Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма"

Автор книги: Николай Гумилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)

Жизнь свою понемногу налаживаю: по часам распределил занятия и прогулку. Так с Божьей помощью примусь и за писание.

Всего Вам хорошего, Николай Степанович. Кланяюсь Вашему дому.

А. Ремизов.

15. От Д. Н. Кардовского

<Царское село. 2 ноября 1909 г.>

Многоуважаемый Николай Степанович!

Я заполнил просветы на рисунке «Жемчугов», текст стал вполне отчетлив, и завтра отсылаю рисунок в «Скорпион», вместе с письмом. В этом письме я, с Вашего позволения, написал, что Вы нашли рисунок подходящим, о чем сообщите лично. Думаю, что Вы не пожалеете, что еще раз не посмотрели рисунка.

Впрочем, я лучше вот что сделаю. Лучше я отправлю его послезавтра – один день разницы не сделает, а если Вам угодно, зайдите завтра к нам, я оставлю рисунок дома, и Вы можете его посмотреть. Я сам завтра уеду с утра в Петерб<ург> и возвращусь вероятно часам к 6 вечера.

Посылаю Вам билет на открытие нашей отчетной выставки. Хотя она для Вас и малолюбопытна, но по крайней мере Вы узнаете, где находится Академия художеств в Петербурге.

Жму Вашу руку и прошу передать мой привет всем Вашим.

Д. Кардовский.

2 ноябр<я. 19>09 <г.>

Ц<арское> с<ело>

16. От Э. Ф. Голлербаха

<Царское село. Начало 1910-х гг. (?)>

Уважаемый г. Гумилев.

Обращаюсь к Вам со следующей просьбой. Мне, усердному поклоннику Вашего изящного дарования, было бы большим удовольствием иметь Ваш автограф.

17. От В. Я. Брюсова

<Москва.> 28 марта 1910 г.

Дорогой Николай Степанович!

К сожалению, я не могу взять на себя приятный труд написать о Вашей книге в «Аполлоне». Я обещался «Рус<ской> мысли» давать ей рецензии о всех стоящих внимания сборниках стихов. Писать же об одной книге в двух изданиях я считаю решительно неуместным (хотя Н. Лернер и писал иногда по 18 рецензий об одном и том же).

Благодарю Вас за вести из Абиссинии.

Ваш всегда Валерий Брюсов.

18. От Ж. Шюзевиля

Villa Mirandola-Brunate. Como (Italie). <Лето 1910 г.>

Cher Monsieur,

je me permets de me rappeler à votre souvenir, car je désirerais savoir où en sont de meurés nos projets. Si vous aviez aperçu quelque obstacle à leur realisation, je vous serais reconnaissant de vouloir bien simplement m’en avertir.

Comme je vous l’ai dit, je passerai selon toute probabilité l’année 1910–1911 à Rome. Pour l’instant je suis aux environs de Cyme où je séjournerai encore un mois.

Il serait bon que l’on m’expédie ici quelques uns au moins des ouvrages à traduire. Ma santé s’est bien améliorée et je crois que je pourrai travailler avec succès.

Agréez Monsieur l’expression de mes sentiments sympathiques et dévoirés.

J. Chuzeville.

Tous mes compliments à Madame Goumileff^[11].

19. От В. Я. Брюсова

Москва. 29 авг<уста> 1910 г.

Дорогой Николай Степанович!

Я не писал Вам давно, – частью по причине Ваших летних разъездов, частью по причине разных событий моей жизни, пересказывать которые не было бы интересно. И мне как-то стыдно начинать это письмо с деловых предложений и рассуждений, – но к тому принуждают обстоятельства. Дело в том, что с этой осени (как Вы, может быть, уже знаете) я буду «принимать ближайшее участие» (официальный термин) в редактировании «Русской мысли». Кроме того, мне же приходится взять на себя (за отъездом из Москвы С. А. Полякова) и редактирование «Северных цветов», запоздавших, но имеющих выйти в течение этого сезона. Вы понимаете и вы не сомневаетесь в том, что мне в том и в другом издании хочется иметь Вас в числе сотрудников. Зная, что в искусстве Вы, своим путем, постоянно продвигаетесь вперед, я уверен, что у Вас есть и стихи и рассказы (может быть, и статьи?), которые могут пригодиться и для журнала и для альманаха. К сожалению, ближайшие книжки «Русской мысли» уже предопределены тем материалом (весьма плачевным), который достался мне в наследие от моих предшественников. Но уже теперь я должен собирать рукописи для 1911 г. и, кроме того, все же надеюсь, что мне удастся вставить несколько мелких вещей в последние книжки этого года. Что же касается «Северных цветов», то теперь уже самая пора организовывать их и даже сдавать материал в типографию. Вы бы меня потому очень обрадовали, если бы нашли возможность прислать мне что-либо из Ваших новых произведений в самом близком будущем. Мне казалось бы, что для «Русск<ой> мысли» скорее всего подошла бы одна из маленьких новелл, в том роде, как Вы их печатали там, а для «Сев<ерных> цветов» – стихи. Впрочем, это лишь предложение, на котором я нисколько не настаиваю, и совершенно возможно печатать в журнале стихи, а в альманахе прозу или тут и там и то и другое.

К большому моему сожалению, у меня сейчас совсем нет времени, чтобы поговорить с Вами, хотя бы в письме, о многом другом, о чем поговорить и хотелось бы и было бы надо, – в том числе и об «Аполлоне». Позвольте отложить это до следующего письма или до встречи. Ибо в этом году мне придется в Петербурге бывать неоднократно.

Благодарю Вас за Ваши письма.

Ваш Валерий Брюсов.

Мой новый адрес: 1-я Мещанская, 32 (Москва).

20. От В. Я. Брюсова

Опалиха. 20 июня <1911 г.>

Дорогой Николай Степанович!

Спасибо, что меня вспомнили. Первое Ваше стихотворение «Из логова змиева» думаю напечатать в одной из ближайших книжек «Р<усской> м<ысли>» В нем в одном месте дактилические рифмы заменены женскими, – так и должно? Два других по разным причинам мне нельзя будет пристроить.

Читал Ваше письмо о поэзии и в большинстве с Вашими отзывами согласен. Игорь Северянин, действительно, интересен. В Эренбурга я поверил по его первым стихам. Продолжаю еще верить. Что у него много слабого – меня не смущает: у кого нет слабого в дебютах? Более меня тревожит, что он пишет и в «Сатириконе» и (кажется) в «Синем журнале». Это – путь опасный.

Стихи Вашей жены, г-жи Ахматовой, – которой, не будучи пока ей представлен, позволю себе послать мое приветствие, – сколько помню, мне понравились. Они написаны хорошо. Но во-первых, я читал их уже давно, осенью, во-вторых, двух стихотворений, которые мне были присланы, слишком мало, чтобы составить определенное суждение.

Сердечно Ваш Валерий Брюсов.

21. От В. Я. Брюсова

Москва. 18-е ноября 1911 г.

Дорогой Николай Степанович!

Спасибо за присланные стихи. Но Вашими условиями Вы ставите меня в очень трудное положение. Дело в том, что стихи на январь-февраль у меня уже намечены. Я постараюсь однако уместить в январе Ваше стихотворение «Я верил, я думал...». Не знаю еще, удастся ли мне воспользоваться и «Туркестанскими генералами», которые мне тоже очень нравятся. Сообщу Вам об этом на днях. Что касается альманаха Аполлона, то по-прежнему думаю, что его редакция поступила не окончательно корректно.

Ваш Валерий Брюсов.

22. От А. М. Ремизова

<С.-Петербург.> 19/1 1912 <г.>

Таврическая 3в, кв. 23.

Дорогой Николай Степанович!

Сколько лет я Вас не видал – с холерного года. Очень досадно было, что так вышло: я был по соседству через квартиру, относил корректуру. Узнал от прислуги, когда уже и след Ваш простыл.

Извиняюсь за нечаянный грех.

Мы будем очень рады, если Вы пожалуете к нам. Лучше, если бы Вы известили нас.

Серафима Павловна шлет Анне Андреевне и Вам поклоны. Серафима Павловна все еще не на ногах по-настоящему, все еще больно ей.

Я кланяюсь Анне Андреевне. Кончится у меня корректурная страда, выйдут VI и VII т<ома>, избавляюсь я от своей простуды, потеплеет на воле, – у Вас буду на новоселье с хлебом и солью.

А. Ремизов.

23. От К. И. Чуковского

<Куоккала. Конец марта – начало апреля 1912 г.>

Дорогой Николай Степанович,

только теперь я мог вполне оценить, как великолепны Ваши переводы. Не говоря уже о «Сфинксе», который есть литературное чудо, – «Шелли», «Федра» и «Theoretikos» поразили меня точностью и красотой пересказа. Я целый день сегодня твержу это пушкинское:

«на празднике усопших страж суровый...»

Посылаю Вам снова Вашу корректуру – и покорнейше прошу сделать к «Сфинксу» кое-какие примечания, вроде так, что «Бык» – это минотавр, сын царя Миноса и т. д. Иначе значительная доля этих стихов будет невнятна для малосведущих читателей «Нивы». Я сейчас в деревне без всяких книг, а Вам это нетрудно.

Я познакомился с композитором Гартевельдом; у него много романсов на Ваши стихи.

Ваш Чуковский.

24. От А. А. Блока

<Петербург.> 14 апреля 1912 <г.>

Многоуважаемый Николай Степанович.

Спасибо Вам за книгу; «Я верил, я думал» и «Туркестанских генералов» я успел давно полюбить по-настоящему; перелистываю книгу и думаю, что полюблю и еще многое.

Душевно преданный Вам Ал<ександр> Блок.

25. От К. И. Чуковского

<Куоккала. До 28 августа 1912 г.>

Дорогой Николай Степанович,

я в восторге от Вашего «Сфинкса» – есть отличные строфы – но меня, признаюсь, покоробило одно (только одно!) место – 65-е четверостишие:

В веках один лишь умер Бог,

Один лишь свой позволил бок

Пронзить в ночи копью солдата.

Бог и бок – это вульгарность, Вашей поэзии несвойственная. Надеюсь, Вы ее устраните.

Не слишком ли много ассонансов в Вашем переводе? А ведь «Сфинкс» – вещь строгая, средневековая.

В сонетах я бы оспаривал только одну строчку – шестую строчку в сонете «Могила Шелли» («В безмолвии вон той, из пирамид...». Вон той – это фривольный жест, сонету неподобающий).

Переводом «Сфинкса» мы начнем том сочинений Оскара Уайльда.

Я все лето был болен, но теперь поправился и, знаете, чем занялся – книгой о Уоте Уитмэне. Я давно готовлю этот толстейший том. В нем будут: большая историко-литературная статья, новые переводы избранных стихотворений, отзывы европейской критики о Уоте Уитмэне и тысячи примечаний. Мне хотелось услышать ваше мнение о переводах стихов. Давайте условимся осенью, где и как встретимся. Ах, если бы мне получать Аполлон! Я совсем ото всего отстал за время недуга.

Ваш Чуковский.

Зимою и осенью мой адрес тот же – Куокалла, К. И. Чуковскому.

26. От А. И. Тинякова

Петербург. 1-го октября 1912 г.

Глубокоуважаемый Николай Степанович,

позвольте мне предложить Вашему вниманию первую книгу моих стихов и сказать несколько слов о том, с какими мыслями и чувствами я предлагаю ее Вам.

Уже давно, – познакомившись с Вашими отдельными стихотворениями в журналах, – я начал думать о Вас как о поэте, дающем огромные обещания.

Теперь же, – после «Чужого неба», – я непоколебимо исповедую, что в области поэзии Вы самый крупный и серьезный поэт из всех русских поэтов, рожденных в 80-е гг., что для нашего поколения Вы – то же, что В. Брюсов для поколения предыдущего. Нечего и говорить, что, читая Ваши произведения, я могу только горячо радоваться за свое поколение, а к Вам, как к нашему «патенту на благородство», относиться с величайшим уважением и благодарностью...

Я буду очень счастлив, если Вы напишете мне что-нибудь о моей книге. Особенно ценны будут для меня Ваши указания на мои промахи. Я очень многим обязан беспощадной критике В. Я. Брюсова, а его искреннее одобрение значило для меня больше, чем шумная похвала других.

Я очень желал бы встретиться с Вами и был бы горячо благодарен Вам, если бы Вы соблаговолили дать мне Ваши произведения с Вашим автографом.

Глубоко уважающий Вас Александр Тиняков.

Мой адрес: СПб. Васильевский остров, 14 линия, д<ом> 35, кв<артира> 32, Александру Ивановичу Тинякову.

27. От С. К. Маковского

<С.-Петербург.> 8 октября 1912 г.

Многоуважаемый Николай Степанович,

мне бы хотелось закрепить Ваши отношения к «Аполлону», которыми – Вы знаете – я очень дорожу, более определенно, чем это было до сих пор. А именно, позвольте предложить Вам заведование всем литературным отделом журнала, что могло бы выразиться в объявлениях «Аполлона» следующей формулой: «Литературный отдел – при непосредственном участии Н. Гумилева». Разумеется, и при этой новой постановке дела за мной остается обязанность и право редактора-издателя, ответственного за весь материал, помещаемый в «Аполлоне», но я уверен, что, будучи автономным в Вашей области, Вы найдете и время и желание привлечь к изданию нужных сотрудников и поможете ярко выразить то направление журнала, которое соединяется для меня, так же как и для Вас, с именем нашего «Аполлона».

Очень прошу Вас не замедлить с ответом.

Искренне уважающий Вас и преданный Вам Сергей Маковский.

28. От Игоря Северянина

<С.-Петербург.> 20.XI.1912 <г.>

Дорогой Николай Степанович!

Только третьего дня я встал с постели, перенеся в ней инфлюэнцу, осложнившуюся в ветроспу. Недели две я буду безвыходно дома.

Я очень сожалею, что не мог принять Вас, когда Вы, – это так любезно с Вашей стороны, – меня посетили: болезнь из передающихся и полусознание.

Буду сердечно рад, если Вы соберетесь ко мне на днях. Вообще, мне всегда радостно Вас видеть.

Уважающий Вас Игорь.

P. S. Мой привет Анне Андреевне.

29. От Г. В. Иванова

<Петербург. Осень 1912 г. – весна 1913 г.>

Многоуважаемый Николай Степанович,

прошу Вас, поместите, если найдете возможным, в Аполлон мое письмо. Посредством него я хочу отделить свое имя от ряда новых выступлений футуристов, которые, как мне сообщили, готовятся в ближайшем будущем. Манифест «Ego» рассылается до сих пор, и так как я ничем не подчеркнул своего выхода из «редакториата», многие, вероятно, сочтут меня участником вышеупомянутых скандальных выступлений.

Преданный Вам Георгий Иванов.

30. От А. К. Лозины-Лозинского

<С.-Петербург. Первая половина 1914 г. (?)>

Я слышал от брата моего, Вл<адимира> Кон<стантиновича>, имевшего с Вами разговор (простите, не знаю Вашего имени и отчества), что Вы написали рецензию о моих стихах. М<ожет> б<ыть>, Вы согласитесь избавить меня от труда доставать и просматривать Аполлон за целый год и будете исключительно любезны черкнуть мне, когда она напечатана?

Мой адрес: СПб., Крестовский остр<ов>, Александровский пр<оспект>, 66. Т<елефон> 138-30.

С полным уважением А<лексей> Л<озина-Лозинский>.

31. От И. М. Шапиро

Житомир. 5 января 1914 г.

Дорогой Николай Степанович,

собрался написать Вам. Я был все время очень занят и книгами, и разговорами, и лишь на прошлой неделе добрался до Вашего дивного «Чужого неба». Много читал хороших книг, многим приходилось мне восхищаться – литература этой эпохи, которую я специально изучаю, слишком много хорошего заключает в себе, и слишком избаловала она мой вкус, – но впечатление, произведенное Вашей книгой, и удовольствие, полученное от нее, не уступают самым сильным переживаниям, вызванным различными произведениями. Очень Вам благодарен. Я только не понимаю, почему это не символизм, а акмеизм. О «Жемчугах» и говорить не приходится. И «Волшебная Скрипка», и «Одиночество», и «Озеро Чад» – вся книга от начала до конца – ветвь одного и того же дерева, на котором росли и Бальмонт, и Брюсов, и Блок, и если Вы теперь всё это отрицаете и направляете по другому пути, то я могу Вам только с сожалением сказать Вашими же словами:

Что ты видишь во взоре моем,

В этом бледном мерцающем взоре?

Я в нем вижу глубокое море

С потонувшим большим кораблем.

Цитирую я без книги и извиняюсь за возможные ошибки. Я не знаком с Вашими последними произведениями, но, судя по Вашим «Жемчугам», с которыми я познакомился еще 3 года тому назад, и по Вашему «Чужому небу», я ничего, что можно было бы назвать «акмеизмом», не вижу. И вот, теперь, меня пригласили в Житомир прочесть conférence^[12] на тему «Что такое символизм?», и я, несомненно, с полным правом включу Вас в группу символистов. Повторяю, я с последними Вашими произведениями совершенно не знаком, и, может быть, они совершенно другого характера. Возможно также и то, что я не понял сущность акмеизма, и мне очень жаль.

Во-первых, я мог бы расширить свой conférence, указать детальнее эволюцию символизма и подробнее поговорить о Вас, во-вторых, я могу впасть в ошибку, и, кроме того, меня акмеизм очень интересует в связи с моей докторской диссертацией.

Поэтому, дорогой Николай Степанович, я Вас очень прошу не отказать мне прислать подробное разъяснение – что такое акмеизм? Если Вы разрешите и если, познакомившись ближе, можно будет назвать акмеизм течением, я помещу Ваше письмо в начале главы, посвященной акмеизму. Ведь, вообще, работа моя содержит очень много анкетного, если можно так выразиться, а я, разговаривая с Вами, все-таки плохо воспринял сущность акмеизма – не в силах я написать что-нибудь об акмеизме.

Не откажите мне также в дружеском совете, с кого начать? Чье произведение было первым в этом направлении? Когда именно появилось оно? И, вообще, укажите мне для этого литературу. Буду Вам за это очень благодарен.

В России пробуду я до 20 января, а затем поеду в Берлин, Брюссель и Лондон. Что с Италией будет, не знаю. Итальянский язык я знаю слабо, а в переводах познакомиться с литературой – неприятно. Все-таки надеюсь через месяцев 6 изучить основательно итальянский язык и сделать туда маленький voyage^[13].

Всего Вам хорошего, Николай Степанович.

Ис<аак> Шапиро.

P. S. Анне Андреевне жму руку. Сегодня или же завтра напишу ей письмо. Я имел удовольствие прочесть несколько ее стихотворений. Вас же я прошу не медлить с ответом. Адрес мой: Киев, Совская, 16, кв<артира> 25. Ис<ааку> Михайл<овичу> Шапиро.

Отвечайте, пожалуйста, заказным письмом.

32. От С. А. Ауслендера

<С.-Петербург. Март 1914 г.>

Милый Гуми,

большая к тебе просьба. Мне необходимо достать несколько стихотворных строк для перевода тома Мопассана, который выпускает издательство «Польза». Будь другом, возьмись или попроси Анну Андреевну взять эту работу, которая займет времени около 2-х часов не более. Заплатит «Польза» немного, вероятно, но все же заплатит, а главное ты сделаешь огромное одолжение мне. Ради Бога, не отказывайся от этого и позвони мне по телефону 419-11. Может быть, ты в пятницу днем зайдешь ко мне.

Не откажи, милый Гуми, в моей огромной просьбе. Привет Анне Андреевне.

Твой Сергей Ауслендер.

Я решил сам заехать к тебе и оставить книги, где отмечены строки. Может быть, ты сделаешь перевод, не откладывая в долгий ящик.

33. От М. Л. Лозинского

<С.-Петербург.> 5.III.1914 (6.40 веч.)

Ясный хочет, по словам А. Н. Лаврова, чтобы на первой странице обложки был обозначен склад издания. По-моему, это выйдет в высшей степени безобразно!! «Склад издания» надо напечатать на задней обложке, как и цену. Ни за что не уступайте, иначе лицо книги, сейчас такое милое, будет обезображено.

М. Лозинский.

34. От С. М. Городецкого

<Петербург. 16 апреля 1914 г.>

Дорогой Николай,

я приду сегодня к Кинши, но сначала ты должен выслушать возражения на «тона» твоего письма, действительно неверные.

1. Союз для меня равняется дружбе, и потому то, что тебе кажется передержкой, есть только идеализация наших отношений.

2. «Твои» никого и ничем не оскорбляют, смею тебя уверить. Мы с тобой не раз делили Цех на твоих и моих – вспомни.

3. От акмеизма ты сам уходишь, заявляя, что он не школа; также и из Цеха, говоря, что он погиб. Я только требую соответствия между образом мыслей и поступками. Слово «предательство» ты не имел право употреблять даже с глаголом в сослагательном наклонении.

4. Объяснений я требовал не раз насчет «Гиперборея». Ты совершенно напрасно отделываешься шутками. Ответственным считаю я тебя, потому что дело было решено твоим, без моего ведома, попустительством.

Никаких других оснований, кроме затронутых вчерашним разговором, у меня не было. О моем личном к тебе чувстве распространяться не считаю уместным даже в ответ на обвинение в неприязни. А выставлять меня политиканом (твое P. S.) значит или не знать меня, или шутить неуместно.

Надеюсь, ты теперь согласишься, что «тон» моих писем вполне приемлем и акмеистичен.

С<ергей> Г<ородецкий>.

35. От Е. А. Зноско-Боровского

Янов Ков<енской> губ<ернии>, им<ение> Сантоки 1 июля 1914 <г.>

Дорогой Коля,

пишу тебе совершенно наугад, так как знаю, что тебя нет в Царском. Но все же надеюсь – авось да каким-нибудь чудом и дойдет до тебя мое письмо, очень краткое, разумеется. У меня две цели, когда я его пишу. Одна вполне платоническая: просто хочется узнать, где ты, что ты делаешь, как ты живешь, другая же – корыстная: мне очень хочется прочитать «Пипу» твою – Броунинга, и я хочу тебя попросить, если у тебя имеются оттиски ее, прислать мне один из них.

Я надеюсь, что ты меня настолько знаешь, что не пустишь и мысли, будто чувства корыстолюбивые во мне сильнее платонических, а потому уверен, что, кроме Пипы, ты пришлешь мне и письмо, если и не столь, как она, длинное, то почти столь, как она, интересное.

Всего лучшего. Шлю в мировое пространство мой привет.

Твой Евгений Зноско-Боровский.

P. S. Здесь, где я живу, отлично. Я много работаю и чувствую себя превосходно, чего и тебе желаю.

36. От М. Л. Лозинского

Vammelsuu. 10/23.VII.<19>14 <г.>

С изумлением беспримерным, дорогой Николай Степанович, получил я сейчас твое письмо из Териок. Приди оно хоть несколькими днями раньше, это изумление было бы и приятнейшим. И я, конечно, немедленно на коне или на корабле отправился бы в Териоки, чтобы похитить тебя из этого скверного посада в очаровательное Vammelsuu. Но увы!.. теперь уже поздно... Сегодня Таня и я переселяемся в Петербург – она до конца месяца, а я совсем: только в августе буду наезжать сюда по субботам.

Ну не стыдно ли тебе. Ведь ты, по-видимому, живешь в Териоках с 24-го, 25-го июня, и не мог мне раньше написать. Правда, ты не мог знать, что я так скоро покину Финляндию. А все-таки стыдно.

В Петербурге я ловил тебя по телефону, как и ты меня, но безрезультатно. В Слепнево я отправил тебе пространное послание, которое ты, вероятно, уже не успел получить. Писал в нем и о всяких делах. Между прочим о том, что я выписал через Вольфа (угол Морской) Georgiques Chretiennes по указанному тобой адресу – Почт<овое> отд<еление>, Голосково Тверской губ<ернии>, а потом, пытаясь выслать туда же Логику, узнал, что такого почт<ового> отделения в Тверской губ. нет, что есть только Голосково Подольской губ<ернии>. Значит, книга или лежит у Вольфа, или заслана неведомо куда. Писал также, что Платонова и Кареева у меня нет, равно как и твоего Rossetti.

Первые дни в СПб. я буду жить – В<асильевский> о<стров>, Средний просп<ект>, 1, кв<артира> О. В. Пашутиной; потом у себя – Пет<роградская> ст<орона>, Малый пр<оспект>, 26, кв. 27. Может быть, увидимся хоть в городе.

Со мною чуть припадок не сделался, когда я узнал, что ты все это время жил у нас под боком, одержимый своей злосчастной аграфией. Несчастный ты человек, губитель услад дружества!

Соберись с силами, напиши мне в Петербург, каковы твои планы, до осени ли ты будешь в Териоках, когда думаешь попасть в город.

Твой М. Лоз<инский>.

37. От А. А. Ахматовой

Слепнево. 13 июля 1914 <г.>

Милый Коля,

10-го я приехала в Слепнево. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. О погоде и делах тебе верно напишет мама. В июньской книге «Нового слова» меня очень мило похвалил Ясинский. Соседей стараюсь не видеть, очень они пресные. Я написала несколько стихотворений, кот<орые> не слышал еще ни один человек, но меня это, слава Богу, пока мало огорчает.

Теперь ты au courant^[14] всех петербургских и литературных дел. Напиши, что слышно? Сюда пришел Жамм. Только получу, с почты же отошлю тебе. Прости, что я распечатала письмо Зноски, чтобы большой конверт весил меньше. Я получила от Чулкова несколько слов, написанных карандашом. Ему очень плохо, и мне кажется, что мы его больше не увидим.

Вернешься ли ты в Слепнево? Или с начала августа будешь в Петербурге. Напиши мне обо всем поскорее. Посылаю тебе черновики моих новых стихов и очень жду вестей.

Целую.

Твоя Аня.

Завещание

Моей наследницею полноправной будь,

Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила.

Как медленно еще скудеет сила,

Как хочет воздуха замученная грудь.

Моих друзей любовь, врагов моих вражду,

И розы желтые в моем густом саду,

И нежность жгучую любовника – все это

Я отдаю тебе – предвестница рассвета.

И славу, то, зачем я родилась,

Зачем моя звезда, как некий вихрь, взвилась

И падает теперь. Смотри, ее паденье

Пророчит власть твою, любовь и вдохновенье.

Мое наследство щедрое храня,

Ты проживешь и долго, и достойно.

Все это будет так. Ты видишь, я спокойна.

Счастливой будь, но помни про меня.

1914. Ник<олаевская> ж. д.

* * *

Целый год ты со мной неразлучен,

А как прежде и весел и юн!

Неужели же ты не измучен

Смутной песней затравленных струн, —

Тех, что прежде, тугие, звенели,

А теперь только стонут слегка,

И моя их терзает без цели

Восковая, сухая рука...

Верно, мало для счастия надо

Тем, кто нежен и любит светло,

Что ни ревность, ни гнев, ни досада

Молодое не тронут чело.

Тихий, тихий, и ласки не просит,

Только долго глядит на меня

И с улыбкой блаженной выносит

Страшный бред моего забытья.

Июль 1914. Слепнево

38. От А. А. Ахматовой

Слепнево. 17 июля 1914 <г.>

Милый Коля,

мама переслала мне сюда твое письмо. Сегодня уже неделя, как я в Слепневе.

Становится скучно, погода испортилась, и я предчувствую раннюю осень. Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Посылаю тебе одно сегодня, оно кажется имеет право существовать. Думаю, что нам будет очень трудно с деньгами осенью. У меня ничего нет, у тебя, наверно, тоже. С «Аполлона» получишь пустяки. А нам уже в августе будут нужны несколько сот рублей. Хорошо, если с «Четок» что-нибудь получим. Меня это все очень тревожит. Пожалуйста, не забудь, что заложены вещи. Если возможно, выкупи их и дай кому-нибудь спрятать.

Будет ли Чуковский читать свою статью об акмеизме как лекцию? Ведь он и это может. С недобрым чувством жду июльскую «Русскую мысль». Вероятнее всего, там свершит надо мною страшную казнь Valère. Но думаю о горчайшем, уже перенесенном, и смиряюсь.

Пиши, Коля, и стихи присылай. Будь здоров, милый!

Целую.

Твоя Анна.

Лёвушка здоров и все умеет говорить.

39. От А. К. Лозины-Лозинского

<Петроград. 21 марта 1915 г.>

Многоуважаемый Ник<олай> Степ<анович>,

если звуки военной трубы не заглушили в Вас мелодий лиры и Вы по-прежнему с интересом относитесь к молодым порослям литературы, то могу Вам прислать (напишите мне: В<асильевский> о<стров>, Тучкова наб<ережная>, 10-1, кв. 41) несколько стихот<ворений> молодого поэта Злобина, пишущего весьма грамотно. Моментами он напоминает как-то Вас, хотя en petit, конечно. Он был бы рад быть знакомым с Вами, причем не надо предполагать в данном случае расчетов на какую бы то ни было протекцию. Мы познакомились недавно в редакции довольно мизерного нового журнала «Богема», в который отдали свои поэзы по предложению нашего общего знакомого – Ларисы Рейснер. Мне кажется, что к творчеству Злобина Вы не останетесь совершенно безучастным.

Жму руку. Кстати, поздравляю с Георг<иевским> крестом. Поклон Анне Андреевне.

А. Лозина-Лозинский.

40. От М. Л. Лозинского

<Петроград.> 21.X.1915 <г.>

Дорогой друг Николай Степанович,

видно, ты овладел тайной философского камня, ибо твои опыты превращения серебра в золото протекают в высшей степени успешно, клянусь Египетским Сержантом! Еще немного, и твоя походная печь озарится вожделенным блеском. Поздравляю же тебя с достигнутыми успехами в священном искусстве и заранее рукоплещу близкому торжеству!

А раз адепты Великого Трансхопса занялись разоблачением сокровеннейших тайн, то и мне ничего не остается, как открыть для общего пользования Окаменелыя Дороги. Итак, да будет!

Но предварительно я хочу просить у тебя позволения украсить посвящением тебе мои пятистопные ямбы, трактующие о каменьях, растущих, как лилии, о бездонной тьме, о племенах беспечных, о башнях Эдема и об эдемском луче. Их поток родился на той же вершине, что и твои «Пятистопные Ямбы» (помнишь нашу беседу об автобиографических ямбах), но злосчастные свойства почвы направили его по другому склону, и к устью дотекла дидактическая кантилена. Эти «Каменья» всегда предназначались тебе в дружеское подношенье, но автора смущало сознание их очевидной неравноценности «Пятистопным Ямбам». Но что же делать, других нет... не обессудь, чем богат...

Жалко очень, что ты теперь так недостижим, и я лишен твоих советов при составлении книги. А вдруг ты объявишься в Петрограде? Вот был бы рад, и бескорыстно.

Таня шлет тебе привет. Филипка питается легендарными сведениями о тебе, М. А. Струве... мечтает, Соловьев всегда готов, а я крепко жму твою руку и целую в золотыя уста.

Твой М. Лозинский.

41. От Т. В. Чурилина

<Симферополь. 11 мая 1916 г.>

Дорогой Николай Степанович!

Теперь, когда я особенно одинок, лучше всего и нужнее сказать Вам, как близко мне Ваше слово о моих стихах (в 10 № Аполлона), как оно дорого. Много было рецензий, почти все доброкачественные, иногда дифирамбические, но слово сказали Вы один. По правде, я не ожидал его от Вас, хоть любил и ценил Вас, поэта. Но разве о Поэзии только сказали Вы? О летописи Тайны, т. е. то, что главное в моем творчестве.

Я желал бы встретиться с Вами, желал бы, чтоб Вы написали мне, если есть, что сказать еще.

Спасибо.

Тихон Чурилин.

11.V.1916 ночью.

Симферополь, Госпитальная, Фельдшерский п<ереулок>, д<ом> Маркова, кв<артира> 8. Т. В. Чурилину.

P. S. Я хотел бы иметь от Вас Вашу книгу, где «Открытие Америки», любимое мне, и «Колчан».

42. От Л. М. Рейснер

<Петроград. Сентябрь (?) 1916 г.>

Милый мой Гафиз, это совсем не сентиментальность, но мне сегодня так больно. Так бесконечно больно. Я никогда не видела летучих мышей, но знаю, что если даже у них выколоты глаза, они летают, и ни на что не натыкаются. Я сегодня как раз такая бедная летучая мышь, и всюду кругом меня эти нитки, протянутые из угла в угол, которых надо бояться. Милый Гафиз, я много одна, каждый день тону в стихах, в чужом творчестве, чужом опьянении. И никогда еще не хотелось мне, так как теперь, найти, наконец, свое собственное. Говорят, что Бог дает каждому в жизни крест такой длины, какой равняется длина нитки, обмотанной вокруг человеческого сердца. Если бы мое сердце померили вот сейчас, сию минуту, то Господу пришлось бы разориться на крест вроде Гаргантюа, величественный, тяжелейший. Но, очевидно, Ангелы в свое время поторопились, чего-то не досчитали, или сатана их соблазнил, или неистовые птицы осаждали не вовремя райские преддверия – но только счет вышел с изъяном. Ах, привезите с собой в следующий раз поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно, милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсится всеми оттенками павлиньего пера, и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами, в которых человеки якобы обретают простоту души и счастие бытия. О если бы мне сейчас стиль и слог убежденного меланхолика, как был Лозинский, и романтический чердак, и действительного верного и до́ смерти влюбленного друга. Человеку надо так немного, чтобы обмануть себя. Ну будьте здоровы, моя тоска прошла, жду Вас.