Текст книги "Словесное древо"

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

Где Витон? За ним долг сто руб. Теперь бы мне в час его возвратить. Прощай, дитятко!

Долгим рыданием-воем покрываю это письмо. Прощай. Прости! Н. К. Доверенность

посылаю вторично!

207. С. А. КЛЫЧКОВУ

12 или 13 июля 1934 г. Колпашево

Дорогой брат и поэт, получил твою телеграмму из Новосибирска – благодарю за

нее и за твои хлопоты. Денег и посылки еще не получал (сегодня 13-ое июля). Жду от

тебя письма. Прилагаю при сем два моих заявления, которые и прошу лично передать

по назначению. И немедля спешным письмом сообщить мне дословно – всё, что ты

услышишь и увидишь. В таких бедствиях, как мое, люди продают своих детей в

рабство, чтобы спасти хотя бы малое что. Земно тебе кланяюсь и целую ноги твои,

плача кровавыми слезами, – потрудись без шума и без посторонних глаз и ушей -

вручить мои заявления по назначению. Если же ты поделишься ими с кем-либо за-

207

ранее, то знай, что провал обеспечен, ибо сейчас же всё попадет в кружало 25 —

Тверской бульвар и оттуда по всей Москве. Особенно постараются разные поэтические

звезды. Говорю это со всей тревогой и серьезностью. Также нужно не завалять

заявления, а приступить к делу немедля, чтобы мне ответ получить до наступления

зимы, когда Нарым отрезан на девять месяцев ото всего мира. С ужасом жду зимы. Я

– нищий, без одежды и без хлеба. Умоляю Владимира Кириллова подарить мне

оленьи пимы и шапку, которые он привез с Большой тундры. Они у него всё равно

погибнут от моли и полной ненужности. Поговори с ним, не волоча времени. Это было

бы моим спасением от 60-гр<адусной> нарымской зимы.

Пимы и шапка – укупорки не потребуют – завернуть покрепче в газеты, зашить в

тряпку и послать мягкой Ценной посылкой. Только непременно Ценной, иначе может

потеряться. Посылка идет с Москвы месяц, письмо 15-17 дней. За всякий кусок, за

каждый рубль простираю к твоим ногам сердце свое. Лучше всего, если бы ты сам взял

у Кириллова помянутые вещи и потрудился лично выслать. Мне большого труда стоило

разыскать сносной бумаги и написать эти заявления. Бумаги здесь нет. Прошу тебя и о

ней. Также нельзя ли достать хинина из Кремлевской аптеки от малярии. Это страшное

явление не минет меня – оно здесь повально. Умоляю об этом! Прощай, прости! За

грубость, но не за холод сердца, ибо такого греха перед тобой я не знаю. Прощай,

милый и любимый! Кланяюсь Варваре Николаевне, благословляю Егорушка. Завещаю

тебе в случае моей смерти поставить на моей могиле голубец – в хмурой нарымской

земле. Я, как голодающий индус, каких видел на страницах «Нивы», – и не узнать

теперь. Очень ослаб. Весь поседел, кожа стало буро-синей и растрескалась, как сухая

земля. Пришли мне «Мадура» в изд<ании> Академии. Если вышло что Васильева -

тоже. Сходи на Гранатный – вниз к моим соседям – узнай, что с моей квартирой, и

сообщи мне. Я ничего не знаю и не слышу. О получении этого письма телеграфируй. С

трепетом буду ждать ответа. Отнесись, умоляю тебя, посерьезней – к этому своему

благороднейшему труду! Горячо целую. Безмерно скучаю. Долгим рыданием покрываю

это письмо. Не забывай милостыней: скажи и другим про это.

Прощай, мой прекрасный брат.

12 июля 1934 г. Н. Клюев.

При личном свидании с Михаилом Ивановичем лучше всего было бы, если бы ты с

первых же слов сам вслух прочитал ему мое заявление, а потом уже подал ему. Это

очень важно. Нельзя ли поговорить с Молоковым, или со Шмидтом, или с матерью

Дмитрова, наконец с Верой Фигнер. Все эти люди меня знают. И аудиенции не

пришлось бы ждать.

208. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

24 июля 1934 г. Колпашево

Ты просишь написать о моей жизни. Я, кажется, в каждом письме описываю ее.

Относятся ко мне люди несчастные очень хорошо, зовут все дедушкой и по-звериному

жалеют. Начальство же здешнее весьма хорошее. Начальник опер-сектора, его

заместитель совершенно культурные люди и как-то досадно, что все они забиты в

глушь Нарыма, хотя бы могли быть чрезвычайно полезными даже в Москве. Начальник

Шестаков так прямо сошел с тех обаятельных и волнующих старинных гравюр,

которые нам оставила французская революция. Вот бы с кого написать тебе портрет!

Он похож на беркута, когда тот сидит на синей скале и зорко глядит в туман ущелий.

Помощник его – красавец, с бледным, кипящим силой и страшным психическим

напряжением лицом, мне чрезвычайно нравится. Есть оригинальные монголы. Помесь

тунгусов с великороссами очень привлекательна, агатами глаза с косинкой, стальными

волосами. Женщин здесь я не видел прекрасных – всё какая-то мелочь белобрысая.

208

Колпашево – стоит на р. Оби. Река на тысячи верст, шириной в разлив до шести

верст, теперь версты полторы или меньше песчаные косы, низкие берега, покрытые

ивняком. Один берег повыше, на нем сосновая и кедровая тайга. По воскресеньям

базар – молоко, масло, яйца, рыба, мясо, ягоды, творог, картошка, мука, квас, лук

зеленый -это всё есть. Имей я рублей двести в месяц – я бы был сыт по горло. Но за

всё лето, т. е. за два месяца я позволил себе купить только два литра молока. Масла и

рыбы еще не пробовал и позабыл их вкус. 50 руб. в месяц хватает только на хлеб и на

тарелку хлёбова в столовке и то один раз в день. Всё это очень печально. Если бы

издать поэму! Напечатать ее в журнале рублей по 8-ми за строку. Какое бы было

счастье! Я бы купил отдельную избушку с печкой кирпичной, с полом – содержал бы ее

в чистоте – ты ведь знаешь как я люблю обиход и чистоту! Всё мечтаю об этом.

Неужели не удастся? Как ты думаешь? Поговори с Сорокиным – нельзя ли выцарапать

где деньжонок. Поговори с Фединым – нельзя ли так устроить, чтобы у меня были

аккуратные 20 руб. за келью? Нужно написать или поговорить с Горьким о моей судьбе.

От Клычкова получил телеграмму из Новосибирска – мол, еду на север, но ко мне

не заехал, хоть проехать по Оби одно удовольствие, только хлеба нужно захватить на

дорогу. На пароходе его не подают почему-то. Таков сибирский обычай. Но мой милый

кум не заехал.

Всё, что пришлешь мне – за всё земной поклон. Потормоши моих знакомых, чтобы

угостили посылочкой, да объясни, что она идет сюда месяца полтора, а с закрытием

навигации в октябре месяце сообщение прерывается до зимней дороги. До Томска

триста верст лошадями, тогда почта идет быстрее, чем пароходом. Все мои знакомые,

если бы послали по посылке с крупой, сахаром, макаронами, то я был бы сыт.

Потрудись, похлопочи, тем продлишь мою горькую жизнь. Послал заявление во ВЦИК

и Калинину о помиловании в

Москву ценным письмом в 50 руб. на имя Клычкова, но страшно беспокоюсь, что

он отнесется к всему этому только для позы, разгиль-дяйно, ведь, в сущности, он с

Васильевым до чертиков рады моей гибели. Между тем таинственно нарождается во

мне новое сердце, а с ним и сознание, только слушая внутреннее сознание я послал в

Москву свои потрясающие заявления. Если бы было при мне мое инвалидное

свидетельство, то я бы смело пошел на комиссию и меня, если бы не освободили

совсем, то, наверное, перевели бы в место, где можно жить, не подвергаясь прямой

гибели. Прошу тебя сходить в Бюро врачебной экспертизы, куда ты водил меня, тогда

точно припомни. Подай заявление о моей инвалидности второй группы. Многих

ссыльных освобождают на основании такого документа. Ведь я совсем болен. И только

чудом жив. Дитя мое, услышь меня, не медли в помощи. Поговори с Валентином

Михайловичем, он близок к мед-миру, он тебе поможет получить свидетельство.

Если получишь, засвидетельствуй нотариально копию, это легко и пошли ценным

письмом или с обратной распиской. Дитятко, помоги! Вся надежда на твои труды. Как

ты будешь без полушубка зимой? Не может ли кто послать мне 1У2 кило ваты, черной

подложки 5 метр, и кисейки для стежки ваты, черных ниток две катушки № 30. Это

было бы очень нужно. Не может ли кума смастерить мне ватные штаны, они здесь

зимой неизбежны, портянки теплые, рукавички – хотя бы на вате потолще и повыше к

локтю. Шарф, шапку с ушами. Всё нужно мне голому. Если по доверенности получите

вещи, телеграфируйте, я вышлю адреса, кому их можно продать. Если можно, вышли

денег телеграфом. В июле я обедаю только через день, т. е. в двое суток раз. Скажи об

этом моим сытым друзьям.

Мое инвалидное свидетельство осталось в Москве, заложено в немецкую большую

Библию. Если Зин<аида> Павловна станет хозяйкой моей квартиры, то первым долгом

пусть отыщет этот счастливый документ и пошлет мне ценным письмом с обратной

209

распиской засвидетельствованную копию. Что нового в Ленинграде? Что написали

поэты, пусть мне пришлют. Так от меня всё невероятно далеко! Хотя езда от Питера

через Омск, четверо суток до Томска, потом пароход по Оби сутки с часами до меня.

Живу я в общежитии исполкома, есть здесь и гостиница рядом с тем домом, где я. В

гостинице № 3 руб. в сутки с кипятком. Если кто поедет, пусть знает. Погода здесь

переменная, но все-таки лучше, чем весной. Днем температура 18-20 градусов. Я два

раза купался. Есть хорошая баня, 50 коп. с человека – сосновая и просторная, очень

приятная. Знакомых я еще не завел. С ссыльными не схожусь – все это мне чужие до

духу люди, какие-то глупые троцкисты. А с остальными я только нукаю да дакаю в

разговорах, стараясь скорее отделаться.

Но <если> все мои вещи-то нельзя зашить в половик – маленькую перину и

послать посылкой: белье, белый материал для кальсон, если это будет стоить не дороже

самих вещей, а то и не надо, лучше деньги, за них здесь можно купить и подушки и

перину иногда очень дешево. Здесь попадаются прекрасные кошмы татарской работы

– узорные – тебе бы на пол или на стену, было бы прекрасно! Не забывай, дитя, деда.

Кланяюсь тебе низко и люблю кровно. Умоляю о письмах, о помощи, чтобы мне

собраться с силами, а там видно будет.

Кланяюсь прекрасной Неве, всем, кто знает меня. Где дядя Пеша? Пусть приезжает

сюда. В Нарым много приехало добровольцев. А ведь ему всё равно где жить. Жалею

расстаться с письмом, как с тобой говоришь, но делать нечего, в глазах зарябило, до

того дописал. Любимый мой, дитя мое, не замедляй письмами!

Прощай. Прости! Горячо целую. Желаю счастья. Прямых путей. Да будет твое

искусство чисто и не осуждено перед Вечными Очами. Душа моя с тобою. Жду письма

и помощи на пропитание.

24 июля 1934 г.

209. Н. С. ГОЛОВАНОВУ

25 июля 1934 г. Северо-Запад<ная> Сибирь, поселок Колпашево

Дорогой Николай Семенович, прошлую зиму я был поставлен в очень тяжелые и

невыносимые жизненные условия и в силу их отдалился от многих драгоценных моему

сердцу людей, старался лишний раз не быть и у Вас, подвергаясь, быть может, дурному

о себе самом пониманию, но ради моей судьбы как художника и человека прошу Вас,

помогите мне участием, ибо вся моя надежда на помощь тех, кто не может пройти

мимо трагедии поэта. Я сослан за поэму «Погорель-щина», ничего другого за мной нет.

Статья 58-ая, пункт 10-й, предусматривающий агитацию.

Я неминуемо погибну без помощи со стороны.

Услышьте, помогите!

Все свои прекрасные и заветные вещи в Москве я хотел бы предоставить Вам, на

Ваши оценку и усмотрение.

Сообщите телеграммой, возможно ли через Вас передать лично Калинину или

Ворошилову мое заявление о помиловании? Это самый верный путь к моему спасению.

Прошу великую Нежданову о помощи. (Так я и не окончил «Повесть об Алконосте

нежданном», где есть потрясающие по красоте русские рапсодии об Ант<онине>

Васильевне.) Если останусь жив – допишу – это небывалое и многоцветное, как

павлин, произведение.

Умоляю о посылке Вашу маменьку и сестрицу – чаю, сахару, макарон, крупы для

каши, сала, сухарей белых, компоту яблочного от цинги и т. п. Деньги только

телеграфом.

Сообщение почтой тянется месяцами, с октября до зимнего пути совершенно

прекращается.

210

История и русская поэзия будут Вам благодарны. Целую ноги Ваши и плачу

кровавыми слезами.

Николай Клюев.

210. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

28 июля 1934 г. Колпашево

Дорогая Надежда Федоровна! Получил Ваши посылки, как бы из другого мира

гостинцы. Такой сказкой пахнуло мне в душу от милых вещей, ведь они пришли из

Москвы, с Голутвинского переулка, где меня любили и где я видел столько ласки и

внимания, и только мучительные и безобразные условия, в которые я был поставлен за

последний год, разлучили меня с ним. Но всё к лучшему. Ваши сердечные прямые

слова как корпия на мои раны. Умоляю Вас о письме. Каждое Ваше слово я пью, как

липовый мед. Так мне никто не скажет. Я очень обрадован, что для Вас понятна моя

чисто внешняя неискренность, я очень страдал за это неприсущее мне по природе

свойство, но я пробовал раз в жизни обыграть черта в карты – теперь познал, что для

этого я не гожусь. Сколько труда было Вам с посылками! Как трогательны клубки с

шерстью! Облил я их слезами. Два платочка с голубыми каемочками – благодарю за

них, через всё я общаюсь с дорогими мне людьми, и вот уже три дня, как будто гощу у

Вас, вижу Ваши милые комнаты, где столько пережито мною чистых чувств, слов и

видений. Я готов оставить Нарыму руку или ногу, как медведь капкану, только бы ухва-

титься за порог Вашего жилища и рыдать благодарно, как может благодарить человек,

снятый с колеса! Вечные очи любви и звезды небесные – порука за мою искренность

и благодарность. Над<ежде> Андр<еевне> я написал письмо и в Москву, и на Кавказ,

Горькому, думаю, напрасно писать. У него есть секретарь Крючков, который мое

письмо непременно затормозит. Нужно письмо вручить лично и поговорить. Горький

всю жизнь относился ко мне хорошо, я крепко надеюсь, что и теперь он не изменился

ко мне. Ведь поэт Павел Васильев, которого он поучает и отвечает письмами на его,

Васильева, письма, только мой младший ученик в искусстве. Квартира моя еще в июне

была запечатана. Послал доверенность, заверенную официально, не знаю, что будет. У

меня ведь все вещи-то на любителя и для ширпотреба не годятся. Если продать,

наприм<ер>, ковер или древние складни, то я хотя бы сколько-нибудь смягчил Ваше

беспокойство обо мне и моем куске хлеба. Ах, если бы удалось это! Недавно я получил

сообщение, что мне разрешено печататься везде, где пожелаю, дело лишь за

созвучными с нашей эпохой произведениями. Но не оставляйте меня! Время свое

покажет. Вот идет полярная зима, уже тянет из тундры изморозью по вечерам, а я ведь

только что перенес воспаление легких, очень ослаб, горю и глухо кашляю, если к этому

прибавить старинную болезнь сердца, общий ревматизм и болезнь сосудистой ткани,

то хлопотать обо мне долго не придется. Напишите, как живете? Что нового в

искусстве Миши? Окончил ли он своего Сирина? Жалеет ли меня? В Колпашеве театра

нет. Хотя часто сердце щемит от необходимости побывать в нем, но приходится

убаюкивать себя прошлыми видениями. Интересных людей я не вижу. Иногда на улице

кланяются незнакомые, но я ни с кем из ссыльных не схожусь. Слишком уж кровоточит

душа, чтобы с кем-либо чужим сходиться. Местное начальство относится ко мне хоро-

шо. Внешне никто меня пока не обижает и не шпыняет. Начальник здешнего ГПУ

прямо замечательный человек и подлинный коммунар. Всякий день варю суп из

присланной ветчины, приправляя манной крупой, картофелем и луком. Очень вкусно.

От Толи получил письмо, обещает посылку, но что он может, когда сам еще учится, и

всё, что я имел в Москве, отсылал ему в Питер. Он переведен в третий

индивидуальный класс. Читал о нем статью в журнале – называется «Большие

горизонты». Мне очень приятно, что мой посев принес в лице этого юноши пока еще

цветы, а в будущем, быть может, и плоды. Его последняя живописная работа: «Портрет

211

Зощенко» -очень хорош – помещен в журнале и прислан мне. У Толи уже жена —

очень видная и красивая женщина, что будет дальше покажет время. Сейчас за окном

ливень и по обыкновению серое нарымско<е> небо. На столе у меня букет лесных

цветов в глиняном горшке. Цветы здесь задумчивые, всё больше лиловые, покрытые

пухом, как шубой. Это они защищены от холодных утренников. Недавно был на

жалком местном кладбище – всё песчаные бугорки, даже без дерна, без оградок и даже

без крестов. Здесь место вечного покоя отмечают по-остяцки – колом. Я долго стоял

под кедром и умывался слезами: «Вот такой кол, – думал я, – вобьют и в мою могилу

случайные холодные руки». Ведь братья-писатели слишком заняты собой и своей

славой, чтобы удосужиться поставить на моей могиле голубец, которым я давно себя

утешал и многим говорил о том, чтобы надо мной поставили голубец. Простираюсь к

Вам сердцем своим. Земно кланяюсь. Простите меня за всё вольное и невольное, за

слово, за дело, за помышление. Желаю Вам жизни, света и крепости душевной.

Передайте от меня поклон всем, кто знает меня или спросит обо мне. Еще очень

важная просьба к Вам. Мне необходимо получить медсвиде-тельство от профессора

Плетнева с приложением печати и его подписью, что я болен кардиосклерозом,

артериосклерозом и склерозом мозговых сосудов, что дает мне право на инвалидность

второй группы. Это может облегчить мое положение. На основании такого документа я

могу смелей идти на комиссию, и она, я уверен, примет к сведению то, что меня лечил

Плетнев и удостоверил документом. Я могу быть переведен в лучшие условия, где есть

специальное по моей болезни лечение. Потрудитесь. Поговорите об этом с

Над<еждой>Анд-реев<ной>. Она хорошо знает Плетнева, и он ее выслушает, а сам я,

хотя и лечился у него, но забыл адрес, чтобы просить о свидетельстве письмом.

Повторяю: это очень может мне помочь. Многие по инвалидности второй группы

совершенно освобождались. Мое свидетельство, выданное Бюро врачебной

экспертизы, осталось в Москве в квартире. Его даже обещались мне добыть, но это не

наверно. Простите. Прощайте! Жизнь Вам и свет. Еще раз прошу о письме и мило-

стыне.

Н. Клюев.

211. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

2 августа 1934 г. Колпашево

Здравствуй, мое дитятко. Горячо лобызаю тебя и кланяюсь низко!

Получил твою душистую, овеянную морем и виноградом открытку. Как ты провел

лето? Помнил ли меня и мои песни? Твое письмо со статьей Сони Калитина я получил

и написал тебе подробно на улицу Красных Зорь, что умозрения Калитина не

заслуживают никакого внимания, что это не обозрение искусства, а голословная

болтовня. Получил письмо, писаное карандашом от тети, где она советует мне написать

съезду писателей. Я послушался и написал, но нет уверенности, что письмо дойдет,

хотя я и послал его заказным. Боря сообщает, что доверенность на вещи получил,

отлагать ее больше нельзя. Может всё пропасть. А между тем, если я не получу на зиму

сколько-нибудь денег, то я пропал. Быть может, удастся что-либо из вещей продать.

Каждый рубль – это день моей жизни. Особенно страшно остаться без угла. Теперь я

живу в старом доме, у одной старухи из местных жительниц. Нужно платить двадцать

рублей в месяц. Если этих 20 р. у меня не будет аккуратно, то придется жить в

земляной яме, покрытой хворостом и дерном, а это прямая цинга и гибель! Получил из

Москвы посылку – прислали белья, штиблеты, два кило грудинки, манной крупы,

сахару с чаем. От бабушки Ильюшиной получил посылку очень съестную и хорошую.

Передай ей, что кланяюсь в ноги со слезами. Посылку от Бори – полушубок, теплые

кальсоны с носк<а-ми> получил, но валенок там нет, а они смертельно нужны, если

сравнить ледяной Нарым с паровым отоплением на Каменноостровс-ком. Где легче

212

выдержать зиму? Поэтому прошу немедля прислать и валенки, как бы этого мне не

хотелось и как бы не было тебя мне жалко. Но помоги! Не бросай! Хотя бы первое

время! Быть может, скоро кончится путь мой земной, а пока жив я – потрудись устроить

мою поэму «Кремль», ибо такие вещи достойны всяческого внимания – и могут быть

созданы только в раю или на эшафоте раз за жизнь поэта.

Всё, что имеешь связанным с твоим искусством – присылай мне. Это для меня

большая радость. Как с изданием портретов и с Никольским? Почему ты не дал ему

понять, что гонорар за издание будет пополам? Я думаю, что это много бы значило.

Жизнь очень сурова, и искусство служит порукой, что она когда-либо смягчится.

Прошу писать чаще. От Софии Викторовны получил письмо с медсправкой, – пишет,

что на днях пошлет мне посылку, но вот уже прошло больше месяца, а о посылке ни

слуха ни духа.

Умоляю о съестной посылке. Нужно нацарапать и денег. Навигация закроется в

половине октября и редко в первых числах ноября. До санной дороги Нарым отрезан от

мира, кроме телеграфа. Зимой почта ходит чаще и аккуратней, чем летом, также с

посылками не нужно медлить. Посланные в половине сентября придут еще пароходом,

– в октябре придут уже санями. Дитя мое, не забудь своего деда! Ведь я твой поэт, а

отныне и обязанный раб. Кланяюсь прекрасной Неве от Петергофа до Васильевского

острова. Приветствую поэтов. Прошу их о помощи и милостыне! Щемит и гложет мое

сердце разлука. Позвони к Софье Викторовне – попроси ее о съестной посылке и о

деньгах телеграфом. Поговори с А. Толстым, с В. Шишковым. Попроси их об этом же.

Нельзя ли раздобыть мне теплой шапки по моей голове 15 вершков в окружности,

перчаток на меху или на вате. Поговори об этом – Бассейная, 11, общежитие ТРАМа, с

мамой Мих<аила> Соколовского Клавдией Николаевной или с ним самим о теплой

рубахе, о съестной посылке, о деньгах телеграфом!!! (Смотри, сколько

восклицательных знаков.) Лето в Нарыме кончилось. Пасмурно и холодно. Редко

покажется кривое желтое солнце. Прощай, дитя мое прекрасное. Прощай и прости!

Адрес прежний.

Твой поэт Николай Клюев.

Поторопись помощью по телеграфу, я без копейки.

ззо

212. Б. Н. КРАВЧЕНКО

3 августа 1934 г. Колпашево

Милый Боречка. Благодарю тебя за письмо, оно мне очень приятно памятью и

твоим вниманием. Поплакал над карточкой твоего сына, завидую. Какой прекрасный

ребенок! Немедленно сообщи адрес Толи. Если добудете мое инвалидное

свидетельство, то запомни, что оригинал нужно оставить у себя, а копию послать

ценным письмом мне.

Мне объяснили в местной ГПУ, что моя доверенность на вещи действительна и без

печати и что подлинность ее я могу удостоверить во всякое время телеграммой, и что

меня знают в Москве. Нужно обратиться в затруднении к следователю по делу поэта

Клюева в московское ОГПУ на Лубянке. Следователь в комнате 83, этаж 4-й. Прошу

Зинаиду Павловну сходить на Бассейную улицу, дом № 11, общежитие ТРАМа —

театра рабочей молодежи, спросить Клавдию Николаевну Соколовскую – мать

директора ТРАМа – рассказать ей про меня и просить помощи. Нельзя ли послать мне

русских сапог, теплой рубахи вязаной, кальсон и съестной посылки, не может ли Миша

помочь деньгами, чтобы я не остался на зиму без угла под 60° морозом и пургой

Нарыма. Пусть скажет про себя, что она, мол, жена племянника – художника Яра и т.

п. Стеснение в данном случае не к месту. ТРАМ – человек простой и, надеюсь,

милосердный. Поговорить со Щепкиной-Куперник, адреса не помню – о съестной

213

посылке и посильной помощи деньгами по телеграфу. Артистка Бриан. Павла

Николаевича Медведева – Вознесенский пр. 24, кв. 8. Всех этих людей нужно просить

о съестных посылках и если можно о переводе по телеграфу. Быть может, кто-либо и

откликнется, иначе я погибну от цинги и голода. Мои друзья, все, кто восторгался мной

как поэтом должны знать это. Прошу Зинаиду Павловну отнестись к этим строкам

возможно сердечней и серьезней! В половине октября пароходное сообщение с

Колпашевым прекращается на месяц. Почта не ходит до зимней дороги. Сообщение

только телеграфом. Это нужно не забывать. Прошу тебя, Боря, – поговори с Еленой

Мих<айловной> Тагер о съестной посылке: крупы, макарон, чаю, сахару, сухого компо-

ту от цинги и если можно сала свиного – шпику, белых сухарей. Объясни ей, что если

каждый мой знакомый пошлет лишь пять рублей в месяц – я не умру с голоду. Вообще

возьми, дитя, на себя часть спасения меня от гибели, истинно говорю тебе – получишь

за это сторицей и от тебя ничего не убудет, а напротив украсит тебя и научит многому!

Когда приедет Толя, пусть сообщит телеграммой. Немедленно напиши ему, чтобы

он не посылал писем на имя Федора Васильевича

Иванова – его нет в Колпашеве, а без него получить писем нельзя никому. Узнай

исключили ли меня из Союза и что слышно вообще про меня? Мне очень нужно это

знать. Времени до зимы немного. Всё нужно предпринимать немедля ни одного дня.

Нет ли у кого из поэтов стихов моих под названием «О чем шумят седые кедры»? Они,

кажется, у А. Прокофьева. Я бы их здесь печатал и раздобыл немного деньжонок. Это

очень важно. Спроси Прокофьева по телефону, какие стихи он может мне возвратить?

Если удастся послать посылку из моей квартиры, то желательно следующее, если

сохранилось, – чай две четверти, кофе кило, крупы! Керосинку двухфитильную,

котелок с дужкой алюминевой и котелок коричневый с крышкой. Ножик и вилку в

котелок уложить, в мягкое – чайник фарфоровый желтый с букетом на боку. Лестовку

кожаную, которая вышита лебедиными перышками – на память о моей матери. Если

сохранился, то крест на узенькой цепочке узорный тоже на память об отце. На печке в

курице есть медная иконка, то ее беречь и если креста не окажется, то прислать ее. В

сундуке есть картины – их возвратить Сергею Власову. В комодце есть узел, в нем два

платка шелковых да два повойника – это всё что осталось от моей матери – их

высушить и беречь. Если сохранились ботинки мужские – послать. Штаны суконные

тоже.

Постарайся увидеть дорогого Самсона и поговори с ним о съестной посылке и хотя

бы о десяти рублях в месяц. Сердце мое не забудет милосердия. Я живу в

невыносимом душевном страдании. Вся жизнь, как одна неделя. Волной захлестывают

душу стихи, но воплотить их из-за слабости и голода не могу – только обливаюсь слеза-

ми. Если положение мое не улучшится, то придется полярную зиму проводить в

земляной яме с черной каменкой вместо печи, в обществе страшных человекообразных.

Конечно, легче умереть. Целую тебя, Боречка, горячо. Поплачь обо мне, если есть

слезы. Поминай своего поэта. Положи на сердце мои просьбы!

Прощай. Живи и розовей.

3 августа 1934 г.

213. Б. Н. КРАВЧЕНКО

4 августа 1934 г. Колпашево

Дорогой Боречка, благодарю тебя за письмо, за память и внимание. Я всегда верил,

что ты уважаешь меня, тем более, что ты теперь сам уже отец и судьба человеческая

тебе будет с каждым днем понятнее. Какой прелестный твой Евгений – завидую

искренне. Жаль, что не мой крестник! Католик он или православный? Рад за Толечку,

что уехал на юг, хотя и на Вятке, кажется, он отдыхал сносно. Дела мои к тебе

следующие: доверенность действительна и без печати, так мне объяснили в местном

214

ГПУ. Если будут затруднения – удостоверю телеграммой. С инвалидного

свидетельства нужно послать мне нотариальную копию, а оригинал сюда не посылать,

а беречь у себя.

Значит, я должен получить полушубок и проч. Если можно, то сообрази мне

посылку с белыми сухарями – можно послать от 8У2 кило до 25 кило, одним местом.

Это было бы очень хорошо. Прошу Зинаиду Павловну сходить на Бассейную, дом №

11, общежитие ТРАМа (рабочий театр). Спросить Клавдию Николаевну Соколовскую,

поговорить о помощи мне съестной посылкой. Чаю, сахару, сала, круп, макарон,

компоту сухого, от цинги он полезен. О теплой вязаной рубахе, о русских сапогах. Если

можно, то и о деньгах по телеграфу немедля, ибо всякий мятый рубль это день моей

жизни. Позвонить и сходить к Павлу Николаевичу Медведеву, Вознесенский пр. 24, кв.

8, поговорить с ним или с женой о помощи – объяснить, что без милостыни добрых

людей гибель моя неизбежна. К Щепкиной-Куперник, к артистке Бриан. Сердце мое и

милосердие будут Зин<аиде> Пав<ловне> благодарны, немедля напиши Толе, чтобы

никто не писал писем на имя Ф. В. Иванова, ибо его нет на месте, он давно уехал, и я

не имею о нем никаких вестей. На Морской были моих две иконы в серебряных ризах,

если они целы, то сними ризы и вышли мне, я снесу их в местный торгсин за ржаную

муку на зиму и за что-либо иное жизненно насущное – это очень для меня важно.

Нужно повидать дорогого Самсона – поговорить с ним о помощи, хотя бы десять

рублей в месяц. Об этом же поговорить и 3<инаиде> Пав<ловне>, с указанными

лицами. Низко кланяюсь жене и теще, Зин<аиде> Пав<ловне>, Севастополю.

Прощайте все милые. Жадно и тревожно жду писем.

Н.К.

4 августа 1934 г.

214. С. А. КЛЫЧКОВУ

4 августа 1934 г. Колпашево

Получил перевод 30 руб. в самый разгар голода. Питался только хлебом и диким

лесным чесноком. Земно кланяюсь. Заявления посланы ценным письмом в 50 руб. Как

только получишь, извести телеграммой. Вся надежда связана с этим письмом и тихим с

ним обращением без лишних свидетелей. Кланяюсь В<арваре> Н<иколаевне>,

крестнику. Прощайте. Не забывайте! Н. К.

Дорогой поэт – крепко надеюсь на твою милостыню. Помоги несчастному.

Отплачу сторицей в свое время. Русская поэзия будет тебе благодарна.

216. С. А. КЛЫЧКОВУ

18 августа 1934 г. Колпашево

Дорогой Сереженька – прими мою благодарность и горячий поцелуй, мои слезы —

за твои хлопоты и заботу обо мне. В моем великом несчастии только ты один и остался

близ моего креста – пусть земля и небеса благословят тебя. Мое несчастие не

человеческое, а какое<-то> выходящее из всех понятий о бедах и страданиях. Уж очень

я нелеп в среде ссыльных и поселенцев на р. Оби. Нежный, с сивой, как олений мох,

бородой, с маленькими руками, с погасшим, едва слышным голосом, с глазами,

ушедшими в череп... но что об этом? Я думаю, что всё равно меня не спасти, лето я еще

прожил, а страшная полярная зима – меня доконает. Нужно иметь хотя бы 50 руб.

аккуратно в месяц – за комнатушку и дрова, которые здесь, как это ни нелепо, дороги

потому, что привезти их некому – у жителей нет лошадей. Милый мой – помысли,

как раздобыть эти ежемесячные 50 руб.? Нельзя ли собрать, попросить кого? В своем

отчаянии я ничего не могу сообразить. Но сейчас же – по телеграфу пусть, кто может,

помогут мне. Поговори с Леоновым – быть может, он пошлет мне немедля 50 руб.

Квартира моя запечатана – когда будет возможно и что только можно, нужно продать и

деньги выслать телеграфом, но когда это – неизвестно. Крепко надеюсь, что ты, тща-

215

тельно и любовно потрудясь, устроишь эти заявления – они писаны мною, как пишут с

эшафота. Если будешь лично передавать, то проси в крайнем случае о смягчении моей

участи. Уменьшения срока, перевода туда, где есть медпомощь и назначения мне хотя

бы хлебного пайка. Прошу П. Н. Васильева о милостыне – ради моих песен! Целую его

ноги за милосердие – передай ему.

Неужели он пройдет мимо моей плахи – только с пьяным смехом?!

Кланяюсь Варваре Ник<олаевне>, Георгию. Так бы и стукнулся лбом перед кумой

– наревелся бы досыта. Прошу телеграфировать о получении этого письма – оно

меня до смерти волнует. Хорошо бы результаты получить до зимы, пока ходят