Текст книги "Разгневанная река"

Автор книги: Нгуен Динь Тхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

11

Наступила еще одна военная осень. Миновал год со времени первых бомбежек Ханоя и Зялама. Развалины домов на узеньких привокзальных улочках успели обрасти мхом, прохожие давно перестали обращать на них внимание. Тревоги теперь были редкими, и столица начала забывать о воздушных налетах. Возможно, они прекратились из-за длительных дождей, которые в начале зимы тянулись неделями. В воздухе висела тоскливая дождевая пыль, и серые тучи плотно затянули небо над Северным Вьетнамом.

Работа Тоана неожиданно привлекла к себе внимание. Еженедельник «Маяк», виднейший «публицистический, исследовательский, политический, социальный, научный и искусствоведческий орган», где печатались статьи представителей «аннамитской интеллигенции», прислал Тоану письмо с предложениями напечатать серию статей о старинной национальной музыке. Писать Тоан не решился, но отослал в редакцию еженедельника партитуру нескольких народных опер. Вскоре на страницах газеты появилась первая народная опера в обработке Тоана, с довольно торжественной редакционной аннотацией. С тех пор имя Тоана стало известно среди столичной интеллигенции и даже в некоторых провинциальных кругах. Тоан начал получать письма людей, заинтересовавшихся его работой, ханойские барышни из богатых семей обращались к нему с просьбой давать уроки музыки, но он, как правило, отказывал всем. Ему, безусловно, было приятно, что его работа привлекла внимание, но он сожалел, что дал себя втянуть в эту пустуй шумиху, когда, по существу, ничего серьезного еще не сделано.

Однажды после работы Федор неожиданно пригласил Тоана в кафе. Они выбрали уединенный столик, Федор заказал кофе и вино и, когда они остались одни, вынул из кармана конверт:

– Читай! Когда прочтешь, я должен тебе кое-что сказать.

Тоан вскрыл конверт и сразу узнал знакомый почерк. От волнения у него пересохло в горле. Письмо было написано по-французски.

«Здравствуй, Тоан!

Это я, Нина. Сейчас я в Калькутте. Мне сказали, что есть возможность, не очень, правда, определенная, переслать письмо в Ханой. И вот я пишу тебе, хоть и не знаю, попадет ли это письмо в твои руки, а если и попадет, то неизвестно когда. Невозможно пересказать тебе все, что я пережила с того дня, как покинула Ханой. Главное, что я хотела сообщить тебе, это то, что я жива и не забыла тебя. Дорога была очень трудная, несколько раз меня чуть было не схватили, но в конце концов с помощью друзей – офицеров, которые потом тоже перебежали в Китай, – мне удалось пересечь границу и найти представителей де Голля. Я проехала несколько городов, подвергавшихся постоянным бомбежкам японцев, пока наконец не оказалась в Чунцине. Здесь я нашла работу в оркестре офицерского клуба союзников. В этом городе можно как-то жить. Здесь я встретила человека, который стал моим мужем. Он поляк, летчик военной эскадрильи, базирующейся в Калькутте. По делам службы ему часто приходится бывать в Чунцине. Вот уже больше года, как я переехала к нему в Калькутту и живу в расположении эскадрильи. Работаю снова в офицерском клубе, встречаюсь здесь с людьми самых различных национальностей, которые немало перенесли во время этой войны. Но и здесь, в Индии, я снова столкнулась с расовой дискриминацией, столь же отвратительной, как и в Ханое. Английские колониальные чиновники и белые офицеры (в основном американцы) живут своим замкнутым мирком, и им нет никакого дела до местных жителей. Каждый день на улицах вижу индианок с детьми на руках, просящих милостыню, иногда нищие умирают с голоду прямо под дверью клуба. Мой муж очень хороший человек, у нас много общего. Он говорит, что не для того люди сейчас рискуют жизнью, чтобы и в будущем терпеть несправедливость. В прошлом году, уже после того как я переехала в Калькутту, он несколько раз летал в Китай и участвовал там в боях. Приходилось ему пролетать над Хайфоном и Ханоем. Сейчас он в Калькутте. Скоро кончается срок его контракта, и я прошу его уехать в Европу, чтобы потом при первой возможности перебраться в Россию. Так что скоро, Тоан, я буду еще дальше от тебя, и теперь мы уже вряд ли когда-нибудь увидимся. Я даже не знаю, жив ли ты, здоров ли, удалось ли тебе осуществить свои замыслы? Очень хочу, чтобы ты получил это письмо. Что бы там ни было, я желаю тебе мужества жить, бороться и добиться своей цели, несмотря на весь этот кошмар. Желаю тебе счастья, Тоан!

Нина».

Пока Тоан, склонившись над столом, торопливо глотал строчки, Федор курил и не спеша тянул из рюмки коньяк. Дождавшись, когда Тоан оторвался наконец от письма, он пододвинул ему рюмку.

– Пей! Сейчас я расскажу тебе еще кое-что.

– Подожди. Как к тебе попало это письмо? Нет ли еще чего-нибудь от Нины?

– Есть еще письмо. Оба принес мне домой знакомый лейтенант, адъютант одного генерала. Пей же! И не таращи так на меня глаза, на нас уже начинают обращать внимание.

– Значит…

– Значит, даже в Ханое у господина де Голля есть свои люди. О, это и не удивительно! Раз немцы драпают из России, господа, что сидят наверху, держат нос по ветру. Но эти идиоты действуют так неуклюже, что желтолицые в конце концов прихлопнут их одним ударом. Да черт с ними! Я хотел поговорить с тобой о другом. Послушай, Тоан, – Федор вплотную приблизился к Тоану и понизил голос, – я тоже скоро подамся отсюда! Лучше заблаговременно удрать с тонущего корабля Деку, пока он не пошел ко дну и на сцене не появились японцы. Слышал, что заявил в Сайгоне генерал Мацуи?

– Слышал что-то краем уха, но толком так и не знаю, в чем дело.

– Этот генерал в свое время захватил Нанкин и перебил там массу мирных жителей. Так вот, недавно он посетил Сайгон и заявил: на Японию возложена миссия освободить желтую нацию от ига белых, в том числе и от французов. Французские же генералы налаживают связи с де Голлем. Чует мое сердце – скоро запахнет здесь пороховой гарью. Хочешь, уедем вместе?

– Куда?

– Вначале переберемся через китайскую границу, а там и дальше двинемся. В мире до черта мест, где можно отлично прожить. Почему бы и тебе не попытать счастья в чужих краях и не посмотреть на мир? В этой стране пропадет твой талант! Здесь можно плесенью покрыться. Подумай, а завтра дашь ответ.

Тоан молчал, рассеянно вертя в руках пустую рюмку.

– Ну, до завтра! – Федор допил кофе.

– Собственно, ждать до завтра нет нужды. Я очень благодарен тебе, Федор, за доверие, но уехать я не смогу.

– Дело хозяйское. Тогда попрощаемся. Завтра я не выйду на работу: отпросился у хозяина на несколько дней, сказал, что плохо себя чувствую. Кончится война – может статься, увидимся. Если доживем, конечно…

Они поднялись и вышли на улицу. Было темно, сеялся мелкий дождь. Торопливо попрощавшись, каждый отправился своей дорогой.

В ту ночь Тоан так и не заснул. «В этой стране пропадет твой талант…» Что ж, Федор прав! И все-таки он не может покинуть эту несчастную страну! Тоан чувствовал, если он это сделает, то неминуемо зачахнет, как вырванный с корнем куст. Но может быть, он ошибается? Сколько музыкантов вынуждены были оставить свою родину и, странствуя по всему миру, своим искусством прославляли отчизну. Шопен… да мало ли кто еще! Почему бы и Тоану не последовать их примеру?.. Да хотя бы уже потому, что он не обладает их талантом! Отчего это человек так привязан к своей родине? Ведь артист в любом уголке земли может найти и любовь, и радость, и печаль, если только ему есть что сказать людям… Тоан вздохнул. Опять он витает в облаках! А что станет с его матерью? Как оставить ее в старости одну? Или все-таки бросить все и уехать? Возможно, когда-нибудь потом, после того, как он своими руками закроет глаза матери, когда душа его впитает богатство народного искусства, – тогда он, возможно, и совершит поездку по чужим странам, чтобы достойно представить музыкальную культуру своей родины. И возможно, тогда это будет для него так же необходимо, как необходимо птице летать в небесном просторе. Но сейчас Тоану хотелось жить у себя в стране, следить за жизнью, которая бьется точно в судорогах, хотелось увидеть своими глазами, чем в конце концов все это кончится. Он чувствовал, что на этой многострадальной земле грядут перемены, назревают какие-то небывалые, удивительные события, что именно – он еще не знает, но ощущает их приближение. Возможно, в итоге он сам не останется в живых, но покинуть родину в такой час для него невозможно!

Перед рассветом он все-таки заснул, а когда проснулся, в глаза било яркое солнце. Наконец-то кончились дожди. Теперь он займется делами, нужно поехать в провинцию, повидаться с друзьями. Столько временной не выбирался из дома! Тоан вдруг вспомнил свой вчерашний разговор с Федором, и ему показалось, что это было во сне. Но письмо Нины лежит на кровати… Тоан рассеянно пробежал знакомые строчки, и его вновь затопила печаль. Он закрыл глаза и погрузился в какое-то странное забытье, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Время от времени, когда он приоткрывал глаза, его взгляд скользил по жалюзи окон, по пианино, сверкающему солнечными бликами, потом останавливался на вазе с цветами, стоявшей на пианино… – все эти предметы представлялись ему странными и нереальными, словно явились из потустороннего мира.

Нет, так дальше нельзя! Нужно работать! Тоан решительно поднялся и вышел во двор. Он умылся и поставил кипятить воду для чая. Все это он проделал машинально и так же машинально съел завтрак, мысли его были заняты совсем другим.

Тоан подошел к инструменту и рассеянно тронул клавиши. Пальцы сами собой взяли первый аккорд восьмой сонаты Бетховена. За первой фразой последовала вторая, третья… Тоан опустился на стул. Рождаясь под его пальцами, звуки множились, крепли, разрастались в настоящую бурю. Чистой россыпью сверкающих жемчужин зазвучал гимн мужеству человека, не склонившего головы перед судьбой. В нем слышался гневный, отчаянный призыв, закончившийся криком невыносимой боли… Секундная пауза, и Тоан перешел к адажио. Пальцы его легко, едва касаясь, перебирали клавиши. Звуки лились светлые и высокие, проникновенные и задумчивые. Да, человек способен перенести любую боль, любые страдания и не утратить способности любить… Отзвучали и стихли последние аккорды. Тоан опустил руки. Музыка, точно свежий, живительный ручей, омыла его душу, принесла успокоение.

…Кажется, кто-то постучал. Тоан пошел открыть. За дверью стояли две женщины. Одной было лет двадцать шесть, другая совсем молоденькая девушка. Обе в одинаковых шелковых платьях, да и в лицах было заметно сходство. Женщина показалась ему знакомой, где-то он уже видел это яркое, вызывающе красивое лицо, эти выразительные глаза… Девушка держалась застенчиво.

– Простите, нам нужен музыкант Тоан.

– Это я, входите, пожалуйста.

Тоан сразу догадался о цели визита и решил как можно скорее закончить этот бесплодный разговор. Как только гости сели, он сразу же предупредил:

– Прошу прощения, вы, вероятно, хотите, чтобы я давал уроки игры на фортепиано? Если так, то я, к сожалению, должен отказаться, в настоящее время я очень занят.

Женщина улыбнулась:

– Мы действительно осмелились прийти к вам с такой просьбой. Я прошу вас уделить хотя бы один-два вечера моей сестре. Она уже несколько лет занимается музыкой и очень хочет совершенствоваться. Она любимица в семье, и никакие расходы нас не смутят…

Тоан помрачнел. Ему захотелось тут же предложить этим богатым гостьям покинуть его дом.

– Простите, я очень сожалею, но, как уже сказал, принять ваше предложение не могу.

Женщина продолжала улыбаться:

– Я буду с вами откровенна и заранее прошу извинить, если скажу что-нибудь не так. Дело в том, что у моей сестры незаурядные способности, а учиться она хочет только у вас. Когда мы подошли к вашей двери и я уже хотела постучаться, она остановила меня, чтобы послушать вашу игру…

Девушка вспыхнула:

– Ну что ты болтаешь, Фыонг!

«Ах, это Фыонг! – вспомнил Тоан. – Та самая красавица, из-за которой столько страдал Ты».

– Ну хорошо. – Тоан решил поскорее отделаться от посетительниц. – Я как-нибудь прослушаю вас… Простите, ваше имя?

– Ханг.

– Зайдите, пожалуй, ко мне завтра вечером. Возможно, мне удастся устроить вас к хорошему преподавателю, гораздо лучшему, чем я.

Тоан поднялся, гости тоже встали и направились было к двери, как вдруг завыла сирена. Дожди прекратились, и тут же снова возобновились налеты!

Тоан вынужден был предложить женщинам переждать у него тревогу. Они просидели минут пятнадцать, и вдруг прозвучал отбой. Тоан проводил сестер и, только когда рикша увез их, вздохнул с облегчением. Он досадовал на себя за то, что не отказал им наотрез, впрочем, если эта девица действительно способная, пожалуй, можно помочь ей. Ладно, завтра вечером все выяснится. Но кто знает, что ожидает их завтра… Просто комедия! На страну надвигается буря, а они тут сидят и толкуют об уроках музыки, словно нет ничего важнее на свете!

12

Ханой, словно промытый холодными проливными дождями, ожил под лучами яркого солнца. Зима была в самом разгаре, но ясное небо сияло такой голубизной, что, если бы не холод, можно было подумать, что на дворе сентябрь или октябрь.

Последнюю неделю ханойцев ежедневно тревожил надсадный вой сирены, случалось, она поднимала их и по ночам. Рассказывали, что недавно бомбили Хайфон. Многие тут же отправили своих детей в деревни, опасаясь налетов и на Ханой.

Хой получил из дома несколько писем сразу. Тхао советовала ему на какое-то время приехать в деревню. Там безопаснее, и ему было бы спокойнее работать дома. Но Хою именно теперь хотелось быть в столице, чтобы своими глазами видеть, как будут развертываться события. К тому же здесь у него появилось дело, которое могло стать поворотным этапом в его жизни.

Прошло два года с тех пор, как он расстался с Кимом, от него не было никаких вестей. И вот однажды, когда Хой уселся на скамье в сквере возле библиотеки и собрался перекусить, в воротах появился Ким в сопровождении какого-то юноши. Оба были с велосипедами. Ким в европейских брюках, сорочке с отложным воротничком и шерстяном джемпере, на ногах кожаные туфли – по виду самый настоящий студент. Хой хотел было окликнуть его, но вовремя одумался. Ким, вероятно, тоже заметил его, но сделал вид, что не знаком с ним. Значит, так надо. Увидев, что юноша прощается с Кимом, Хой решил выйти из сквера и подождать друга на улице. Действительно, через минуту Ким на велосипеде выехал из ворот и, поравнявшись с Хоем, поехал рядом.

– Здравствуйте! – улыбнулся он. – По-прежнему живете недалеко от Западного озера?

– Да.

– Постарайтесь завтра утром быть дома, я заеду к вам, – быстро сказал Ким и свернул в улицу, ведущую к католическому собору.

На следующий день Хой в ожидании Кима уселся за гранки своего нового рассказа. Ким явно запаздывал и приехал только после десяти. Хой предложил ему выпить чаю. Они уселись за стол и принялись с интересом разглядывать друг друга.

– У вас, я смотрю, уже седина на висках!

– Что поделаешь! Видно, старею. А тебя теперь уже не назовешь Молочным, вон как почернел. Впрочем, тебе это идет.

– Написали что-нибудь новенькое?

– Ничего серьезного. Каждые две недели сдаю небольшой рассказик в газету – это себе на пропитание, а месяцев за семь, за год удается написать небольшой роман для поддержания семьи. А в общем ничего достойного внимания.

– Скромничаете! Ваши произведения уже стали известны.

– Какие там произведения! – грустно улыбнулся Хой. – Пишу пустячки, да и цензура не пропустит ничего, о чем действительно стоило бы писать. Ким, ты читал в «Маяке» статьи по поводу демократии? Вот это да!

Добродушная улыбка осветила смуглое, обветренное лицо Кима:

– А все Сталинград!.. Большинство сегодняшних писак верили в победу фашистов и надеялись на помощь японцев. Ну а сейчас они переметнулись на сторону Англии и США. Так и живут – то на одних ставят, то на других. В собственный народ не верят! Бесхребетные люди. Вы читали эту книжонку о враче Тан Лаке и его тяжбе с родней жены? Черт знает что! Что это за писатель, который в погоне за деньгами не стесняется на людях обсуждать семейные дрязги. А чего стоит вся эта «литература» троцкистов из «Нови»! Скажите, Хой, вы не встречали нашего общего знакомого, помните, проповедника идей «четвертого интернационала»? Сейчас эти господа бьют себя в грудь и клянутся, что только они истинные марксисты, только они сторонники классовой борьбы. На все идут, лишь бы похоронить движение за национальное освобождение. Даже сестер Чынг[15]15
  Сестры Чынг (Чак и Ни), представительницы землевладельческой верхушки Севера, в начале 40-х годов н. э. возглавили первое крупное восстание против китайского ига.


[Закрыть] не пощадили! И все-таки им удалось ввести кое-кого в заблуждение. Ну да ладно! У меня к вам есть другой разговор. Один наш товарищ хотел бы побеседовать с вами о вашей литературной работе. Не возражаете?

– Неужели партия обратила внимание на мою работу?

– Конечно. Литература – тоже фронт. Так что, если у вас нет возражений, давайте условимся о встрече…

Ким на минуту задумался и, понизив голос, назвал место и время встречи.

Провожая друга, Хой спросил:

– Я понимаю, тебе нельзя распространяться о своей работе, но скажи только: много пришлось ездить за это время?

– Да, немало. Иногда туго приходилось. А иногда все складывалось вполне благополучно!

Ким улыбнулся и попрощался с Хоем.

Хой никак не ожидал, что такое важное событие в его жизни произойдет при столь обыденных обстоятельствах. Удивлялся он и тому, что, обычно такой нерешительный, он, когда пришлось сделать выбор, ответил сразу, ни минуты не колеблясь. Возможно, решение это давно созрело в его душе, но вот, если бы ему предложили участвовать в борьбе с оружием в руках, согласился бы он? Пожалуй, нет. Там он был бы только обузой. А вот его перо может оказаться полезным.

Человек, с которым встретился Хой, не был похож на партийного работника; интеллигентный молодой человек, назвавший себя Куаном, его, скорее, можно было принять за учителя или чиновника. Сходство это объяснялось не столько внешностью, сколько манерой держаться, говорить. «Это, наверное, только первое впечатление, – говорил себе Хой. – Ведь я его совсем не знаю». Но и при последующих встречах это впечатление не изменилось. Куан говорил об интеллигенции, о поражениях, которые терпели японцы в районе Тихого океана, о неопределенной позиции французов, о стычках между продеголлевскими и пропетэновскими группировками в Индокитае, о грызне между японцами и французами… Обо всем он судил верно, но, слушая его, Хой отметил: Куан далек от жизни простого народа со всеми ее трудностями, печалями и радостями. Он не знает жизни ханойских закоулков и не представляет, чем живет вьетнамская деревня, окруженная топью рисовых полей. Вероятно, поэтому встречи с Куаном не удовлетворяли Хоя, они не разрешали мучившего его вопроса – как нужно сейчас писать? Нет, не оправдались его надежды… Правда, Куан предложил ему вступить в организацию Союза борьбы писателей за спасение родины – это очень важно для него.

Эта организация находилась на нелегальном положении. Члены Союза проводили тайные встречи по звеньям, включавшим в себя из соображений конспирации не более двух-трех человек. На этих встречах они обменивались мнениями о положении в стране, о своей работе. В задачу организации входило расширение связей и пропаганда среди известных деятелей искусства и литературы. Для начала Куан обещал познакомить Хоя с несколькими прогрессивными писателями. При благоприятных условиях они должны были основать издательство, выпускать газеты… то есть предстояла масса дел, о которых ему даже подумать было страшно. И еще одно обстоятельство смущало Хоя: он не очень любил, можно сказать, просто не выносил это общество, в особенности так называемую творческую интеллигенцию.

Сомнения не оставляли его ни на один день. В издательстве уже набрали его рассказы, он выправил гранки и отнес их. Возвращаясь из издательства, Хой вышел к Озеру Возвращенного Меча и не спеша побрел по аллее, огибающей озеро. После бесконечных дождей даже собственное тело казалось пропитанным влагой, и поэтому сегодняшнее солнечное утро было особенно приятным. Хой и сам не заметил, как дошел до ресторана-поплавка, который в свое время усиленно рекламировала пресса. Сейчас ресторан выглядел далеко не так поэтично, как об этом писали, – в последнее время он превратился в место встреч, обедов и деловых бесед столичных толстосумов, и только европейцы по-прежнему собирались на Чангтиен. Завсегдатаями поплавка стали хозяева магазинов из поколения «молодых» – дельцы, специализировавшиеся на спекуляциях, провинциальные чиновники, приехавшие развлечься в столицу, сынки богачей и барышни, достигшие зрелого возраста. Иногда здесь можно было встретить японских офицеров или сотрудников японских торговых фирм, развернувших в последнее время свою деятельность в Ханое. Хой редко заглядывал в это заведение, ведь за чашку кофе здесь нужно выложить восемь хао. С ума сойти! Это же гонорар за две книжные страницы, пропитание на целый день! К тому же ему были противны жирные, самодовольные физиономии посетителей этого заведения – ни тени интеллекта, одна только спесь и хитрость.

До чего красиво ясное зимнее утро, когда все залито ярким солнцем! Лучи золотили кроны деревьев на берегу озера и искрились, играли на водяной ряби. Небольшая пагода на островке посреди озера, казалось, с удовольствием грела свои серые древние стены под теплыми лучами. На противоположном берегу, прячась в тени тамариндовых деревьев, бежали, позвякивая, старенькие трамваи. Внимание Хоя привлекла группа людей на берегу, они указывали на остров. Хой подошел. На островке, возле самой пагоды, грелась на солнце огромная, метра полтора в поперечнике, черепаха, напоминавшая каменную глыбу. Только присмотревшись, Хой убедился, что это была черепаха, и невольно улыбнулся. О тысячелетний Ханой! Это твоя древняя душа появилась из озера в образе черепахи! Может, это и есть та самая легендарная черепаха, что выплыла из озерной глубины со священным мечом во рту, призывая нового народного героя? Хой ощутил странное волнение.

– Что могло так заинтересовать писателя?

Хой вздрогнул от неожиданности и обернулся.

Рядом с ним стоял улыбающийся Ти, приятель Донга, тоже спортсмен.

– Что привело вас сюда, на берег озера? Как брат? Он уже давно не заходил ко мне.

Ти был в прекрасно сшитом европейском костюме, белоснежной сорочке, с черным кожаным портфелем в руке – типичный деловой человек.

«Почему бы мне не познакомиться с ним поближе? – подумал про себя Хой. – Ведь он пользуется большим влиянием среди молодежи и студентов. Кстати выполню и поручение Куана. Надо попробовать».

– Я прочел на днях в воскресной газете ваш рассказ «Комок риса». – Толстые губы Ти раздвинулись в широкой улыбке. – Вот уж не ожидал, что на вьетнамском языке пишут такие хорошие рассказы! Должен признаться, я до сих пор художественную литературу читал только на французском. Прошу прощения, но я убежден, что наша национальная литература еще далека от совершенства. Нередко писатель не может ни одной фразы написать, чтобы не сделать грамматической ошибки, да и язык наш слишком беден и примитивен, я даже не представлял, что на вьетнамском можно выражать философские и научные идеи. Однако, когда прочел ваш рассказ, я понял, что ошибался: рассказ превосходный, только слишком много горечи. А почему вы поместили его в этой газетенке? Вы разве не знакомы с группой «Маяка»? Вот что, зайдем как-нибудь вместе к Као Чонгу, он там работает секретарем. Это мой приятель, лиценциат права. Мы когда-то вместе учились. Ребята в «Маяке» отличные, читает его главным образом интеллигенция. Тираж у них сейчас несколько тысяч – не уступает «Воскресной газете». Раньше «Маяк» имел научный, теоретический уклон, печатал по большей части сухие дискуссионные материалы, теперь же Као Чонг решил расширить разделы литературы и искусства. Да вы, вероятно, и сами заметили это, если следите за «Маяком».

– Я очень признателен вам за внимание, – ответил Хой, молча выслушавший горячий монолог Ти. – Простите, а где вы живете?

– На улице Духовых Инструментов. Заходите как-нибудь.

– Спасибо. Вы уже давно занимаетесь общественной деятельностью, хорошо знаете положение в стране, и мне хотелось бы о многом побеседовать с вами.

Ти просиял:

– Всегда к вашим услугам! Или вот что, давайте прямо сейчас условимся. Жду вас у себя в это воскресенье вечером.