Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма"

Автор книги: Николай Гумилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

В последнем сборнике Брюсова с особенной яркостью определились детали его творчества. Любовь к слову самому по себе достигает здесь красот неописуемых. Брюсов первый из русских поэтов проанализировал бесконечно малые элементы, слагающие картину творчества. При помощи ничтожных средств достигает он наиболее тонких эффектов. <...> Брюсов – первый из современных поэтов воскресил у нас любовь к рифме. Не он ли в «Urbi et orbi» щедрой рукой разбросал новые рифмы, тотчас подхваченные его учениками и подражателями. <...> Воскресив в нас любовь к рифме, Брюсов первый воскрешает перед нами понимание интимной жизни строчки. Своеобразный ритм его размеров углубляется гениальным подбором не только самих слов, но и звуков в словах...» (Белый А. Венец лавровый // Золотое руно. 1906. № 5. С. 43–48). Стр. 56–60. – Гумилев и в последующей переписке неоднократно задавал Брюсову подобные вопросы о «содержании» своих стихов (см. №№ 45, 47 наст. тома), но, как справедливо замечают Р. Д. Тименчик и Р. Л. Щербаков (см.: ЛН. С. 404), вряд ли получал сколько-нибудь удовлетворявшие его ответы «мэтра». Демонстративное игнорирование «содержания» стихотворного текста и не менее демонстративный акцент на «технике» стиха – яркая черта «брюсовской школы». «Брюсов тщательно разбирал то, что ему читали. Разбор его был чисто формальный. Смысла стихов он отнюдь не касался и даже как бы подчеркивал, что смотрит на них как на ученическое упражнение, не более. Это учительское отношение <...> сохранилось у Брюсова навсегда» (Ходасевич В. Ф. Сочинения. Т. 4. М., 1997. С. 23). Подобную «формалистическую браваду» Ходасевич отмечает и в педагогической деятельности брюсовского «ученика», приводя в качестве доказательства рассуждения (полемически утрированные?) Гумилева о стихах С. Нельдихена: «Не мое дело <...> разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости. Сам я не хотел бы быть дураком, но я не вправе требовать ума от Нельдихена. Свою глупость он выражает с таким умением, какое не дается и многим умным. А ведь поэзия и есть умение» (Ходасевич В. Ф. Гумилев и Блок // Ходасевич В. Ф. Сочинения. Т. 4. М., 1997. С. 88). Стр. 59. – Гумилев цитирует брюсовскую рецензию на ПК: «...в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов» (Весы. 1905. № 11. С. 68). Стр. 62–63. – Ср. со стр. 13–18 № 5 наст. тома. Стр. 64–66. – Возможно, что молчание Бальмонта отчасти объясняется возникшим у него к этому времени «озлоблением» против Брюсова и «Весов» (см.: Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 688, 690). Стр. 66–67. – Исходя из последующей переписки (см. № 10 наст. тома), можно предположить, что Брюсов рекомендовал Гумилева И. И. Щукину и Р. Гилю. Р. Д. Тименчик и Р. Л. Щербаков высказывают предположение, что Брюсов также предложил Гумилеву адреса представителей «Аббатства» (см.: ЛН. С. 419, а также комментарий к № 5 наст. тома), которых он в это же время упоминал в письме к проживающему тогда в Париже А. Белому: «Не верьте <...> что Париж – город старомодный. Он старомоден в целом, но в нем есть круги, есть люди, которые впереди всей современности. Их надо найти. Таково, например, общество «Abbaye» и его поэты: Arcos, Duhamel и др. Хотите, пришлю адреса» (Переписка <В. Брюсова> с Андреем Белым (1902–1912) / Вст. статья и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 402). В этом письме, написанном осенью 1906 г., Брюсов рекомендует А. Белому и Гумилева: «Если Вам можно, познакомьтесь; <...> кажется, талантлив, и во всяком случае молод». Стр. 68–70. – О рекомендательном письме к З. Н. Гиппиус и визите к Мережковским см. № 10 наст. тома. Стр. 70–71. – Ни Вяч. И. Иванова, ни М. А. Волошина в это время в Париже не было, и личное знакомство Гумилева с обоими поэтами произошло только после возвращения из-за границы, уже в Петербурге: с Ивановым в ноябре 1908 года, а с Волошиным – в феврале 1909-го. Отмеченный во многих жизнеописаниях Гумилева факт общения его с Волошиным во время «первого Парижа» следует, вероятно, рассматривать как «мемориальный фантом» (см.: Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877–1916. СПб., 2002. С. 217). Стр. 71–73. – К. Д. Бальмонт в это время, действительно, жил в Париже – в квартире, которую ему передал покинувший Францию в июне 1906 г. М. А. Волошин (см.: Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина... С. 159), и, по сведеньям П. Н. Лукницкого, это парижское «поэтическое свидание» Гумилева как раз состоялось у художницы Е. С. Кругликовой в первые месяцы 1908 г., продемонстрировав лишний раз истину о том, что человек предполагает, а Бог располагает (см.: Труды и дни. С. 179). Впрочем, в творческой судьбе юного поэта эта встреча не сыграла сколь-нибудь значительной роли (см. комментарий к № 10 в т. VII наст. изд.). Стр. 74–79. – Из трех упомянутых Гумилевым тем «дуэльная» тематика была сразу «забракована» Брюсовым в ответном письме (см. № 1 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). «Культура любви» была, по-видимому, написана (или, по крайней мере, написана вчерне – см. № 8 наст. тома), однако текст ее не сохранился. Что же касается «Костюма будущего», то этот замысел Гумилева соответствовал направлению тогдашнего «эстетизма» (см.: Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 321). Однако замысел «Костюма будущего» остался неосуществленным. Стр. 80–82. – О встрече Гумилева с французским поэтом-парнасцем Леоном Дьерксом (Dierx, 1838–1912) см. № 8 наст. тома. Стр. 82–83. – М. Ф. Ликиардопуло – секретарь редакции «Весов» (см. комментарий к № 46 наст. тома). По всей вероятности, Гумилев обратился к нему с просьбой о высылке гонорара за «летние» стихи (см. комментарий к № 1 наст. тома). Стр. 89–109. – № 52 в т. I наст. изд., автограф 1. Стр. 110–162. – № 53 в т. I наст. изд., автограф 1. Стр. 163–188. – № 47 в т. I наст. изд., автограф. В четвертой строфе Брюсов отметил как неудачные первые два стиха (стр. 179–180). Гумилев переделал эту строфу при публикации в журнале «Перевал» (1907. № 11). Уже после выхода в свет первого тома наст. изд. Н. А. Богомолов указал на несомненную связь этого ст-ния с «Тайной доктриной» Е. П. Блаватской (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 124. См. также комментарий к № 3 в т. VI наст. изд. Стр. 189–213. – № 51 в т. I наст. изд., автограф 2. Брюсов отметил как неудачные рифмы первой строфы «перестаньте» и «Данте» (стр. 190–192), однако Гумилев, обычно учитывающий его критику, на этот раз сохранил первоначальный текст.

7

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983, Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без ст-ния), ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 29 октября / 11 ноября 1906 г. – авторская датировка.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie. Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». Штемпель почтового отделения Парижа – Paris 28. R. de Pontoise 11.11.06. Штемпель московской экспедиции городской почты – 10.11.06.

Стр. 4–6. – Вопрос Брюсова «о влиянии Парижа на внутренний мир» молодого поэта неожиданно перекликается с главным мотивом будущей рецензии Анненского на РЦ 1908 (см. № 57 наст. тома и комментарий к нему). Любопытно, что двумя неделями позже свое мнение о подобном «влиянии» Брюсову высказывал в письме и Андрей Белый: «Мне ужасно спокойно и тихо в Париже. Париж-Вавилон мелькает передо мной иногда и как панорама только. Вообще же Париж прост, здоров и вовсе не соблазнителен, но хорош и располагает к тишине» (Переписка [В. Брюсова] с Андреем Белым (1902–1912) / Вст. статья и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 402). Стр. 6–12. – Гумилевское упоминание о «парижских мелочах» как о панацее от излишнего «оккультного энтузиазма» весьма знаменательно в плане изучения духовных исканий юного поэта в важнейший для него период творческого самоопределения. Оккультные мотивы играют важную роль в юношеском «неоромантизме» Гумилева, во многом определяя его позицию «ученика символистов». Ср. известную дневниковую запись Брюсова от 15 мая 1907 г.: «Приезжал в Москву Н. Гумилев. <...> Сидел у меня в «Скорпионе», потом я был у него в какой-то скверной гостинице <...> Говорили о поэзии и оккультизме. Сведений у него мало. Видимо, он находится в своем декадентском периоде. Напомнил мне меня 1895 г.» (Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза. Письма. М., 2002. С. 157). Брюсовское упоминание о «неосведомленности» Гумилева в оккультных науках здесь следует скорректировать: разумеется, на фоне огромной эрудиции Брюсова в этой области (см., напр.: Богомолов Н. А. Спиритизм Валерия Брюсова. Материалы и наблюдения // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 279–310) «ученик» мог казаться «профаном». Однако о значительной «начитанности» юного поэта в этой сфере ярче всего свидетельствуют его стихотворения «первого парижского периода» (см.: Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб., 2000. Гл. 1; Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм... С. 121–126), большинство из которых вошло в переписку с Брюсовым, а также – и, как кажется, прежде всего, – его «парижская» художественная проза (№№ 1–3 в т. VI наст. изд.; см. пространные комментарии к ним в т. VI наст. изд.). Но конечно, как справедливо констатирует Н. А. Богомолов: «...современный Гумилеву оккультизм <делился> на громадное число школ и частных «наук», среди которых были как вполне традиционные, типа магии (как белой, так и черной), алхимии, истории тайных обществ и пр., так и достаточно новые, как вегетерианство <...> гомеопатия, йога и т. д. Вряд ли можно полагать, что многие современники, в том числе и Гумилев, владели системой оккультных знаний во всем его объеме, если такая система вообще существовала» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 114). С другой стороны, элемент ироничного скептицизма, который намечается в данном письме («оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет...»), уже допускает двоякую трактовку: и как осторожное, глубоко серьезное утаивание потаенного, того, что требует принципиальной скрытости (см. ниже); и как предвосхищение достаточно скорого разочарования в «тайной доктрине» (ср.: «о котором так некрасноречиво трактует...»). Стр. 9–10. – Как отметил Н. А. Богомолов, в этих строках присутствуют прямые «оккультные» реминисценции: «...Автоирония становится не очень понятной, если не учесть один из пассажей «Эзотерических бесед» Папюса: «...каким путем должен человек развивать в себе те чудесные способности, которыми желал бы обладать каждый? Прежде всего – это Магия! Человеческое существо всегда старается чем-либо отличиться от себе подобных. Один надевает красивый галстук и воротнички удивительной белизны, если это в его силах; другой – заставляет о себе говорить выдающимися поступками или каким-нибудь другим способом; третий, наконец, старается достигнуть обладания магической силой, и эта мечта действовать на невидимое соблазняет очень многих». Иронизируя над оккультными опытами, Гумилев в то же время в своей биографии пытается соединить все три названных Папюсом пути к отличию от других, прибавляя сюда еще и поэзию, о которой эзотерик не говорит ничего» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 125–126). Стр. 11. – В связи с упоминанием о «вызывании мертвецов» уместно привести воспоминания О. Л. Делла-Вос-Кардовской, относящиеся ко времени возвращения Гумилева из Парижа в 1908 г.: «Помню, как он однажды очень серьезно рассказывал о своей попытке вместе с несколькими сорбоннскими студентами увидеть дьявола. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний – читать каббалистические книги, ничего не есть в продолжение нескольких дней, а затем в назначенный срок выпить какой-то напиток. После этого должен был появиться дьявол, с которым можно было вступить в беседу. Все товарищи очень быстро бросили эту затею. Лишь один Н. С. проделал все до конца и действительно видел в полутемной комнате какую-то смутную фигуру» (Жизнь Николая Гумилева. С. 31–32. Ср. также № 2 в т. VI наст. изд., стр. 1–7). Как отметил М. Баскер, «классическим» объектом некромантических стараний оккультистов являлась царица Клеопатра (Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб., 2000. С. 20). Стр. 12. – Элифас Леви (Levi; настоящее имя Альфонс Луи Костан (Constant, 1810–1875)) – расстриженный католический священник, оккультист и писатель, популяризатор оккультизма, центральная фигура т. н. французского «оккультного возрождения» XIX в. Его главные труды: Histoire de la Magie, avec une exposition claire et précise de ses procédés, de ses rites et de ses mystères. Paris, 1860; Dogme et rituel de la Haute Magie. Paris, 1861. О его широком влиянии как на оккультное движение XIX века, так и на творчество многих западноевропейских писателей, см.: Carlson Maria. Fashionable Occultism. Spiritualism, Theosophy, Free masonry, and Hermeticism in Fin-de-Siecle Russia // The Occult in Russian and Soviet Culture. Ithaca and London. 1997. P. 150–151. Подробный разбор некоторых точек соприкосновения с работами Леви в творчестве Гумилева см. в комментариях к № 4 в т. V наст. изд. и главах 1 и 4 упомянутой выше монографии М. Баскера «Ранний Гумилев: путь к акмеизму». Гумилев был лично знаком с учеником Э. Леви Папюсом (см. комментарий к № 3 в т. VI наст. изд.). Можно даже предполагать, что непосредственно связанное с Леви и его последователями представление о французской столице как о центре оккультных наук в значительной степени предопределило выбор Гумилевым его «места учебы» (см.: Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 116). Стр. 14. – «В неподписанной заметке «Весы» сообщали: «При Парижском осеннем салоне, в Grand Palais, С. П. Дягилевым устраивается особый отдел – выставка русского искусства, где, по мере возможности, будут представлены все течения и школы, начиная со времен императрицы Екатерины II и кончая нашими днями» (1906. № 7. С. 80). О выставке, открывшейся 6 октября 1906 г., довольно резко отозвался в двух первых номерах гумилевского журнала «Сириус» М. В. Фармаковский. В заключение своего обзора он утверждал, что «русская выставка в Париже никого не удовлетворила: ни иностранцев, которые не знают русской живописи и получили франко-итальянско-назарейско-петергофский букет с несколькими чуждыми и непонятными растениями, ни русских художников и любителей русского искусства, живущих в Париже, которые увидели всю нелепую претенциозность господ устроителей» (Сириус. 1907. № 2. С. 10). Оценка эта не отличалась объективностью (см. заметку «Парижские газеты о русской выставке»: Золотое руно. 1906. № 11–12. С. 133–134)» (ЛН. С. 422). Стр. 17–18. – Как отмечают Р. Д. Тименчик и Р. Л. Щербаков, Федор Сологуб на самом деле откликался «чрезвычайно редко на события в мире изобразительных искусств, причем его выступления, как правило, были весьма далеки от мистицизма» (ЛН. С. 422). Стр. 18–19. – Профессиональный художник и художественный критик М. А. Волошин помещал в это время в модернистской периодике регулярные отчеты о выставках, салонах и вернисажах (см., напр., его статьи: Первая выставка Интернационального общества акварелистов // Золотое руно. 1906. № 3. С. 95–98; Весенние салоны 1906 г. // Двадцатый век. 5 (18) июня 1906. № 67; Письмо из Парижа. Национальный салон 1906 г. // Весы. 1906. № 9. С. 37–42). Стр. 19–21. – По сообщению Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова: «М. А. Врубель на выставке был представлен 29 работами – портретами Н. И. Забелы-Врубель и В. Я. Брюсова, триптихом «Воскресение» («Ангел смерти»), эскизом «Поверженному Демону» и другими; А. Н. Бенуа – 23 картинами; Н. П. Феофилактов в списке экспонентов не значится» (ЛН. С. 422). Стр. 26–29. – Возможно, что в этом определении слышится отзвук впечатлений от стихов Деникера («при красивой простоте стиля много красивых и интересных сопоставлений и образов и полное отсутствие тех картонажных эффектов, от которых так страдает новая русская поэзия») или разговоров с ним по поводу новой группировки «Аббатства» (см. № 5 наст. тома и комментарий к нему). Статья Гумилева на такую тему неизвестна. Стр. 31. – Упоминание о неких «уже намеченных» «статьях об искусстве» есть образец «благих намерений» брюсовского «ученика». На самом деле гумилевские статьи об искусстве явились только через год – см. №№ 2–4 в т. VII наст. изд. и комментарии к ним, а также №№ 25, 26, 37, 40 наст. тома. Стр. 32–33. – Естественно предположить, что здесь подразумевается ранняя несохранившаяся драма Гумилева «Шут короля Батиньоля» (см. вступительную статью к разделу «Комментарии» в т. V наст. изд.); однако не исключено, что этот замысел возник чуть позже, в связи с визитом к Л. Дьерксу (см. № 8 наст. тома и комментарий к нему). Стр. 41–60. – № 54 в т. I наст. изд., автограф 1 (см. варианты к № 54 в т. I наст. изд.; пометы Брюсова на рукописи см. в комментариях к этому же ст-нию). Стр. 61–84. – № 55 в т. I наст. изд.

8

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983, Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без стихов), ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 18.

Дат.: 12/ 25 ноября 1906 г. – авторская датировка.

Ответ Гумилева на письмо Брюсова от 2/15 ноября 1906 г. (№ 1 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie. Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову», указано место отправления: Paris. 28 R. de Pontoise. Штемпель почтового отделения Парижа – срезан с маркой, штемпель московской городской почты – 17.11.06.

Стр. 13–14. – О первых стадиях работы Гумилева над художественной прозой см. вступительную статью к разделу «Комментарии» в т. VI наст. изд. Менее чем через три месяца спустя, – под псевдонимом А. Грант, – он опубликует в журнале «Сириус» ряд прозаических вещей (№№ 1–3 в т. VI наст. изд.); см. также №№ 11, 12 наст. тома). Стр. 16–18. – Так же как его учитель и друг Леконт де Лиль, поэт-парнасец, музыкант и художник Леон Дьеркс (1838–1912) родился и провел юность на острове Реюньон, но затем обосновался в Париже, где после смерти С. Малларме в 1898 г. был избран «принцем поэтов». Искусствовед А. Сальмон, посетивший Дьеркса в 1906 или 1907 г., оставил любопытные воспоминания об этом визите: «Очень старенький, маленький человечек в старой, маленькой квартире, в Батиньолях, на улице Дам (aux Batignolles, rue des Dames). Старенький маленький парижанин, – и своего рода великий человек. Великий дед поэзии, с еще достаточно длинными белыми волосами и печальными усами. <...> Более того, скажу с оттенком «драматического», что в момент нашего свидания его, меня едва рассмотревшего, уже почти ничто не отличало от короля Лира поэзии. Леон Дьеркс принял меня с большой добротой. Он рассказал мне какие-то истории. Он захотел показать мне несколько курьезов своей библиотеки – букинистические книжки в плачевном состоянии, обогащенные блистательными надписями. Оттого, что он был почти слеп, оттого, что не было почти ничего мрачнее этого обиталища старого поэта, <...> он взял с маленького столика керосиновую лампу, зажженную в два часа дня, – и ухитрился лишь – зажечь штору на окне. <...> Но старый, бедный, почти слепой Леон Дьеркс, который, дрожа, зажег свою штору, пытаясь показать мне свои ободранные сокровища, был весьма далек от старческого маразма. <...> Я сохранил память бесконечного благородства, достоинства человека, жившего для поэзии, никогда не спросившего себя, есть ли у него читатели или нет, и нисколько об этом не беспокоившегося...» (Salmon A. Souvenirs sens fin. Première époque (1903–1908). Paris, 1955). Заманчиво думать, что посещение Гумилевым в Батиньолях престарелого «принца поэтов» – «короля Лира поэзии» – было связано с замыслом той драмы, о которой идет речь в настоящем письме. Стр. 18–19. – «Надежда», высказанная автором «Шута короля Батиньоля», не оправдалась: Брюсов, ознакомившись с текстом, посоветовал «предать его забвению» (см. № 23 наст. тома). Летом 1907 г., после неудачной «читки» пьесы у Ахматовой на даче Шмидта под Севастополем Гумилев сжег рукопись (см.: Жизнь поэта. С. 48). Впрочем, в начале 1909 г. Гумилев передал восстановленный (или сохранившийся черновой) вариант «Шута...» А. М. Ремизову (см. № 10 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома), однако помимо того, что Ремизову пьеса понравилась, сказать о ней более нечего – и этот вариант исчез. Стр. 19–20. – Интерес Гумилева, автора «Шута короля Батиньоля», к театральным экспериментам Николая Николаевича Вашкевича примечателен. Созданный Вашкевичем в апреле 1905 г. «Театр трагедии» соперничал в известной мере со внешне сходным по эстетической программе «Театром-студией» В. Э. Мейерхольда и К. С. Станиславского (во главе литературного бюро этого последнего театра, как известно, стоял сам Брюсов). Вашкевич открыто признавал прямую зависимость своих сценических взглядов от современных ему символистских исканий и даже обратился к Вяч. И. Иванову за разрешением переименовать свой театр в «Дионисово действо» («название <...> которое выразит лучше всех сочетаний наши искания») (см.: Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 484). «...Н. Н. Вашкевич хотел противопоставить традиционному театру «театр внутренней душевной красоты», пантеистический «театр эмоций», обратить спектакль в некую «символическую условность», в «молитвенный акт, в котором все жизненное – житейское – отвергнуто как несущественное» ради того, чтобы на сцене возникали «отвлеченные теневые отражения форм жизни». В репертуарных планах фигурировали пьесы Д’Аннунцио <...>, Уайльда («Саломея»), Метерлинка («Смерть Тинтажиля»), Ведекинда, Гюисманса, а также «Три рассвета» К. Д. Бальмонта, которым открылся Театр трагедии, переименованный в «Дионисово действо». <...>. Афиша обещала, что зрелище соединит декламацию, музыку, пластику, живопись, световые эффекты, запах живых цветов (их раздавали зрителям – режиссер хотел воздействовать на зрение, слух и обоняние)» (История русского драматического театра. Т. 7. 1898–1917. М., 1987. С. 317–318). Однако начинание Вашкевича преследовали неудачи с самого начала.

Намеченное на декабрь 1905 г. открытие театра пришлось перенести, ибо обстановка уличных баррикадных боев в разгар Московского вооруженного восстания мало споспешествовала интересу к «дионисову действу». Не исключено, что этот же исторический «контекст» повлиял и на печальный исход премьеры, состоявшейся 4 января 1906 г.: критики констатировали «сокрушительный провал» как этого, так и последующих представлений (см.: Театр и искусство. 1906. № 3. С. 42; Правда. 1906. № 2. С. 109), после чего театр прекратил свое недолгое существование. Гумилев, вероятно, судил о театре Вашкевича в основном по публикациям «Весов», которые первоначально отнеслись к этому начинанию благосклонно (см. анонимные заметки «Театр эмоций» (Весы. 1905. № 4. С. 75–76) и «Дионисово действо современности» (Весы. 1905. № 8. С. 72)). Однако сам Брюсов написал резко отрицательную рецензию на эстетический манифест Вашкевича (Весы. 1905. № 9–10. С. 92–95), а затем отрицательно оценил как постановку «Трех рассветов» (отметив, между прочим, что «настроение в зале было насмешливое»), так и деятельность театра в целом (Аврелий [Брюсов В. Я.]. Вехи. II. Искания новой сцены // Весы. 1905. № 12. С. 72–75). Стр. 24–26. – Ср. пассаж о «новых рифмах» в стр. 10–21 № 6 наст. тома; подобные заявления – один из «сквозных мотивов» гумилевских писем к Брюсову. Стр. 26–27. – После приезда в Париж Гумилев отправил Брюсову четыре стихотворения в № 6 и два в № 7. Стр. 28–30. – Выражение «рыцари “Весов”», по предположению Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова, «может быть, принадлежало И. И. Щукину, сотруднику журнала, проживавшему в то время в Париже» (ЛН. С. 424). Но настоящее письмо было написано, по всей видимости, еще до знакомства Гумилева с Щукиным, о «радушном приеме» у которого он упомянет только шесть недель спустя (см. № 10 наст. тома). Стр. 33–72. – № 50 в т. I наст. изд., автограф 2 – с карандашными пометами Брюсова, см. комментарий к № 50 в т. I наст. изд. (там же – неправильно указана дата настоящего письма вместо 12/25 ноября – 15 ноября).

9

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983 (с неверной датировкой), Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без стихов), ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 24 ноября / 7 декабря 1906 г. – авторская датировка.

Стр. 4. – К письму приложено ст-ние «Неоромантическая сказка»; что Гумилев подразумевал под «вторым стихотворением» – неизвестно. Стр. 7–9. – Об истории журнала «Золотое руно» см.: Лавров А. В. «Золотое руно» // Русская литература и журналистика XX века. 1905–1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 137–173). Просьбу Гумилева Брюсов по всей видимости проигнорировал. Брюсов регулярно печатался в «Золотом руне» в течение всего 1906 г. (стихи, статьи, рассказ «Сестры»), но уже летом 1906 г. вспыхнул конфликт «весовцев» с издателем «Золотого руна» Н. К. Рябушинским (см.: Богомолов Н. А. К истории «Золотого руна» // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 41–57), и отношения Брюсова с журналом до конца года оставались достаточно напряженными (см.: Азадовский К. М., Максимов Д. Е. Брюсов и «Весы» (К истории издания) // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 293). Вопрос о публикации стихов Гумилева в «Золотом руне» снова возникает в переписке с Брюсовым осенью следующего 1907 года, но к тому времени «весовцы» уже формально прекратили свое участие в журнале Рябушинского и перешли к открытой «конфронтации» (см. №№ 19, 20, 26, 30 наст. тома и № 2 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву»). Стр. 14–106. – № 56 в т. I наст. изд., автограф 1 (см. варианты к № 56 в т. I наст. изд.).

10

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф – РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 18.

Дат.: 26 декабря 1906 г. / 8 января 1907 г. – авторская датировка.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». Штемпель почтового отделения Парижа срезан с маркой. Штемпель московской экспедиции городской почты – 13.01.07.

Стр. 3–4. – Очевидно, имеется в виду обещанный Брюсовым «трактат о рифмах и размерах» (см. № 1 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Стр. 8–9. – Не исключено, что Брюсов собирался поехать в Париж вместе с родителями (см. комментарий к стр. 3–4 № 11 наст. тома). Однако других упоминаний о таком намерении в его тогдашней переписке – в том числе и с проживающими в Париже А. Белым и З. Гиппиус – как будто не имеется. Вероятнее же всего, что слухи, дошедшие до Гумилева, возникли как эффект «испорченного телефона»: 27 декабря 1906 / 9 января 1907 г. Брюсов писал Гиппиус о возможном визите к ней «по пути в Америку» его брата Александра (см.: Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 689). Стр. 9–10. – См. комментарий к стр. 66–67 № 6 наст. тома. Стр. 12–13. – Лидия Микулич – псевдоним Лидии Ивановны Веселитской (1857–1936), автора популярной трилогии «Мимочка» (1883–1893), трактовавшей вопросы любви и семьи. Л. И. Веселитская проживала в Царском селе и была знакома с семьей Гумилевых (ЛН. С. 428). Гумилев встречался с Микулич на царскосельских литературных собраниях (см. комментарий к №№ 2, 5 наст. тома) и в конце 1905 г. или в первые месяцы 1906 вписал ей в альбом ст-ние, помеченное «1905, 17 октября» («Захотелось жабе черной...» (№ 46 в т. I наст. изд.). Стр. 13–41. – О визите Гумилева к Мережковским писалось очень много, начиная с развернутого комментария Г. П. Струве к настоящему письму (Неизд 1980. С. 155–162) – и кончая многочисленными «беллетризованными» гумилевскими биографиями последних лет. Помимо письма Гумилева об этой трагикомической истории в брюсовской корреспонденции имеются свидетельства З. Н. Гиппиус в письме от 8/21 января 1907 г. (см. комментарий к стр. 59–61 № 11 наст. тома) и Андрея Белого в письме от 14/27 февраля 1907 г. («Познакомился с Гумилевым. Может быть, письма его интересны, но общий облик его – «панычи – ось сосулька!» (Гоголь. «Вий»), и сосулька глупая» (Переписка <В. Брюсова> с Андреем Белым (1902–1912) / Вст. статья и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 402)). Следует добавить, что Брюсов впоследствии ставил себе в заслугу, что он все же не поддался этому всплеску негативных эмоций. «Я взял под свое «покровительство» в редакции «Весов» Н. Гумилева, – писал он в заметке 1913 г., – и решительно защитил его от столь же решительно отрицательных его оценок (которые высказывала, например, З. Гиппиус)» (<Об отношении к молодым поэтам> // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 206). Поведение Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869–1945) при этой первой встрече определило дальнейшее отношение к ней Гумилева. Лично они фактически не общались, хотя Гумилев анонимно послал «для отзыва З. Н. Гиппиус» свое стихотворение «Андрогин» незадолго до отъезда из Парижа в 1908 г. (см. № 38 наст. тома и комментарий к нему) – и получил на этот раз самые лестные оценки. Очень вероятно, что аноним был известен Гиппиус и она делала таким образом примирительный «жест», который Гумилев «мстительно» проигнорировал. Что касается отношения Гумилева-критика к творчеству З. Н. Гиппиус, то он отзывался о нем весьма редко и сдержанно (см. № 28 в т. VII наст. изд. и комментарий к нему). Гиппиус, по-видимому, также надолго запомнилась нелепость первой встречи (см. комментарий к стр. 59–61 № 11 наст. тома), и она также в более поздние годы почти не отзывалась о Гумилеве; но, конечно, не могла не признать его литературное значение. П. Н. Лукницкий приводит рассказ об одном литературном собрании (?): «на Бассейной ул. (очевидно, имеется в виду – в Доме литераторов, существовавшем с конца 1918 г. – Ред.), где З. Гиппиус оказалась рядом с ним, она очень кокетливо и игриво просила у него беспрестанно огня. Николай Степанович зажигал спичку, но не показывал вида, что узнает З. Гиппиус» (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924–1925 гг. Paris, 1991. С. 193–194). Дмитрий Владимирович Философов (1872–1940) – публицист и критик; о его совместной жизни с Мережковскими в эти годы см.: Зобнин Ю. В. Жизнь и деяния Дмитрия Мережковского. СПб., 2004. С. 143–145). В отличие от З. Н. Гиппиус Философов и в дальнейшем продолжал язвительно отзываться о «декаденте» Гумилеве (см.: Философов Д. Новая критика // Русское слово. 22 апреля 1911) и об акмеистах как «врагах символизма и художества вообще» (см.: Философов Д. Акмеисты и Н. П. Неведомский // Речь. 17 февраля 1913). Что же касается Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1841), то взаимная антипатия между ним и Гумилевым с этого момента сохранялась до конца жизни поэта, тем более что несколькими месяцами позже Мережковский наотрез отказался печатать произведения Гумилева (см. № 54 наст. тома и комментарий к нему). В критическом наследии Гумилева, включающем едва ли не все «поэтические имена» эпохи, в том числе – не только «второго», но даже и «третьего» рядов, – имя Мережковского не упомянуто ни разу (!), а уже перед самым трагическим концом Гумилев (опять-таки не называя имени) упомянет о выступлениях Мережковского в эмигрантской прессе как о действиях человека «не сознающего, что он делает, или не уважающего самого себя» (см. № 171 наст. тома и комментарий к нему). Если учесть, что как раз в 1906–1907 гг. Мережковский в Париже лихорадочно ищет «учеников-неофитов», не гнушаясь заводить самые «невероятные» знакомства, то его откровенно хамское поведение во время визита юного поэта кажется необъяснимым «затеменением разума». «Гумилев был едва ли не единственным из молодых писателей 1900-х годов, который мог бы действительно, без оговорок и серьезно принять «проклятые вопросы» Мережковского как «свое». Вопрос о духовной состоятельности человека и человечества в нарождающейся апокалипсической цивилизации постиндустриальной эпохи для него с ранней юности был не темой для модных «декадентских» рассуждений, а действительно «самым нужным, хлебным, чревяным, плотяным, кровным...». Вступая в литературу, он сравнит себя с рыцарем, ищущим Божью правду, – «конквистадором в панцире железном», променявшим золото Эльдорадо на «звезду долин, лилею голубую», – и если он, по свидетельству Ахматовой, «мальчиком поверил в символизм, как люди верят в Бога», то, конечно, потому что думал: в символизме – Бог (здесь уж, наверное, не обошлось без чтения книг Мережковского) <...> Гумилев в 1907 году – tabula rasa, на нем можно было «написать» что угодно, тем более что он и сам того желал, целиком предоставляя себя в распоряжение maîtr’а. Мережковский, который мог возиться с десятками потенциальных «последователей» – вплоть до беглых «потемкинцев», – иметь дело с Гумилевым не захотел. Что произошло бы в противном случае – представить сложно (сослагательного наклонения история не имеет), но ясно, что русская культура XX века пошла бы по иному пути, нежели то получилось» (Зобнин Ю. В. Жизнь и деяния Дмитрия Мережковского... С. 163–165). Об отношениях Гумилева с Андреем Белым см. комментарии к № 14 в т. VII наст. изд. и к № 93 наст. тома. Стр. 26–27, 30–31. – Французское словосочетание bête noire означает «пугало», «жупел», «предмет ненависти»; фраза c’est ma bête noire – «как бельмо на глазу». Гумилев, как кажется, не до конца улавливал значения этой идиомы. Стр. 42. – Визит Гумилева к французскому поэту Р. Гилю состоялся лишь 9 октября 1907 г. (см. № 20 наст. тома и комментарий к нему; о «предыстории» этого первого визита см. также №№ 16, 19 наст. тома и № 3 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Стр. 43–44. – «Иван Иванович Щукин (1869–1908) – искусствовед, профессор филологии, живший постоянно в Париже с 1893 г. В «Весах» опубликовал 17 рецензий, автор книги «Парижские акварели» (СПб.: тип. А. С. Суворина, 1901). А. Белый описал его так: «...Иван Иванович Щукин, брат капиталиста московского; тот был брюнет; этот – бледный блондин; тот живой; этот – вялый; <...> в «Весах» появился ряд корреспонденций о Лувре за подписью «Щукин», написанных остро, со знанием дела; Иван Иванович служил в Лувре; он был награжден красной ленточкой (знак «легиона» почетного); он, давно переехав в Париж, у себя собирал образованных снобов, ученых, артистов, писателей» (Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 155). Страстный коллекционер картин, Щукин истратил все состояние на покупку произведений искусства. Накануне банкротства он покончил с собой» (ЛН. С. 428; добавим, что все рецензии Щукина в «Весах» появились в №№ 1–7 за 1905 г. О его кончине см. комментарий к стр. 12–13 № 31 наст. тома). Стр. 44–45. – Поэт, драматург и философ Николай Максимович Минский (настоящая фамилия – Виленкин, 1855–1937), активный участник революции 1905–1907 гг., находился в то время в Париже в эмиграции. Встреча, должно быть, была мимолетной и Минскому не запомнилась. В воспоминаниях о Гумилеве Минский относит свое знакомство с поэтом лишь к 1914 г. (см.: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 169–172). Непосредственных свидетельств о встречах Гумилева с Бальмонтом в годы «первого Парижа» нет, хотя возможно, что таковые – на уровне «салонного общения» – и были. См. № 6 наст. тома, а также комментарий к № 10 в т. VII наст. изд. Стр. 46–53. – Имеется в виду журнал «Сириус». «Речь идет о Мстиславе Владимировиче Фармаковском (1873–1946) и А. И. Божерянове, отвечавших за критический и художественный отделы двухнедельного журнала искусства и литературы «Сириус». Кроме них, в оформлении журнала принимали участие художники Семен Исаакович Данишевский (1870–1944; № 1), Яков Иванович Николадзе (1876–1951; № 1) и А. Финкельштейн (№ 3). Вышло всего три номера, причем в последнем составе редакции Божерянов не значился» (ЛН. С. 428). Подробнее о журнале – «первом примере издательской деятельности поэта» – см: Николаев Н. И. Журнал «Сириус» (1907 г.) // Исследования и материалы. С. 310–316, а также комментарий к № 1 в т. VII наст. изд. «На обложке указано, что «Сириус» – двухнедельный журнал. Но, вопреки распространенному мнению, появление трех номеров растянулось на три месяца. Первый номер вышел во второй половине января 1907 г.; второй, скорее всего, в феврале; третий – в конце марта – начале апреля» (Николаев Н. И. Журнал «Сириус»... С. 314). Стр. 54–55. – Брюсов на эту просьбу не откликнулся. Стр. 66–67. – В течение 1907 г. художественная проза Гумилева печаталась только в «Сириусе»; лишь в конце года в «Весах» появилась его заметка «Выставка нового русского искусства в Париже» (№ 3 в т. VII наст. изд.; Весы. 1907. № 11).