Текст книги "Разгневанная река"

Автор книги: Нгуен Динь Тхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

20

Поезд прибыл в Хайфон около полуночи. Пассажиров было много, вагон трясло, свет не зажигали, и они ехали в темноте. На каждой станции пассажиры выходили и входили, с трудом пробираясь по вагону, расталкивая соседей, наступая впотьмах на чьи-то ноги – крик стоял такой, точно быка кололи. Но Чунг мирно спал на руках у матери. Сон тоже утомился и заснул, одна Ан бодрствовала. Перед глазами у нее все еще стояли дом и сад Кхака, она мечтала о том, как Тху в конце концов перейдет жить к ней. Время от времени, словно чтобы убедиться, что это все не сон, она протягивала руку к кошелке и нащупывала фотографии.

Ночной Хайфон был совершенно безлюден. В тумане, окутавшем улицы, синий свет уличных фонарей казался призрачным, а дома и деревья – мертвыми. С вокзала они шли пешком мимо наглухо закрытых домов, вдоль пустынных улиц, по которым лишь изредка проезжала одинокая ручная повозка. Впечатление безжизненности, смерти усилилось, когда они проходили кварталы, пострадавшие от бомбардировок. Невольно Ан прижала к себе Чунга, который продолжал крепко спать, уткнувшись в плечо матери и обняв ее за шею. Развалины домов, груды битого кирпича, полуразрушенные стены выступали из ночной тьмы… Ан с тревогой думала о будущем.

В Хайфоне сейчас проживешь день, и слава богу! Говорят, хайфонцы перенесли столько бомбежек, что уже привыкли к ним, даже бояться перестали. Но разве можно к этому привыкнуть?! Просто за всеми заботами о хлебе насущном, о заработке волей-неволей приходится закрывать глаза на опасность, все сейчас живут, словно забыв о том, что над головою витает смерть. Да и куда денешься? Это зажиточные люди, которые откладывали себе на черный день, могли уехать куда им вздумается. А такие, как Ан и Сон? На что они стали бы жить в деревне? В тот год, когда начались бомбардировки, Ан отправила Чунга с Соном к себе в деревню, в Тхюингуен, но они не прожили там и месяца, пришлось привезти их обратно. В городе хоть можно получить по карточкам несколько килограммов риса в месяц, правда подпорченного, но все же съедобного. Месячного жалованья Ан, если покупать рис на рынке, едва хватило бы килограммов на десять. А откуда же тогда взять денег на ребенка, на лекарства, на одежду, мыло, керосин? Сейчас все приходилось покупать на рынке, по бешеным ценам. И только рабочие руки с каждым днем становились все дешевле, а найти работу становилось все труднее, никто не знал, что ожидает его завтра.

Ан и Сон молча шагали по улицам. Скоро их переулок. На узенькой улочке под навесом крыш прямо на земле спали люди, скорчившись от холода, завернувшись в мешковину и циновки. Последнее время на улицах и рынках, несмотря на холода, ночью можно было увидеть все больше и больше спящих людей. Участковые перестали обращать на них внимание, да и куда они их денут, даже если и заберут…

В Хайфоне и следа не осталось от прежней разгульной жизни: от ярких электрических огней, от автомобилей, разодетых девиц и ресторанов. Теперь город жил в постоянной тревоге, нищета, голод и холод давали о себе знать на каждом шагу. Причалы Сау Кхо были как бы легкими, которыми дышал город, но после того, как американцы потопили в русле морского канала огромное судно и отрезали путь к причалам, эти легкие перестали дышать. Цементный завод работал в одну десятую своей мощности, рабочих увольняли тысячами. Шелкопрядильная фабрика закрылась. Бедняки из переулка, где жила Ан, из соседнего поселка лодочников ели рис только раз в день – в обед, а утром перед работой пили рисовый отвар.

Ан еще повезло – она работала в мастерской «Золотые ножницы» на улице Ляком. Ее спасало то, что она была хорошая мастерица и держалась за свое ремесло. И все же за последние годы ей пришлось сменить не одно место. Был у нее однажды более или менее приличный хозяин, Тхай Лай, так он погиб при бомбежке. Во всех же других мастерских попадались либо скряги, либо подлецы, которые старались брать на работу молоденьких вдовых женщин с детьми и вовсю пользовались их затруднительным положением. Счастье еще, что теперь Сон стал подрабатывать, каждый месяц приносил донгов десять, а то и больше. Ан теперь работала не столько как швея, сколько как штопальщица. Даже в «Золотых ножницах» редко кто заказывал новый костюм или платье, чаще приносили чинить старые шерстяные вещи. И пожалуй, одна только Ан могла справиться с этой работой. Ей приходилось штопать костюмы, побитые молью, изъеденные тараканами, в дырах величиной с хао, и она заделывала их так, что почти невозможно было заметить штопку. Правда, зарабатывала она на этом не больше, чем в других мастерских: владельцы крупных мастерских стали заключать между собой настоящие союзы – так легче было выжимать соки из наемных рабочих, и чем тяжелее становилась жизнь, тем наглее действовали хозяева. Да еще прикрывались личиной добродетели! Ан терпела все это только ради Чунга. «Только ради тебя, милый мой песик!» – мысленно восклицала она, прижимая к груди спящего сына. А «песик» продолжал сладко спать, обхватив ручонками шею матери. И когда она, придя домой, стала перекладывать его на кровать, он даже не проснулся.

Утром Ан, как обычно, поднялась до рассвета и пошла в кухню сварить кашу для Чунга, а для них с Соном – батат. А потом нужно было еще сварить рис, чтобы взять с собой на обед. В переулке завывал ветер, шуршал листвой ободранных жалких бананов на берегу пруда. Ан возилась у очага и вдруг услышала голос, позвавший ее с улицы.

– Это вы, Тощая Хай? Подождите, я сию минуту!

Ан открыла калитку, и гостья сразу прошла к очагу.

– Ну и холод! Ой, да у вас вареный батат! Что это за сорт такой ароматный?

Ан знала, что Тощая Хай пришла попросить у нее несколько клубней батата для своей меньшой, Бан, которая была младше Чунга на два месяца.

– Вы идите, чтобы не опоздать в свою лапшевную, а я, как управлюсь, сама отнесу батат вашей девочке.

– Мне незачем ходить туда, там теперь и косточки не добудешь! Раньше все-таки можно было хоть что-нибудь схватить, да и то с дракой, с боем – как голодная стая собак, простите за грубость! А теперь и этого нет! Хозяин лапшевной запродал все кости забитой скотины какому-то перекупщику. Вчера я попробовала схватить лопатку – меня так огрели коромыслом, что чуть руку не сломали!

И Тощая Хай высунула из-под мешковины, в которую она закуталась от холода, тонкую, как тростинка, руку. В этом году она совсем сдала, отощала, истаскалась. И что за чертова баба – живет одна, а каждые год-два снова ходит с животом! А у нее уже шестеро! Ан не представляла себе, чем только они еще живы. Правда, последнее время Тощая Хай уже не стеснялась, побиралась у них в переулке. Многие даже предупреждали, что с ней надо быть осторожнее, она вроде стала на руку нечиста.

Вот и сейчас эта несчастная мать сидела перед таганком и не сводила глаз с котелка, в котором варился батат. Ноздри ее жадно раздувались, и Ан даже слышала, как от голода у нее урчало в животе.

Когда батат сварился, Ан взяла палочку и подцепила большой клубень.

– Ой, от такой бататины моя Бан с ума сойдет!

– Это вам. А для Бан я дам другую.

Женщина не заставила просить себя дважды, схватила горячий клубень, обжигаясь, разломила его и сунула в рот большой кусок. Она покатала его во рту и, не прожевав, жадно проглотила. Вдруг лицо ее побагровело, шея напряглась, она судорожно глотала, но злосчастный кусок застрял у нее в горле. Ан зачерпнула в чашку чаю, заваренного на листьях вай, и Тощая Хай, выпив несколько глотков, успокоилась. Она была так голодна, что ей было не до приличий, и все же она улыбнулась, пытаясь как-то сгладить неловкость:

– Пожадничала, откусила такой большой кусок, что чуть было не подавилась.

– Ешьте еще, не стесняйтесь, – сказала Ан, подавая ей новый клубень.

Заметив, что в котелке осталось совсем немного батата, Тощая Хай покачала головой:

– Тогда тебе не останется.

– Хватит. Ешьте. Это Сону, а вот эту отнесете Бан.

Второй клубень Тощая Хай тщательно очистила и стала есть не спеша, откусывая небольшими кусочками. Потом она съела еще один клубень и замолчала, уставившись остекленевшим взглядом в огонь.

– Сказать по правде, – она грустно улыбнулась, – я бы в одну минуту съела целый котелок. Но я никогда не сделаю этого. Как странно: когда ты голодна, перед глазами стоит какой-то желтый туман, а как поешь немного, сразу прояснится. И почему это, сотворив человека, бог сделал так, что ему обязательно надо есть, чтобы жить? Получается, что человеку живется хуже, чем скотине! Наедались бы травой, как было бы хорошо! Ты вот не знаешь, а я вижу, чем теперь питаются люди. Увидишь, на улице продают блинчики с мясом, – не польстись на дешевую цену: мясо-то крысиное!

Тощая Хай замолчала, продолжая смотреть в огонь остановившимся взглядом, точно от голода перед глазами у нее все еще стояла желтая пелена. И вдруг она вздрогнула и закрыла глаза.

– Позавчера вечером я страшно проголодалась, а за весь день удалось достать всего один хао, не знала, что и купить, чтобы накормить свою ораву. Ну и пошла к мусорной куче, что позади французского лагеря, ты знаешь. Вижу, паренек какой-то, видно из образованных, в возрасте вашего Сона, стоит копается в мусорной куче, нашел куски какой-то протухшей рыбы и корки заплесневелого хлеба. Долго он так копался, а потом и говорит: «Возьмите голову этой рыбы, она еще хорошая». Я взяла, чтобы не обидеть паренька, а как посмотрела на нее, меня чуть не стошнило. Я говорю ему: «Не ешь, рыба испорченная!» – а он покачал головой: «Нет, можно есть!» Собрал хворост, разжег огонь и стал обжаривать рыбу на прутике. Здорово, видно, был голоден, бедняга. Меня тоже от голода мутило, но я все-таки выбросила эту рыбью голову. Пришла домой и думаю: «Вот ведь, есть еще люди, которые едят то, чем даже я брезгую!» А вчера утром прихожу опять к мусорным кучам, смотрю, лежит тот паренек мертвый, весь раздулся, даже смотреть боязно. Я заметила только, что пальцы на ногах у него торчали, как раскрытый веер…

Тощая Хай устало прикрыла глаза:

– Пригрелась я здесь и вставать не хочется. Послушай, Ан, отчего это, когда ты голодна, то такое чувство, точно выпила, а глаза закроешь, и тут же всякие вкусные вещи видятся? Ну ладно, пойду, а то моя Бан все глазки выплачет. Ведь мои зверята, если не сумеют ребенка унять, не долго думая и отлупят.

Женщина посмотрела на Ан:

– Дай мне еще одну бататину… – Она протянула свою худую руку к котелку, взяла два клубня и, воровато сунув их к себе под мешковину, улыбнулась. – Эта Бан такая паршивка, знаешь, что вчера заявила мне? «Почему, мама, ты не отдашь меня той тете, которая продает жареных поросят? Пусть она будет моей мамой, у нее много мяса, а у тебя я всегда голодная!» Вот какие теперь дети!

С тех пор как бомбардировки усилились, в Хайфоне каждое утро можно было наблюдать странную картину: целые толпы бедняков из окраинных кварталов и пригородных поселков спешат на работу: в учреждения, в мастерские, на заводы, а из центра навстречу им тянется население торговых кварталов с детьми и женами, на велосипедах, рикшах – уходят в пригороды по дорогам на Тхиенлой, Самбо или к мосту Нием, спасаясь от бомбардировок. А потом город замирает, и редко кого увидишь днем на улице. Вечером снова встречаются два шумных торопливых людских потока. Потом, когда наступает темнота и зажигаются синие фонари, на улицах начинается торговля, кипит деловая жизнь. Около девяти часов вечера во всем городе гаснет освещение, кроме нескольких торговых улиц, где хозяева магазинов стараются протянуть еще часа два-три до закрытия. Большой портовый город стал похож на больного после потери крови, причем этот процесс обескровливания остановить было невозможно. По существу, благоденствовали сейчас только «купцы без лавок» – всякого рода посредники и маклеры. Их было полно всюду – от государственных канцелярий до невообразимых бедняцких трущоб. Как и везде, процветали торговля на черном рынке, спекуляция, скупка и перепродажа товара. Не брезгуя ничем, наживались и на чашке риса, и на куске мыла, и на пачке иголок. И Хайфон, в прошлом город-труженик, над которым всегда курился дым заводов и фабрик, город, привыкший к портовому шуму, стал прибежищем мелких и крупных хищников, которые отравляли его жизнь – отравляли спекуляцией, грабежом и обманом. Теперь огромный город производил мизерное количество цемента да изделия мелких ремесленников, этого, конечно, не хватало на несколько десятков тысяч населения, деньги постоянно переходили из одного кармана в другой – донги, хао и су, заработанные людьми труда, оседали в сейфах влиятельных чиновников, берущих огромные взятки, в карманах крупных коммерсантов, местных и иностранцев, французских и японских дельцов, хозяев экспортно-импортных компаний, занимавшихся перепродажей товаров местного производства.

Каждое утро из своих трущоб и пригородных поселков выходили и направлялись в город тысячи высохших от недоедания, бледных, изможденных людей в старой, залатанной одежде. Они шли, с трудом передвигая ноги, обутые в сандалии на деревянной подошве или продранные матерчатые тапочки, шли в город на работу либо в надежде найти работу, шли, несмотря на вой американских самолетов над головой, ежедневно сеявших смерть.

Сон доел свой батат и ушел на работу. Ан заперла шкаф, проверила, не осталось ли в доме чего-либо неубранного, что могли бы стащить, взяла на руки Чунга и, прихватив кошелку, в которой лежали деньги, карточки и кое-что из одежды, вышла из дому.

21

Хотя уже полмесяца не было налетов, двери мастерских и магазинов оставляли наполовину открытыми – на случай, если объявят тревогу. Рядом с «Золотыми ножницами» находился французский продуктовый магазин, один из самых больших в Хайфоне. Ан помнила, как в прежние времена его витрины круглый год ломились от консервных банок, груд свежего мяса и рыбы, овощей, фруктов, сладостей, сигарет, вин самых разнообразных марок. Но вот уже года три красовались одни только раскрашенные картонные окорока, выцветшие на солнце и покрытые серым слоем пыли. Да и в мастерской «Золотые ножницы» то же самое. Прежде в двух витринах, выходивших на тротуар, стояло больше десятка манекенов, задрапированных в бархат, шелка и шерсть, в качестве образцов рекламировались костюмы, сшитые в мастерской. Сейчас все материалы были убраны, в витрине вместо манекенов красовались раскрашенные деревянные макеты да несколько иллюстраций, вырезанных из французского журнала мод шестилетней давности.

Подойдя к мастерской, Ан взглянула на стенные часы: до начала работы оставалось десять минут. Ан спустила с рук Чунга и вошла в мастерскую. Хозяева завтракали. В ответ на приветствие Ан они только молча кивнули. Держа Чунга за руку, она прошла в рабочую комнату.

Заметив чинную благообразную физиономию хозяина, Ан улыбнулась. Сразу видно: тигрица рядом! Работницы прозвали хозяина Котом. Каждый раз при виде женщины он сладко жмурился и обычно приставал ко всем без разбора. Когда Ан в первый день пришла на работу, объявили воздушную тревогу, и хозяин предложил Ан спуститься в их убежище. Ан подумала тогда: кажется, хозяин неплохой человек – и уже хотела было бежать с ним вниз, но одна из работниц успела шепнуть ей: «Не вздумай идти с этим грязным старикашкой, лучше пойдем с нами под лестницу». С тех пор Ан держалась с хозяином настороженно, но он все равно находил повод прикоснуться к ней.

Не успела она сесть на свое место, как Кот уже стоял рядом с целым ворохом костюмов и платьев.

– Постарайся за сегодняшнее утро починить вот это. Ну как отдохнула в прошлое воскресенье? – Старик игриво прижмурил глаза и воровато протянул к ней руку, пытаясь погладить по щеке. Ан увернулась, и хозяин как ни в чем не бывало вернулся к себе.

«Вот кобель!» – со злостью подумала Ан, усаживая рядом с собой Чунга. Она принялась разбирать ворох платьев. Из соседней комнаты доносились голоса хозяев. Кот убеждал жену увезти детей на случай бомбежки, та возражала: в доме есть бомбоубежище, а возить детей каждый раз не так-то легко, да и лишние расходы ни к чему.

Вскоре собрались все работницы, в основном это были родственники или односельчане хозяев, исключение составляли только Ан и Сюен.

Чунг играл около матери, но потом ему наскучило сидеть на одном месте, он сполз на кафельный пол и стал катать в углу пустую катушку. Она закатывалась то под топчан, то под стол, то под машину, а малыш ползал за ней на четвереньках. Ан иногда оборачивалась к нему, делала какое-нибудь замечание и снова склонялась над работой, осторожно действуя тонюсенькой иглой, ушко которой рассмотреть можно было только в лупу.

Когда надоело играть с катушкой, Чунг подошел к двери и выглянул во двор. Рядом с водоемом няня стирала белье в большом деревянном корыте. Увидев малыша, она подозвала его к себе, отвела на кухню и угостила мандарином. Чунг повертелся немного во дворе, а затем увязался за няней на второй этаж. Ан бросила взгляд во двор и, убедившись, что малыш под присмотром, успокоилась.

А Чунг с трудом преодолел натертую до блеска лестницу, перешагнул порог комнаты и застыл, пораженный ее великолепием: огромные кресла, обитые цветной тканью, кровать с золочеными шарами, фарфоровые вазы высотой почти в человеческий рост. Странная эта обстановка немного пугала его, и он, ухватившись за полу нянечкиного платья, стоял, не смея двинуться дальше. Няня провела его в соседнюю комнату, где играли хозяйские дети.

Девочке было лет семь, мальчику – пять. Увидев няню, они радостно завопили: «А, наш автомобиль прибыл! Подъезжай сюда, мы тебя заведем!» Старая няня рассмеялась: «Вот тебе на! Мне же убираться надо, посмотрите, что в доме делается. Придет хозяйка, что я ей скажу?» – «Не нужно убираться, – отмахнулся мальчик, – давай лучше играть в автомобиль!» И они, хохоча, заставили ее встать на четвереньки, брат стал крутить ей ухо – «заводить мотор», а сестра уселась на спину. Старая женщина сделала несколько шагов и остановилась. «Ну, хватит, мне еще надо убрать гостиную. Поиграйте-ка лучше с этим мальчиком. Только смотрите, не обижайте его, он хороший!»

Няня ушла, а дети предложили Чунгу играть в «воздушную тревогу». Они принялись так похоже подражать вою сирены, что Чунг вытянул губы трубочкой и стал гудеть вместе с ними. Из комнаты выскочила перепуганная няня: «Вы что, с ума сошли? Сейчас мама поднимется, она вам задаст!» Брат с сестрой вначале надулись, но, решив, что расправа матери – дело нешуточное, испуганно замолчали.

«Как скучно, во что бы нам еще поиграть? – сказала девочка. – Давай мы будем гостями, а ты будешь сторожевая собака». И она стала уговаривать Чунга: «Становись на лапы и лай! Не можешь?» Чунг молча покачал, головой. «Вот смотри, делай вот так!» Девочка быстро поползла по полу на четвереньках и звонко залаяла. Чунг рассмеялся и тоже принялся бегать и лаять. Девочка ходила по комнате, изображая гостью, а Чунг носился за ней, не переставая лаять. «Чья это такая злая собака?» – закричала девочка. Ее братишка схватил линейку и больно шлепнул Чунга по заду. Чунг сел на пол и сказал, что больше играть не хочет. «Эй, собака, лай! Надо же лаять!» Но Чунгу не нравилась такая игра, он поднялся с четверенек и решил пойти к маме. «Почему ты не лаешь? Ты же собака!» – разозлился мальчик. Он подошел к Чунгу и стал пригибать его голову книзу, чтобы заставить встать на четвереньки. Малыш рассердился и оттолкнул сына хозяина так, что тот полетел на пол. «Ах ты разбойник! – закричал хозяйский сынок, вскакивая на ноги. – Как ты смеешь бить меня?» Он подлетел к Чунгу и влепил ему пощечину. Девочка залилась смехом. «Вот дерзкая собака, надо ее проучить!» Она схватила плетку и стегнула Чунга. Тот вдруг покраснел и, не издав ни звука, как тигренок бросился на сына хозяина, обхватил его голову и укусил в щеку.

Хозяйский сын завопил так, будто его резали, сестра заголосила тоже. Хозяйка испуганно крикнула снизу: «Что там случилось?» – и, сунув ноги в сандалии, бросилась вверх по лестнице. Ан выглянула во двор – ни няни, ни Чунга там не было. «Боже мой, неужели он что-нибудь натворил там у них наверху?» А сверху неслись крики хозяйки и няни: «Отпусти! Отпусти!» – и слышались звонкие шлепки. Ан бросила работу и побежала наверх. Войдя в комнату, она увидела, как хозяйка отрывает Чунга от своего драгоценного наследника. Тот вопил что было мочи, а на щеке у него красовались следы зубов. Чунг, хоть и получил несколько затрещин, молчал, покраснев от злости, и все порывался броситься на своего обидчика. Хозяйка дала ему еще пощечину. «Ах ты щенок! Что он тебе такого сделал, ты почему кусаешься?»

У Ан губы задрожали. Схватив Чунга на руки, она быстро спустилась вниз. Кот поджидал ее у лестницы и, улыбаясь, жмурился ей прямо в лицо:

– Ну к чему весь этот крик, это же дети! Не волнуйся, все уладится.

Он протянул к ней руку, как бы желая успокоить, но Ан оттолкнула его.

Вернувшись на свое место, она внимательно осмотрела Чунга. Спина у мальчика была красная, на щеке горели следы пальцев хозяйки. Ан задыхалась от злости, но все же молча взялась за иголку, пальцы у нее дрожали.

Казалось, все уже успокоились, но перед самым концом рабочего дня хозяйка вызвала Ан к себе в комнату. Догадываясь, что разговор будет не из приятных, Ан оставила Чунга внизу и попросила Сюен присмотреть за ним.

– Если хочешь работать здесь, – заявила хозяйка, смерив Ан с головы до ног, – тебе придется оставлять ребенка дома. Я последнее время часто отлучалась из дома, и вы тут без меня совсем распустились! Вы что же, решили, что здесь можно вести себя как вам заблагорассудится?

У Ан в груди все кипело, но она сдержалась.

– Видите ли, я привела сюда ребенка с разрешения вашего мужа. Мне не с кем его оставить, а закрыть в доме одного страшно – вдруг начнется налет…

– Ничего не знаю! Решайте сами. Хотите нянчиться с ребенком, сидите дома! Хм! Мне ведь все известно! Ну-ка подай сюда свою кошелку! Все вы воры и мошенники, а мой только ходит да жмурится. Стоит какой-нибудь из вас поглядеть, на него ласково, так хоть все из дома выноси у него под носом – ничего не заметит!

Ан вспыхнула от оскорбления. Обычно добрые, глаза ее сверкнули гневом:

– Вот что я скажу вам, матушка, вы не смеете так со мной разговаривать! Я сюда не за милостыней прихожу, а работать!

– Смотри-ка, она еще и язык распускает!

– Хватит! Сейчас же рассчитайте меня. Ноги моей больше здесь не будет!

Вот она и снова безработная. И это при том, что Ан хорошая мастерица – в таких везде есть нужда. Ладно, пожалуй, это и к лучшему. По крайней мере от приставаний Кота избавилась. Раньше, говорят, были профсоюзы, было кому пожаловаться, а теперь хозяин делает что хочет: захочет – оштрафует, захочет – прогонит, никому до этого дела нет.

Вечером за ужином Ан рассказала обо всем брату.

– А тебе как у врача? Он хорошо с тобой обращается?

– Да, он хороший человек! И знаешь, все время о тебе спрашивает.

Сон устроился на работу к частному врачу случайно. Когда Чунг заболел воспалением легких, Ан обратилась к врачу Тиепу. Она прибежала к нему, обливаясь слезами, боялась, как бы Чунг не умер. И как назло, в тот момент у нее было плохо с деньгами. Принимая от врача рецепт, она спросила, сколько может стоить это лекарство. Врач поднял голову, внимательно посмотрел на Ан сквозь очки и ответил: «Лекарство это редкое, в аптеке его по рецепту не достать, купить можно только на черном рынке, и стоит оно дорого. У меня его осталось немного, я сделаю укол вашему ребенку, а вы потом заплатите за все сразу». На следующий день он пришел на дом, снова осмотрел Чунга и сделал ему еще один укол. Потом посидел, поговорил немного с Ан и ушел. В конце месяца Ан собрала нужную сумму, съездила к себе в деревню, купила двух уток, и они с братом отнесли все это врачу. С тех пор Ан стала здороваться с Тиепом и он кивал ей в ответ. Как-то врач остановил ее на улице, спросил о работе, а в конце сказал: ему нужна младшая медсестра, и если брат Ан захочет, то может подучиться и работать у него. Дома они с Соном поговорили и решили, что такой случай просто нельзя упускать. Ан повела Сона на следующий день, врач сразу же принял его и полушутя-полусерьезно сказал, что у него и для старшей сестры тоже есть место. Ан отказалась. Во-первых, в этом не было нужды, а во-вторых, она почувствовала, что за этим предложением что-то кроется. Когда Сон начал работать у Тиепа, Ан стала держаться с врачом с еще большей осторожностью и уже больше никогда не заходила к нему.

– Ты постарайся поскорее подучиться у него, – говорила она брату. – С этой специальностью, мне кажется, тебе будет легче устроиться. А то видишь, что мне приходится терпеть – работаешь, стараешься, а с тобой обращаются, как с прислугой. Иногда такая злость берет!

Сон внимательно посмотрел на сестру:

– Да, раньше я все дома сидел, ничего не знал, а теперь многое начинаю понимать!

– Часто, чтобы заработать чашку риса, сколько унижений вынесешь! И отчего это они все такие звери? Жадные, бессердечные!

Чунг уснул прямо на циновке. Тут же стоял и поднос с ужином. Ан подняла ему рубашонку – на спинке у малыша темнели синяки. Сердце у нее сжалось.

– Посмотри, что они с ним сделали! А он, оказывается, храбрый малыш! Вбегаю в комнату, смотрю: его бьют, а он ни звука, весь покраснел от злости и все норовит снова укусить хозяйского сыночка.

По губам Ан скользнула довольная улыбка, она наклонилась к сыну, согнала с его лица комара, потом осторожно взяла на руки и, погладив мягкие волосы, прижалась губами к нежной щечке.

– Завтра я свожу его к Тиепу, пусть посмотрит, нет ли чего серьезного.

– Не стоит. Попроси у него лучше немного спирта, я разотру Чунгу спину.

После ужина Сон убрал посуду и сел читать учебник по фармакологии. Ан отнесла сына на кровать, опустила москитник и сама легла рядом. Но сон не шел. Голова была полна забот и тревог. Завтра снова надо отправляться на поиски работы. Впрочем, зачем отчаиваться, даже если она посидит несколько дней дома – не беда! Сколько лет с утра до вечера гнет спину, слепнет от этой работы! Может же она позволить себе отдохнуть немного? К тому же Гай просила ее купить кое-что. Теперь сестру стали звать по-другому – Ба. Труднее всего будет достать типографскую краску. Хорошо бы узнать, где теперь Лап… Интересно, отросли у Гай волосы? Наверное, она уже разыскала на угольных копях дядюшку Мана. Вот и снова собралась вся группа, только Кхака и Тхиета нет! Ан вздохнула. Через несколько дней все равно надо устраиваться на работу. Может быть, действительно поступить к доктору Тиепу? Нет! Ан снова вздохнула. Таким, как она, молодым одиноким матерям, живется нелегко. Ан погладила по голове сына. Совсем еще маленький! Пройдет немало лет, прежде чем он вырастет, станет таким, как Сон, тогда она может за него уже не волноваться. А она состарится. Останется сын жить со своей старой матерью или полюбит какую-нибудь девушку и уедет от нее? Ан улыбнулась. Ну что за дурацкие мысли лезут в голову! Сердце заныло от щемящей тоски. Кхак, родной, как же рано ты ушел от нас, покинул и меня и сына! Ан поднялась с постели, вывернула поярче лампу, достала пожелтевшую карточку Кхака. По щекам медленно скатывались слезы.

Как приятно отдохнуть дома! Никто тебя не унижает, не придирается, не надоедает бесконечными замечаниями. С утра Ан натаскала полный водоем воды, перестирала все белье, подмела, убралась в доме и во дворе, вскипятила воды, чтобы искупать Чунга. Когда она посадила его в деревянное корыто, малыш блаженно вытянулся в воде.

– Посиди спокойно, я посмотрю, как у тебя спина. И хватило же у людей совести так избить малыша!

– Ой, мама, не трогай, там больно!

– Вот беда! А внутри у тебя ничего не болит? Здесь не больно?

Чунг, не отвечая, набрал воды в ладошки и плеснул на нее.

– Ах, ты на маму брызгать!

Ан зачерпнула ладонью воды и вылила ее на голову Чунгу. Тот поежился, смеясь, потом протянул руку и пощекотал ей шею. Она в ответ пощекотала его под мышкой. Сын запрокинул голову и залился веселым смехом. Но вот купание закончилось, Ан отнесла малыша в дом, вытерла, переодела в чистое белье и посадила на кровать.

– Посиди здесь, пока я переоденусь. Видишь, что ты сделал с моим платьем!

В дверь постучали.

– Кто там? Это вы, Тощая Хай?

Ан открыла дверь и зарделась от смущения – это был доктор Тиеп.

– Извините. Входите, пожалуйста.

– Вы со мной так почтительны, а ведь я теперь почти свой человек в этом доме.

– Ну что вы, как можно! Садитесь, пожалуйста.

Ан вышла в соседнюю комнату и наскоро переоделась. Потом она заварила чай. Сегодня доктор, этот немолодой седеющий мужчина в очках, казался ей каким-то смущенным.

– Я тут был по соседству, у одного пациента, ну и решил зайти проведать малыша. Сон рассказывал мне…

– Спасибо. Где же вы оставили машину?

– В начале улицы. Я уже так давно не был у вас, что едва дом не перепутал. Как ваше здоровье? Приведите-ка сюда Чунга, я посмотрю его.

Доктор внимательно осмотрел синяки на спине мальчика, потом приложил ухо, послушал, а когда закончил осмотр, вынул из портфеля баночку с мазью и таблетки.

– Если у ребенка поднимется температура, сразу сообщите мне.

– Хорошо. Всю ночь он вздрагивал и один раз даже закричал во сне.

– Он у вас здоровенький мальчик, я думаю, все обойдется. Но на всякий случай возьмите лекарства. Я слышал, вы опять без работы? Ну что за люди!

Доктор Тиеп снял очки, долго протирал их, близоруко щурясь, задумчиво и как-то растерянно смотрел на Ан. Она разлила чай и пододвинула ему чашку. Он взял было чашку и тут же снова поставил на стол.

– Послушайте, Ан, я смотрю, нелегко вам с братом живется… Я один, весь дом, приемная, инструменты, лекарства – все это без присмотра. Те, кто служит у меня, разворовывают все это потихоньку… Если бы вы… я был бы очень…

Ан долго молчала.

– Я вам очень благодарна за доброту, но я ничего не понимаю в вашем деле, боюсь, не справлюсь.

– Но… вы все-таки подумайте.

Он надел очки, взял портфель и пошел к двери. Ан проводила гостя и остановилась на пороге. Доктор медленно шел по переулку, высокий, сутуловатый, грустно понурив голову. Нет, Ан просто не могла принять его предложение!