Текст книги "Вокруг «Серебряного века»"
Автор книги: Николай Богомолов
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)
Кто-то из присутствовавших, кажется, Саводник [407]407
Владимир Федорович Саводник (1874–1940) – литературовед.
[Закрыть], попытался возразить приблизительно так:
– Во всяком случае, для художников и поэтов революционные эпохи не являются благоприятной обстановкой. Тут, пожалуй, более чем во время войны «музам приходится молчать»… [408]408
Парафраз латинской поговорки «Inter arma silent Musae» («Среди оружия Музы молчат»).
[Закрыть]
– У вас совершенно ложное представление, – возразил, как всегда, резко и с сознанием своего превосходства Бальмонт. – История Франции, например, знала такие перевороты, когда поэтам вверялись самые ответственные посты…
– Что-то не могу вспомнить.
– А хотя бы поэт Ламартин. Известно ли вам, что в 1836 году он был избран депутатом в палату, а в 1848 – членом временного правительства и министром иностранных дел… [409]409
Альфонс Мари Луи де Ламартин (1790–1869) – французский поэт и государственный деятель. Обстоятельства его карьеры излагаются верно.
[Закрыть]
Тут вызывающий взгляд на присутствовавших при победоносно откинутой голове.
Потом еще долго и с большим подъемом доказывал всем, что лишь «те политические группировки, в которых развиты чистые принципы демократичности, умеют по-настоящему ценить гений и таланты».
Шли годы. Бальмонт все выше поднимался в сиянии славы. Хорошие гонорары, пожалуй, еще лучшие авансы. Жизнь изысканная, культурная, без мелких забот, без тяжелых обязанностей. Но при встречах он всегда брюзжал на Россию, которой противопоставлял некую легендарно прекрасную «заграницу», на якобы окружавшие его «пошлость» и «мещанство», на неправый строй, на очередную потерю записной книжки и бумажника…
И вот незаметно подкрался страшный 1918 год. Былая жизнь сразу приостановилась: не стало ни собраний, ни вечеров, ни прежних встреч. Сведения о знакомых получались урывками, часто со значительным опозданием… О Бальмонте как-то мало было слышно. И все такое невеселое: выселили из квартиры, голодает, печататься негде. Но мы не доверяли этим слухам, т. к. помнили о политических убеждениях поэта и об его многочисленных связях в левом лагере.
* * *
Если память мне не изменяет, в январе 1919 г. ко мне в Лито (Литературный отдел Народного Комиссариата просвещения [410]410
Литературный отдел Наркомпроса был одной из организаций, где существенную роль играл Брюсов. А. В. Луначарский, возглавлявший Наркомпрос, писал: «В ходе развития Наркомпроса коллегии его показалось необходимым иметь особой Литературный отдел <…> Во главе этого отдела мы поставили Брюсова. И здесь Брюсов внес максимум заботливости, но сам орган был слаб и обладал лишь ничтожными средствами» (Цит. по: Ашукин Николай, Щербаков Рем.Брюсов. М., 2006. С. 533). Отдел был создан в декабре 1919 г. и начал функционировать в феврале 1920-го, Брюсов был заместителем заведующего, а с 22 ноября 1920 г. заведующим ЛИТО (ЛН. Т. 85. С. 241. Предисловие Т. В. Анчуговой к публикации рецензий Брюсова).
[Закрыть]), куда на службу меня загнала революция, зашел сам Бальмонт.
Шуба помятая и запачканная, местами была разодрана в клочья. Волосы под детской котиковой шапочкой, сильно тронутой молью, поседели и поредели. Каким-то пестрым рваным шарфом были обвязаны щеки. Речь стала еще более желчной, но и еще более невнятной: не хватало нескольких зубов, а те, что остались, нестерпимо болели, по признанию К.Д. …
Даже прежде чем он заговорил, было совершенно очевидно, что ни политической, ни административной карьеры «наш Ламартин» не сделал. Куда там! Пришел протестовать, жаловаться и справиться насчет возможного получения пайка. Есть нечего. Живет под Москвой, в нетопленой даче [411]411
См.: «Зима 1918 года была для Бальмонта тяжелая. <…> Они погибали от голода и холода и не чаяли пережить зиму. Елена, потерявшая квартиру после смерти матери, не может нигде устроиться. Бальмонт с ней перебрался в скрябинскую квартиру; там лопнули трубы в это время, и в комнатах уже не холод, а мороз, температура ниже нуля. <…> Елена и Мирра <…> так захворали, что там оставаться им более было нельзя. И Бальмонт взял их в нашу квартиру, которая была рядом со скрябинской. Сам он поехал в Саратов за хлебом. Но и в нашей квартире был мороз, холод. Найти ни другой квартиры, ни комнат нельзя было, и Бальмонт переехал в окрестности Москвы, в Новогиреево, где и поселился в трех крошечных комнатах» (Воспоминания. С. 417). См. также: Куприяновскии П. В.К. Д. Бальмонт в 1917–1920 годах // Филологические штудии. Иваново, 1999. Вып. 3. С. 104–116. Свою жизнь в Москве (правда, не 1918-го, а зимы 1920 года) Бальмонт описал в очерке «Где мой дом?» ( Бальмонт К. Д.Где мой дом? Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992. С. 293–300).
[Закрыть].
Должна признаться, что в мирные времена Бальмонт – невнимательный собеседник, часто нетрезвый, дерзкий и не скрывавший своего презрения ко всем, – не вызывал симпатии. Но тут стало до слез жаль его: напоминал какую-то птицу из южных стран, старую и с поломанными крыльями, жестокой рукой перенесенную в ледовитую атмосферу, где ее неминуемо ожидает гибель.
С другой же стороны, мне хорошо было известно, что все разговоры и обещания новой власти относительно снабжения художников и поэтов специальными пайками оставались в ту пору в области канцелярской волокиты, подачей списков, разделения на категории и т. д.
Поэтому говорю Бальмонту, от души желая ему настоящей помощи:
– Константин Дмитриевич, вам бы лучше обратиться к… вашим старым друзьям… к такому-то, к такому-то…
Он с тоской и возмущением взглянул на меня и принялся, как тогда по-советски говорили, – «крыть». Целая буря ругательств. Самыми мягкими были «хам» и «негодяй».
– Ну, а Горький? Он же литератор. И вы были так близки к нему [412]412
Об отношениях Бальмонта и Горького см.: Куприяновскии П. В., Молчанова Н. А.К. Д. Бальмонт и его литературное окружение. Воронеж, 2004. С. 88–99 (там же библиография). Ср. также стихотворение Бальмонта «Открытое письмо Максиму Горькому» (Последние новости. 1922. 23 июня. № 669; перепеч.: Бальмонт К. Д.Где мой дом. С. 26, с неточностью и неточным указанием источника) и статью «Мещанин Пешков. По псевдониму: Горький» (Сегодня. 1928. 1 апреля. № 88).
[Закрыть].
Для Горького почему-то было сделано исключение. По его адресу было произнесено с чисто парижским шиком французское ругательство, обозначающее очень низко падшую женщину.
– Пишете что-нибудь?
– Теперь я пилю дрова и ношу воду. А если бы и писал, кому это нужно?.. Это Пушкин? – спрашивает он вдруг, показывая на груду гипсовых осколков, сложенных в углу комнаты… – Завидую Александру Сергеевичу: жил в великолепную аристократическую эпоху и умер молодым. Что может быть лучше?
– Это не Пушкин, а бывший бюст Карла Маркса. Но вот почему-то разбился: все это какое-то хрупкое, непрочное…
– К сожалению, вы ошибаетесь. Все это – так прочно, что наверняка переживет и меня, и вас.
Происходило явное недоразумение. Говоря о непрочности, я имела в виду работу и матерьял бюста. Бальмонт же – советский строй…
Уходя, он многозначительно процитировал Пушкина:
очевидно намекая на свое разочарование революцией.
* * *
Через некоторое время Бальмонту удалось вырваться из советской России [414]414
Об отъезде Бальмонта за границу см.: Берд Роберт, Иванова Евгения.Был ли виновен Бальмонт? // Русская литература. 2004. № 3. С. 55–85. Он уехал из Москвы 25 июня 1920 г., через Петербург в Нарву и Ревель (Таллин), оттуда пароходом в Штеттин и через Берлин – в Париж. Об обстоятельствах его отъезда Б. М. Погорелова знала из очерков «Завтра» и «Без русла», вошедших в упоминаемую далее книгу «Где мой дом».
[Закрыть]. Мне тоже [415]415
Б. М. Рунт еще в 1915 г. получила подтверждение, что она по национальности чешка, в июле 1923-го перебралась в Братиславу, где вышла замуж за филолога-русиста Валерия Александровича Погорелова (1872–1855).
[Закрыть]. И уже тут, за границей [416]416
Небольшой город в Баварии, где супруги Погореловы жили в доме для престарелых в 1949–1951 годах.
[Закрыть], мне попала в руки новая книжечка Бальмонта «Где мой дом?», изданная пражским «Пламенем» в 1924 году. Это – проза, перемешанная со стихами, как всегда у Бальмонта, певучими и выразительными при чисто бальмонтовской совершенной технике.
Но очерки – прямо изумительны. Форма, как и следовало ожидать, художественная и отделана, а содержание… прямо прекрасно, мужественно и поразительно. В этих очерках Бальмонт открыто сознается в своих былых заблуждениях и смело отрекается от них.
Сколько страданий выпало на долю Бальмонта в пору заката жизни, в изгнании и в нищете! И это тем мучительнее переживалось поэтом, знавшим прежде столько успеха и удач.
Но горестные разочарования не только не ослепили его души, но даже открыли в ней новые истоки откровений.
Федор Сологуб на Башне Вячеслава Иванова [*]*
Впервые – Федор Сологуб: Вопросы биографии, творчества, интерпретации. СПб., 2010.
[Закрыть]
О взаимоотношениях Сологуба и Вячеслава Иванова существует надежная исследовательская литература. А. В. Лавров опубликовал письма Иванова к Сологубу за 1906–1922 годы, снабдив основательным, как всегда, комментарием, в общих чертах прослеживающим всю историю этих отношений [418]418
Вячеслав Иванов. Письма к Ф. Сологубу и Ан. Н. Чеботаревской / Публ. А. В. Лаврова // Ежегодник…на 1974 год. С. 136–150.
[Закрыть]. М. М. Павлова в статье «„Тогда мне дали имя Фрины“ (Из истории отношений Ф. Сологуба и Вяч. Иванова)» [419]419
Русская литература. 2002. № 1. С. 221–224. Ср. также: Павлова Маргарита.Вяч. Иванов и Ф. Сологуб. «Противочувствия»: Из истории отношений 1905–1906 гг. // Europa orientalis. 2002. XXI: 2. P. 9–18.
[Закрыть]предприняла убедительную попытку показать, как Сологуб реагировал на статью Иванова «Рассказы тайновидца». Однако новые материалы, как опубликованные, так и неопубликованные, как кажется, позволяют внести некоторые дополнения в общую картину.
Очень выразительно эту общую картину (по крайней мере, с одной стороны) рисует эволюция дарственных надписей Иванова на подаренных книгах, на что уже обратил внимание А. В. Лавров. На «Прозрачности» в 1904 году: «Поэту духа и художнику слова Ф. Сологубу в знак глубокого почтения и благодарной памяти. Вяч. Иванов»; на «Эросе» (1907): «Федору Сологубу с любовью и почитанием Вячеслав Иванов»; на «По звездам» (1909): «Федору Сологубу с любовью Вячеслав Иванов»; на первом томе «Cor ardens» (1911): «Федору Сологубу Вячеслав Иванов» [420]420
Ежегодник… С. 136. Ср. также: Шаталина Н. Н.Библиотека Ф. Сологуба (Материалы к описанию) // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997 (по указателю).
[Закрыть]. С каждым новым приношением надписи делаются суше и формальнее, в конце концов сходя к минимально вежливому. Впрочем, совсем не исключено, что та же самая надпись при ином отношении может читаться как послание могущественного лица равновеликому, вроде надписи на постаменте «Медного всадника». Тем самым она будет предсказывать поворот в отношениях, о котором пишет А. В. Лавров.
Но нас в первую очередь будет интересовать, как выстраивались отношения на сравнительно раннем этапе.
Обратим прежде всего внимание на то, что в подробном описании книг из своей библиотеки Сологуб фиксирует, что «Кормчие звезды» у него без автографа, а также существует второй экземпляр «Прозрачности», также без дарственной надписи. Кажется, это не случайно. Отделенный от литературной жизни метрополии Иванов в момент широкой раздачи экземпляров «Кормчих звезд», скорее всего, еще не подозревал о существовании такого писателя, как Сологуб, или же не придавал значения его роли в «новом искусстве». Об этом свидетельствует и переписка М. М. Замятниной с Ивановым и Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, а также между супругами 1903 года. Уехавшая в Петербург и наделенная полномочиями эмиссара Замятнина и на сравнительно недолгое время присоединившаяся к ней Зиновьева-Аннибал, всячески заинтересованные в участии Мережковских, Розанова, Александра Бенуа, Дягилева, Перцова как редактора «Нового пути» в судьбе своих литературных начинаний, ни разу не упоминают Сологуба ни в каком качестве [421]421
Имеющие отношение к литературе фрагменты писем Замятниной опубликованы: Богомолов Н. А.Вячеслав Иванов в 1903–1907 годах: Документальные хроники. М., 2009. В дальнейшем ссылки на эту книгу даются непосредственно в тексте с указанием страниц. Переписка Иванова с Зиновьевой-Аннибал подготовлена к печати Н. А. Богомоловым, М. Вахтелем и Д. О. Солодкой и вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» (2009).
[Закрыть]. Впервые он непосредственно появляется в сознании Иванова (конечно, насколько это может быть известно нам), когда Брюсов извиняется: «Напечатать Ваши стихи позволила нам Мария Михайловна Замятнина. Не гневайтесь, что они помещены в общем разделе и в соседстве с дьяволом. Это случайность. Предыдущие листы уже были отпечатаны» [422]422
Письмо от 13/26 апреля 1903 // ЛН.Т. 85. С. 434 / Публ. С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева, А. В. Лаврова.
[Закрыть]. Судя по всему, Иванов или уже знал к тому времени альманах «Северные цветы» на 1903 год, или вот-вот должен был с ними познакомиться, чтобы прочитать рядом со своим стихотворением «Хор духов благословляющих» стихотворение Сологуба с обращением: «Отец мой Дьявол». Хотя к этому времени Ивановы уже успели прочитать первый, а возможно, что и второй номер «Нового пути», где было напечатано по два стихотворения Сологуба, совсем не факт, что они обратили на них какое-либо внимание.
Знал ли Сологуб об Иванове? Уверенно ответить на этот вопрос мы не можем. Присутствие в его собрании экземпляра «Кормчих звезд» ни о чем не говорит: книга долго расходилась, и еще почти через 10 лет после выхода купить ее было несложно. Но уже то, что он покупает «Прозрачность» до того, как Иванов ее ему дарит, свидетельствует об интересе к нему как к поэту. Вряд ли далеко не богатый Сологуб стал тратить полтора рубля на ее покупку, если бы такого интереса не было (предположение о том, что он получил бесплатный экземпляр от «Скорпиона», вряд ли оправданно: Иванов сам занимался рассылкой книги, и резонно думать, что едва ли издательство было склонно отдать одному и тому же человеку два бесплатных экземпляра).
Тем более это очевидно, что к этому времени Иванов и Сологуб познакомились. А. В. Лавров совершенно справедливо датирует время знакомства весной 1904 года, когда Ивановы находились в России и интенсивно общались с литераторами из круга символистов. Как явствует из недавно обнародованных писем Зиновьевой-Аннибал к Замятниной, встретились они у Мережковских в самом начале апреля. Первые впечатления Зиновьевой-Аннибал были резко неприязненными: «…плешивый старичок, бормочущий в нос, как чиновник петерб<ургский>, – свои стихи. <…> Мне он очень не нравится: кажется завистливым и никого не любящим» (С. 105). Но буквально на следующий день и без какой бы то ни было обозначенной внешней причины, без новой встречи она меняет свою точку зрения: «Все, что писала о Сологубе, неправда. Он удивительный человек!» (С. 106). Вероятно, ее отношение переменилось под воздействием обсуждения вчерашнего вечера и встречи у Мережковских, иначе перемену трудно объяснить, особенно если принять во внимание, что, подводя итоги своего пребывания в Петербурге, она записывает все-таки: «Злы, злы там люди и кроют извращение философией – таков, думаю, Сологуб» [423]423
Л. Д. Зиновьева-Аннибал. Из дневника 1904 и 1906 гг. / Публ. Андрея Шишкина // На рубеже двух столетий: Сборник в честь 60-летия Александра Васильевича Лаврова. М., 2009. С. 789.
[Закрыть]. Таким образом, становится более или менее очевидно, что необыкновенно теплая надпись на «Прозрачности» подводит своего рода итог первоначальным встречам и впечатлениям двух поэтов – но только со стороны Иванова. Как бы ни было тепло ответное письмо Сологуба, оно все же не выходит за рамки формальной благодарности за подарок.
Вместе с тем у нас нет никаких оснований сомневаться, что это отношение было по крайней мере заинтересованным. Сологуб входит на Башню полноправным гостем с самых первых ее собраний. 28 августа 1905 года Ивановы посещают Сологуба, и Зиновьева-Аннибал записывает: «Он ужасно изящен и умен» (С. 126), 5 сентября она пишет Замятниной: «Очень сдружаемся с Сологубом. Хотя дружба не то слово. Для дружбы наши порывы слишком расходятся», а 14 сентября его присутствие впервые достоверно фиксируется на «среде», хотя контекст встречи оказался не самым удачным и воспринятым одинаково Ивановым («Сологуб, нахохлившийся и отошедший далеко при появлении Бальмонта, читал сказки» [424]424
ЛН.Т. 85. С. 485 (письмо от 20 сентября 1905).
[Закрыть]) и Зиновьевой-Аннибал («Сологуб и Бальмонт казались себе врагами до сих пор, и действительно, первый тотчас встал и пересел от стола на <…> кушетку к пальме и латании. <…> Нужно было выслушать четыре сказки Сологуба. <…> Прочитались, однако, благополучно сказки, божественно талантливы и юмористичны» (С. 127). И зафиксированное далее Ивановым желание Бальмонта специально повидаться с Сологубом, очевидно, должно было означать какую-то примиряющую волю хозяина Башни.
В ближайшие дни Сологуб регулярно присутствует не только на «средах», но и просто заходит, несмотря на то что живет довольно далеко от Ивановых: Во вторник 20 сентября он является навестить заболевшего Иванова и долго сидит; в ночь с 21 на 22 сентября присутствует на «среде» (рядом с Анастасией Чеботаревской, своей будущей женой) и слушает, как Вл. Пяст читает его стихи; в конце сентября Ивановы дважды подряд приходят к нему, где знакомятся с Блоком; 5 октября он снова на «среде», слушает (представляя сторону «модернистов») чтение повести М. П. Арцыбашева «Тени утра» (опять в присутствии Анастасии Чеботаревской, а также ее сестры Александры). О том, что происходило в следующие недели, мы достоверно не знаем, поскольку на это время приходилось знаменательное событие 17 октября и заметные волнения, которые явно мешали встречам. Но уже в ночь со 2 на 3 ноября на «среде» Сологуб выслушивает знаменитый рассказ Анатолия Каменского «Четыре». В начале декабря он участвует в организационном собрании «Факелов» у Ивановых, потом 14–15 декабря – в «среде», 18 декабря Ивановы слушают чтение Сологуба у него дома, 27–28 декабря он снова на «среде», той самой, знаменитой пропажей шапки Д. С. Мережковского… Одним словом, Сологуб настолько постоянно общался с Ивановыми в это время, что даже заслужил специальную тему одной из «сред», а именно состоявшейся 1 февраля, – о нем самом (правда, Иванов, как свидетельствует Зиновьева-Аннибал, не стал ограничиваться обсуждением творчества Сологуба, а свернул на тему «Мистика и религия»). По воспоминаниям Вл. Пяста, герой обсуждения в знак протеста покинул собрание [425]425
Пяст Вл.Встречи. М., 1997. С. 51.
[Закрыть], но сама возможность такого собеседования (единственного «персонального», о котором мы знаем) чрезвычайно показательна. И все, с чем приходится сталкиваться Ивановым в это время из сологубовских произведений, вызывает у них если не восторг, то удовлетворение. См., например, отзыв о «Чуде отрока Лина»: «Стиль равный Флоберу, глубина и пафос Сологубовские. Красота и сила такого совершенства, что слезы капали, круглые и полные слезы блаженства, радости» (С. 158).
И так продолжалось до февраля, когда дома у Сологуба произошло какое-то не очень понятное для нас столкновение, так описанное Зиновьевой-Аннибал: «Уехали в 11 И к Сологубу. Тот читал конец „Мелкого Беса“ (слабо и неважно, т. е. не насущный хлеб) – до 4-х утра. А после 4-х, до 5 И объяснение с В<ячеслав>ом, очень бурное и, увы, в результате которого Сологуб явился мне таким бедненьким, бьющимся о свои грани и о свое ненапитанное тщеславие зверьком. Все-таки всеми правдами и неправдами помирила их. А вышло все из-за чертей сплетень и наускиваний, чертей, так обильно обитающих в литерат<урном> болоте. Только В<ячесла>в до сих пор не принюхался еще к этому болотному душку и разгуливает невинным обормотом. Хотел В<ячесла>в сделать „доброе“ Сологубу, а тот „увидел“ себе обиду и оскорбление. Смешно и глупо. Ну, пока еще все устроилось, но, увы, мы оба потеряли истинное уважение к нему и к тому же убедились, что обманывали себя наивно в его чувствах якобы дружбы и любви к нам» (С. 167).
Видимо, эти личные мотивы (то ли зависть, по предположению Д. В. Философова, зафиксированному Зиновьевой-Аннибал, то ли что-то другое) создали атмосферу решительной недружелюбности, продолжавшейся весь февраль и весь март, когда Сологуб даже обвиняется в весьма серьезных грехах: «После 12 поехали к Сологубу. Какая-то удручительная и мрачно бесовская атмосфера. Читал сказку, т. е. рассказ с бесовскими штучками <Имеется в виду рассказ „Тела и душа“>. Ловко, но скверно. И публика очень подозрительная: какие-то плохие поэты сатанинского пошиба» (С. 178), – а потом общение решительно уменьшается. Правда, Сологуб еще читает стихи на «среде» 12 апреля, 7 мая Иванов присутствует на вечере у него дома – но этим встречи, кажется, и ограничиваются до лета.
Первым решается пойти на мировую Сологуб. 26 мая он пишет и в самом начале июня посылает Иванову стихотворение, о котором адресат записал в дневнике 2 июня довольно широко известное суждение: «Неожиданное письмо от Сологуба, опять полное какой-то двоящейся любви-ненависти, с красивыми стихами на имя „Вячеслав“. Какая-нибудь новая попытка колдовства. Игра в загадки, за которой таится нечто, глубоко им переживаемое» [426]426
Иванов Вячеслав.Собрание сочинений. Брюссель, 1974. Т. II. С. 745. Сверено с оригиналом.
[Закрыть]. Долгое время остававшееся неопубликованным стихотворение Сологуба «Что звенит?..» – действительно похоже на «игру в загадки», одновременно указывая читателям на разные дешифрующие тексты. Очевидны здесь отсылки к «Слову о полку Игореве»: начало и строка «Все взяла заря ключи» перекликаются со «Что мне шумит, / Что мне звенит / Так задолго рано перед зарею?» (пер. В. А. Жуковского) или «Что шумит-звенит перед зарею?» в варианте Аполлона Майкова; имя «Вячеслав» вписывается в ряд схожих княжеских имен, постоянно упоминаемых в «Слове», и так далее (таких параллелей можно подобрать еще далеко не одну, важно только понять, по какому источнику Сологуб преимущественно знакомился со «Словом»). С другой стороны, автор стихотворения актуализует смыслы, важные для самого Иванова и связанные с произведениями его самого и Зиновьевой-Аннибал. Строки: «Цепь сковать / Из рассыпанных колец», кажется, впрямую не соотносятся с какими-либо текстами адресата стихотворения и его жены, но намекают на них: пьеса Зиновьевой-Аннибал «Кольца» была в библиотеке Сологуба со знаменательной надписью автора: «Глубокому ведуну, совершенному поэту Федору Сологубу» [427]427
Неизданный Федор Сологуб. С. 444.
[Закрыть]. В этой драме кольца отнюдь не сковываются в цепь, но то связанные, то разрозненные постоянно присутствуют в тесной связи с фразой «Ты имеешь ключи от моей жизни» [428]428
Зиновьева-Аннибал Лидия.Тридцать три урода. М., 1999. С. 306–307.
[Закрыть]и зарей (ср. у Сологуба: «Все взяла заря ключи»). Но и в стихотворении Иванова «Гиппа» из «Кормчих звезд» колыбель Диониса, которую Гиппа несет на голове, оказывается увита «кольцами змей» (эти два слова повторяются трижды в первых четырех строфах, которые произносит героиня, а следующие за этим слова Хора звучат так:
Ширь и высь, ключи, звон и переклик в этой строфе отчетливы. Но не менее существенно, что стихотворение Иванова заканчивается словами: «Бог окрыляет вещий путь». То же самое прилагательное дважды повторится и у Сологуба, один раз в виде вопроса – «вещий?», второй – в ответственных строках из завершающей долгой фразы: «В сочетаньи вещих снов <…> Льется имя Вячеслав».
Иванов, однако, в ответе избрал иной путь постижения этого стихотворения, актуализировав противопоставление день / ночь и тем самым солнечный свет / сумерки. Подхватывая сологубовские вопросы: «Вящий? вещий?» – он утверждает неизбежную победу Солнца, столь ненавистного «Божидару, нарекшемуся Солнцегубителем», как гласит подзаголовок его ответа, чем дает возможность Сологубу построить логически последовательный ответ. Действительно: победа Солнца и Солнцебога у Иванова оказывается не вечной, и собеседник язвительно отвечает Иванову: «Смеясь на твой призыв, Альдонса / Руно косматое стрижет», то есть элементарной жизни, пропахшей «духом козлиным», вполне хватает на то, чтобы обратить «жертву Солнцебога» в заботливо и деловито состриженное руно, отнюдь не золотое.
Напомним, что в отзыве о рассказе «Чудо отрока Лина» (или «Отрок Лин») Зиновьева-Аннибал так передала его содержание: «Рассказ блистательно оправдал жестокого „Змея-Дракона“, Солнце, распаляющего кровь убийц на убийство и ………… ярким зноем мертвых убитых» (С. 158). Достаточно непредвзято прочитать этот рассказ Сологуба, чтобы понять: ни малейшего оправдания «Змея-Дракона» в нем нет, совсем наоборот. Именно Солнце лишает римских воинов рассудка, и, желая спастись от нового столкновения с ним, они погибают.
Колдовство Сологуба оказалось, как кажется, сильнее «апотропея» Иванова.
Но в общем период с осени 1906 года и довольно на долгое время оказался хотя и не слишком дружественным, но все-таки и не омраченным сколько-нибудь заметной враждой. Даже полемика вокруг «мистического анархизма», где Сологуб выступил противником Иванова и Чулкова, не стала пунктом расхождения. Различные свидетельства регулярно фиксируют встречи то на собраниях у Сологуба, то на субботах театра Коммиссаржевской, то в самом этом театре на репетициях, – петербургский артистический круг предоставлял немало возможностей для таких встреч.
Скажем, выяснение отношений Иванова с Яковом Годиным, автором статьи «Оргиасты», происходило именно на вечере у Сологуба [430]430
См.: Азадовский К. М.Эпизоды // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 116–121.
[Закрыть], в другой раз Иванов читал там сонеты из «Золотых завес» [431]431
Кузмин М.Дневник 1905–1907. СПб., 2000. С. 347; ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 277.
[Закрыть], наперебой с Сологубом он произносил эротические стихи у Блока после чтения «Незнакомки» [432]432
ЛН.Т. 92, кн. 3. С. 268.
[Закрыть], однако все это были, кажется, лишь эпизоды. Во всяком случае, свидетельств присутствия Сологуба на Башне с осени 1906 по осень 1908 года нам найти не удалось. Вместе с тем и вообще следует отметить, что «средовая» и вообще «башенная» активность в этот период резко уменьшилась: осень 1906 года была занята бурным выяснением отношений между Ивановыми и С. М. Городецким (за это время состоялись две «среды», на которых Сологуба не было), потом тяжело заболела Зиновьева-Аннибал, следом за этим начался период М. В. Сабашниковой, затем Ивановы уехали в Загорье, где умерла Зиновьева-Аннибал (существенно, что Сологуба на похоронах не было), – одним словом, насколько мы знаем, до осени 1908 года Сологуб на Башне не бывал.
К этому моменту относится одна история, заслуживающая, пожалуй, некоторого внимания. 9 апреля 1907 Иванов пишет Сологубу: «Присовокупляю благодарность за присылку „Кораблей“» [433]433
Ежегодник…С. 143.
[Закрыть]. Этот сборник был издан в пользу Н. Е. Пояркова, страдавшего от тяжкой болезни, но нас в данном случае интересует не столько сам Поярков, сколько отношение к нему двух мэтров. Дело в том, что Поярков познакомился и сдружился с Ивановым еще весной – летом 1903 года, когда последний читал в Париже свои знаменитые лекции, а Поярков был кем-то вроде секретаря у М. М. Ковалевского. Осенью 1903 года он пишет Ивановым довольно пространные и информативные письма в Женеву [434]434
Частично опубликованы: Кузнецова О. А.К истории посвящений в сборнике Вячеслава Иванова «Прозрачность» // Русская литература. 2006. № 3. С. 104–105. Полностью: РГБ. Ф. 109. Карт. 33. Ед. хр. 21. Отметим, что письмо от 2 июня 1906, зафиксированное в ивановском дневнике, где Поярков назван «милым и бедным», среди писем в РГБ и ИРЛИ не сохранилось.
[Закрыть], а во время их приезда в Москву весной – летом 1904-го становится постоянным спутником. «Братишка Поярков» называет его Зиновьева-Аннибал (С. 105). По замечанию публикаторов писем Пояркова к Блоку, «…ивановская „башня“ была петербургским центром подбора авторов для благотворительного сборника» [435]435
ЛН.Т. 92, кн. 4. С. 533.
[Закрыть]. Такое общее впечатление подтверждается и перепиской. 19 сентября 1906 Поярков пишет Иванову: «Редактором Петер<бургского> отдела будете вы, дорогой Вячеслав Иванович. Пригласите Сологуба» [436]436
РГБ. Ф. 109. Карт. 33. Ед. хр. 21. Л. 8 об.
[Закрыть]. В декабре 1906 года, когда Иванов приезжает участвовать в жюри конкурса «Золотого руна», он навещает больного поэта, и Поярков пишет ему признательное письмо, относящееся к изданию сборника, с приглашением зайти еще раз [437]437
ИРЛИ. Ф. 607. № 261.
[Закрыть]. И тем не менее экземпляры книги получает и распространяет не Иванов, а Сологуб. Почему это случилось, мы не знаем, но факт остается фактом: 13 апреля 1907 Поярков спрашивает Блока: «В П<етербурге> ли Вячесл<ав> Иванович? Он почему-то перестал писать мне» [438]438
ЛН.Т. 92, кн. 4. С. 535.
[Закрыть]. 23 мая эта жалоба повторяется в его письме к Зиновьевой-Аннибал: «Вяч. Ив. теперь гордец, и я боюсь ему писать, хотя прошу передать тихий задушевный привет от старого друга» [439]439
РГБ. Ф. 109. Карт. 33. Ед. хр. 22. Л. 3.
[Закрыть]. И далее младший поэт оказывается словно вычеркнут из жизни старшего, тогда как Сологуб по крайней мере еще некоторое время поддерживает с ним отношения.
Возвращаемся, однако, в 1908 год. С конца октября этого года началась новая эпоха в отношениях Иванова и Сологуба. 29 октября Иванов приглашает Сологуба и Чеботаревскую к себе [440]440
Письмо опубликовано А. В. Лавровым (Ежегодник… С. 144).
[Закрыть], и 30 октября 1908 года они присутствовали на первой после двухгодичного перерыва «среде», и В. К. Шварсалон оставила об этом ранее неизвестную запись:
«Вечер начался в десятом часу и кончался <так!> в 3.
Оживление было умеренное и поддерживалось все время на одинаковой высоте.
После ободрения чаем А. Ремизова, свои de la soirée, прибыли в скором расстоянии друг от друга художники. Рассматривались новоделанные башенные комнаты, которые получили одобрение и admiration художников. После этого, во время чтения Ремизова, прибыла шумно, но скромно, Иван Странник, которая в течение вечера, казалось, стремилась задобрить литераторов и возбудить внимание, но оставалась далеко от центра.
В последний антракт вошли Соллогуб <так!>, снежный и матовый старичек, кажущийся молодым, Настя (Ан. Чеботаревская) и Щеголева.
Подавалось на подносах чай и вино. После чтения Ремизова пился чай за столом и вокруг.
„Левушка“ Б<акст> был оживлен и болтлив: принимал Мих. – Анж. за Рафаэля <так!>.
Сережа <Городецкий>, как обыденно, шутлив и весел à parts’ами.
Соллогуб снежный и матовый старичек, кажущийся, как всегда, молодым, с блестящими глазами и большим лбом, был молчалив.
Бенуа очень благосклонен и интересен.
Ремезов <так!> [определен] развеселившимся и остроумным.
Ренуво <В.Ф. Нувель> – charmant.
Сюнерберг сдержанно молчалив с тремя умными фразами и видом наблюдателя.
Сомов романтичен, с красивыми глазами
etc.» [441]441
РГБ. Ф. 109. Карт. 47. Ед. хр. 19; ныне см. также: Богомолов Н. А.Из записной книжки Веры Шварсалон // Литература как миропонимание / Literature as a World View: Festschrift in Honour of Magnus Ljunggren. [Gothenburg, 2009]. C. 59–65.
[Закрыть]
Характерно и то, что совсем недавно образовавшаяся пара приглашается на сравнительно интимное собрание (присутствовало всего 15 человек, преимущественно ближайшие друзья Иванова), и то, что в «отчете» о собрании Шварсалон дважды повторяет описание Сологуба, и то, что, насколько мы себе можем представить, именно с этого вечера начинается новый этап близкого общения двух писателей: 7 ноября Сологуб приглашает Иванова к себе на вечер следующего дня, 26 ноября Сологуб с Чеботаревской снова присутствуют на «среде» [442]442
О том, с каким трудом надо было получать разрешение на посещение сред, поскольку они были «более интимные, чем прежде», см. в воспоминаниях С. А. Ауслендера (Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников. Л., 1991. С. 40–42). Отметим, что материалы записной книжки опровергают утверждение мемуариста о том, что Гумилев именно в этот визит впервые читал стихи на Башне.
[Закрыть]. Но события, начинающиеся с этого времени, должны стать предметом другого специального исследования.
