Текст книги "Вокруг «Серебряного века»"

Автор книги: Николай Богомолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)

Как давно это было! Вавка (сестра) выходит замуж за Грузинова (у меня же познакомились летом этим). Миша женат на Лизе Кукель. А вдруг слышишь фамилию Митрофанова – был в Варшаве, или письмо от M-me Mercier – и жутко: где я та, где? Осталось ли что? Прошло?

4 декабря (пятница).

Жизнь – и в жизни есть сказки. Вот сейчас. Ну, были Сологубы два дня, уехали. Давно было, месяц тому назад; переписываюсь с ними. Потом играла – спешно, удачно – Лизбету в «Дураке», вот играю Агату в «Лестнице славы» Скриба [709]709
  «Дурак» – пьеса Лео Фульды. «Лестница славы» была переведена на русский язык С. А. Соколовым. См. отзыв: «недурна г-жа Рындина в роли Агаты» ( Лель Б.// Киевский театральный курьер. 1909. 28 ноября. № 430). Ср., впрочем, приведенный выше отзыв С. Померанцева.


[Закрыть]. А эти дни дали мне кучу каких-то диких переживаний. Был концерт, приезжали гр. Толстой, Кузьмин <так!>, Гумилев и Потемкин [710]710
  Речь идет об известном вечере «Остров искусств» в Киеве 29 ноября 1909. Подробнее об этом см. названную выше, в прим. 71 (в файле – примечание № 702 – верст.)) документальную повесть Р. Д. Тименчика «Остров искусств». Рындина называет всех петербургских участников вечера.


[Закрыть]. Читали, я со всеми с ними познакомилась. Кое-кто из них обратил на меня свое внимание. Гр<аф> мне показался интересней всех, день был здесь. Ездили по церквам, у Врубеля в Кирилловской больнице [711]711
  М. А. Врубель находился в это время в психиатрической больнице.


[Закрыть]. Михайловский и Софийский соборы, там несколько часов была одна, а вечер опять вместе, и что-то помнится, что-то осталось. Думали, все забудется, как сон… «Разве не сладко?» – Теперь поднялась волна, хотят опутать тиной, говорят, что слышны были слова: «Было 2 жены, когда захочу – будет 3-я» [712]712
  Первая жена (1902–1907) А. Н. Толстого – Юлия Васильевна Рожанская, дочь самарского врача В. М. Рожанского. Его вторая жена (1907–1914) – художница Софья Исааковна Дымшиц (1886–1963).


[Закрыть]. Ложь, ложь, не верю. Пусть ничто, все кончено, но что было – было хорошо, и не дам ничему прикоснуться. Потемкину я нравлюсь. Эльснер плаксиво говорил о нежности – об обиде за меня. Что Вы все знаете о мне? – ничто. А Алексей Николаевич был – и пусть останется – во сне. Ничего больше не надо. Жду Ежа своего милого, к нему прижмусь, забуду безумье, и если будет ложь – она не ложь, а любовь, зачем разрушать, – незачем.

Душа чем-то ранена, что-то узналось. Сколько времени уже прошло – с детства, с юности, с девства, с верности своей. Все, все проходит. Вот нужно M-me Merrier ответить – хочется сказать ей ласковые слова. Но пусть я знаю жизнь, пусть во мне безумие – я хочу жить, ведь кто знает, сколько юности на мою долю выпало, ведь мне 26 лет. Это ужасно – я боюсь старости, зрелости. Что будет с моей карьерой? Чего я добьюсь? А годы идут, дни идут. Нужно работа<ть>, нельзя дремать ни часа, все важно, потому что нужно взять жизнь с бою, и я беру ее, но тяжко, иногда не веришь себе, своим силам. Вчера читала в концерте (у фельдшериц, <нрзб.> говорил «чаровниц») и было много народу около меня, и я имела шумный успех. Сейчас тоже через час еду в концерт читать. Нужно, все делаешь для чего-то. Зачем это нужно? – чтобы ощущать жизнь всеми фибрами души. Чтобы взять все, что можно, от жизни, все переживания, что мыслимы для меня, расстроенные все струны заставить звучать в душе, чтобы не упустить ничего. Бедный, милый друг дядя Коля. Он имел, он жил, и мне жаль его – он обманут. Это тяжело, да, тяжело очень. Он хранит верность жене, а она неверна, и очень долго. Но он хороший, мне он друг, это редко бывает. Спасибо ему. Нужно работать, помоги, Боже. Я грешна, я безумна, но я страдаю… «За радости, за каждое счастия мгновение» я плачу, плачу, и есть еще слезы, радости за них я не ощутила. Я еще не в долгу, мне еще должны, и я прошу своей доли, я прошу скромно.

14 февр<аля> 1910 г.

Сегодня там, в Москве, свадьба моей сестры Вавы с Грузиновым. Меня пригласили сегодня в шикарном еврейском обществе читать стихи <1 нрзб.> свойства (комические). Зачем я пишу всю эту ерунду? Так. Что я вынесла из сезона этого года – несколько приличных ролей, друзей – Николая Александровича Попова (да, это сейчас мой большой друг), привязанность Джонсона (И. Вас. Иван<ов>) – бедный, он не виноват, что он так скушен, дружбу Мары и хорошие отношения с Форш, А. А. Экстер, с Сологубом, Чеботаревской, Е. М. Кузьминым (теософом), Эльснером, Будкевич – и вот все [713]713
  Речь идет о писательнице Ольге Дмитриевне Форш (1873–1961); художнице Александре Александровне Экстер (1882–1949); жене Ф. Сологуба, переводчице и литераторе Анастасии Николаевне Чеботаревской (1876–1921); киевском журналисте, известном теософе Евгении Михайловиче Кузьмине.


[Закрыть]. Из театра ко мне расположены Мара, Попов и Будкевич. Враги – Савинов, Гофман, Чарусская (не внешне) и мало ли кто – вот еще явно сценариус Краев. Да, не много. Боже, ведь если я еще верю в себя, если я не упала духом, значит, я сильный человек.

Ведь самолюбие у меня есть, ведь я вижу, что мне не везет. Почему же? Почему? Потому что я если люблю кого – люблю, нет – тысячу раз нет. Как же мне повезет? А бедному моему Ежу хорошему, Боже мой! Сколько еще предстоит уколов, боли. Бедные люди – они сами себе вредят, сами ранят друг друга и жалуются, как я. Но я только защищалась. Боже мой! Мне хочется счастья, удачи сценической настоящей. Я все недополучаю. Нет, не моя же это бездарность. Неужели? Как это больно. Почему я не могу жить без сцены? Ведь есть же у меня голова, у меня есть вкус, но я должна иметь власть во что бы то ни стало. Ну, а если паду? Ну и паду – а все, что можно было, я сделала. Я страдала, я плакала и я добивалась наслаждения и смеха. Я работаю, я ушла от пошлости. Я много думаю. На что-нибудь же это нужно. Если ничего не добьюсь, я добьюсь себе души; вся энергия, что есть во мне, она не рассеется, она будет уж чем-то, будет едина <дефект рукописи. – Н.Б.> и не вылетит, как пар; у меня будет душа – хотя бы это.

7 месяцев я здесь. 7 долгих месяцев, – сколько часов это, минут! А каждая минута что-либо дает ведь. Мне хочется каждую использовать, чтобы все их ощутить: все были бы на что-либо нужны. Вот я не рисую совсем, а ведь рисовала, училась и знала уже что-то в этой области. Неужели же это пропадет? Нет: «Ничто не пропадает», – сказал Рущиц. Это верно, это точно, и буду верить этому. Боже, помоги!

<В> Киеве больше не писала.

Москва

Из Киева была пост с Незлобиным в Петербурге, жила у тети Ляли, затем в Москве, весной была – Варшава, Вена, Венеция, Флоренция, Равенна, Рим, Неаполь (Помпея), Анкона, Фиуме (от Анконы до Фиуме по Адриатическому морю), Буда-Пешт, Берлин и опять Варшава и Москва – Малаховка [714]714
  3 апреля 1910 г. Соколов сообщал Сологубу: «Находимся теперь в предотъездном состоянии. Решили двинуться в Четверг на 7 неделе. Поедем через Берлин, числа 23 будем в Италии. Очень я как-то устал за эту зиму. <…> Литка <так!> сегодня уже II раз играет Дарью. Здесь на 1 представлении „М<елкого> Беса“ народу было много» (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 636. Л. 48).


[Закрыть]. 1-го августа Незлобии и сезон зимний [715]715
  Ср. также в открытке С. А. Соколова к А. А. Боровому от 9 июля 1910: «У Лидии с первого репетиции у Незлобина» (РГАЛИ. Ф. 1023. Оп. 1. Ед. хр. 670. Л. 22).


[Закрыть].

1911

17 февраля (четверг).

Пусть все идет, как знает; я верю, что жизнь – сказка. Верила ей, склоняясь и молясь, чему-то могучему и вечному, что чуяла у алтаря св. Петра и Павла в Риме. Много лампад горит на них, и колонны его, кажется, поддерживают своды неба.

Вот играю в театре у Незлобина, пою [716]716
  В это время (с осени 1910) Рындина играла в театре Незлобина роли Дарьи Рутиловой в «Мелком бесе» (где ей приходилось петь – см. выше), Нини в «Обнаженной» А. Батайля, Фанни Эльснер в «Орленке» Э. Ростана, принцессы Эльзы в спектакле по пьесе Н. Панова «Оле-Лук-Ойе, или Андерсеновы сказки», Анаисы в «Как поживешь, так и прослывешь» («Дама с камелиями») А. Дюма-сына.


[Закрыть]опять неизвестно зачем и верю в чудо. Верю, что раздастся стук в мою дверь и я услышу призывный голос, и даже если это будет в мой смертный час, значит, смерть – главное чудо, страшное и великое, и его я жду всю жизнь.

А я живу и хочу сделать жизнь красивой, вот езжу по Европе, смотрю картины, статуи, людей и природу.

Скупаю, что по средствам, старинные вещи или красивые хотя бы, книги, переплетаю их, читаю о вечном.

Каптерев в Москве лечит гипнозом, зарабатывает большие деньги. Что мне до него за дело, – это был шаг и только, отошла навсегда. И я верю лишь в будущее, а прошлое я должна помнить, оно все нужно. От его поцелуев до моих слов. И ему не дано понять это – тем лучше.

Одно время – так, перед Рождеством – один месяц я закрутилась в светской жизни, и была весела, без конца танцевала вальс апашей, кокетничала, но это прошло, остался как налет пыли от этого, и все шумные вечера у Пьера Иванова и Кары-Мурзы [717]717
  Пьер Иванов – видимо, сотрудник журнала «Рампа и жизнь» Петр Васильевич Иванов; Кара-Мурза Сергей Георгиевич (1878–1956) – журналист, театральный критик, библиофил.


[Закрыть], приезд Толстого, Городецкого (какой он грубый [718]718
  В альбом Соколова и Рындиной вклеено неизданное восьмистишие С. М. Городецкого:
                         Лидии Рындиной По этим ясным, с поволокою,Синее воздуха, глазамС какою нежностью глубокоюГрущу теперь по вечерам,Когда в каналах город призрачныйКачает первый луч зари,И хочется, в тоске несбыточной,Сказать задумчиво: смотри!III.<1>912.(РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 17. Л. 17)

[Закрыть]) – все ничто. Верю в чудо и будущее.

Милый Сережа, он все волнуется со своим железнодорожным делом боится за него [719]719
  В автобиографической заметке С. А. Соколов писал: «Избрал себе деятельность по проведению железнодорожных концессий и постройке новых железн<ых> дорог. Состоял секретарем и участником различных банковых и учредительских групп по разным железнодор<ожным> проектам. Перед войной был директором правления Копорской жел<езной> дороги» ( Шевеленко И.Материалы о русской эмиграции 1920–1930-х гг. в собрании баронессы М. Д. Врангель. Stanford, 1995. С. 116). 23 ноября 1913 г. он писал Андрею Белому: «Скажу несколько о себе. За последние годы, перевалив за 30 лет и убедившись, что литература не может и не хочет кормить меня ни в какой форме („Гриф“ был всегда алтарем жертв, а не доходной статьей!), решил я сделать деловую карьеру и, как я говорил Вам, когда мы виделись, пустился в железнодорожные проекты, поставив себе целью стать директором железной дороги. Три года бился на этом поле, набил руку, сделал в соответственных кругах имя, и вот на днях становлюсь директором одной новой жел<езной> дороги. Пока она будет невелика (около 100 верст), но, во-первых, будет быстро развиваться, а во-вторых, я работаю в нескольких других железнодорожных проектах и, если что-либо из них выгорит, устроюсь и там. Во всяком случае, полагаю, что я на верном пути и моя деловая карьера обеспечена» (РГБ. Ф. 25. Карт. 23. Ед. хр. 2. Л. 61 об.), а 25 февраля следующего, 1914 г. несколько развивал сказанное: «У меня очень много берут теперь времени железнодорожные мои дела, в которых наметил и осуществляю я деловую линию моей жизни, тоже становлюсь строителем. Вы строите храм, я – железные дороги. Не сочтите сравнение одиозным. Меня просто занимает идентичность внешнихмоментов: у Вас постройка (камни, рабочие, цемент и т. д.), и у меня постройка (камни, рабочие, цемент и т. д.).
  Стал я директором железной дороги, раз литература прочно отказалась меня кормить. И не жалею. Дорога, которую будем строить (к югу от Финского залива), пока маленькая (100 верст), но после вырастет, и еще работаю по нескольким железнодорожным проектам, из которых хоть что-нибудь, наверно, тоже превратится в реальное предприятие» (Там же. Л. 67 об. – 68).


[Закрыть]. Я все с ним, и если временами забываю, что он мущина, или опять вспоминаю, – я все время знаю, что связана с ним, нас связало чудо и потому это вечно.

Ира – здесь, в Москве; как стала она мне чужда, ничего в ней нет, что бы было близко, и прошло прошлое и тут. И вот нет у меня друзей, кроме Сережи, ближе по духу, по общим мыс<л>ям и словам. Вот Леля – близка искусству, друг с этой стороны и только.

Ник. Алек. Попов – друг по театру. А там все мельче и мельче, кончая Дашей (кухаркой), она мне друг по столу, по кухне и по домашним делам.

Хочется стать как замок – один и силен, и трудно, и трушу я. И не знаю, скверное ли наследство, женская ли слабость или ума недостает.

Я не верю больше, что я талантлива, не верю, что я умна. Я просто чутка и понимаю что-то вне нас лежащее, главное чего религия и корни искусства – вот все.

Малаховка

18 июня.

Месяц живу в Малаховке. Что есть – было и будет. Лето несколько оживило меня, хожу за цветами, поливаю их, полю и т. д. Жизнь спокойная, не изменяю своей привычке чему-нибудь учиться. Беру уроки английского. Сергей окончательно погряз в дела дороги, поэзия его отошла, вечный неуспех у своих создал то, что он уже не верит больше в себя совсем [720]720
  Об откликах критики на вторую книгу стихов Кречетова см. биографическую статью А. В. Лаврова о нем: Русские писатели: 1800–1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 150–151.


[Закрыть]. Я эту всю зиму с приезда Толстого (я не могу забыть ему, я или Кашины, все равно) очень стала спокойна, ушла в дела мартинизма. Насколько могу, упражняюсь в консентрации <так!> мысли [721]721
  Подробнее см.: Богомолов Н. А.От Пушкина до Кибирова. С. 191–192.


[Закрыть]. В свои домашние дела – карьеру Сережи. Моя сейчас в застое. Незлобии оставил с тем же окладом. Я твердо решила: этот год занимаюсь пеньем, театром, беру уроки у Москвина [722]722
  Судя по всему, имеется в виду знаменитый актер МХТ Иван Михайлович Москвин (1874–1946).


[Закрыть](английский не больше разу в неделю) и пробую напрячь все силы; не двинусь сильно в драме – уйду, нечего зря терпеть униженное самолюбие и т. д. Не хочу больше. Проживу и так. Люди меня все меньше и меньше любят. Я делаю вид, что к этому равнодушна, но это не так.

Внешне я похорошела и не постарела нисколько (чтоб не сглазить!), был приступ апендициты <так!>, сейчас лучше. Сережа едет по делам за границу, я решила сидеть – и для здоровья, и для кармана это лучше. Нужно будет приготовить честное отступление от драмы (не верю больше).

Да, умер Чурлянис в больнице для душевнобольных, кровоизлияние в голову; статьи с дифирамбами в «Аполлоне» – слава [723]723
  Микалоюс Константинас Чурлянис (Николай Константинович Чурленис, как его называли в России) скончался 28 марта (4 апреля) 1911. В имеющейся здесь в виду статье «Н. К. Чурлянис» С. К. Маковский писал: «…Н. К. был помещен на излечение (на которое была надежда) в лечебницу для нервно-больных в Червоном Дворе под Варшавой. Здесь, 28 марта, он скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг и был похоронен в Вильне на кладбище „Роса“» (Аполлон. 1911. № 5. С. 28).


[Закрыть]. Как поздно, как ненужно. Вся жизнь нужда, тоска по славе – и все после конца. Все это сильно меня подталкивает не медлить с драмой. Или слава или деньги! Неужели ничто не удастся! Лариска – после многих историй выходит замуж за офицера. Дроботов объясняется каждую встречу в любви, говорит о своем характере, выдержке, доброте и т. д. Скушно. Появилась арабка – Рамза Ававини, и два дня я ее расспрашивала о Дамаске – нравах и все прочее.

Смесь Европы и Азии в ней сильна – там же Европы совсем нет. Жую ее мастику (для белизны зубов), ем пастилу (это мерится на аршины, и на таможне были убеждены, что это желтая кожа для ботинок), ем порошок для памяти и слегка подвожу глаза арабским порошком, приготовленным из 80 трав (пережженных). Странно часто думаю о сне, что снился год тому назад Сереже.

Год назад часто с ним ссорилась на почве ревности, властолюбия (моего). И вот однажды утром он проснулся и говорит, что видел сон, будто бы я раньше (в преждней жизни) была женой паши турецкого (или он мне изменял, или я рано умерла, или он меня утопил – не помню) и еще царевной Софьей, и этим объясняется мой характер и мои качества.

Зайцевы – стали совсем чужды. Прежднее отношение умерло. Припоминаю, как мы раз вечером – он с Верой, а Сергей со мной – были близки друг с другом, разными способами, потом как-то еще были близки в купе, когда ехали в Крым. По-моему, она ревнива. Он не ухаживал за мной, но иногда поглядывал так, что я видела, что нравлюсь, и еще вдруг стал при прощании целоваться (в несколько встреч это было), вообще он этой привычки не имеет – это Вера всех целует и со всеми на «ты» – преимущественно чем-либо примечательных людей. Она неискренна. Трудно поверить, чтобы был искренен человек, всех лижущий с первой встречи: Качалов – п<отому> ч<то> он известный актер, Розанов – п<отому> ч<то> он известный критик, Андреев – писатель, и т. д. Она полезна Борису, делает ему карьеру, хитра, и грубый стиль ей единственно к лицу – она так некрасива. Я не сержусь на нее, но я поняла ее и она мне чужда [724]724
  Ср. в письме Рындиной к Ан. Н. Чеботаревской от 8 сентября 1911 г.: «Живу сейчас ничего, мечтаю, когда все наладится и внешне и внутри – а то все еще как-то не налажено на зимний лад. Здесь ничего пока интересного нет. Приезду и жизни в Москве Толстых не радуюсь – с инцидента с Вами для меня они весь интерес потеряли, и дружить с ними я больше не могу. Уехали Зайцевы за границу – их отъезду я не опечалена – не очень я люблю ее, всем знаменитостям виснет на шее, хватает за неприличные места и говорит „ты“. Ну вот, видите, какая я злая. Ну, не думайте, что я во всем так, о нет, я никогда не лгу, и пока любила ту же Веру Зайцеву, так не говорила, а сейчас я у них почти не бываю – не люблю их – вот пусть они дружат с Толстыми, кстати, он у них останавливался в последний приезд и жил там» (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 252, Л. 22–22 об.). Об инциденте между А. Н. Толстым и Сологубами кратко писала сама Рындина (С. 308), подробнее см.: Обатнина Е. Р.От маскарада к третейскому суду («Судное дело об обезьяньем хвосте» в жизни и творчестве А. М. Ремизова) // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1993. [Т.] 3. С. 448–465; Она же.Царь Асыка и его подданные: Обезьянья Великая и Вольная Палата А. М. Ремизова в лицах и документах. СПб., 2001. С. 59–77.


[Закрыть]. Она почему-то никогда не любила меня тоже – верно, потому же, что я. Чужды мы, и понимаю я ее – она это чувствует, и я красива, нравлюсь, – боится за Бориса (тогда, при нашей «оргии», он хотел поцеловать мне грудь, мне было все равно, Сережа позволял, а она нет).

Кончу на сегодня. Думаю, еще напишу в Малаховке. Я здесь буду еще полтора месяца – месяц. Это срок, когда есть свободное время и здоровье.

Да, я упомянула о мартинизме и забыла, что я ничего о нем не писала. Чудо было и тут. Я все ждала его, верила, звала людей высших, и вот однажды в марте месяце приходит Сергей от Соколовых и говорит, что Паша [725]725
  П. А. Соколов (ум. 1966), брат С. А., присяжный поверенный и нотариус. См. биографическую справку о нем: Серков А. И.Русское масонство 1731–2000: Биографический словарь. М., 2001. С. 759.


[Закрыть]– мартинист, это оккультный орден, есть люди и т. д., выдал ему под клятвой. Мне нужно было пробраться туда во что бы то ни стало, и я стала предпринимать все, что возможно, для этого. Раз, перебирая Пашины бумаги (на письменном столе), нашла брошюрку о мартинизме. Там были адреса секретарей, я написала по одному из них [726]726
  Письмо Рындиной Ч. И. фон Чинскому опубликовано: Богомолов Н. А.От Пушкина до Кибирова. С. 189. Оно было переадресовано П. М. Казначееву, который, видимо, и был пришедшим к Рындиной «братом».


[Закрыть], ко мне пришел брат – кто он, не знаю еще, не стремлюсь, верю, что когда будет нужно, узнаю. И вот я, как ониговорят, «аспирантка», жду посвящения, работаю, как могу, как хватает силы воли. О результатах – их так мало пока – напишу в другой раз.

Париж

24 мая 1912 г.

Вот хочу здесь записать, что за эти дни, эти месяцы случилось. Так много всего. Последнее, что я писала, было о м<артинизме> да, теперь я уже давно в о<рдене> [727]727
  Слова «мартинизм» и «орден» здесь и далее заменяются начальной буквой, за которой следует круг из точек.


[Закрыть], живу очень много этим, много по этому поводу работаю в Париже – не над собой, а над делами всего братства. Вера у меня большая. И даже не вера в Бога, а уверенность в этом во всем «потустороннем», как это принято называть. Как счастлива, что имела упорство выучить фран<цузский> яз<ык>. Как это мне сейчас нужно оказалось.

От Парижа вообще, от безумного Парижа я много получила. Я поняла какую-то схему его. Его бесов (лезущих из щелей, как в «Вии») из Нотр-Дама, безумные, нелепые витражи – иногда поразительной красоты, как в S-te Chapelle, Notre Dame и т. д., его автомобили, жадные, больные, воспаленные глаза проходящих мущин; яркие раскрашенные лица с подведенными глазами женщин, – все мне понятно там. Город яркий до необычайности. Хочу завтра еще обо всем написать, сегодня иду в Трокадеро на «Сида» и к Индусу Праму  – смотреть движущую<ся> мумию и его в трансе ясновидения – иду с Тедером [728]728
  Тедер (Шарль д’Этр, 1855–1918) – французский мартинист, составитель мартинистского ритуала.


[Закрыть].

Москва

2 сентября (лечебница Петра Ивановича

Постникова), воскресение.

Сегодня меня 1-ый раз посадили на кресло, 12 дней я лежала пластом. Оперировали – аппендицит. Как странно – вот и еще новое переживание. Нужно смотреть бодро на все.

Из Парижа я приехала в Малаховку – играла там, ездила больная совсем в Кукушку и Царицыно, была влюблена в премьера Ленина [729]729
  Ленин (Игнатюк) Михаил Францевич (1880–1951) – известный драматический актер, играл в труппе В. Ф. Коммиссаржевской, в московском Малом театре. В Малаховском театре был не только актером, но и антрепренером.


[Закрыть](безрезультатно, и слава Богу). В результате играла успешно. И после бурных партий в крокет приехала сюда. Лежу здесь, среди массы цветов (еще ни один период моей жизни не был так засыпан цветами, как моя болезнь). В кружевном капоре, тонких с кружевами рубашках, среди цветов – мне казалось, я сделала свою болезнь красивой.

И около меня тайно для многих лежит Таро и Каббала. Кое-что я все же приобрела из них за свою болезнь. Не хочется думать о будущем, так хорошо было недвижно лежать на спине и не думать о мире и людях в отдельности. Здесь только мир «творимый», полный цветов, солнца и людей вообще, и шум с улицы казался шумом машины, где бьются люди. Не хотелось входить к ним. И ощущение операции, подготовка к ней и момент засыпания под хлороформом с сознанием, что сейчас мне разрежут живот, и потом пробуждение с жженьем и болью в ране, с тошнотой от хлороформа и болью в спине, – все куда-то уходит и все ничто <по сравнении> с болью от людей и от тревоги за карьеру и самолюбие. Что за новые раны готовятся ему, и нельзя заснуть на время от них под хлороформом с риском проснуться, хотя бы и с тошнотой. Тошнота есть, но хлороформа нет. От своих м<артинистов> из Парижа часто имею вести и сношения – письмами и астрально. Как чудесна жизнь, как велик Бог и как ничтожны мы, люди. Как смешны мои уколы по самолюбию с Божественной высоты мудрости. Но сил отойти от мира еще нет у меня.

<1913>

Петербург

Крюков канал 6, кв. 70, тел. 33–03.

13 февраля – среда.

Вот если бы открыть мой дневник, то поразительна там смена лиц, дней, годов. Я так мало пишу, и зачем пишу – не знаю.

Ну, начну с фактов. Здесь живу на квартире у сестры знаменитой кокотки Шуры Зверька – Елизаветы Ивановны Устиновой. Она тоже в своем роде. Но со стороны мы не так рисуем себе и жизнь, и их жизнь. С ней я живу всю зиму бок о бок и ничего не скрывая, но в жизнь она мою не мешается, и я в ее нет.

В начале года много я плакала, и как я рада, что я могла плакать, – болезни моей горничной Мани. Я не знала, что я могу так жить ради кого-то чужого, прислуги, и я счастлива этому. Мне радостно вспоминать, что я ночью скакала на автомобиле с Ашкинази [730]730
  Ашкинази Зигфрид Григорьевич (1880-?) – журналист, художественный критик, корреспондент различных изданий (в том числе немецких) в Петербурге. См. биографическую справку о нем: Серков А. И.Русское масонство 1731–2000. С. 74–75.


[Закрыть]в родильный приют к ней. Что я шла с влюбленным в меня человеком – а он был тогда влюблен в меня – под сводами огромного здания, деревьев и труб фабрики на другой стороне. А она, моя бедная птичка, так была рада мне, обняла и крепко прижала<сь> ко мне, и я творила громко над ней мартинистскую молитву, и плакала, как над любимой сестрой. Тяжело, что она ушла. Тяжело, что я ее не спасла. Теперь у ней крест и венок из незабудок «Мане». А потом я думаю о неудачном сезоне – сценически, и о угаре, что я жила. Сколько слов любви я слышала! Зигфрид Ашкинази, ученый или критик, о мистериях, о Вагнере – и потом я обняла его при расставании, зная, что уже ничего не повторится. Потом ехала по Мойке, была светлая луна, шел снег и в руках были красные розы, много красных роз. Потом приехал Эльснер, я ездила с ним к Калмакову [731]731
  Калмаков Николай Константинович (1873–1955) – художник, в том числе и театральный. Ср.: «Особое значение придавал эротической символике, некоторые работы подписывал монограммой в виде стилизованного фаллоса» ( Лейкинд О. Л., Махров К. В., Северюхин Д. Я.Художники русского зарубежья. 1917–1939: Биографический словарь. СПб., 1999. С. 310). В марте 1913 в Петербурге проходила его персональная выставка. Как курьез отметим, что статью об одной из его посмертных выставок написала Н. Лидарцева, ближайшая подруга Рындиной последних лет жизни.


[Закрыть], и живопись того, где женщина не обнажена, а даже разорвана, грубо тревожила мою чуственность <так!>, и я не знаю, – момент, и я развратничала бы с Эльснеренком, но как-то отложили и все прошло. После праздников я была у него и уже знала, что это не нужно. А Калмаков был у меня, и я видела, что я ему занятна как женщина, и любо мне было тревожить его, а потом отойти и все кончено; я уже знала тоже, что мне было занятно лишь минуту знать, что и тут в моей власти. А потом вспомнить и Дризена, сериозного барона Дризена [732]732
  Дризен (Остен-Дризен) Николай Васильевич, барон (1886–1935) – известный театральный деятель, основатель «Старинного театра», издатель «Ежегодника Императорских театров», а также журнала «Столица и усадьба». Подробнее о нем см.: Конечный А. М.Блок и театрально-литературные беседы («Среды») Н. В. Дризена // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1985. Вып. 657 (Блоковский сборник).


[Закрыть], его многочисленные телефоны ко мне, поездки с ним по театрам и ресторанам, катание по набережной, его лекции, где я говорила – правда, о близком, о «Заложниках Жизни» [733]733
  Драма Ф. Сологуба. Ее обсуждение состоялось на «среде» Н. В. Дризена 5 декабря 1912, но, судя по собранным А. М. Конечным материалам, Рындина в обсуждении не участвовала.


[Закрыть]. И где я имела успех как женщина. Потом сейчас он болен, бедный, и я ему послала роз. Да, еще помню взгляд предсмертный Комарова Константина Весарионовича <так!>, когда я у них обедала в Петропавловской крепости, где он был комендантом. Я ему сказала, что я надеюсь, что он меня придет посмотреть в театр, а он взял мои две руки и посмотрел так, что мне стало жутко, и я поняла всю ничтожность той нелепой светской фразы, что я сказала, рядом с суровым призраком смерти, что я увидела в нем. А Сологубы-то! я, приехав, жила у них почти две недели, и вечером, вернувшись, пила чай с Федором Кузьмичом, где разговор о Боге и Дьяволе перемешивался с его садизмом и его жутью. А потом их охлаждение, их недоверье и их глубокое убеждение в моей бездарности [734]734
  См. письмо Рындиной к Ан. Н. Чеботаревской от 23 февраля 1913 г. (датируется по почтовому штемпелю): «За многолетние хорошие отношения – за то, что не только я ничего дурного Вам сознательно не сделала, не говорила никому никогдана свете о Вас дурно, но даже и о Вас при себе не позволяла иначе говорить, как хорошо. Я задаю Вам вопрос, который даже приговоренные к полевому суду имеют право задать: за что? И что „все“Вы знаете. Фальшь мне так чужда, и я никогда не лгу.Сейчас это письмо пишу не для того, чтобы бывать у Вас – я когда меня и приглашают, не лезу со своими посещениями, а теперь… Да я и на днях уезжаю, а на будущий год в Петер<бурге> не буду, верно, совсем. „За что“, Анастасия Николаевна. И вот разбилась еще одна драгоценная лампада, ведь женщина не может быть ничем, кроме женщины – они все – „ как все“.Разве бы мущина написал бы такое письмо, не спросив, не узнав,обвинил в чем-то, не сказав, в чем. И вот Вы, Анастасия Чеботаревская, жена Сологуба – так поступили, а я маленькая актрискаговорю – я ради дружбы отказалась раз в жизни от любимого человека, когда мне еще было 19 лет.И счастлива этим, и горда. И боль была ясная, чистая. И теперь теряюсь в догадках, за что– Ваше письмо. Мне жаль, что я Вас так любила, так верила Вам, когда я видела тени на Вашем лице, мне хотелось пасть пред Вами на колени. И Вы этому не поверили, а какая-то гнусная сплетня (что же другое?) все разбила. Прощайте – я никогда дурно о Вас не скажу, я верна, и в прошлом я очень Вас любила, и нельзя предавать старых богов – прежднюю веру. Что я думаю, я знаю одна… Прощайте. Я даже не сержусь – все нужно в мире. Я просто ухожу. Лидия Рындина». (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 252. Л. 28 и об.). Ср. там же письмо от 26 февраля с дальнейшим выяснением отношений.


[Закрыть]. И апофеозом пока – я была вчера с ними и Теффи в театре на Вагнере. Шли «Мейстерзингеры». Помню лицо женское без лет Троцкого [735]735
  Подробнее о Сергее Витальевиче Троцком (1880–1942) см. в предисловии А. В. Лаврова к публикации: Троцкий С. В.Воспоминания // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 41–44.


[Закрыть], и вот я была у него, я еще не знала, а он мучился чем-то, а потом стал просить позволить снять с себя маску, и я узнала, что «Я Вам сестра, а не брат», и вдруг я увидела человека, не женщину и не мужчину. Это меня как-то поразило, и я заговорила с ним, и какой жутью веет от этой непривычности. Он – или оно – да тонкая нитка жемчуга на шее, экстаз религиозный, христианство – евангелие и любовь однополая, и слова о том, как это мучительно. Да, Сергей Виталиевич, Вы женщина, Вы средний род; страшно и то еще, что многие физические признаки женщины у него есть.

Потом вот еще жизнь кинула меня на этот год в свою гущу и не дала мне мар<тинистских> радостей. Мои визиты к нелепо глупому Антошевскому [736]736
  Антошевский Иван Казимирович (1873–1917) – известный оккультист, автор статей о различных изводах оккультизма, составитель «Библиографии оккультизма» (СПб., 1910 и 1911), редактор-издатель журнала «Изида».


[Закрыть], мои аспиранты и мои попытки попасть к Мебесу [737]737
  О деятельности Григория Оттоновича Мебеса (1868–1930) подробнее см.: Оккультизм.С. 431–437; Серков А. И.История русского масонства 1846–1945. С. 77–84 и др.


[Закрыть], мои письма к Тедеру, все безответно, все мне ничего не сказало, все оттолкнуло меня, и только приезд Лосской [738]738
  О Е. К. Лосской полицейский документ 1911 года сообщает: «…Чеслав Иосифович Чинский, римско-католического вероисповедания, холост, ранее значился австрийским подданным, а ныне прописан по домовым книгам жителем города Варшавы, проживает в доме № 16/19, по Кузнечному пер., около трех лет, в квартире вдовы присяжного поверенного Евгении Константиновны Лосской, 47 лет, с которой, по-видимому, состоит в сожительстве…» ( Платонов О. А.Тайная история масонства. М., 1996. С. 402).


[Закрыть], какие-то ласковые лучи оттуда, но я всегда хочу идти туда! Сережа не прав, – я не только живу чуственностью <так!> – но нет стимула, но жизнь вся моя против тех моих путей, я у подножия креста и не моя вина, что мрамор холоден, а если и так, если и моя вина, то я слаба, мне нужна поддержка, а ее нет, все толкает меня на другое.

И главное в моей жизни этот год я скажу в конце сегодняшнего дневника, – это Игорь, да, Игорь Северянин, что говорит, что полюбил меня, что дарит мне свои стихи, что пишет их о мне, что проводит со мной долгие ночи [739]739
  Судя по всему, приблизительно к этому времени относится недатированное письмо Северянина к Рындиной:
  «Дорогая Лида!
  Когда мы увидимся? – о, скорее бы! Может быть, сегодня? Вчера весь день провел с Сологубами, был в Екатерин<инском> театре. Не переставал о Вас думать. И не перестаю. И не перестану. Да. Кратко и утвердительно. Меня к Вам влечет. Мне лазурно с Вами. Она омрачится, эта лазурь. Но какая же лазурь не омрачается?., если, конечно, живая она?.. И небо. И море. И вновь – светло. Свет. Тьма. Свет. Жизнь – это!
  Лида, призовите меня. Игорь».
(РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 24)  Ныне см. также: Игорь Северянин. Царственный паяц: Автобиографические материалы. Письма. Критика. СПб., 2005. С. 98.


[Закрыть]. Я прихожу из театра в 11 часов после «Орленка» [740]740
  Спектакль по пьесе Э. Ростана, где Рындина играла роль Фанни Эльснер. Фотографии ее в этой роли – РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 1–3. В начале 1913 театр Незлобина держал фактически вторую труппу в Петербурге.


[Закрыть], одеваю свой белый чепчик и сижу, и говорим, говорим, и целуемся, и я, не любя, – как-то люблю, и нет сил оттолкнуть, и люблю Сергея – но и Игоря. И его некрасивое лицо в тени у печи, и его звучный голос чарует меня, а его талант влечет, и я дарю ему себя на краткий срок, и не лгу Сергею, и рада, что Сергей понимает это. Я не уйду от Сергея, п<отому> ч<то> я люблю его, а не Игоря. Но душа Игоря мне близка, мучительно тянет меня к себе его талант, и я знаю, что просто все это не обойдется. И вот стоят присланные им на столе роза и лилия, и я думаю о том, что он придет сегодня или нет. И Сологубы, желая его оттолкнуть от меня, не подозревают, что нельзя обойти меня, нельзя взять у меня то, что я не отдам. И вот эти мои две недели в Петерб<урге> я дарю Игорю, их я буду жить для него, это моя плата, моя дань его таланту, его мукам. Сумеет ли он их принять? А тут еще Русьева просит любви, разврата, хочет, чтоб я окунулась с ней в лесбос. Ах, жизнь, и жутка же ты! – и силой своей воли хочу я сделать из тебя сказку, хочу пережить не одну, а много жизней, и гримируюсь перед зеркалом «Лайдой» в «Эросе и Психее» [741]741
  «Эрос и Психея» – спектакль по пьесе Г. (Е.) Жулавского.


[Закрыть]. И костюм гетеры, и продолговатые мои глаза, и плеск фонтана (капли умывальника), и жара юга (невероятно душная уборная), – все я окрашу для себя и окрашиваю мечтой, фантазией, и вот сбылась, Сологуб, твоя «творимая жизнь» [742]742
  Отсылка к названию романа Сологуба «Творимая легенда».


[Закрыть], и ты и не знаешь, что я ею живу, что и ты у меня – не ты, а творимый мной образ. И моя любовь к старинным вещам, и моя дружба с Лелей Неверовой, – все «творимая жизнь», и мой м<артинизм>. Да будет прославлено имя Твое, Господи, – создавший жизнь и меня в ней, не остави меня и среди слез дай мне радостей, чтобы боль моего сердца не омрачила мою душу, и я впивала бы Твои лучи, Твоего образа-солнца.

8 марта, пятница , вечер. Москва.

Сижу тихо дома. Устала. Да, уехала из Петерб<урга>. С Игорем – расставалась грустно. Я – как с этапом жизни, как с книгой, что я читала, он – не знаю. Он говорил, что любил, что безумно страдал, но кто их знает, поэтов, кто знает его? Не знаю и не стараюсь узнать. Зачем? [743]743
  См. в недатированном письме Северянина:
  «События последних дней, все эти переживания – сделали со мною то, что я сегодня окончательно изнервничался, мне хочется забыться, побыть в полном одиночестве.
  Я сегодня весь день лежу, никого не принимая, и страдаю, всей душою страдаю, моя дорогая, моя любимая Лида! Мне так нестерпимо тяжело, так больно и гадко, что ты не осудишь меня, если я к тебе не приду сегодня: мне надо отдохнуть, дорогая, надо привести мысли в порядок.
  Около меня враги, около меня мелкие, чужие мне люди. Я запираюсь от них, я один в своей комнате.
  Призови меня завтра, дай сегодня мне поправить себя.
  Я скучаю, я тоскую, я болею.
  Вчера все было скверно, я все сказал, как условились, она выслушала, не удивилась, была холодна, сдержанна, обещала всепрекратить. Я видеть тебя хочу, но мученья мои ужасны. Понимаешь ли ты, как все правы и несчастны.
  Прости, я не могу больше писать, я так истерзан. Ободри, ободри меня, Лида – моя чуткая, способная все оправдать.
  Приникаю к рукам твоим нежно и грустно – в изнеможении.
  Игорь твой».
(РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 25–26)  См. также: Царственный паяц. С. 98–99.


[Закрыть]Здесь я была уже во многих местах, но нового ничего нет. Работа, работа!.. Устраиваю собрания М<артинистов> у себя. Гостит Ауслендер (жена) [744]744
  Надежда Александровна Ауслендер (ум. 1952) – актриса, жена прозаика и драматурга Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–1937), сестра известного театрального критика и драматурга Е. А. Зноско-Боровского.


[Закрыть], бывает Леля. Ну вот еще Вавка – рисую ее портрет, учу английский, уроки пения, Далькроз – ритмическая гимнастика. Дом, садоводство, maman. Ах, жизнь, жизнь. На будущий год мне 30 лет. Жутко мне от сознания прожитых лет. Что же? Долго ли я буду еще молода? Долго ли красива? Не знаю, ничего не знаю. Вот и зима кончается. На днях была в Малаховке. – Даже там среди снега чуется весна. И вот чего-то жаль. Точно что-то допето. Это, верно, кончились сказки этой зимы 1913 г. Какая она была – лучшая зима моей жизни. Сергея я видела много, и жила, жила. Да, вот еще новое начинается, это повсюду. Как хочется за границу, и нельзя – надо работать, работать. Иду, на пути своем молюсь о будущем.

10 мая, Малаховка.

2 недели – Святую и Фоминую <так!> была в Крыму, в Алупке. Каталась верхом. Перемигивалась с проводниками-татарами, не потому, чтобы они мне нравились, а так. Любовниками их не сделала и не целовалась с ними. Так просто. Людей там было мало, вот разве более ли, менее задружила с композитором Гречаниновыми его женой [745]745
  Александр Тихонович (1864–1956) и Мария Григорьевна (1870-е – 1947) Гречаниновы.


[Закрыть]. Еще Чулковы там были [746]746
  Поэт и прозаик Георгий Иванович Чулков (1879–1939) и его жена Надежда Григорьевна (урожд. Степанова, 1874–1961).


[Закрыть]. Сейчас Сергей отбывает воинскую повинность [747]747
  Описание отбывания воинской повинности С. А. Соколовым см. в его письме к Сологубу от 16 июня 1913 (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 636. Л. 94–95).


[Закрыть], я сижу в Малаховке и занимаюсь садом. Читаю, приезжает Митя Казначеев [748]748
  Дмитрий Петрович Казначеев, сын П. М. Казначеева, специального делегата ордена мартинистов для Средней России. Письма Рындиной к П. М. Казначееву широко использовались в упоминавшейся ранее нашей работе «Из персональной истории русского мартинизма».


[Закрыть], что держит выпускные экзамены. Ларка, Вавка, Maman с Тоней. Скоро начнется театр, играть буду. Ах, как было хорошо в Крыму. Вот скачешь – внизу извиваются дороги, и море, юсуповский пляж, впереди горы. Хорошо. Вот видно впереди небо на фоне. Вавка верхом, повороты, горы. Хорошо это, ах как хорошо. От Игоря редкие пламенные письма [749]749
  Сохранившиеся письма Северянина к Рындиной хранятся в РГАЛИ (Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 10) и ныне полностью опубликованы в упомянутой выше книге «Царственный паяц». Из числа тех, которые можно было бы назвать «пламенными» (помимо приведенных ранее), сохранилось только одно:
  «Дорогая Лида!
  Я всегда был и буду твоим истинным другом; никогда тебя не обижал, не оскорблял даже мысленно; напротив – всегда и везде тебя защищал, даже гнев возбуждая в некоторых; когда тебя критиковали при мне, всегда горячо протестовал и возмущался.
  Письмо твое меня страшно, необыкновенно поразило, и целую неделю я проходил в недоумении, сильно расстроенный.
  Меньше всего видел и ценил в тебе женщину, несмотря на то, что ты очень красива и интересна. Всегда чувствовал глубину твоей души, которую эти человечки не могут познать. И вдруг ты говоришь чудовищные фразы, что я плюю на тебя и тому подобное! В уме ли ты, Лида? Да на каком основании?!. Все, что я делал, я делал искренно и вдохновенно. И не отрекаюсь, и не отрекусь. Это ты не поняла меня, это ты видишь в моих письмах то, чего нет в них и быть не может. Итак, напиши же скорее светлое письмо, все поняв и меня не осуждая, т. к., повторяю, я – хороший.
  Игорь».
(Л. 27–28)  См. также: Царственный паяц. С. 105.


[Закрыть], не знаю: думаю, что он скоро совсем забудет меня – ну что ж. Разве я даю больше – нет. Я дала сказку поэту, вот и все. Сумеет ее прочесть – прочтет. Пусть живет, как хочет, я не люблю его и ему не лгала – я шла к нему, потому что тянуло. Вот и кончено, ушла. Грустно, как всякое прошлое. Помню последний вечер: я у стола, светлый круг лампы на столе, Игорь на диване с безумными клятвами вечной любви, и я режу яблоко и даже слезы капают. Жаль прожитого. Друг или враг он будет? Вспомнила Толстого Алексей Николаевича – вот встречаюсь, жму ему руку, – любовник. Мой любовник бывший. Да! Как странно – прошлое. А Алексей Николаевич помнит ли что? Как никогда не было. Лида, ты не любишь их, но душу твою – даешь им. Мне и жаль души. Да, я изменяю этим Сереже, но что делать, его я любила и люблю для него, их люблю для себя, если можно назвать это любовью. Так, похоть и влечение. А Русьева – моя любовница. Ну, зачем я это делала! Так, не знаю почему, попробывать <так!>. Больше не хотела – чуствовала <так!>, что обижаю ее этим, но больше не могла. Противно было. А вот хочется пойти ввысь – в небо – к Богу. Грешна я, тяжело, но почему-то нет у меня ощущения греха этого. Господи, я только брала, хватала жизнь, – больше ничего.

13 июня (четверг).

Нужно иметь смелость все ломать – ну вот, я и должна буду это сделать. Легко жить в удаче, легко быть сильной, когда судьба помогает, а вот мне нужно показать, что я могу быть и без особой помощи сильна. Последняя проба. Больше нельзя. Все испробовала – не вытанцевалось. Что ж, будем жить иначе, – что будет. Да, Папюс [750]750
  Доктор Папюс (наст, имя – Жерар Анкосс, Encausse; 1860–1916) – французский оккультист, великий мастер Верховного Совета ордена мартинистов. Письмо Рындиной к нему опубликовано: Богомолов Н. А.От Пушкина до Кибирова. С. 199–200.


[Закрыть], ты соврал. Два раза соврал. Про войну всеевропейскую, когда говорил, что она вспыхнет этой зимой, и вот прошла зима, войны нет, – и еще про меня: 2 года удачи сильной в делах. Да, дела удачны, могу сказать. Смешно! Что стоит все вокруг? Я молилась, я работала, – и неудача. Кругом неудача. Ну и вера поколебалась. Я буду идти год по сцене и год буду мартинисткой, но уже не преждней, – вера ушла. Нет около меня никогда ничего, что б заставило верить. Я ропщу, но это же ужасно все. Я бездарна – какой кошмар. Как пеленой дождя закрывается вся жизнь: бездарна. Ой! Тяжело. Почему я это решила? Да вот потому, что карьера не двигается моя: работаю – говорят, делаю успехи, но нет ролей, нет удачи, зубами выдираю всякую роль. Страшно, нет на это энергии больше, все ушло, скушно это, больно для самолюбья. Буду еще служить этот сезон, буду зиму служить, и если нет, то нет… Рву! что будет, не знаю. Нужно придумать выход, он будет найден во что бы то ни стало, и авось еще как-то вспыхнет в груди огонь, авось я увижу сверкающих богинь Веру и Надежду, и мать их, премудрость-София закроет мне глаза своими вечными мудрыми пальцами. А Любовь поцелует меня. Я жду, жду.

9 июля (вторник).

Странная вещь жизнь. Вечера conversation. Все братья М<артинисты> в одной цепи – и я гнусно кокетничала на пикнике с пошлыми актерами. Боже, прости мне! Боже, зачем мне эти испытания, зачем все это? Почему я не могу найти истины? Мне тяжело, я кляну театр – столько горя и муки он дал мне. Где свет? Боже, где свет? Я страдаю от исканий . Я не могу так жить. Ведь опять вспоминаются дни Сухеднева  – Петерб<ург> в 1-ый раз, когда я была там. Я не вижу окружающего за мучительной жаждой увидеть другое. Где оно? В чем оно? Ведь не в Ленине? не в Лебединском? Ведь вся моя жажда флиртов, все увлечения, Игорь и т. д. – ведь это все ничто. Ничто в сравнении с жаждой того истинного света. Где он? Я мало играю. Я не удовлетворена как актриса – можно подумать, это потому все неудовлетворение. О нет, просто тогда бы я не имела времени думать. Боже, просвети меня: я недостойна этого, но ты по своему милосердию прости меня.

19 июля (пятница).

Мне определенно не везет ни в чем сейчас. Не знаю, что делать, что думать. Играю мало. Сергей в обиде на антрепренеров моих Головина и Муратова, изругал их [751]751
  Имеются в виду антрепренеры Малаховского театра актеры Малого театра С. А. Головин и П. Муратов (третьим был М. Ф. Ленин). Отметим, что С. А. Соколов регулярно давал обозрения спектаклей театра в журнале «Рампа и жизнь» (1913. № 29–31; упомянем также хронику 1914 года с упоминанием об игре Рындиной: 1914. № 21–26, 28–30).


[Закрыть]. Они на меня дуются, чуют, в чем дело. А я еще вчерашнюю роль неважно сыграла. Да, не везет мне, не везет. Ничего не могу поделать с судьбой. Даже успех как женщины мне изменил, и не потому, чтоб я подурнела, нет, а тоже лежит на этом печать невезения. Завтра опять играю. Начинаю верить, что я бездарна, еще год – и нужно решиться уйти, но как? Как найти удачный выход? Этот вопрос меня больше всего мучит. Катаюсь верхом с Пашей в черкеске, – говорят, очень идет. Но почему, почему даже тут мне не везет? Точно заклятье какое лежит на всем, что я хочу сделать, чего хочу добиться. Не везет. Сколько боли видишь всегда за свою работу, как трудно мне все дается, и еще обидней – после трудов не дается. Этого раньше не было, это добавление. Боже мой, почему же это? Нет, тогда лучше бросить сцену и брать жизнь, жить что есть сил.

10 октября (четверг).

Москва

Служу у Незлобина, сыграла удачно в «Идиоте» Ганину сестру, Варвару Ардальоновну, и все. Народу много вокруг. Уютная квартира – жур-fix’ы по воскресеньям, несколько поклонников. Два собрания были м<артинистов> – приезжий французский художник мой портрет пишет Posa Рюсс – ну вот и все, что я есть. Да, пишу монографий <так!> знаменитых женщин 17 и 18 века [752]752
  Речь идет о замысле книги Рындиной «Фаворитки рока» (Берлин, 1923).


[Закрыть], увлечена Коршем [753]753
  Федор Адамович Корш (1850–1923) – театральный деятель, антрепренер.


[Закрыть], но еще ничего не знаю толком, он обратил на меня свое благосклонное внимание, но насколько, и что будет дальше? И милый Сережа, его люблю по-настоящему, а это все так. С Игорем отношения налажены опять как будто, но прежднего не будет – за это уж я стою [754]754
  К этому времени относится письмо Северянина от 31 октября:
  «Ты, Лидочка, не думай, если я долго молчал, что я забыл тебя: ты чудесно знаешь, что я тебя никогда не забываю и каждый день вспоминаю тебя, и это мне приятно. А не писал давно оттого, что просто трудно было собраться как-то. Со дня на день все откладывал. Завтра же я высылаю Серг. Ал. „Златолиру“, и вот о чем мне хотелось тебя спросить: желаешь ли ты, чтобы я написал: „Посвящается Л. Д. Рындиной“, или же: „Лиде“, или: „Нефтис моей“. Это я говорю о всейкниге.
  Что же касается поэзы „Одно из двух“, она не войдет в этот сборник вовсе, по той причине, что сначала (в марте) она будет помещена в III альм<анахе> „Сирина“ и, следовательно, печатать ее раньше ее появления в названном издательстве я не могу. Таким образом, моя Лидуся, ты войдешь в мой третий том („Виктория Регия“). Я рад, что ты прочла „Гашиш Нефтис“, но – нравится ли тебе?..
  О Сологубах ты, конечно, уже все слышала. В свою очередь могу сказать, что инициатором нашей размолвки я себя отнюдь не считаю; не поехал по следующим причинам: 1) Болезнь мамы, 2) неполучение аванса, 3) „бесписьменность“, 3) угрозный тон телеграмм его и ее: они угрожали… прекращением знакомства! Что же! яи прекратил знакомство с ними. Не жалею, – слишком возмущен. Заискивать не рожден. И ведь не акмеист же какой-нибудь, наконец, я! Против него ничего не имею: он действовал под давлением. Ею прямо-таки возмущен. И давно уже. Короче: я доволен своему „освобождению“. Я ликую, Лида! Пусть они не забывают, эти Сологубы, что они „только Сологубы“. …не более. Воображаю ее „самочувствие“. На письма ее не отвечаю. Лида, Лидия! ты отомщена! И уже давно все шло к этому. За тебя мстить – сладостно! Но высшая месть – тебе весь сборник!
  _______________________
  Гроз ово целую тебя, тобою проникнутый. Твое биение и во мне. Вечно. Неизгладимо. Твой.
  Возможно, что приеду после 15-го ноября в „Эстетику“ (судя по словам Брюсова и Шершеневича). Вскоре решится. Пиши скорее, не забывай. Пиши по поводу посвящения немедленно. Завтра высылаю сборник без посвящения. Получив от тебя инструкции, пришлю отдельный лист с посвящением. Ну, дорогая, будь благостна.
  Игорь твой».
(РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 10–11 об.; Царственный паяц. С. 104–105)  Сборник «Златолира» (М., 1914) имел посвящение: «Лидии Рындиной посвящается автором эта книга». Стихотворение «Одно из двух» см.: Северянин И.Сочинения: В 5 т. СПб., 1995. Т. I. С. 527; «Гашиш Нефтис» – Там же. С. 317. Рындиной также были посвящены одно из самых популярных стихотворений Северянина «Качалка грёзэрки» (1911) и «Рондо» («Читать тебе себя в лимонном будуаре…»).


[Закрыть]. Сергей – директор небольшой дорожки [755]755
  Имеется в виду железнодорожная деятельность С. А. Соколова, о которой см. выше, прим. 88 (в файле – примечание № 719 – верст.).


[Закрыть]– все-таки добился, и этому я рада. Живу, но мучусь уже не так, как осенью и летом, а иначе – теперь на душе легче, но страшно будущего. Что делаю – не знаю; иду, куда влечет меня судьба.

21 ноября (четверг).

Вчера репетировали «Ставку князя Матвея» в гриме и костюмах [756]756
  Один из самых нашумевших спектаклей театра Незлобина по пьесе С. А. Ауслендера (премьера состоялась 3 ноября 1913). Рындина играла роль княгини Анны. Ее фотографии в этой роли см.: РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 11–17, рисунок Челли был опубликован: Рампа и жизнь. 1913. № 48. С. 9 (в том же номере – рецензия Ю. Соболева). Помимо этого, Рындина снялась в фильме по этой пьесе.


[Закрыть]. Князь Матвей в кавалергардском костюме, жутко стало даже. Да, 12 лет тому назад тот же мундир заставлял краснеть и бледнеть, и вот вчера Нелидов [757]757
  Нелидов Анатолий Павлович (1879–1949) – драматический актер театра Незлобина и Малаховского театра.


[Закрыть], играющий князя Матвея, заставлял на себя глядеть как-то иначе, чем всегда. Я увлечена и не Нелидовым, а тем обликом, что он носит, тем кавалергардом Александровского времени, что говорит: «Не задержу». Милое время, милый мундир. – Любимый князь Матвей! Старые, детские грезы – белая кавалергардская фуражка.

Корш был моим любовником, не знаю даже, зачем: я все-таки играла или была им увлечена иногда я? Сама искренно не могу разобраться в этом. Во всяком случае, была его, – как любовник он хуже и грубей Сергея. Как влюбленный – очень он мало был мной увлечен – так, вкусная женщина и плохо лежит. Сейчас с моей стороны кончено. Я увлечена белым мундиром – своего прошлого. Милый мундир! Я еще, еще больше рада, что я играю. – Что ж , что я и тут отверженная. – Жду с трепетом рецензии.