Текст книги "Словесное древо"
Автор книги: Николай Клюев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц)
въявь военных плацев гладь. Глухой раскат шагов и рокот барабанный – Губительный
сигнал: идти и убивать!» – Я не могу исправить удачнее – а плацы обыкновенно —
гладкие – так тож и слово «гладь» применимо – можно и так: «Мерещится мне въявь
дороги снежной гладь», а впрочем, всё предоставляю на Ваше усмотрение – и за всё,
дорогой товарищ, буду благодарен, только, ради Христа, будьте терпеливы, выслушивая
меня. Например, хотя бы – насчет спроса про А. Блока – это не потому, что Вас
одного мне мало, – а потому, что я прочитал в газетах, что Вы «сидите». Ну, спросил
про Блока – не желая бросать стихи.
Всего я послал Вам 8 писем – с 52 стихотворениями. Напишите, получили ли Вы их,
и если нет, то я повторю. Например, получили ли Вы – стихи – печатанные на
пишущей машине?
Напишите – можно ли сообщить Вам про «наши» местные дела? Не писал Вам
долго не по нежеланию, а по невозможности. Я теперь живу от почты 30 верст и
письма получаю через руки – или когда приду на праздники домой в Желвачёву. Адрес
мой старый – Олонецкая губ<ерния>. Вытегорский уезд. Станция Мариинская. Дерев-
ня Желвачёва.
3. А. А. БЛОКУ
Конец сентября – наголо октября (до 3-го) 1907 г. Дер. Желвагёва
Александр Александрович!
108
Я, крестьянин Николай Клюев, обращаюсь к Вам с просьбой -прочесть мои
стихотворения и, если они годны для печати, то потрудитесь поместить их в какой-либо
журнал. Будьте добры – не откажите. Деревня наша глухая, от города далеко, да в нем
у меня и нет знакомых, близко стоящих к литературе. Если Вы пожелаете мне отписать,
то пишите до 23 октября. Я в этом году призываюсь в солдаты (21 год) и 23 октября
последний срок. Конечно, и родные, если меня угонят в солдаты, могут переслать мне
Ваше письмо, но хоте-лпп» бы получить раньше. Мы, я и мои товарищи, читаем Ваши
стихи, они-то и натолкнули меня обратиться к Вам. Один товарищ был в Питере по
лесной части и привез сборник Ваших стихов; нам они очень нравятся. Прямо-таки
удивление. Читая, чувствуешь, как душа становится вольной, как океан, как волны, как
звезды, как пенный след крылатых кораблей. И жаждется чуда прекрасного, как
свобода, и грозного, как Страшный Суд... И чудится, что еще миг и сухим песком падет
тяготенье веков, счастье не будет загадкой и власть почитанием. Бойцы перевяжут раны
и, могучие и прекрасные, в ликующей радости воскликнут: «Отныне нет Смерти на
земле, нужда не постучится в дверь и сомнение в разум. Кончено тленное пресмыкание
и грядет Жизнь, жизнь бессмертным и свободным, – как океан, как волны, как звезды,
как пенный след крылатых кораблей!»
Бога ради, простите написанное. Я человек малоученый – так понимаю Вас, – и
рад, и счастлив возможности передать Вам свое чувствование. Много бы у Вас
хотелось спросить – очень тяжело не говорить – прошу Вас, отпишите по
возможности скорее, доставьте и мне «Негаянную Радость».
Адрес: Олонецкая губ<ерния>, Вытегорский уезд, станция Мариинская, деревня
Желвачёва – Клюеву.
Остаюсь – Николай Клюев.
Не можете ли мне сообщить адреса – поэта Леонида Дмитриевича Семенова?
4. Е.М.ДОБРОЛЮБОВОЙ
Сентябрь – конец, октябрь – нагало 1907 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, Елена Михайловна!
Решился опять написать Вам – от Леонида Дмитриевича не получаю ничего, он
велел мне писать В. С. Миролюбову, Тверская, 12, я посылал ему два заказных письма,
но ответа не получал. Смею просить Вас – передать присланные стихи —
Миролюбову – или Л. Д.
Простите, пожалуйста, что я Вам пишу, но, поверьте, иначе не могу, не могу прямо-
таки терпеть безответности. Очень тяжело не делиться с Леонидом Дмитр<иевичем>
написанным. Если бы Вы знали мои чувства к нему – каждое его слово меня окрыляет
– мне становится легче. 23 октября меня вновь зовут в солдаты – и мне страшно
потерять из виду Леонида Дмитриевича – он мое утешенье.
9 месяцев прошло со дня моего свидания с Л. Д., тяжелы они были – долгие,
долгие... И только, как свет небесный, изредка приходили его письма – скажите ему об
этом.
Прошу Вас – отпишите до 23 октября, – а потом, поди знай, – куда моя голова —
покатится.
Буду ждать письма вскорости.
Адрес: Олонецкая губ<ерния>, Вытегорский уезд, станция Мари-инская, деревня
Желвачёва, Николаю Клюеву.
5. А. А. БЛОКУ
Октябрь—ноябрь (до 12 ноября) 1907 г. Дер. Желвагёва
Я получил Ваше дорогое письмо и «Нечаянную Радость», умилен честью, которую
Вы оказали мне Вашей сердечностью ко мне, так редко видящему доброе человеческое
отношение.
109
В лютой нищете, в темном плену жизни такие переживания, какие Вы доставили
мне, – очень дороги. Благодарю Вас!
Вы пишете, что не понимаете крестьян, это немножко стесняет меня в объяснении,
поневоле заставляет призывать на помощь всю свою «образованность», чтобы быть
сколько-нибудь понятным. Раньше я читал только два отдела Вашей книги —
«Нечаянная Радость» и «Ночная фиалка», остальное было вырвано, теперь прочел всю
и дерзаю сказать Вам, что несмотря на райские образы и электрические сны, душа моя
как будто раньше видела их, видела – «Осеннюю волю», молодость, сгубленную в
хмелю, незнаемый, но бесконечно родной образ, без которого нельзя плакать и жить,
видела Младу – дикой вольности сестру, «Взморье» с кораблем, уносящим торжество,
чаяние чуда и прекрасной смерти.
Простите мне мою дерзость, но мне кажется, что если бы у нашего брата было
время для рождения образов, то они не уступали бы Вашим. Так много вмещает грудь
строительных начал, так ярко чувствуется великое окрыление!.. И хочется встать
высоко над Миром, выплакать тяготенье тьмы огненно-звездными слезами и, подъяв
кропило очищения, окропить кровавую землю, в славословии и радости дав начало
новому дню правды.
Вы – господа, чуждаетесь нас, но знайте, что много нас, неутоленных сердцем, и
что темны мы только, если на нас смотреть с высоты, когда всё, что внизу, кажется
однородной массой, но крошка искренности, и из массы выступают ясные очертания
сынов человеческих, их души, подобные яспису и сардису, их ребра, готовые для
прободения.
Вот мы сидим, шесть человек, все читали Ваши стихи, двое хвалят – что красивы,
трое говорят, что Ты от безделья и что П. Я. пишет лучше Вас, – за сердце щиплет, и
что в стихотворении «Прискакала дикой степью» слово «красным криком» не Ваше, а
Леонида Андреева, и что Вы – комнатный поэт, стихот<ворение> «День поблек —
изящный и невинный» – одна декорация и что после первых четырех строк – Вы
свихнулись «не на то». Что такое «голубой кавалер», нимб, юр? Что «Сказка о петухе и
старушке» – это пожар в причте. Милые, милые, дорогие мои братья! Я смотрю на
них и думаю: призри с небеси и виждь, и носе за виноград сей, юже насади десница
твоя!
Наш брат вовсе не дичится «вас», а попросту завидует и ненавидит, а если терпит
вблизи себя, то только до тех пор, покуда видит от «вас» какой-либо прибыток. О, как
неистово страданье от «вашего» присутствия, какое бесконечно-окаянное горе
сознавать, что без «вас» пока не обойдешься! Это-то сознание и есть то «горе-горевань-
ице» – тоска злючая-клевучая, – кручинушка злая беспросветная, про которую
писали – Никитин, Суриков, Некрасов, отчасти Пушкин и др. Сознание, что без «вас»
пока не обойдешься, – есть единственная причина нашего духовного с «вами»
несближения, и – редко, редко встречаются случаи холопской верности нянь или
денщиков, уже достаточно развращенных господской передней. Все древние и новые
примеры крестьянского бегства в скиты, в леса-пустыни, есть показатель упорного
желания отделаться от духовной зависимости, скрыться от дворянского вездесущия.
Сознание, что «вы» везде, что «вы» «можете», а мы «должны» – вот необоримая стена
несближения с нашей стороны. Какие же причины с «вашей»? Кроме глубокого
презрения и чисто телесной брезгливости – никаких. У прозревших из «вас» есть
оправдание, что нельзя зараз переделаться, как пишете Вы, и это ложь, особенно в
Ваших устах, – так мне хочется верить. Я чувствую, что Вы, зная великие примеры
мученичества и славы, великие произведения человеческого духа, обманываетесь в
себе. Так, как говорите Вы, может говорить только тот, кто не подвел итог своему
миросозерцанию. – И из Ваших слов можно заключить, что миллионы лет
110
человеческой борьбы и страдания прошли бесследно для тех, кто «имеет на спине
несколько дворянских поколений».
Еще я Вас спрошу: – хорошо ли делаю я, стремясь попасть в печать? Стремлюсь
же не из самолюбия, а просто чтобы увидеть – реальный результат затраченной
незримой энергии. – Окружающим же меня любо и радостно за меня, – они гордятся
мной, просят меня, чтобы я писал больше. Присылаю Вам еще стихотворений – напи-
шите, чего, по-Вашему, в них не хватает. Я мучусь постоянным сомнением – их
безобразием, но отделывать их некогда, надо кормиться, – а хлеб дорогой.
Нельзя ли исправить подчеркнутые строки в стихах, – по-моему, они очень плохи.
Да и вообще, всё, что плохо с моей стороны, – пусть не огорчает Вас. Такой уж у меня
характер.
Пойду в солдаты, пропадут мои песни – про запас прощайте, примите на память
мою любовь к Вам, к Вашей «Нечаянной Радости».
Нельзя ли что-либо из моих произв<едений> поместить в «Русское богатство» или
«Трудовой путь»? С «Трудового пути» я получил 10 руб. 80 коп., за которые очень
благодарен.
Если вздумаете писать, то пишите так: Олонецкая губ<ер-ния>, Вытегорский
у<езд>, станция Мариинская, деревня Желвачёва. Клавдии Алексеевне Клюевой.
Писать нужно заказным письмом, иначе у нас потеряется, почтовое отд<еление> от
нас далеко. Письма идут через правленье, где могут заваляться.
6. В. С. МИРОЛЮБОВУ
25 января 1908 г. Петербург
Нахожусь с 5 января в Питере, в Николаевском военном госпитале – по
Суворовскому проспекту. Не найдете ли возможным сообщить, – «что» помещено мое
в декабре – и не предназначается ли чего – к помещению в следующие месяцы – будьте
добры – отпишите.
Адрес: СПб., Суворовский прос<пект>, Николаевский военный госпиталь, 3-е
нервное отделение, палата № 23.
Приветствую Вас – Н. Клюев.
7. А. А. БЛОКУ
19 февраля 1908 г. Петербург
Сестра писала мне, что Вы спрашивали у ней мой адрес. С 5-го января я нахожусь в
Питере, в Николаевском военном госпитале, если что имеете сообщить – то пишите:
Здесь, Николаевский военный госпиталь, третье нервное отделение, палата № 23.
Может быть, найдете возможным зайти лично – прием по четвергам и воскресеньям с
2 ч. до 4 ч. дня.
Приветствую Вас Н. Клюев.
8. А. А. БЛОКУ
16 мая 1908 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, господин Блок.
Вы напечатали мое письмо. К чему это?
Будьте благожелательны, отпишите мне и пришлите что-либо из новой поэзии. Я
очень буду Вам благодарен. Если что соблаговолите, то вышлите закрыто, иначе
потеряется.
Я пробыл зимой в Петербурге четыре месяца, писал Вам письмо, но ответа не
получил... Не оставьте, пожалуйста, в просьбе.
Ваш – Николай Клюев.
16 мая.
Адрес: Олонецкая губ<ерния>, Вытегорский уезд, станция Мари-инская, деревня
Желвачёва, Николаю Клюеву.
111
9. А. А. БЛОКУ
Май 1908 г. Дер. Желвагёва
Простите за беспокойство, я снова присылаю Вам стихи – прошу поместить их в
какой-либо подходящий журнал (может быть, годятся в «Золотое руно»).
Если годятся, то сообщите, я буду дожидать. Я пробыл в Питере 4 месяца, хотел
зайти к Вам, походил мимо дома, а потом раздумал. Мне сказывал В. С. Миролюбов,
что Вы опубликовали мое письмо к Вам в «Золотом руне» и что потом было по этому
поводу писано в газетах Розановым и в «Столичной почте» тоже – мне бы хотелось
прочесть – не можете ли переслать эти статьи мне. Читать мне нечего – хочется, как в
жару воды испить, прочитать книгу А. Добролюбова «Из книги Невидимой». Не
можете ли снабдить меня и ею.
Не томите молчанием, откликнитесь – адрес: Олонецкая губ<ер-ния>,
Вытегорский уезд, станция Мариинская, деревня Желвачёва, Николаю Клюеву.
Радостно приветствую Вас!
10. А. А. БЛОКУ
6 июня 1908 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, г. Блок, пишу Вам третье письмо за один май. От Вас не получал ни
одного. Будьте добры, удостойте ответом, мне так хочется услышать Вас. Прошу Вас —
не найдете ли возможным прислать мне книгу А.Добролюбова «Из книги Невидимой».
Что-нибудь из поэзии. Я буду очень благодарен. Сообщите, куда можно посылать
стихи, кроме «Трудового пути». Адреса каких-либо журналов. Не откажите.
Приветствую Вас. Олонецкая губ<ерния>, Вытегорский уезд, станция Мариинская,
деревня Желвачёва – Н. Клюеву.
11. А. А. БЛОКУ
27 июня 1908 г. Дер. Желвагёва
Получил Ваши книги. Очень благодарен. Жду ответа на стихотворения.
Приветствую Вас.
Клюев.
12. А. А. БЛОКУ
Июль-август 1908 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, дорогой Александр, не знаю как Вас по отечеству. Много Вам
кланяюсь и желаю благополучия и в делах Ваших скорого и счастливого успеха.
Уведомляю Вас, что книги я получил, за что очень благодарен. Пуще прежнего и
больше всех других нравятся в них только Ваши произведения: «Ночная молитва»,
«Так окрыленно, так напевно», «Я вам поведал неземное», «Искушение», «Сын и мать»
и «Король на площади». А насчет опубликованного письма не беспокойтесь, я не то
чтобы разобиделся, а просто что-то на душе неловко: не договорил ли я чего, или
переговорил, или просто не по чину мне битым быть. От Миролюбова я получил
письмо, просит написать ему что-нибудь показать французским друзьям, а переслать
ему письмо нет никакой возможности, кроме как через Вас, потому что уж больно
любопытно будет на почте да и многим другим – какие такие дела я с заграницей
имею – человек-то я больно не форсистый, прямо подозрительно для знающих меня.
Письмо Миролюбов велел послать «заказным». Прошу Вас, будьте добры, перешлите,
не задерживая, эти стихи по адресу: Франция. Париж. France. Paris. Poste restante. V. S.
Mi-rolubov. Заказное.
Об отправлении по этому адресу – пожалуйста, не задержите уведомлением. Я
буду ждать с нетерпением – больно хочется слышать что-нибудь от Виктора
Сергеевича – на Вас надежда, не откажите.
112
Вам я тоже посылал заказное письмо со стихами – напишите, будут ли они
помещены в какой-либо журнал. Теперь мне вовсе писать некогда стихов, сенокос, – у
народа нужда.
Оставайтесь с Богом. Кланяюсь Вам – не забывайте меня.
Н. Клюев.
Адрес старый: Олонецкая губ<ерния>, Вытегорский у<езд>, ст<анция>
Мариинская, дер<евня> Желвачёва.
Извините за беспокойство. Письмо пошлите заказным. Нравятся ли Вам
посылаемые Миролюбову стихотворения?
13. А. А. БЛОКУ
J сентября 1908 г. Дер. Желвагёва Дорогой Александр Александрович!
Что слышно про мои стихи из «Золотого руна», собираюсь вскорости прислать Вам
еще много. Простите, что утруждаю Вас, напишите мне, что и как?
Напишите, как Вам нравится эта статья? Меня она очень заботит. О получении
этого письма тоже прошу известить вскорости.
Середина сентября 1908 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, дорогой Александр Александрович. Много Вам кланяюсь и желаю от
Господа – блага и Духа-осенителя – мира душевного. Воспевать красоту наружную -
не обходя незримого, в мудрейшей воле пребывающего. 1 сентября послал Вам письмо
для В<иктора> С<ергеевича> М<иролюбова> и со страхом и трепетом дожидаю, что он
скажет. Не хотелось бы мне брать на себя ничего подобного, так я чувствую себя
лживым, порочным – не могущим и не достойным говорить от народа. Одно только и
утешает меня, что черпаю я всё из души моей, – всё, о чем я плачу и воздыхаю, и всегда
стараюсь руководиться только сердцем, не надеясь на убогий свой разум-обольститель.
Всегда стою на часах души моей и если что и лгу, то лгу бессознательно – по
несовершенству и греховности своим. О, простите меня, все дорогие мои! Я не
виноват, виновен кто-то другой от меня. Простите за утруждение, сообщите, какие из
этих стихов годны. Некоторые я, кажется, уже посылал Вам, теперь – в переделанном
виде. Что слышно из «Золотого руна» и какие три сти-хот<ворения> Вы послали в
него? Жадно, нетерпеливо жду ответ!
Еще раз – мир Вам.
Адрес прежний.
Любящий Вас Н. Клюев.
15. А. А. БЛОКУ
30 сентября 1908 г. Дер. Желвагёва
Получил Ваше письмо и книгу «Земля в снегу», благодарю Вас, что не забываете —
подробно отпишу, как только получу Ваш ответ на второе после «рукописи» письмо со
стихами. Сейчас ухожу и когда приду – тогда напишу. Думаю – прошу Вас – не
забывать меня.
Мир Вам. Н. Клюев.
Возвращусь я скоро.
16. А. А. БЛОКУ
Конец октября 1908 г. Дер. Желвагёва
Дорогой Александр Александрович, тронут Вашей добротой ко мне, благодарен за
присланную книгу «Земля в снегу»; красивая книга, прекрасны заглавие и внешность
ее; но я очень стесняюсь много говорить про нее. Вы ведь сами человек образованный,
имеете людей, понимающих искусство и творящих прекрасное, но что по-ихне-му
неоспоримо хорошо, то по-моему, быть может, безобразно и наоборот. Взгляды на
красоту больно заплевывать, обидно и горько, может, и Вам выслушивать несогласное с
этими взглядами. Если я читал Вашу «Нечаянную Радость» и, поняв ее по-своему,
113
писал Вам про нее кой-что хорошее, то из этого еще не значит, что я верно определю и
«Земля в снегу». До «Нечаянной Радости» я не читал лучшего, а потому и прельстился
ею, как полустертой плитой, покрытой пестрыми письменами, затейливо фигурными
знаками далекой, незнаемой руки, в которых нужно разбираться с тихостью сердца и с
негордостью духа. Я не умею читать книгу с пеной у рта и если вижу в написанном
много личной гордости, самомнения, то всегда смотрю на это, как путник на развалины
Ниневии: «Вот, мол, было царство и величие и слава, а стал песок попираемый».
«Нечаянная Радость» веет тихой мудростью, иногда грешной, и, видимо, присущей
Вам острой страстью, умно прикрытой рыцарским обожанием «к прекрасной», кой-где
сытым, комнатным благодушием, чаще городом, где идешь, и всё мимолетно, где глухо
и преступно, где господином чувствует себя только богач, а несчастных, просящих
хлеба, никому не жаль, изредка – самомнительным, грубо-балаганным фокусом. «Не-
чаянная Радость» – калейдоскоп, где пестрые камешки вымысла, под циркуль и
наугольник, кропотливой работой расположены в эффектный узор, быстро
вспыхивающий и еще мгновеннее угасающий. Отдаленная, уплывающая в пьяный
сумрак городских улиц музыка продрогшего, бездомного актерского оркестра,
скрашенная двумя-тремя аккордами Псалтыри. Уличная шарманка с сиротливой
птичкой, вынимающей за пятачок розовый билетик счастья, с хозяином полумужчиной,
с невозмужалой похотью в глазах, с жаждой встречи с вольной девой в огненном
плаще, который играет и поет только для того, чтобы слушали. Я недоумеваю, за что
бранили меня публицисты, когда я высказал Вам впечатление, оставшееся от чтения
этой книги, по бумажной ли привычке лаяться, по подозрению ли Вас в рекламе (хотя я
не знаю, что было рекламного в моих словах) или по брезгливому представлению о
нашей серости, по барскому отношению к простому человеку. . Бог с ними и с
публицистами, не для них я пишу Вам, но обидно, что люди, считающие себя лучшими
в царствии, светом родной земли, духовно не выше публики, выведенной в «Царе
Голоде» в картине «Суд над голодными», родственны с нею во взглядах на
крестьянина: «оно говорит...», «оно не понимает...», «в таких случаях нужен,
казалось...» Отчего милостивые господа хохочут? – спрашиваю я у них.
Отлил пулю помещик Энгельгард, что народ фефёла – ему есть вера. Скажу я, что
Ваши стихи красивы, – «господа» публицисты догадаются: «Верно Блок дал на
сороковку». Мне чувствуется, что отношения людей литературы умышленно нелепы и
лживы. Литературные судьи, как и уголовные, избравшие своей эмблемой виселицу,
служат смерти, осуждают во имя дьявола, а не во имя Духа истины, а потому и дела рук
их ни на волос не устраняют лжи жизни – безобразия отношений человеческих, а
прекрасному даже вредят, потому что оно всегда робкое, по капле нарождающееся.
Нечто по каплям урожденное вижу я и в новой книге «Земля в снегу» —
молитвенное пенье предвесенних ласковых капель, борьбу тела с духом. Земля в
снегу. . Небо как голубой далекий брат, чуть слышны колокола, над равниной бело и
смертно, как тонкий сон надвигается и кутает безбрежной тишиной
«предчувствуемое». Что оно? Задумчивая ли голубоокая Мэри, легковейная ли весна,
палач ли, во-бьющий в ладонь роковой гвоздь, да свершится «последнее» – перед
ликом Родины суровой закачается на кресте завершительная жертва? Земля в снегу —
символ голубиной чистоты и Духа высоты, но старый грех, каранирная мусорность
жизни, уродливой изначала, изъязвили целомудренный белый покров бурыми, как
сукровица, проталинами «культурной» страсти, за которой, несмотря на пышный
художественный альков, настойчиво маячит мертвый, провалившийся рот. Смертная
ложь нашего интеллигента это, как мне кажется, не присущее ему по Духу вавилонское
отношение к женщине. Многие стихи из Вашей книги похабны по существу, хотя
наружно и прекрасны – сладкий яд в золотой тонкой чеканки чаше, но кто вкусит от
114
нее? Питье усохнет, золотой потир треснет, выветрится и станет прахом. Смело кричу
Вам: не наполняйте чашу Духа своего трупным ядом самоуслаждения собственным я -
я!
В общем «Земля в снегу» проще «Нечаянной Радости», меньше веет городом, а по
заголовкам и выпискам из прошлых поэтов знакомее при чтении. Но выписки почти
над каждым стихом как будто выдают тайную робость перед чужим суждением.
(Прикрываться авторитетом – мудрый прием рецидивиста, указывающего судье на
Англию как на оправдание своих дел.) Отдел «Вольные мысли» – мысли барина-
дачника, гуляющего, пьющего, стреляющего за девчонками «для разнообразия» и
вообще «отдыхающего» на лоне природы. Никому это не нужно, кроме Чулкова, коему
посвящены эти «Мысли».
Милы и родны стихи: «В этот серый, летний вечер...», «Русь» (без строчки «И
ведьмы тешатся с чертями»), «Мы встретились с тобою в храме», «Осенняя любовь»,
«Прошли года», «О несказанном», «Я насадил мой светлый рай», «Колдунья», «Инок»,
«В четырех стенах», «Принимаю» – старые мысли в них – первые четыре и шестой
стихи. «Прости».
Стихотв<орения> «Песельник», «Пляска» – балаганные прищелкивания про
Таньку и Ваньку.
Я читал их на беседе (посиделке), девки долго смеялись над словом «лови лесной
туман косой», а в «Пляске» слово «лютики» будто с того света свалилось, незнакомое,
уродливое, смешное, как барыня в буклях, с лорнетом и в плиссе, попавшая в
развеселый девичий хоровод, где добры молодцы – белы кречеты, красны девушки —
што малинушка. Я не упоминаю про внешность стихов, потому что не придаю ей,
кроме музыкального, никакого значения.
Земля в снегу. . Верю, что будет весна, найдет душа свет солнца правды, обретет
великое «Настоящее», а пока надтреснутый колокол звенит и поет и вместе с вьюгой,
лесными тропами и оврагами, на огни родных изб несется звон его – вспыхивает, как
ивановский червячок в сумерках человеческих душ, отчего длиннее и кручиннее ста-
новится запевочка, крепче думушка сухотная неотпадная, голее горюшко голое, ярче и
больнее ненависть зеленоглазая, изначальная ярость Земли-матери, придавленной
снегами до часа и дня урочного.
Что Вы думаете про такое стихотворство, как моя «Песня о царе соколе и трех
птицах Божиих»? Можно ли так писать – не наивно ли, не смешно ли? Если
пожелаете, то опубликуйте это письмо, а потом пришлите мне газету. Простите, если
что неладно – не огорчайтесь, мне так жалко с Вами расставаться. Буду ждать ответа -
мир Вам – Н. Клюев.
17. А. А. БЛОКУ
Ноябрь—декабрь 1908 г. Дер. Желвагёва
Простите, Бога ради, дорогой Александр Александрович, за мое письмо. Быть
может, я холодно отнесся к тому, что требует теплоты, благоговения, проникновенного
внимания. Простите меня, не омрачайте своих образов моей грубостью, ибо Вы
истинны в «своей» правде, без которой Вы не художник, и только теперь я так больно
почувствовал это. Я так тоскую, что не могу всего высказать Вам, ибо многое не
укладывается в буквы, но я знаю, что Вы бы не поняли меня на словах и были бы
светлы. Не знаю, что писать в «Русскую мысль», я ничего из новых писателей не читал,
окромя «Трудового пути», Ваших книг да «Царя Голода»; газет я тоже не читаю, разве
когда в городе в чайной почитаешь «Свет».
Получил из Москвы, Скатертный переулок, дом 13, кв. 21 денег за стихи 3 рубля 15
копеек, но не знаю, из «Золотого» ли «руна» они или нет, получал их отец и не
115
посмотрел на перевод, а на отрезанном купоне журнального имени не прописано, а
только адрес с изображением лебедя.
Посылаю В<иктору> С<ергеевичу> М<иролюбову> эту рукопись. Стихотворение
«Ты разлюбила» он хвалил, но не успел поместить, а потому присылаю его Вам снова.
Извините за беспокойство, за мою навязчивость. Быть может, всё скоро отойдет от
меня.
Мир Вам и свет.
В «Русскую мысль» – думаю писать – и про литературу, но только сколько знаю, а
так в общем могу написать свои мысли. Как Вам кажутся эти стихи. Не помню, были
ли они Вам присланы. «Возвращение» – переделано.
«Слово» нужно отдельным листом и ни отнюдь иначе. Так передайте ему.
Еще раз напоминаю Вам, что если стоит, то опубликуйте мое письмо без урезок.
В<иктору> С<ергеевичу> собираюсь писать. Не огорчайтесь, если что не ладно, прошу
Вас. Я всегда боюсь за свои слова, всё кажется плохо и не так. Буду ждать ответ. Привет
и мир Вам. Любящий Вас Н. К. Адрес старый.
18. А. А. БЛОКУ
Ноябрь—декабрь 1908 г. Дер. Желвагёва
Ответил на Ваше письмо с просьбой от «Русской мысли», получили ли Вы его?
Я пишу для «Русской мысли», но сведения мои по этому предмету очень скудны.
Передайте это Мережковскому. Хоть я и чувствую, что есть что писать, но нельзя ли
чего другого. – Жду ответ.
Приветствую Вас. Н. К.
19. А. А. БЛОКУ
28 декабря 1908 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, дорогой Александр Александрович, получил Вашу открытку, Вы в
ней не сообщаете явственно, получили ли мое письмо заказное. Я же обеспокоен этим
зловеще. Как только получите эту открыточку, то потрудитесь ответить кряду же.
Приметы письма моего следующие: Стихи – «Ты всё келейнее и строже», «Возвраще-
ние», «Из книги Откровения», «Горние звезды», «Ты разлюбила», «Свое вы счастье» —
и «пол-листа» для В<иктора> С<ергеевича>. Получили ли Вы такое письмо? Еще я в
нем сообщал, что из «Золотого руна» денег не получал, а получил из «Лебедя» три руб.
15 коп. Низко Вам кланяюсь и желаю Вам света и тихости душевной. Мир Вам и
любовь. Адрес мой прежний. Жду ответа «подробного».
28 декабря.
Какие стихи в «Лебеде» – сообщите тоже.
20. А. А. БЛОКУ
Январь-февраль 1909 г. Дер. Желвагёва
Здравствуйте, дорогой Александр Александрович. Еще раз беспокою Вас своим
письмом, – но я огень озабочен о судьбе письма со стихами: «Ты всё келейнее», «Из
книги Откровения», «Горние звезды», «Возвращение», «Победителям», «Ты разлюбила
мир иконы» и с полулистом для В<иктора> С<ергеевича>. От Вас я получил открытку,
но в ней не говорится о таком письме. Очень и очень прошу Вас: известите меня —
получили ли Вы с таким содержанием письмо. Особенно меня беспокоит пол-листа —
для В<иктора> Сергеевичах И не столько за себя, сколько за Вас.
Долгое же молчание Ваше кажется мне «зловещим». К тому же Вы писали в
открытке, что стряслись какие-то неприятности и что Вы беспокойны душой...
Получали ли что от В<иктора> С<ергеевича>?
Думая, что прежние мои письма не дошли, – упоминаю, что я ничего из «Золотого
руна» не получил, получил из «Лебедя» 3 руб. 15 коп., за какое стихот<ворение> – не
знаю. Мережковскому писал, писал и сорвал, потому всего мало в голове, хоть на
116
сердце и есть многое – про поэзию настоящего времени. Хотелось бы любовно
прочесть – Бальмонта, Брюсова – что-либо. Уж больно цветущи кажутся мне их
стихи, которые мне изредка приходится прочитывать кой-где, но в целом я ничего,
буквально ничего не читал ни из поэзии, ни из прозы нового. Жду Ваше письмо.
Привет Вам и любовь.
21. А. А. БЛОКУ
3 марта 1909 г. Дер. Желвагёва
Получил Ваше письмо. Благодарю за всё много. От В<иктора> С<ергеевича>
ничего не слышно. Жду обещанное – хотелось бы
№ 10 «Золот<ого> руна» и из поэзии – новых. Впрочем – предоставляю на Ваше
усмотрение. За всё буду больно благодарен. Меня Ваше письмо гораздо обрадовало. Я
это время прихварывал – и до сих пор не очень здоров. Простудился – или что другое
– не знаю. Приветствую Вас братски и желаю всего светлого.
Марта 3 1909 года.
22. А. А. БЛОКУ
12 марта 1909 г. Дер. Желвагёва
Очень благодарю Вас, дорогой Александр Александрович, за присланное. Это
большая, большая радость для меня. Какие книги! Как веет от них мучительным
исканием «Радости». Каждая заставка вопиет «о смысле». Я, например, поражен, почти
пришиблен царственностью стихов из Бодлера – Вячеслава Иванова, умилен Вашим
словом «о Прозрачности» и о «Кормчих звездах». Сколько красоты, пророчески
провидящих полумгновений. И уж стыдно мне показывать Вам свою мазню, уж заранее
я краснею, что скажите Вы. Есть народное выражение: «Свет глаза крадет». Вот и Вы
украли у меня глаза наружные и на серой глыбе сердца чуть-чуть наметили – иные
очи – жаждут струнно-певучей мудрости. Ведь Вам-то она сестра и милый брат,
завечерело, чуть слышны колокола... Похожи на «Соломона» корочки у альманахов
«Шиповник», но для «корочек» это простительно. «Черные маски» – жутки, но
понятны, как «плачу и рыдаю, камо зрю красоту недвижну, лежащу, вида не
имеющу...». Но, по-моему, в них выкрадено «явное» умышленно и несколько даже при
всем честном народе. Но больше говорить боюсь. Судите меня без снисхождения.
От В<иктора> С<ергеевича> нет ничего. И от Вас про него ничего не получал.
Видно, у них там что-нибудь не ладно, пахнет чем-то зловещим, не антихрист ли
народился на «Слово Божие» – он ничего ведь не отвечал??? Как Вам это «Слово»
показалось? Да и здоровье у него папиросное, мучаются, мучаются много зря, а единое
нужно на потребу – мир и благоволение, а остальное всё приложится.
Простите. Не забывайте когда.
Письмо Ваше получил. 12 марта.
3 апреля 1909 г. Дер. Желвагёва
Из «Бодрого слова» получил 23 руб. Очень за них благодарен, они кстати подошли.
Писал я что-то Вам про «Черные маски» несуразное. Спутал два текста в один и
разобрался, когда письмо уже было заклеено. Думаю написать Вам подробно вскоре.
Что нового у Вас? Извините за беспокойство.
Любящий Вас Н. К.
24. А. А. БЛОКУ
Апрель 1909 г. Дер. Желвагёва
Благодарю Вас, дорогой Александр Александрович, что не забыли меня. Письмо я
Ваше получил, и оно мне дорого – потому справедливо. В одном фальшь, что Вы
говорите, что я имею что-то против Вас за тяготение Ваше к культуре. Я не знаю
точного значения этого слова, но чувствую, что им называется всё
усовершенствованное, всё покоряющее стихию человеку. Я не против этого всего
