Текст книги "Разгневанная река"

Автор книги: Нгуен Динь Тхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

32

Сотни тысяч людей наводнили город, сотни тысяч людей двинулись по улицам, и все эти потоки стекались к Озеру Возвращенного Меча, к площади перед городским театром.

День был яркий, солнечный, небо – голубое, чистое, словно умытое.

Во всю стену театра, от крыши до карниза, свисало огромное алое полотнище, на котором, раскинув пять лучей, сверкала золотом гигантская звезда.

Всюду, куда хватал глаз, разлилось живое людское море.

Дул порывистый августовский ветер, развевая алые знамена над толпой.

Оно никак не могло успокоиться, это необычное, море, волновалось, шевелилось, затихало на время и вновь оживало то здесь, то там.

Но вот оно постепенно замерло.

Теперь был слышен только голос из репродукторов. Передавали воззвание Комитета восстания, сообщение о захвате власти в Ханое, древней столице Вьетнама.

И вновь зашевелились людские волны. Они клокотали и разливались неудержимыми потоками, словно воды разгневанной реки, когда она, переполнив русло, рушит берега.

За железной оградой, окружавшей резиденцию французского губернатора Бакки, выстроились две сотни солдат охраны порядка. Сжимая винтовки, они поглядывали на медных жаб в сквере на противоположной стороне улицы, на пустынные переулки, примыкающие к ней.

Но что это? Что за странный шум, от которого, кажется, содрогается земля? Он приближается, он растет, и вот в начале улицы показались красные знамена! Подходят колонны демонстрантов!

– Братья солдаты! Не стреляйте во вьетнамцев!

– Братья солдаты! Переходите на сторону революции!

От колонн отделились несколько женщин и подбежали к ограде.

Солдаты не осмелились поднять против них оружие.

Толпа остановилась перед тяжелыми воротами. Железные прутья задрожали, сотрясаемые сотнями рук.

Но вот несколько человек уже перемахнули через высокую ограду, спрыгнули во двор. Под ударами тяжелого топора отлетел исковерканный замок, распахнулись железные ворота, и стремительный людской поток затопил резиденцию губернатора.

Едва распахнулись ворота казармы войск охраны порядка, расположенной в центре города, как штурмовые отряды и боевые дружины Вьетминя молниеносно ворвались во двор, они окружили бараки и захватили склады с оружием и боеприпасами. И тут вдруг донесся многоголосый вопль ярости, демонстранты, запрудившие улицу рядом с казармами, стали тесниться к тротуарам. В чем дело? В начале улицы послышался страшный грохот и лязг. К казарме приближалась колонна японских танков, башни развернулись, стволы орудий уставились на бараки.

Улица взорвалась криками. Молодые ребята, ни разу в жизни не сделавшие ни единого выстрела, встав на одно колено, лежа на земле или стоя за деревом, наводили только что выданные им винтовки на эти грязно-желтые стальные громады. Женщины, скинув деревянные сандалии, выбегали на мостовую перед орудийными стволами и в исступлении кричали, грозя тем, что сидели за броней. Убеленные сединами старики гневно сжимали кулаки. В мгновенье ока танки были окружены плотным кольцом.

На всех учреждениях Ханоя уже развевались красные знамена, а в центре города перед казармами войск охраны порядка толпа продолжала осаждать японские танки. Прошел час, прошел второй…

И вдруг головной танк взревел, выпустил клубы дыма, развернулся и медленно двинулся по улице. За ним остальные. Колонна удалилась в сторону набережной.

Люди прыгали и кричали, вне себя от радости.

Наступил вечер. Первый вечер свободы после почти векового угнетения. Солнце медленно опускалось по ту сторону Западного озера. Плавные очертания горной цепи Бави четко вырисовывались на фоне багряных облаков.

Мы шагали по нашему городу, мы смеялись, не замечая слез, которые сами катились из глаз, мы распевали новые, революционные песни…

До чего нежно-зеленой была в этот день вода в Озере Возвращенного Меча, до чего яркими были солнечные блики, в этот день оно снова стало озером Ле Лоя – озером священной черепахи, вручившей, по преданию, меч освободителю страны.

Казалось, что улица колышется под ногами, а черные крыши домов поют и смеются вместе с людьми.

В эти дни люди жили бурной, необычной жизнью, забыв об обыденных делах.

Каждое утро маленькие газетчики выбегали на улицы, и их звонкие голоса разносились далеко: «Газета «За спасение Родины»!», «Газета «Знамя освобождения»!» Люди толпились возле наклеенных на стены свежих газет, от которых еще пахло типографской краской.

В Намдине восстание! В Хайфоне, в Хюэ, Дананге! Восстал Сайгон!

Прошло всего лишь немногим больше недели, а восстание уже прокатилось по всей стране.

33

И вот настало утро, когда страна была объявлена независимой.

Это было светлое утро начала осени. Ветер подметал улицы, сгонял с неба тучи, готовя город к празднику.

Выглянуло солнце, яркое, радостное, озаряя своим живительным светом поля, реки и горы.

Древняя цитадель, Флаговая Башня, парк Бадинь – все залито алым цветом знамен.

На высокую трибуну, наскоро сооруженную посреди площади, поднялся худощавый человек в костюме цвета хаки. Высокий лоб, светлые, лучистые глаза, реденькая бородка. Человек молча остановился перед микрофоном, окидывая взглядом необъятное людское море, раскинувшееся перед ним.

Собравшиеся на площади тоже застыли в напряженном ожидании.

Что скажет им сейчас Президент? И человек заговорил. Из репродукторов раздался звучный, проникновенный голос:

– Вам хорошо слышно то, что я говорю?

Люди растерянно молчали, потом громкий возглас, вырвавшийся из сотен тысяч уст, подобно раскатам грома, прокатился над этим живым морем, отдаваясь эхом вдали.

Так родилась Демократическая Республика Вьетнам.

Заключительная часть

1

Был один из прохладных вечеров поздней осени. Только что закончился доклад о положении в Южном Вьетнаме, люди выходили из дверей городского театра, направляясь к Чангтиен, залитый разноцветными огнями витрин.

В ресторанах, барах, в ювелирных магазинах было полно офицеров чанкайшистской армии, американских генералов, офицеров и журналистов, с ними, как правило, были белые или желтокожие женщины. Куда ни глянешь – всюду бархат, шелка, выставленные напоказ груди, обтянутые бедра, военные мундиры. Запах дорогого табака смешивается с ароматом духов и пудры, звучит чужая речь, громкий смех.

Местные жители проходят мимо в угрюмом молчании, в глазах – холодное презрение.

Когда Ханг и Фыонг, двигавшиеся по улице вместе со всеми, поравнялись с цветочными рядами на набережной Озера Возвращенного Меча, сбоку вдруг раздался визг тормозов, и какой-то джип остановился у тротуара. Из него выскочили трое парней в военной форме с револьверами в руках. Националисты! Они схватили какого-то юношу и потащили к себе в машину. В кабине сидели два офицера-чанкайшиста. Юноша сопротивлялся. Парни тыкали ему в грудь револьверами и орали:

– Иди! Кому говорят! Не пойдешь – пристрелим!

– Стреляйте! Никуда я не пойду!

Вокруг них сразу собралась толпа.

– Вы что же это хватаете людей прямо на улице?

– Кто еще разговаривает здесь? Хочешь пулю в лоб?

– Бандиты! Никакая вы не партия, просто бандиты!

– Орудуют за спиной чанкайшистов! Вы думаете, вечно вы будете прятаться от народа?!

Парни растерялись. Но вот один из них потряс револьвером и крикнул:

– Плевать я хотел на народ!

В толпе раздался хохот. Юноша воспользовался замешательством, рванулся куда-то в сторону и исчез. Парни бросились было за ним, но толпа сомкнулась и встала неподвижной стеной.

– Ладно, пошли!

– Спрячьте свои пушки, «герои»! Вам бы ехать на Юг – с французами и англичанами воевать!

Офицеры из машины высунулись, что-то крикнули парням, те поспешно юркнули в открытую дверцу, и джип укатил.

Толпа разошлась.

Сестры направились к цветочным ларькам. Продавщица, связывая им букет хризантем, говорила, пыхтя от негодования:

– Смотрите, что делается! Хватают людей прямо на улице, среди бела дня! А эти чанкайшисты целыми днями шатаются по магазинам, скупают все, что им понравится, да не покупают, а грабят, Наберут всякой всячины и швырнут тебе свои бумажки с портретом Чан Кай-ши, которые только на то и годятся, чтобы сжечь на могиле их предков! И долго еще будет твориться такое? Ведь сюда нагнали этих шелудивых чанкайшистских солдат несколько десятков тысяч! Налетели словно саранча, да еще развели тут целую свору своих прихвостней, вьетнамских гоминьдановцев, настоящая жандармерия! И что это дедушка Хо смотрит, приказал бы народу, мы бы разбили их в пух и прах!

– А вы забыли, что нам еще предстоит с французами воевать? Ведь они снова высадились на юге. Неужели дедушка Хо меньше обо всем этом думает!

– Да, ему сейчас, наверное, трудно приходится. Ну вот и готов ваш букет.

Продавщица подала Ханг пышные ярко-желтые цветы. Эти две женщины очень похожи между собой, видимо, сестры, подумала она. У старшей очень грустное лицо, слушая ее, она только улыбалась, сама же не произнесла ни слова. Младшая заплатила за букет и защебетала:

– Мы идем провожать бойцов Народной Армии, которые сегодня уезжают на Юг.

– Ну! Тогда эти цветы будут очень кстати. Вот, подарите от меня еще вот эти!

Старшая чуть заметно улыбнулась:

– Дайте мне еще десяток пионов.

– Правильно! – воскликнула младшая. – Красный цвет оживит твою комнату…

– Я хочу пойти с тобой, Ханг. Хорошо?

– А ты не устанешь? Там ведь столько народу!

– Ничего. Проводим, а потом ты отведешь меня к Бить.

– Конечно. Да ты не беспокойся, она сохранила все картины, которые Ты оставил тебе. Остальные она передала в Союз деятелей культуры. Ведь скоро организуется выставка работ Ты… Бить переезжает на новое место. Я и Тоан чуть не все утро проговорили с Бить об этом. Ее устроили на работу в типографию в Хадонг. Она теперь и жить там будет. На днях должна переезжать.

Сестры отошли от цветочного ларька, продавщица смотрела им вслед. Наверное, пойдут прямо на вокзал… Теперь почти каждый вечер бойцы Народной Армии отправляются на Юг.

2

«Когда бойцы народной армии идут в бой…»

Хой стоял на тротуаре и смотрел, как по улице идут ребята и девушки и хором распевают песню.

 
Мы идем, мы идем, чтобы защитить родину!
Мы идем, мы идем.
Лучше умереть, чем отступить хоть на шаг!
 

Мы идем, мы идем… Сейчас всюду только и слышно: «Мы идем!» Молодежь идет на фронт с песней на устах… Удивительно! Страна только что избавилась от голода, от бомб, наводнения, только поднялась на ноги, как на нее стаей налетели враги, рассчитывая задушить в колыбели молодую республику, а по стране идет песня!

Мы идем, мы идем… Ну нет, не только вы, ребята, я тоже скоро выйду на дорогу!

Хой улыбнулся и ускорил шаги. Кто бы мог подумать, что «Общество умственного и морального совершенствования», а фактически просто игорный дом, станет Домом деятелей культуры! Не ожидал он, что писатели, участвовавшие в борьбе за спасение родины, вспомнят о нем и не только вспомнят, но и разыщут его в деревне! Неожиданным было и то, что его книгу «Весеннее поле» переиздали тиражом пять тысяч экземпляров, а ему вручили сумму в несколько сотен донгов! Теперь Тхао может быть спокойна за детей, им больше не грозит голод. Вместо старой, рухнувшей во время наводнения кухни можно будет построить новую. Но самым неожиданным было предложение поехать на несколько месяцев на Юг в качестве фронтового корреспондента!

Хой снова улыбнулся, вспомнив свое первое посещение бывшего «Общества совершенствования». Осматривая на складе, рядом с кухней, старую рухлядь: опрокинутое вверх ногами деревянное, отделанное золотом императорское кресло, то самое, в котором Бао Дай обычно сидел, когда приезжал с инспекцией на Север, бюсты бывших французских генерал-губернаторов, губернаторов провинций, – Хой вдруг обратил внимание на сшитые из красной ткани ливреи слуг, которые валялись теперь в углу. Он хотел было попросить управляющего продать ему несколько штук – ливреи можно перекрасить и сшить из них что-нибудь ребятишкам… Но не решился, хотя вряд ли кто-нибудь стал смеяться над ним. Ох уж эта его стеснительность!

На улице Куангтхань, куда Хой пришел, обвешанный покупками, он увидел Фи. Она мыла рис, чистила зелень.

– На рынок ходил? – спросила она, подняв голову. И вдруг рассмеялась: – Ты что, решил закатить пир на весь поселок?

– Конечно. Вот и вина французского купил, так что можно пить, не стесняться, не из риса ведь водку гоним. Дай-ка мне взглянуть, много ли в вашей «кошелке для бойцов»[25]25
  Так назывались сумки, с которыми ходили сборщики средств в фонд отрядов самообороны.


[Закрыть]. А, неплохо!

– Ну а ты как сегодня сходил, удачно?

– Даже очень. Ладно, мне еще надо забежать к дяде Дьему, повидать Нган. Она ведь теперь носит пилотку, работает медсестрой! А где Донг?

– Пошел в гости к Биню, на Западное озеро. Потом еще куда-то хотел зайти. Да, ты поосторожней, в тех местах шляются бандиты, если и встретишь кого, не связывайся, что бы они ни говорили. Знаешь, что они сейчас придумали? Посылают одного из своих на улицу, тот пристает к какому-нибудь прохожему, начинает ругать Вьетминь, правительство, а если он вступит в спор, остальные выскочат, схватят человека и не отпускают, пока не получат взятку. Местные жители уже знают всю эту тактику наизусть, а случайные прохожие часто попадаются на удочку.

– Говорят, сынок нашего депутата Кханя тоже с ними?

– Донг рассказывал, что он стал у них одним из заправил. Чанкайшисты использовали его даже для перевозок контрабандного опиума из Лаокая в Гонконг. Разъезжает на форде, завел себе притон, возит туда девушек, развращает их, спаивает, а потом тех, которые поддаются, передает чанкайшистам, и те готовят из них своих агентов. Хой вздохнул:

– Как подумаешь обо всем этом, обидно становится за тех, кто создавал эту партию. Разве Ню, Ки Кон, Нгуен Тхай Хок могли предполагать, что имя националистической партии будет так выпачкано в грязи! Ладно, пойду к Дьему ненадолго, сразу же вернусь.

Фи принялась разделывать курицу. Иногда она останавливалась и в задумчивости улыбалась каким-то своим мыслям.

Явился Донг. Он прошел на кухню и присел рядом с женой.

– Ты что же – с самого утра не вылезаешь из кухни?

– Вот именно! – Фи усмехнулась. – Если бы я не сидела здесь с утра, то что бы я успела сделать?

– Прости! – Донг чмокнул ее в щеку. – Так значит, ты еще не ходила в министерство?

– Ходила. Говорила с министром и уже дала согласие работать в отделе по ликвидации неграмотности. Через несколько дней меня оформят на работу.

– Ну вот и отлично. Ты же преподавала латиницу!

– Какое счастье – ты похвалил меня! Наверное, голодный как волк? Вот возьми, погрызи ножку.

Донг взял горячую куриную ножку и, посыпав ее солью, смешанной с тертыми лимонными листьями, стал, обжигаясь, есть.

– Знаешь… – говорил он, – я в этот раз должен буду уехать, и надолго. Наверное, в Лаокай. Чанкайшисты там сейчас подняли голову. Они захватили несколько провинциальных центров от Виньиена и дальше на север, в том числе Футхо, Йенбай, Лаокай. Они нагнали туда солдат, решили создать настоящую военную зону, использовав националистов. И все это направлено против нас. Вот меня и посылают разведать обстановку. Поеду вместе с Кимом.

– И когда же ты должен ехать, на сколько?

– Наверное, через несколько дней. А на сколько, я в сам не знаю. Думаю, что вернусь не очень скоро, впрочем, долго нам там задерживаться не позволят.

Фи, хоть она и была встревожена не на шутку, рассмеялась:

– Вот это ответ, определеннее не скажешь!

– Да ведь так оно и есть на самом деле. Ну, я пойду, пожалуй, накрывать.

Обед удался на славу. Циновку расстелили прямо на полу, а вместо подноса постелили газеты. После первой же рюмки вина Хой порозовел.

– Как было бы хорошо, если б сегодня с нами была и Тхао! – сказала Фи.

– Ладно, к Новому году приедете к нам в деревню. К этому времени я уже, наверное, вернусь с Юга, да и Донг, я думаю, тоже.

– Да, а как там депутатша с дочерью и зятем? – поинтересовался Донг.

– Живут по-прежнему у себя. Зять теперь работает в Хайзыонге, в отделе информации и пропаганды. По воскресеньям приезжает в село навестить жену и тещу. Послушаешь его – прямо поборник прогресса. Ладно, поглядим.

– А сам депутат приезжал?

– Не видно было. Он вроде так и остался жить в Хайфоне со своей второй женой, торгуют железным ломом. Хитрая бестия, все прислушивается да присматривается.

– Ну а как с Комитетом общины?

– Все в порядке. Правильно сделали, что избрали Бао председателем. В Комитете нашему старику предложили вступить в уездную Ассоциацию престарелых. Ну, я посоветовал ему кончать со своими травами, ведь с тех пор, как его посадили японцы, он все еще не пришел в себя, надо же ему отдохнуть, набраться сил, а то пойдут всякие собрания да заседания. А ему жаль расстаться с лекарствами.

– Надо понять старика, когда он при деле, ему жить веселее.

– Да, ты, Фи, еще не знаешь, моя Хиен только и бредит этими лекарствами, говорит: вырасту, буду бесплатно лечить людей, как тот святой с гор Танвиен!

– И правильно, пусть станет врачом!

– Ну, уж если ты ее так любишь, отдаю тебе в дочери!

Хой поднял свою рюмку с вином.

– Хочу сегодня напиться. А если свалюсь, то прошу дорогую невестку не смеяться…

После обеда Хой и впрямь завалился спать.

– Послушай, Фи, – предложил Донг после того, как они прибрались в доме, – мы так давно не гуляли вдвоем. Пошли на Западное озеро, к пагоде Чанкуок! Помнишь тот день, когда мы там были в первый раз?

3

Ветер шевелил траву – казалось, это души умерших пришли на встречу с родными. Над букетом, лежавшим на могильном холмике, вилась пчела.

– В январе, когда будет попрохладней, хочу перенести его останки в родные места. И ухаживать за могилой будет легче, – проговорила Ан, поворачиваясь к брату. – А то здесь она без присмотра.

Сон кивнул и огляделся.

– Интересно, что это за насыпь? А, это район Зяпбат! Тогда это, наверное, братские могилы. Здесь хоронили тех, кто умер во время голода…

Они замолчали, глядя на безымянные могилы, занявшие половину рисового поля недалеко от могилы Кхака. В их памяти еще не изгладились страшные картины. Казалось, призраки бродили сейчас между этими холмами, тоже, наверное, скрывавшими под собою немало жертв, подобранных на дорогах…

– Ладно, поедем, Сон, – сказала тихо Ан, – нам еще нужно заехать кое-что купить, а времени мало.

– Мне только к трем часам надо быть в лагере.

Сон снял пилотку и с минуту молча постоял над могилой. Лицо юноши было серьезно, даже сурово, он словно давал торжественную клятву на верность тому делу, ради которого погиб Кхак и многие из тех, кто лежал здесь.

В этот вечер Ан с детьми осталась ночевать у Куен, вернее, в квартире, которую ей с мужем выделили на территории учреждения. Ни хозяйка, ни муж еще не вернулись с заседания. Дети давно спали. Ан торопилась дошить стеганую безрукавку брату. За окном луна заливала своим голубоватым светом пустынную дорогу. Около полуночи пришла Куен. Ан встала, открыла ей дверь.

– Ты не спишь? И Ле еще не вернулся?

– Нет пока. Он звонил по телефону, предупредил, что задержится. Поешь, я приготовила рисовую похлебку.

– Подожду, придет Ле, поедим вместе.

Куен присела рядом с Ан и взяла в руки безрукавку.

– Какой у тебя ровный шов! Такую безрукавку не носить, а любоваться ею. Значит, Сон завтра едет?

– Да.

– Завтра вечером я снова занята. Опять заседание. Но сейчас без этого нельзя! И все один и тот же вопрос: чанкайшисты да националисты. Вчера двое чанкайшистов отобрали у кого-то прямо на улице корзину бананов. Люди так возмущены, что забили одного коромыслами насмерть. Ну, офицер тут же вызвал несколько десятков солдат, окружили поселок у дамбы и стали требовать, чтобы им выдали того, кто убил, иначе, мол, сотрут с лица земли весь поселок. Тогда вышел какой-то паренек лет восемнадцати и взял на себя вину, чтобы спасти односельчан. Его тут же расстреляли на месте и потребовали денег якобы на похороны своего солдата. А какие там похороны, получили деньги и ушли. Нашим самим пришлось зарывать труп, а то он стал уже разлагаться.

– Даже зло берет! Какие же это солдаты, настоящие бандиты!

– Вот на сегодняшнем заседании и предложили не церемониться с ними, а давать сдачи. Один даже высказался: нечего, мол, сообщать наверх, а порешить одну-две банды, остальные сразу притихнут. Горкому пришлось дать ему нагоняй. Нельзя этого делать, Ан. Временно придется терпеть все их издевательства.

– Понимаю, но людям трудно терпеть.

– И все же придется! Ты помнишь пример, который приводил дядя Хо: разве вы бросите камень в мышь, если она сидит на вашей драгоценной вазе? Нужно найти другой способ прогнать мышь. Сейчас главное – разбить врагов на Юге. Французы ввели дополнительно несколько десятков тысяч своих отборных солдат, но наши бойцы сражаются упорно. В ЦК вот уже второй день идет совещание кадровых партийных работников. Ле мне сообщил, что решено провести всеобщие выборы в стране, все граждане от восемнадцати лет и старше будут участвовать в выборах Национального собрания. Впервые за всю нашу историю! И мне очень жаль, что я не смогу принять в них участие.

Ан вскинула на нее удивленный взгляд:

– Что ты такое говоришь?

Куен с улыбкой пояснила:

– Я, возможно, скоро тоже уеду на Юг. Ле-то наверняка поедет, есть уже решение ЦК. Я сказала ему, чтобы он предложил взять меня с собой. Думаю, разрешат, там ведь очень нуждаются в кадрах партийных работников.

Ан отложила работу:

– Если ты поедешь, так это, верно, надолго?

– Скорее всего да. Вернемся только тогда, когда прогоним врагов.

Куен задумалась, ушла в себя.

– Мне только жаль наш старый дом… Я так живо помню все мелочи: и этот земляной приступок, и двор, и пруд, и деревья. Может быть… Почему бы тебе не переехать туда жить с тетей Бэй и с ребятами?

– Я привыкла к Хайфону… Да и Гай собиралась поручить мне какую-то работу…

Ан опустила голову и снова принялась шить.

Куен погрузилась в раздумья, изредка поглядывая на Ан, которая с головой ушла в работу. «Какая же я все-таки, – думала про себя Куен, – хоть и не о себе думаю, о брате, о его семье, но все же это нехорошо. Она ведь еще совсем молодая, не может же она всю жизнь оставаться вдовой! Ей еще предстоит долгая жизнь, и она имеет право на личное счастье. А я смотрю на нее только как на жену погибшего брата и на мать его детей!»

Куен совсем расстроилась и, чтобы как-то отвлечься, пошла проведать детей, посмотреть, как они спят.

У ее бедного Ле по-прежнему нет ни минуты свободной! Она до сих пор никак не могла свыкнуться с мыслью, что они поженились. Как-то на одной из конференций ребята, точно сговорившись, стали уговаривать их пожениться. А потом и сам Ле предложил ей выйти за него. Куен, не раздумывая, согласилась. Свадьбу сыграли сразу же после окончания конференции, просто устроили торжественный обед, на котором все поздравили их.

Все считали их хорошей парой, и сама Куен думала так, но почему-то в душе у нее таилась грусть, особенно первое время после женитьбы. Куен казалось, что все должно быть как-то по-другому. Она-то мечтала о такой любви, без которой и жизни нет, а пришлось думать о том, что пора создавать семью. Впрочем, Куен ни в чем не могла упрекнуть Ле. Она уважала и любила его, и чем больше жили они вместе, чем больше она узнавала его, тем сильнее становилось ее чувство. Но что поделать, стоило ей подумать о той давней истории, и она чувствовала боль в душе. Да, такие вещи так просто не забываются, это не стряхнешь с себя, точно пыль с платья!

Куен снова подсела к Ан. Интересно, как сложится ее жизнь!

Ан вдруг вздохнула и подняла глаза на Куен.

– Знаешь, Куен, – произнесла она, – постарайся выкроить пару дней, съезди в Хайзыонг. Не будь при мне детей, все было бы проще… Поговори там с товарищами, пусть помогут мне найти какую-нибудь работу в Хайзыонге, чтобы я могла за детьми присматривать и в организации работать. Я бы могла, скажем, оставить их у тети Бэй и регулярно наведываться к ним.

Куен так обрадовалась, что не могла произнести ни слова, и в порыве благодарности схватила Ан за руку.

– Ну да! Конечно, так лучше всего! И как это я не додумалась. Завтра проводим Сона, а послезавтра поедем с тобой в Хайзыонг.

Народу на вокзале было столько, что буквально яблоку негде упасть. К длинному составу скорого поезда, отправлявшегося, на Юг, уже прицепили паровоз. Перед блестящими, свежевыкрашенными вагонами стояли по подразделениям бойцы Народной Армии, почти все еще юные, в пилотках с золотыми звездочками, вписанными в красный круг. Над их головами колыхались алые, переливающиеся в ярком свете электрических ламп полотнища. А рядом толпились провожающие: делегации от учреждений, родители, жены, дети, братья, сестры, любимые девушки и друзья. На перроне стоял гул. И вдруг лад толпой взметнулась песня: «…Гремят выстрелы над Южным Вьетнамом, призывая весь народ на борьбу с врагом…» Это запели бойцы одного из подразделений, песню подхватили девушки, отбивая ритм ладонями. Потом песня перекинулась дальше. Вдоль состава пробежали железнодорожники, видно, скоро отправление.

Ан с детьми не отходила от Сона. Как много важного хотела она ему сказать, а теперь, когда пришло время расставаться, твердила одно: «Только не забывай писать мне!» Сон подхватил на руки Чунга и поцеловал его.

– Слушайся маму, хорошо кушай, тогда быстро вырастешь и тоже пойдешь в нашу армию!

Тху теребила Сона за гимнастерку:

– Дядя, держи безрукавку, а то забудешь. И мне обязательно пиши!

– Ладно, ладно, но ты должна аккуратно отвечать мне. Хорошо учись и присматривай за братишкой, помогай маме.

Ан совала Сону кошелку с хурмой и все повторяла:

– Не ленись писать почаще. Не забывай нас.

Вдруг раздались свистки и понеслась команда: «По вагонам!» Где-то впереди протяжно завыл паровозный гудок.

Провожающие бросились к бойцам, чтобы в последний раз проститься.

– До свидания, сестра! – громко крикнул Сон и помахал рукой. – До свидания, Чунг и Тху!

Ан, держа ребят за руки, старалась пробиться сквозь толпу поближе к брату.

– Сон, Сон! – кричала она на ходу.

Бойцы стали быстро взбираться по лестницам в вагоны. Их лица замелькали в раскрытых окнах. Они махали руками, звали своих близких, чтобы еще раз увидеть их.

– А-ан! До свидания, А-ан! – донесся голос Сона сквозь гул голосов.

– Я здесь, Сон, я здесь!

Сон увидел сестру и замахал рукой.

– Мама, подними, мы тоже хотим помахать дяде!

– До свидания, Сон, до свидания!..

Паровоз снова оглушительно заревел, тяжело вздохнул, выпустив клубы пара, вагоны дернулись и покатились. Из вагонов полилась песня: «…Идет Народная Армия с единой волей спасти Родину…» В следующем вагоне подхватили ее, и вскоре уже весь состав пел. Вслед отъезжающим трепетали, прощально помахивая, красные флажки, пестрые букеты, ладони родных и близких.

Ан, все так же держа ребят за руки, силилась разглядеть в окне своего Сона.

«Идет Армия Вьетнама… Развевается алое знамя с золотой звездой…» – летела песня. Вот поезд стал исчезать вдали.