на самом деле, только осенью 1911 г. – появились ст-ния Гумилева «У камина» (написанное, по сообщению Лукницкого, по дороге в Африку осенью 1910 г., см.: Труды и дни. С. 204) и «Паломник» (№№ 10, 61 в т. II наст. изд.). К художественной прозе Гумилев в то время не возвращался. Стр. 11–14. – По-видимому, решение Гумилева уехать в Африку было совсем недавним и достаточно неожиданным: примерно в это же время, должно быть, он написал Ахматовой в Киев, куда она поехала навестить мать: «Если хочешь меня застать, возвращайся скорее, потом что я уезжаю в Африку...» (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924–1925 гг. Paris, 1991. С. 98). 13 сентября он устроил у себя прощальный вечер, на котором были С. К. Маковский, М. А. Кузмин, Ал. Н. Толстой с женой, С. Ю. Судейкин с женой, В. Чудовский, В. А. Комаровский (Труды и дни. С. 203). 22 сентября он уехал, ровно на шесть месяцев: грандиозный замысел, обозначенный в настоящем письме, более или менее полностью реализовался (см. комментарий к № 91 наст. тома). Стр. 15–16. – Упоминание «Весов» – описка Гумилева: имеется в виду статья Брюсова «О «речи рабской» в защиту поэзии», опубликованная в «Аполлоне» (1910. № 9. Июль-август), направленная против религиозно-мистического, «теургического» истолкования символизма в статьях Вяч. Иванова «Заветы символизма» и А. Блока «О современном состоянии русского символизма», напечатанных в предыдущем номере журнала. В «полемической части» статьи Брюсов писал: «...от поэтов я прежде всего жду, чтобы они были поэтами. Г. Вячеслав Иванов и г. Александр Блок в своих взаимно дополняющих друг другу статьях <...> по-видимому, не разделяют этих моих (сознаюсь, довольно «банальных») мнений. Оба они стремятся доказать, что поэт должен быть не поэтом и книга поэзии – книгой не поэзии. Правда, они говорят: «книгой не поэзии, а чего-то высшего, чем поэзия», «не поэтом, а кем-то высшим, чем поэт» <...> Думаю, что после таких заявлений весьма многие, вместе со мною, решительно встанут на защиту поэзии, хотя бы Вячеслав Иванов с А. Блоком и объявили ее «речью рабскою»...» 30 июля 1910 г. С. К. Маковский уверял Брюсова по поводу публикации его статьи: «Все симпатии молодой редакции на стороне тех взглядов на поэзию и литературу, которые Вы высказываете...» (Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898–1921) / Вст. статья Н. В. Котрелева и З. Г. Минц. Публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 370). Из представителей «редакции» Е. А. Зноско-Боровский выразил свое мнение Маковскому в начале августа: «Брюсова печатать необходимо: по мне – он очень хорош, и мы должны радоваться этой статье и воспользоваться ею, чтобы разорвать с религией» (Там же. С. 370). 7 августа 1910 г. Кузмин удовлетворенно отметил в дневнике: «Ура, <...> статья Брюсова печатается» (Кузмин М. А. Дневник 1908–1915. СПб., 2005. С. 230). 27 августа он почти так же восторженно писал самому Брюсову: «Когда Вы прислали нам свою статью, нельзя представить, какая бодрость и почти ликованье настали в «молодой» редакции» (Блок в неизданной переписке... С. 370; другие материалы – Там же. С. 369–371; см. также письмо Маковского Брюсову от 6 августа 1910 г. (Брюсов В. Я. Среди стихов. 1894–1924. М., 1990. С. 688)). Стр. 16–19. – Сам Гумилев дважды выступал с критикой доклада Вяч. Иванова в «Обществе ревнителей художественного слова», легшего в основу его статьи в «Аполлоне» – сразу после доклада, 26 марта 1910 г., и на прениях по его поводу 1 апреля. В «Заветы символизма» Иванов вставил «новый» абзац, полемически направленный против выступлений Гумилева, в котором затрагивалось соотношение лирики с «парнасизмом» (см., прежде всего: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада Вяч. Иванова) // Русская литература. 1990. № 1. С. 203, 206–207; о «парнасизме» (или «парнасстве») см. также комментарии к стр. 11–19 № 87 наст. тома). Разногласия привели к заметному напряжению в личных отношениях Гумилева (и, шире, «молодой редакции») с Ивановым – что зафиксировано, отчасти, в дневнике Кузмина за летние месяцы 1910 г. (ср. в качестве «красноречивого исключения» запись от 18 июня: «...Гумми тянул было в ресторан, но ни у кого не было денег. Поехали к нам. Вячеслав его не бранил...»). Что же касается Блока, то Брюсов в своей полемичной статье фактически игнорирует различия в позициях Иванова и его «содокладчика»; однако сотрудники «Аполлона», по-видимому, первоначально считали доклад Блока «О современном состоянии русского символизма», прочитанный в «Обществе ревнителей художественного слова» 8 апреля 1910 г., полемичным по отношению к ивановскому и поэтому, против пожелания Блока, настояли на его публикации одновременно с докладом Иванова (см.: Блок в неизданной переписке... С. 366, 370). Разговор Гумилева с Блоком – по всей вероятности, их первая серьезная беседа – мог состояться еще 26 марта (см.: Блок А. Записные книжки. М.; Л., 1965. С. 170) и, должно быть, сказывался на восприятии блоковских взглядов в окружении «Аполлона». В дальнейшем, как известно, полемика вокруг этих выступлений, ознаменовавшая начало распада символизма, имела продолжение в статьях Д. Мережковского (Русское слово. № 211. 14 сентября 1910), А. Белого (Аполлон. 1910. № 11), С. Венгерова (Русский Вестник. № 14. 19 января 1911), С. Адрианова (Вестник Европы. 1910. № 10), П. Мокиевского (Русское богатство. 1910. № 11). Стр. 22–23. – В «Аполлоне» (1910. № 4) был напечатан цикл итальянских стихов А. Блока: «Равенна» («Все, что минутно...»), «Maria da Spoleto», «Холодный ветер от лагуны...», «Слабеет жизни гул упорный...», «Благовещенье», «Успенье». Стремление к «строгому искусству» также усмотрел в этих стихах в канун создания Цеха поэтов С. Городецкий, отметив в них «строгую четкость, которая дается только на высотах мастерства» (Речь. 19 ноября 1911. № 320). О позднейшем, отчасти полемичном восприятии этих стихов в творческом сознании Гумилева см. в комментариях к его же итальянским стихам (№№ 79–81) в т. II наст. изд. Стр. 24–27. – В письме к Гумилеву от 29 августа Брюсов сожалел, что не имел возможности поговорить с ним об «Аполлоне» «как хотелось бы и было бы надо». Такое пожелание могло быть непосредственно связано с недавним предложением Брюсову со стороны С. К. Маковского «деятельно работать в «Аполлоне», где вся редакция тяготеет к его литературному credo» (Блок в неизданной переписке... С. 370), и с его ответным выражением недовольства практикой журнала (Там же. С. 371). Следует добавить, что в то время нередко возникали сомнения насчет того, кто на самом деле заведует журналом: с заявлениями, сходными с гумилевским, тогда же обратились к Брюсову как Кузмин (письмо от 27 августа 1910 г.: там же. С. 370), так и Вяч. Иванов («я не член редакции и за ходом редакционных дел не слежу...» (письмо к Брюсову от 22 мая 1910 г.: Переписка <Брюсова> с Вячеславом Ивановым (1903–1923) / Предисловие и публикация С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. (Лит. наследство. Т. 85). М., 1976. С. 527; ср. по контрасту неверное предположение Эллиса о ведущей роли Иванова (комментарий к № 87 наст. тома)). 20 сентября 1910 г. даже Маковский мог уверять Иванова, что он «познакомился со статьей Брюсова только в верстке» (Блок в неизданной переписке... С. 370).