Текст книги "Вокруг «Серебряного века»"

Автор книги: Николай Богомолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)

Николай Алексеевич Богомолов
Вокруг «Серебряного века»: Статьи и материалы

I. ОБЩЕЕ

Серебряный век: Опыт рационализации понятия [*]*
  Впервые: L’âge d’argent dans la culture russe. Lyon, 2007 (Modernités russes 7). P. 133–144.


[Закрыть]

Совсем недавно в частной беседе с одним из видных специалистов по истории русской литературы XX века мы сошлись на том, что после выхода в свет книги О. Ронена «The Fallacy of the Silver Age» [2]2
  Amsterdam, 1997. В русском переводе автора – под названием «Серебряный век как умысел и вымысел» (М., 2000). И в том и в другом варианте книга снабжена предисловием Вяч. Вс. Иванова.


[Закрыть]безотчетное и тем более терминологическое употребление словосочетания «серебряный век» стало для нас почти невозможным. Не то чтобы мы вообще от него отказались, но стремимся ставить его в интонационные или графически выраженные кавычки, используя как «чужое слово». Кажется, знакомство с этой книгой подействовало не только на нас. Если в период с конца 1980-х годов, когда слова «серебряный век» перестали быть в СССР (а уж тем более в России 1990-х) крамольными, они постоянно попадались в названиях книг, как принадлежащих отдельным авторам, так и сборников [3]3
  См. далеко, конечно, не полный список: Автографы поэтов серебряного века: Дарственные надписи на книгах. М.: Книга, 1995; Бавин С., Семибратова И.Судьбы поэтов серебряного века. М., 1993; Борковская Н. В.Поэзия «серебряного века»: Учебное пособие. Екатеринбург, 1993; Белякаева-Казанская Л.Эхо серебряного века: Малоизвестные страницы петербургской культуры первой трети XX века. СПб., [1998]; Воспоминания о серебряном веке / Сост., автор предисл. и коммент. Вадим Крейд. М., 1993; Время Дягилева: Универсалии серебряного века. Пермь: Арабеск, 1993; Кричевская Ю. Р.Модернизм в русской литературе: Эпоха серебряного века: Учебное пособие. М., 1994; Пинаев Сергей.Близкий всем, всему чужой… Максимилиан Волошин в историко-культурном контексте серебряного века. М., 1996; Русская литературная критика серебряного века: Тезисы докладов и сообщений международной научной конференции 7–9 октября 1996 года. Новгород, 1996; Русская поэзия серебряного века 1890–1917: Антология / Под ред. М. Л. Гаспарова и И. В. Корецкой. М., 1993; Серебряный век: Петербургская поэзия конца XIX – начала XX в. / Под ред. М. Ф. Пьяных. Л., 1991; «Серебряный век». Потаенная литература: Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1997; Серебряный век: Приложение к журналу «Ренессанс» / Сост. Е. М. Ольшанская. Киев, 1994; Серебряный век: Мемуары / Сост. Т. И. Дубинской-Джалиловой. М., 1990; Серебряный век в России: Избранные страницы. М., 1993; Серебряный век русской литературы: Проблемы, документы. М., 1996; Слободнюк С. Л.«Дьяволы» «серебряного» века (древний гностицизм и русская литература 1890–1930 гг.). [Загл. обл.: «Идущие путями зла…»: Древний гностицизм и русская литература 1880–1930 гг.]. СПб., 1998; Сонет серебряного века: Русский сонет конца XIX– начала XX века / Вст. ст., сост. и прим. О. И. Федотова. М., 1990; Сто поэтесс серебряного века: Антология / Сост., авторы биографических статей МЛ. Гаспаров, О. Б. Кушдина, Т. Л. Никольская. СПб., 1997 (второе издание под загл. «Сто одна поэтесса серебряного века» – СПб., 2000); Фридлендер Г. М.Пушкин, Достоевский, «серебряный век». СПб., 1995; Хазан Владимир.Материалы к спецкурсу «Из истории русской поэзии серебряного века». Грозный, 1992; Червинская Ольга.Акмеизм в контексте серебряного века и традиции. Черновцы, 1997; Эрос: Россия. Серебряный век. М., 1992; Чеховиана: Чехов и «серебряный век». М., 1996; Эткинд А.Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., 1996.


[Закрыть], то книги первых лет XXI века к ним далеко не столь привержены [4]4
  См.: Багно В. Е.Русская поэзия серебряного века и романский мир. СПб., 2005; Золотоносов М. Н.Братья Мережковские. Кн. первая. Отщерепis Серебряного века: Роман для специалистов. М., 2003; Лукницкая Вера.Любовник. Рыцарь. Летописец: Три сенсации из Серебряного века. СПб., 2005; Мочалова Ольга.Голоса серебряного века: Поэт о поэтах / Сост., предисл. и примеч. А. Л. Евстигнеевой. М., 2004; Поэзия Серебряного века: В 3 т. / Вст. ст. Н. А. Богомолова, сост. Н. И. Крайневой, справки об авторах О. Б. Кушлиной. М., 2001; Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летию Вл. Соловьева и 110-летию А. Ф. Лосева. М., 2005; Страшкова O. K.Новая драма как артефакт серебряного века. Ставрополь, 2006.


[Закрыть]. Соотношение 25 к 7 подтверждает и субъективное, без подсчетов впечатление [5]5
  По генеральному электронному каталогу Российской национальной библиотеки под названием «Серебряный век» в 1990-е годы числятся 3 книжных серии, 6 выпусков библиографических очерков, методические рекомендации для абитуриентов, 6 изданий составленной Т. А. Бек антологии и т. д.


[Закрыть].

Как нам представляется, подобное отношение коренится сразу в нескольких причинах. Во-первых, мифологическая природа самого понятия стремительно актуализировала его в годы освобождения от советчины, поскольку одни мифы решительно требовали замены другими, и появление закрепившегося в сознании нескольких поколений «антисоветского» представления, закрепленного данными словами, было естественным и давно ожиданным. Во-вторых, оно было привлекательно своей «возвышенностью» и даже подспудно ощущаемым впечатлением некоторого превосходства данной эпохи над веком девятнадцатым. Если ко второму от Пушкина до Блока свободно применялось определение «железный» («В веке железном, скажи, кто золотой угадал?» – и «Век девятнадцатый, железный»), то именование пришедшего ему на смену века серебряным присваивало тому некие превосходные качества. Наконец, не в последнюю очередь было существенно, что сказать «серебряный век» намного проще, чем выговорить «литература конца XIX – начала XX века».

Значительное же уменьшение употребления связывалось не только, конечно, с появлением книги Ронена, но и с тем, что становилось очевидно: «серебряный век» как синоним целой традиционно выделяемой эпохи (1890-е – 1917) был явно неточен и потому для научного языка не нужен, а реальное содержание понятия ощутить и определить не удавалось, несмотря на многочисленные попытки самых разных авторов [6]6
  Помимо вступительных статей к сборникам, названным в прим. 2, и литературы, указанной в библиографии к книге О. Ронена, см., напр.: Агеносов В. В.«Серебряный век» как научное понятие // X Брюсовские чтения: Тезисы докладов межвузовской научной конференции. Ставрополь, 1994. С. 3–5; Бабичева Ю. В.Серебряный век – как замысел и реальность // Некалендарный XX век: Материалы Всероссийского симпозиума 19–21 мая 2000 года. Великий Новгород, 2001. С. 8–22; Березовая Л. Г.Серебряный век в России: от мифологии к научности (к вопросу о содержании понятия) // Новый исторический вестник. 2001. № 5. С. 4–16; Иваницкая Е.Спор о Серебряном веке // Знамя. 1994. № 10. С. 181–187; Иезуитова Л. А.Что называли «золотым» и «серебряным» веком в культурной России XIX – начала XX века // Гумилевские чтения: Материалы международной конференции филологов-славистов. СПб., 1996. С. 11–24.


[Закрыть]. Поэтому главная цель нашей статьи состоит в том, чтобы попробовать наметить сферы употребления, где понятие «серебряного века» все же могло бы сослужить полезную службу для специалистов.

Для того чтобы сделать его, то есть понятие, рациональным, следует прежде всего определить то реальное содержание, которое возможно в него вложить. Очевидно, что оно не может быть синонимичным словосочетанию «литература (или культура) конца XIX – начала XX века», а должно либо превосходить его по объему, либо, наоборот, быть более узким. Первое явно невозможно, следовательно, необходимо подобрать второе. Пока ограничимся сферой литературы.

Как кажется, подавляющее большинство исследователей сойдется на том, что серебряный век – это век нового искусства, нового по отношению к тому, что провозглашал XIX век во всем своеобразии своих устремлений. Из этого очевидно, что мы должны прежде всего рассматривать модернизм в широком смысле этого слова, то есть включающий в себя модернизм в узком смысле (символизм, модерн, некоторые постсимволистские течения и фигуры) и авангард, по крайней мере ранний. Такое отношение сразу исключает из рассмотрения органически связанных с культурой XIX века позднего Льва Толстого, Чехова, Короленко и многих других, чаще всего определявших себя и определяемых литературоведами как «реалисты».

Мы отдаем себе отчет, что слово «реализм», скомпрометированное догматическим литературоведением советского периода, нуждается в пересмотре как с точки зрения эстетики, так и с точки зрения истории литературы, однако употребляем его здесь как более или менее общепонятный термин, не вызывающий отторжения у подавляющего большинства исследователей. И конкретные применения предлагаемого нами разграничения в очень значительной части имен не вызовут возражений. А. Серафимович, В. Вересаев, Е. Чириков, И. Шмелев (доэмигрантского периода), Д. Ратгауз, В. Буренин, Виктор Крылов, Б. Лазаревский, Д. Мамин-Сибиряк, И. Наживин – мы нарочно выбирали имена самых различных по роду литературной деятельности, масштабу дарования, известности, политическим взглядам авторов, которых кто-либо когда-либо сможет вряд ли назвать авторами «серебряного века».

Да, конечно, тут же возникнут вопросы, и прежде всего: как быть с Горьким, с Леонидом Андреевым, с «неореалистами»? С Куприным, начиная с середины 1910-х годов? С поздним Шмелевым? С Алексеем Толстым десятых и первой половины двадцатых годов? С Арцыбашевым? С Буниным, наконец?

У нас нет иного выхода, как согласиться с представлением, что существует достаточно значительное и значимое количество литературных фигур (а возможно, даже литературных направлений – новокрестьянская поэзия, положим), которые не только могут, но и должны рассматриваться особо, как фигуры пограничные. Скажем, Горький, как это ныне все больше и больше выясняется, находится со многими ведущими авторами, безусловно определяемыми как сущностные для серебряного века, в сложных отношениях. И даже не только в этом дело. Сами его интересы и устремления очень часто были направлены на те же явления и идеи, что и у казалось бы противостоящих ему авторов. Приведем только один пример.

3 января 1906 года Горький побывал на «башне» Вяч. Иванова. Этот факт довольно хорошо известен, однако, как кажется, достаточного освещения в научной литературе не получил, хотя материалы для этого известны уже немалое время. На следующий день после этого визита Иванов написал другу и помощнице М. М. Замятниной в Женеву: «Вчера был – не знаю уже, плодотворный ли по практическим последствиям – но, во всяком случае, чрезвычайно характерный, знаменательный день в жизни нашего литературного мира. Максим Горький явился милым и кротким агнцем, говорил мне много о необходимости слияния литер<атурных> фракций, о том, что мы, художники, всев России etc. Потом началось заседание под председат<ельством> Мейерхольда. Говорил сначала я – около часа – о действе, потом Чулков (о мистич<еском> анархизме и нов<ом> театре), потом Мейерхольд – о том, что мои идеи составляют основу театра „Факелов“, и о том, как приближаться к его осуществлению. Потом Горький – о том, что в России и есть только искусство, что мы здесь „самые интересные“ люди в России, что мы здесь – ее „правительство“, что мы слишком скромны, слишком преуменьшаем свое значение (!), что мы должны властно господствовать, что театр наш должен быть осуществлен в громадном масштабе – в Петерб<урге>, в Москве, везде одновремен<но> – etc. Потом я в ответ, Чулков, Мейерхольд, Андреева, Лидия, Габрилович, я снова – о мистике. Заседание продолжалось от 2 ½ до 5 ½ и должно быть возобновлено» [7]7
  Богомолов Н. А.Михаил Кузмин: статьи и материалы. М., 1995. С. 69. Оригинал – РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 33 и об.


[Закрыть]. С некоторыми вариациями и чуть более сжато (но с важными подробностями) ей писала в тот же день жена Иванова Л. Д. Зиновьева-Аннибал: «Вчера был Макс. Горький и <М. Ф.> Андреева, много художников „Жупела“ и „Факелов“, Факельщики и представитель „Жупела“. Но сил нет писать. Горький жаждет соединения, говорил глубоко, гордо и умно. Очаровал нас с В<ячеслав>ом. Будет у нас. Непримиримая плоская С.-Д. Андреева. Но столько энергии и огня во всех, что будет наш театр. А „Факелы“ выйдут первым альманахом в конце января и если продажа альманаха достигнет 15-ти тысяч экземпляр<ов>, то и второй будет, и т. д.» [8]8
  РГБ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 16. Л. 7 об. – 8.


[Закрыть]. И потом 13 января: «В<ячеслав> еще вчера выразил великолепно в письме Горькому, которого он считает, кроме еще Толстого, единственным художником, способным принять мысль о всенародном искусстве, свои чаяния и требования от искусства будущего. Горький, по словам Чулкова, чувствует, что „Знание“ падает без новых сил и жаждет привлечь их из круга писателей нового искусства. Хватает с жадностью каждое слово. Почитатель большой Вячеслава, хотя говорит, что В<ячеслав> труден для людей вообще. Обещал свое имя и повесть для „Факелов“…» [9]9
  Там же. Л. 20 и об.


[Закрыть]Как нейтральный документ эти свидетельства могут быть восприняты в качестве любопытных подробностей, чуть ли не курьезов, однако в свете интереса Горького к проблемам психической энергии, различным парапсихологическим эффектам, идеям Н. Ф. Федорова и пр. [10]10
  См.: Niqueux Michel.L’utopie «psychogénique» de Gorki: contribution à l’étude d’une composante philosophico-scientifique de l’âge d’argent (l’énergétisme) // L’âge d’argent dans la culture russe. Lyon, 2007 (Modemités russes 7). P. 397–414.


[Закрыть]его внимание к проблемам, обсуждавшимся в этот день на «башне», выглядит абсолютно закономерным. Мистический энергетизм Иванова, в значительной степени определявший его участие в деятельности «Факелов» (как осуществившихся сборников, так и неосуществившегося театра), совершенно очевидно нашел отклик в душе Горького, что привело к мимолетному восхищению, со временем откликнувшемуся и в том почтительном тоне, в котором он обращался к Иванову уже в 1920-е годы [11]11
  Подробнее см.: Котрелев H.Из переписки Вяч. Иванова с Максимом Горьким: К истории журнала «Беседа» // Europa orientalis. 1995. XIV: 2. С. 183–208.


[Закрыть]. И факты такого роди далеко не единичны [12]12
  Из сравнительно недавно обнародованных см. данные о его встрече с Н. И. Петровской и С. А. Ауслендером во время их визита на Капри (см.: Валерий Брюсов, Нина Петровская. Переписка 1904–1913. М., 2004. С. 308–311).


[Закрыть].

Что же касается вопроса о содержательном наполнении проблемы, то здесь, помимо объективных свойств таланта tom ими иного автора, следует, несомненно, иметь в виду и его самосознание, и оценки критики, и фиксируемое различными источниками отношение современников (газетная хроника, эпистолярий, дневники, мемуарные свидетельства). Только комплексный анализ позволяет дать более или менее определенные данные о принадлежности или непринадлежности писателя к тому, что можно обозначить как «серебряный век». Так, к примеру, опираясь исключительно на антимодернистские высказывания Ив. Бунина, следовало бы полагать его стоящим вне интересующего нас явления. Однако сотрудничество со «Скорпионом» и «Золотым руном», доверительные отношения с Брюсовым в героическую эпоху символизма, теснейшее общение с Мережковскими в начале 1920-х годов, отчетливо видимые черты модернизма в рассказах разного времени, – все это заставляет говорить о том, что он органически принадлежит к серебряному веку.

Вторая существенная особенность серебряного века, о которой следует поговорить, – это хронология. Как нам представляется, здесь следует констатировать неотчетливость исторических границ, не позволяющих безоговорочно называть какую бы то ни было дату в качестве начала или конца эпохи.

Наиболее распространена точка зрения, согласно которой начало эпохи «нового искусства» в России относится или к 1892 году, когда появляются «Символы» Д. Мережковского и когда он же читает знаменитую лекцию «О причинах упадка…», или же к 1894 году, когда появляются первые два выпуска брюсовских «Русских символистов» и его же перевод «Романсов без слов». Нам кажется более верным говорить о несколько более поздней дате.

1892 год вряд ли можно признать этапным, поскольку и сборник стихов и лекция Мережковского, с одной стороны, еще очень прочно были связаны с предшествующим временем, начиная с дискуссии в киевской «Заре», завершившейся «Старинным спором» Н. Минского (1884), через творчество «новых романтиков» и ранние выступления Мережковского [13]13
  Подробнее см.: Минц З. Г.Поэтика русского символизма. СПб., 2004. С. 146–175; Богомолов Н. А.От Пушкина до Кибирова. М., 2004. С. 277–284. Следует также учитывать работу: Сапожков С. В.Н. Минский и Ш. Бодлер (к вопросу об источниках статьи «Старинный спор») // Страницы истории русской литературы: сборник статей. К семидесятилетию профессора Валентина Ивановича Коровина. М., 2002. С. 366–374.


[Закрыть], а с другой – формулировка принципов «новых течений» была в них слишком неотчетлива и не стала сколь-либо значимой для символистов более позднего времени. Недаром в «О причинах упадка…» автор завершает третью главу многообещающими словами: «Я хочу проследить эти первые побеги молодой литературы, слабые и живые» – и непосредственно вслед за этим следующую, четвертую главу называет совершенно отчетливо: «Начала нового идеализма в произведениях Тургенева, Гончарова, Достоевского и Л. Толстого» [14]14
  Мережковский Д. С.Вечные спутники: Портреты из всемирной литературы. СПб., 2007. С. 454.


[Закрыть]. Именно там, в ближайшем прошлом и отчасти даже настоящем (названный Лев Толстой и неназванный Фет еще были живы), отыскивает он истинный символизм, противостоящий современному состоянию литературы, с чем никогда не могли бы согласиться ни Брюсов, ни Сологуб, ни тем более Вяч. Иванов или Блок.

И первые два выпуска «Русских символистов» еще далеко не обладали ни последовательным пониманием того, что же такое символизм, ни разработанной теорией его, ни даже запасом художественных произведений, способных выдержать элементарную критику. Именно этим была вызвана уничижительная ирония Вл. Соловьева в известных рецензиях и удивление Брюсова перед этими выступлениями потенциального союзника. Так что же следует считать отправным пунктом, от которого можно отсчитывать хронологию серебряного века? На наш взгляд, им (хотя, конечно, и с известной степенью условности) можно назвать 1896 год, когда сделанное теми, кто стал под знамя символизма, столь увеличилось, что количество уже можно было считать перешедшим в качество. «Символы» (1892), «Новые стихотворения» (1896), «О причинах упадка…» (1893), журнальная публикация «Отверженного» (1895) и выход его отдельным изданием в 1896 году – вклад Мережковского; «Новые люди: Рассказы и стихи» (1896) – Зинаиды Гиппиус; три выпуска «Русских символистов» (1894–1895), верленовские «Романсы без слов» (1894), два издания «Chefs d’oeuvre» – Брюсова; «Тени» (1896), журнальная публикация (1895) и отдельное издание (1896) «Тяжелых снов» – Сологуба; «Под северным небом» (1894) и «В безбрежности» (1895) – Бальмонта; «Natura naturans. Nature naturata» (1895) – А. Добролюбова. Если прибавить к этому активность журнала «Северный вестник» и конкретно А. Волынского, творчество Н. Минского, постоянные дискуссии о символизме в повременной печати, переводы произведений западных символистов и статьи о них, то именно к этому времени можно с уверенностью говорить о том, что деятельность русских символистов стала существенной составной частью русской литературы, получив некоторые собственные обоснования и выделившись как самостоятельное явление.

Дальнейшие этапы исторического развития серебряного века достаточно хорошо известны, чтобы стоило их обсуждать в небольшой статье. Более насущен вопрос, когда он закончился.

Предложив в свое время вариант ответа [15]15
  Богомолов Н. А.Об этой книге и ее авторах // Серебряный век: Мемуары. М., 1990. С. 7–8; Богомолов Н. А.В зеркале «серебряного века». М., 1990. С. 33–39.


[Закрыть], мы натолкнулись на чрезвычайно резкий отпор В. Крейда: «…включение в серебряный век двадцатых и тридцатых годов, как это все еще делается, – невольный или подневольный черный юмор. <…> Все кончилось после 1917 года, с началом гражданской войны. Никакого серебряного века после этого не было, как бы нас ни хотели уверить» [16]16
  Крейд Вадим.Встречи с серебряным веком // Воспоминания о серебряном веке. М., 1996. С. 6–7.


[Закрыть].

На самом деле, все не так просто, и ограничить серебряный век октябрьским переворотом было бы, как нам продолжает казаться, неверным. Не то чтобы мы не видели оснований для этого – видим, конечно, и признаем чрезвычайно важную роль событий октября 1917 года во всей истории России. Однако при всем этом необходимо принимать во внимание и многие другие факторы и даты.

Следует вспомнить мировую войну, которая была осознана на Западе (в том числе и русскими литераторами, там оказавшимися) как поворотный пункт в истории. Для России это было не так, поскольку события революции и гражданской войны смазали этот эффект, да и на Западе в общественном сознании эта война была в не столь уж продолжительном времени отодвинута Второй мировой, – но историкам 1920-х и первой половины 1930-х годов очевидно, что она привела к возникновению «потерянного поколения» и стала сильнейшим стимулом к «восстанию масс». А в России прямыми следствиями войны были: 1) почти полная дезинтеграция символизма как литературного направления, первые симптомы которой проявились еще в 1910 году, но завершились именно в военное время [17]17
  Напомним, что даже чисто физически символисты оказались чрезвычайно разбросаны: Белый был в Дорнахе, Волошин – также в Дорнахе, а потом во Франции, Бальмонт – во Франции, Блок служил в «земгусарах», Брюсов был военным корреспондентом и постоянно находился в разъездах. У остававшихся в столицах Вяч. Иванова, Мережковских и Сологуба уже почти не было личных отношений. Умирали издательства «Скорпион» и «Мусагет», последний чисто символистский журнал «Труды и дни». О расхождениях во взглядах на события подробнее см.: Hellman Ben.Poets of Hope and Despair: The Russian Symbolists in War and Revolution (1914–1918). Helsinki, 1995. He говорим уже об эволюции таких второстепенных фигур, как С. Соколов-Кречетов, А. Тиняков или Г. Чулков.


[Закрыть]; 2) прекращение деятельности первого «Цеха поэтов» и серьезнейшие изменения в творческой практике и жизненных контактах акмеистов [18]18
  Гумилев в это время находится на фронте, Нарбут – на своем хуторе и почти не печатается в столицах (всего 10 стихотворений, причем все – в незаметных журналах; См.: Русские советские писатели. Поэты: Биобиблиографический указатель. М., 1992. Т. 15. С. 394), практически пропадает из литературной жизни Зенкевич (ни одного стихотворения в 1915–1916 гг.; см.: Там же. М., 1986. Т. 9. С. 291), стремительно эволюционирует Мандельштам, Городецкий оказывается в изоляции и смыкается с неокрестьянскими поэтами. В то же время ни Г. Иванова, ни Г. Адамовича, ни кого бы то ни было другого первоначально назвавшиеся акмеистами шесть поэтов в свой круг по-прежнему принимать не желали.


[Закрыть]; 3) ослабление контактов футуристов между собой [19]19
  Так или иначе попадают в армию Хлебников, Маяковский, Асеев, Большаков, Б. Лившиц, И. Аксенов; Пастернак и Крученых оказываются в провинции; выпадает из литературной жизни Д. Бурлюк; прекращается деятельность эгофутуристов.


[Закрыть]; 4) смешение прежде «элитарных» и «массовых» стихотворных продукций в «военных стихах»; 5) «жизнетворческое» начало, столь важное для серебряного века, или коренным образом меняется, или вообще практически исчезает [20]20
  Явственным симптомом этого было закрытие «Бродячей собаки» осенью 1914 года, а в Москве – новый уклад обиталища Вяч. Иванова, принципиально противостоящий периоду «башни» (вполне выразительно рисует этот облик рукописный журнал, издававшийся на московской «башне»; см.: Проскурина Вера.Рукописный журнал «Бульвар и переулок» (Вячеслав Иванов и его московские собеседники в 1915 году) // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 173–208).


[Закрыть]. На наш взгляд, уже сказанного достаточно, чтобы задуматься о том, может ли серебряный век считаться неизменным после начала войны.

Сам по себе октябрь 1917 года был осознан как гибельный уже в первые дни после переворота еще очень немногими, а решительными противниками его из крупных русских писателей объявили себя едва ли не только Мережковские. Проблема отношения к этим событиям у разных писателей далеко не решена, однако совершенно очевидно, что такие важные для серебряного века фигуры, как Блок, Белый, Кузмин, Ходасевич, Маяковский, Хлебников и др., никак не могут считаться решительными его противниками. Другое дело, что многие из них раньше или позже разочаровывались [21]21
  Для кого-то сигналом был разгон Учредительного собрания, для кого-то – убийство Шингарева и Кокошкина, Брестский мир, цареубийство и пр.


[Закрыть], но дело даже не в этом. На протяжении более чем полугода шансы на сохранение status quo в литературе сохранялись. Серьезнейшим ударом здесь была вторая волна закрытия независимых (по-большевистски – буржуазных) газет летом 1918 года и фактическое уничтожение свободной печати, одного из важнейших условий существования того, что мы можем назвать серебряным веком. Наступивший потом так называемый «военный коммунизм» вообще почти уничтожил ту столичную среду, которая являлась еще одним условием. Но вместе с тем, уничтожая ее, новые условия жизни порождали вспышки художественной активности как в различных городах России, так и в центрах русского рассеяния.

К сожалению, практически не исследована литературная жизнь провинции в годы гражданской войны, хотя даже по сохранившимся осколкам можно без сомнения говорить, что чрезвычайно интересные и иногда причудливые образования возникали в Киеве и Тифлисе, Одессе и Омске, Чернигове и Чите, Ростове и Феодосии, Владивостоке и Харбине, не говоря уж о Берлине, Париже или Риге. И, как кажется, прежде всего благодаря не разрушившейся атмосфере серебряного века возникают два «Цеха поэтов» в Петрограде, и еще – в Тифлисе, в Константинополе и др., «Коллектив поэтов» в Одессе, «41°» в Тифлисе, ХЛАМ в Киеве, салон Л. B. Кирьяковой в Омске и так далее, и так далее.

Нам кажется, что говорить об атмосфере вернее, чем об инерции. Другое дело, что ее воздухом в равной степени дышали не только писатели серебряного века (С. Ауслендер и С. Кречетов, Н. Асеев и Д. Бурлюк, М. Волошин и И. Эренбург), но и будущие известные советские поэты (Э. Багрицкий и Л. Мартынов, к примеру), и те, что стали известны уже в эмиграции (так, Б. Поплавский дебютировал в 1920-м в Севастополе, а Ю. Терапиано в 1919-м в Киеве). И наличие воздуха делало возможным воссоздание целостной атмосферы еще по крайней мере до середины 1920-х годов. Даже смерть Блока и убийство Гумилева, даже высылки осени 1922 года (метонимически называемые «философским пароходом») не вовсе уничтожали надежду, тем более что в эмиграции чрезвычайно сильной была надежда на возвращение. Характерно, что до конца 1925 года некоторую (больше, конечно, теоретическую) надежду на возвращение не оставлял Вл. Ходасевич [22]22
  См.: Богомолов Н. А.Вл. Ходасевич: начало эмиграции // Russische Emigration im 20. Jahrhundert: Literatur – Sprache – Kultur. Mn., 2005. S. 169–187.


[Закрыть]; уехавший в 1924-м с советским паспортом Вяч. Иванов долго отказывался сотрудничать в эмигрантской печати [23]23
  Краткий, но выразительный очерк его расставания со статусом советского гражданина см.: Вяч. Иванов в переписке с В. Э. Мейерхольдом и З. Н. Райх (1925–1926) / Публ. Н. В. Котрелева и Ф. Мальковати // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 257–261.


[Закрыть]. В 1924 году очень большие надежды возлагались на ленинградский журнал «Русский современник» [24]24
  См.: Примочкина Н. Н.М. Горький и журнал «Русский современник»; Указатель содержания журнала «Русский современник» / Сост. М. А. Николаева // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 357–376.


[Закрыть], а до 1925-го – на берлинскую «Беседу», которую планировалось распространять в России [25]25
  См. ряд работ И. И. Вайнберга, из которых отметим: «Беседа» // Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918–1940: Периодика и литературные центры. М., 2000. С. 32–42.


[Закрыть]. Документально подтверждено, что «сменовеховство» и «возвращенчество», вполне связанные с литературой, не только идеологически, но и финансово поддерживались большевиками. Но вряд ли случайно и то, что в эти идеологические ловушки попадала известная часть эмиграции, причем далеко не только политически наивные люди.

Как нам представляется в ретроспективе, окончательным пределом занимающей нас эпохи стала резолюция ЦК ВКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» (1925). Впервые директивно вмешавшись в литературную жизнь, ВКП(б) явственно продемонстрировала свои намерения и в дальнейшем ею руководить. Окончательно закреплено такое положение было во второй половине 1920-х годов с «годом великого перелома» (1929), ознаменовавшимся т. н. «делом Пильняка и Замятина» и погромом хоть сколько-нибудь сохранявшихся писательских организаций, а директивно – в постановлении ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» (1932).

Однако в это время уже и сама по себе эпоха демонстрировала, что приходит к концу, причем не только в СССР, но и в эмиграции, где у нее, казалось бы, было больше шансов задержаться. Поминальные сборники (о Блоке, Брюсове, Волынском) и отдельные материалы все больше и больше стали поддерживаться систематически создававшимся обширным мемуарным комплексом. Вспомним, что в 1925 году выходят «Живые лица» Гиппиус, в 1926-м задумывает (но пока не осуществляет) «Некрополь» Вл. Ходасевич, в 1928-м издаются «Петербургские зимы» Г. Иванова, в 1929-м – «Встречи» Вл. Пяста, в 1930-м – «Годы странствий» Г. Чулкова, с 1930 года – мемуары Белого. В 1927 году отдельными изданиями появляются дневники Брюсова и его письма к П. П. Перцову, в 1925, 1927 и 1932-м (также отдельными изданиями) выходят письма Блока, в 1928-м – его дневники и в 1930-м – записные книжки. Начинается академическое изучение наследия тех же Блока и Брюсова, а в 1930 году бурные протесты Гиппиус вызывает не санкционированное ею использование ее писем к П. П. Перцову в работе Д. Е. Максимова о «Новом пути». Постепенно серебряный век отходил в область истории литературы и культуры, а связанные с ним писатели тонули в тумане неизвестности. И если этого нельзя было, конечно, сказать об авторах первого ряда, то удивление, вызывавшееся появлением той или иной публикации Кузмина, Ахматовой или Северянина, или лже-некрологи (Г. Иванов и Ходасевич за 8 лет до настоящей смерти отпели Пяста, а Ходасевич, помимо него, еще и Б. Садовского), загадочность судеб вполне известных писателей (самый яркий, конечно, пример – судьба Мандельштама для русской эмиграции 1950-х годов; однако уже в 1960-е знаток и ценитель «малых поэтов» Г. П. Струве просмотрел пребывание А. А. Кондратьева в одной с ним стране [26]26
  См. об этом: Богомолов Н. А.Сквозь железный занавес: Как узнавали в эмиграции о судьбах советских писателей. Статья первая // Литература русского зарубежья (1920–1940-е гг.): взгляд из XXI века: Материалы Международной научно-практической конференции 4–6 октября 2007 г. СПб., 2008. С. 14–20; Он же.Из заметок по истории русской зарубежной литературы и журналистики // Кафедра критики – своим юбилярам: Сборник в честь В. Г. Воздвиженского, Л. Ш. Вильчек, В. И. Новикова. М., 2008. С. 23–49; Он же.Что видно сквозь железный занавес // Новое литературное обозрение. 2009. № 100. С. 376–387; Нерлер Павел.«Сарафанная почта»: вести и слухи о смерти Осипа Мандельштама // Пермяковский сборник. [М., 2010]. Ч. 2. С. 548–560; Кацис Л. Ф.Борис Николаевский о судьбе О. Мандельштама: К проблеме аутентичности информации журнала «Социалистический вестник» (1946 год) // Вестник РГГУ. Серия «Журналистика. Литературная критика». 2008. № 11. С. 143–149. Последняя статья кажется нам более ценной как свод информации, чем как ответ на поднятые в ней вопросы.


[Закрыть]) наглядно свидетельствуют о том, что разрушилась связь времен.

Отметим все-таки, что реликты серебряного века, явно существуя уже вне всякой системы, вызывали вполне плодотворный интерес современников. Пастернак, умерший в 1960 году, Маковский (1962), Асеев (1963), Ахматова (1966), Д. Бурлюк (1967), Крученых (1968), Адамович (1972) так или иначе, в большей или меньшей степени служили своеобразным передаточным механизмом если не знаний об ушедшей эпохе, то хотя бы самых общих впечатлений. Даже своеобразные «связки» возникали: Пастернак – А. Вознесенский, Ахматова – группа молодых ленинградских поэтов, Крученых – Г. Айги. Время от времени (в эмиграции, конечно) это могло принимать до известной степени институализированный характер, как в желании Ю. Иваска собрать воспоминания современников об акмеизме [27]27
  Подробнее см. ниже в работе «Проект „акмеизм“».


[Закрыть].

Все эти обстоятельства, нам представляется, делают вполне возможным использование интересующего нас термина, при всем отчетливом осознании его условности, как конвенционального понятия при разговоре о той эпохе русской культуры, которую мы попытались очертить выше. Как бы критически мы ни относились к понятию «серебряный век», к его изобретателям, пропагандистам и мифологизаторам, не следует забывать, что «Самопознание» Н. Бердяева было открытием не только для редкого советского читателя, но даже и для Ахматовой, признававшейся в интимных записях, сколь значительной показалась ей эта книга; мемуары С. Маковского «На Парнасе серебряного века», при всех недостатках этой книги, долгое время оставались одним из популярнейших источников знаний об эпохе. «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?» – недоуменно спрашивал Пушкин. Прислушаемся к этому вопросу и мы.