Текст книги "Разгневанная река"

Автор книги: Нгуен Динь Тхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

16

В эту зиму жители сел по берегам Лыонга повидали столько всяких типов американских самолетов, что никого уже не удивляли ни «пятиголовые», ни «трехголовые», ни «коромысла», ни даже самолеты «с гусиной шеей» или «с двумя туловищами», как называли их здесь. А японские самолеты точно куда-то провалились, только иногда два-три «тупорылых» появлялись со стороны Зялама и исчезали в направлении Куангиена или Хайфона, очевидно, они должны были встретить американцев на подлете к берегу. Но потом они внезапно исчезали, и американцы беспрепятственно хозяйничали в небе. Они летали на любой высоте, появлялись то со стороны моря, то из-за горных цепей Уонгби и Донгчиеу и шли на Ханой и Хайзыонг или, наоборот, летели от Ханоя к морю.

Почти каждый день со стороны Хайфона доносились раскаты, похожие на гром. Пассажиры, проезжавшие мимо полустанка, взволнованно говорили о страшных бомбардировках, которым подвергся Ханой. В поездах между Хайфоном и Ханоем появился старый бродячий певец, который на старинный лад, под звуки своего ни[22]22
  Смычковый музыкальный инструмент.


[Закрыть] рассказывал об этих событиях в стихах, им самим сочиненных: «Достойны жалости погибшие ужасной смертью, погребенные под развалинами… кто мог подумать, что в один миг дом его превратится в облако пыли… Один с ногами, но без рук… Другой лежит с развороченным животом…»

Однажды под вечер, когда небо затянула серая пелена, жители станционного поселка – нескольких хижин, крытых соломой, – услыхали гул самолетов, летевших в сторону Хайфона. Все высыпали на улицу.

– Что это они надумали прилететь в такую погоду!

– Вон пять штук!

– Как тяжело они гудят!

– А вдруг им надоело бомбить Хайфон и они решили сбросить бомбы на Хайзыонг?!

Четко выделяясь на фоне молочно-серого неба, над головами проплыли пять черных машин.

В это время Ка, одетый в старенькую рубашку, спускался по песчаной отмели возле моста с ведрами на коромысле. Заслышав гул, он остановился, задрал голову и стал смотреть в небо. Наморщив лоб, он внимательно следил за пятеркой самолетов, которые уже почти скрылись вдали, но вдруг круто развернулись и пошли прямо на мост.

– Уй! – взвизгнул мальчишка, увидев, как передняя машина накренилась, а потом камнем ринулась вниз.

Самолет страшно ревел почти у самой земли, но вот он снова взмыл вверх, и от его брюха отделилось несколько черных точек.

– Уй!

Мальчишка швырнул коромысло и сломя голову бросился бежать по отмели прочь от моста. Взрывная волна догнала его, сбила с ног и покатила по песку. Он замер, уткнувшись лицом в песок, слыша, как самолеты продолжают реветь прямо у него над головой. На минуту подняв голову, Ка увидел, что другой самолет тоже сбросил бомбы и дальний конец моста заволокло дымом.

Вода в реке вздымалась огромными фонтанами, оглушительно ревели бомбардировщики, бомбы рвались с таким грохотом, что, казалось, раскалывается голова. Ка хотелось спрятаться, зарыться в землю, при каждом взрыве он падал лицом в песок и тут же снова поднимал голову, чтобы посмотреть, что делается в небе. Наконец все стихло, самолеты улетели. Мальчик сел и огляделся. От того, что он увидел, мурашки побежали по спине. Огромное пламя жадно охватило деревья у въезда на мост. Ка бросился бежать вдоль берега, крича во все горло: «Люди! Люди! Пожар! Горим!»

Взобравшись на дамбу, мальчик увидел, что часть улицы, на которой стоял дом его хозяйки, не пострадала, но чуть дальше, у самой дамбы, несколько домов было окутано дымом. Все вокруг было изъедено воронками: въезд на мост, сухие рисовые поля, песчаная отмель. Склады, недавно выстроенные недалеко от моста, превратились в груды развалин, над которыми висело облако пыли. Бамбуковые стены домов горели с неистовым треском, ветер раздувал пламя, и оно перекинулось на заросли бамбука. Крики, стоны, плач неслись из той части поселка, где горели дома, из деревушки на той стороне реки. Ка с минуту постоял, наблюдая эту картину, потом, вспомнив про ведра, бросился к реке. Коромысло и ведра валялись там, где он их оставил. Он поднял на плечо коромысло, осторожно спустился к реке, набрал воды и стал взбираться по крутому склону, оставляя на песке цепочку следов.

Когда стемнело, Ка украдкой сбежал из дома. Он хотел пробраться к мосту, посмотреть на склады, куда раньше строжайше запрещалось подходить. Вот и сейчас сельская стража с фонарями охраняла подходы к складам. Но она могла их охранять от кого угодно, только не от него! Ему были известны здесь каждая канавка, каждая кочка. Ка спустился на отмель, держась как можно ближе к берегу, и пополз вдоль дамбы к складам. В темноте едва различались груды развалин, среди которых мелькали огоньки фонарей. Ка тихо проскользнул за ограду и спрятался за развалинами. Невдалеке при тусклом свете керосинового фонаря двое рабочих раскапывали груду обломков. Но вот они отложили лопаты и вытащили из-под обломков труп, ухватив его за ноги.

– Староста!

– В чем дело?

– Здесь какая-то женщина.

– Отнесите ее к стене и продолжайте рыть, нет ли там еще кого.

Староста Тон в черном долгополом платье подошел к стене, возле которой лежал труп женщины, поднял над головой фонарь и, отбросив бамбуковым посохом волосы с ее лица, стал всматриваться. Лицо женщины почернело, рот был перекошен, глаза тускло поблескивали из-под полуоткрытых век, одна рука покоилась на груди. Вдруг староста вздрогнул и поспешно приблизил фонарь к самому трупу. На руке женщины блестело кольцо. Староста быстро огляделся, поставил фонарь на землю и, опустившись рядом с трупом, стал судорожно стаскивать кольцо. Неподатливые холодные пальцы мертвой вызвали у старосты суеверный страх, ему казалось, она нарочно не отдает кольцо и вот-вот схватит его самого.

– Староста!

Староста вскочил с земли:

– Ну что вы все время орете?!

– Мы тут закончили.

– Переходите вон к той большой куче!

Рабочие вскинули лопаты на плечи и удалились. Староста снова опустился рядом с трупом. На этот раз он уже не волновался, он развел пальцы мертвой руки и сильным рывком сдернул кольцо, потом поднялся и воровато огляделся вокруг. Убедившись, что за ним никто не следит, он стал шарить по телу мертвой и, нащупав туго набитый кошелек, надрезал его складным ножом, вытащил из него какой-то сверток и быстро сунул к себе в карман.

Ка, затаив дыхание, следил за этими манипуляциями. Староста подхватил лампу и пошел было прочь, но остановился в нерешительности и еще раз осветил фонарем лицо мертвой. Ка почудилось, что он узнал Кан, лоточницу, торговавшую всевозможной снедью в поездах на пути от Хайфона до Хайзыонга. У них на полустанке она обычно выходила и отдыхала, поджидая поезд из Ханоя, чтобы вернуться домой. Значит, старый Тон ограбил мертвую Кан! Мальчик нашарил в темноте ком земли и, привстав, с силой швырнул его в старосту.

Тот как раз приготовился более тщательно обыскать труп. Ком земли угодил ему прямо в грудь. Староста в ужасе вскочил. Ему представилось, что душа умершей решила отомстить ему, и он бросился бежать туда, где двое рабочих продолжали разрывать кучу обломков.

С ловкостью ночного зверька Ка облазил все склады и, когда удовлетворил свое любопытство, вернулся восвояси. Однако к хозяйке он не пошел, а направился к хижине Ты Гатя. Старик еще не спал, он грелся в одиночестве у полупотухшего очага. Мальчик поскребся у двери.

– Кто там?

Ка молчал, еле сдерживая смех.

– Совсем одолели, проклятые крысы!

Ка не выдержал и прыснул:

– Да это я!

– Вот бесенок! Ну входи. Откуда это ты?

Ка отодвинул плетеную дверь, вошел в хижину и примостился у очага рядом со стариком.

– Я был у моста. Что там творится, дедушка!

Мальчишка, округлив глаза, пересказал все, что видел. Старый Ты Гать слушал его, нахмурив брови.

– Ах, проклятое племя! Ну да, это Кан, муж у нее, кажется, работает в порту. Не знаю, сколько у нее детей осталось… У нас в поселке тоже несколько человек убило.

Вдали послышался паровозный свисток – приближался ночной из Хайфона. Старик покачал головой:

– Тому, кто живет у этого моста, покоя не будет! Поверь мне, они еще не раз прилетят сюда бомбить. Может случиться, и всего поселка не станет, сынок.

Поезд был скорый, на полустанке не останавливался. Слышно было только, как дрожала земля, когда состав с грохотом проходил по мосту.

17

На следующее утро, едва рассвело, на дороге, ведущей из Ханоя, показались четыре военные машины. Одна за другой они перебрались через мост и остановились на откосе. Из машин вышли несколько офицеров, опоясанных мечами, и человек десять сержантов. Они направились к железной дороге. Офицеры что-то говорили, указывая руками то в одну, то в другую сторону, рассматривали карту, потом долго бродили по отмели, наконец они сели в машины и уехали обратно в Ханой.

Днем, часа в два или в три, к мосту со стороны Ханоя подъехало около десяти японских грузовиков, битком набитых солдатами. Перебравшись через мост, колонна остановилась. Из кузова передней машины вылезли солдаты, вооруженные винтовками, и заняли посты у въезда на мост. Колонна немного отъехала от моста и свернула на дорогу, проложенную по дамбе. Здесь грузовики остановились, солдаты попрыгали на землю, построились и строем спустились на отмель реки. Машины же проехали чуть дальше и остановились под огромным баньяном при въезде в село Гань.

Никто толком не понимал, зачем приехали японцы. Ближе к вечеру солдаты разбили палатки под деревьями вай, разожгли костры и стали готовить ужин. Несколько жителей села, особенно любопытных, попытались подойти поближе, посмотреть, что там делается, но всякий раз японский часовой, размахивая винтовкой, грозно кричал что-то на своем языке и отгонял их.

И все же люди, проходившие по дамбе или по мосту, видели сверху, как солдаты что-то рыли на отмели. Непонятная чужая речь и непривычно громкие возгласы разбудили сонные берега. Потом солдаты принялись пилить фруктовые деревья, которые валились с шумом и треском. Жители всполошились: что же это делается, приехали и крушат все, что под руку попадется!

Когда уже совсем стемнело, на реке все стихло, потом из лагеря на отмели донеслась солдатская песня. Но пели недолго, скоро над лагерем вспыхнули яркие фонари и снова закипела работа.

В этот вечер, несмотря на отчаянную брань хозяйки, Ка то и дело исчезал из дома. Он подкрадывался к самому лагерю и, спрятавшись в кустах, наблюдал, что там делается, или стоял на мосту и издали следил за японским часовым. После каждой такой вылазки Ка забегал в хижину к Ты Гатю.

– Дедушка, они сооружают там какие-то насыпи! Солдаты у них все толстые, даже холода не боятся, ходят голые по пояс, хоть спины и красные, как у крабов!

– Что же они все-таки строят? – размышлял вслух старик. – Боюсь, здесь скоро начнутся большие бои.

В полночь старый Ты Гать услышал на мосту шум множества машин. Он поднялся и вышел. Из соседних домов на дорогу высыпали заспанные люди. Разрезая фарами ночную тьму, на мост один за другим въезжали грузовики.

– Ка, ты здесь? – громко позвал Ты Гать.

– Здесь. Я смотрю, дедушка! – отозвался мальчик.

Они подошли поближе к дороге и, выбрав под деревом место поудобнее, стали наблюдать за колонной. Машины отсюда были видны как на ладони, они шли одна за другой почти вплотную и освещали друг друга яркими фарами. Длинная колонна перевалила через мост, спустилась к дамбе и двинулась по ней. Каждая машина тянула за собой орудие с длинным, как потолочная балка, стволом. Да ведь из таких пушек стреляют по самолетам! Видно, готовится большое сражение!

Колонна подъехала к лагерю и остановилась. Весь лагерь был ярко освещен, оттуда далеко разносился рев моторов и крики солдат. Но вот спустя час огни погасли, хотя шум и голоса долго еще не затихали в ночи.

Ты Гать возвратился к себе в хижину встревоженный. Спать ему не хотелось, и, поставив воду на огонь, он присел у очага. За дверью послышались легкие шаги.

– Это ты, Ка?

Едва переступив порог, мальчик сразу же принялся рассказывать:

– Какие пушки у них здоровенные! Они уже перевезли на отмель шесть штук. Если завтра прилетят американцы, будет драка!

– Да-а-а… – задумчиво протянул старик, глядя на огонь.

Похолодало. Пошел мелкий затяжной дождь. Последнюю неделю погода стояла пасмурная, небо затянуло серой пеленой, и всю эту неделю не слышно было знакомого гула самолетов. Жизнь в хижинах, крытых соломой, как будто вошла в прежнее русло, и на уме у всех снова была одна лишь забота – как прокормиться, как дожить до нового урожая.

Солдаты разбрелись из лагеря, осталось только подразделение, охранявшее накрытые брезентом орудия. По утрам обнаженные по пояс солдаты бегали по отмели в противогазах или в маскировочных халатах, вели «рукопашные бои» деревянными винтовками, сопровождая каждое движение громким криком.

Как-то вечером, когда моросил мелкий дождь, на единственной улице села появилось несколько солдат, они забрели сюда от скуки. Солдаты прошли улицу из конца в конец, заглядывая в окна домов, потом свернули к станции, осмотрели билетную кассу и снова вернулись в поселок. Теперь они шли по улице не всей гурьбой, а разбившись на группы по два-три человека. Двое из них зашли в харчевню. Тот, что был постарше, с бородкой, в чине сержанта, уселся за стол, вынул из кармана деньги и знаками попросил принести водки и закуску. Заметив в дверях толпу детей и взрослых, с любопытством рассматривавших его, солдат вдруг взмахнул руками и выкрикнул несколько слов. Дети испуганно бросились врассыпную. Солдат захохотал. Ка внес небольшую бутыль с водкой и маленькие чашечки.

– Зото! Зото! – пробормотал бородатый сержант, кивая головой.

Он разлил водку по чашкам и пригласил другого солдата выпить с ним. После того как было выпито несколько чашек, оба захмелели и затянули жалобную песню. Японцы пели, покачивая головами в такт песне, переглядывались и улыбались.

А на улице группа солдат заметила девушку в дверях швейной мастерской. Солдаты направились было к ней, но девушка испуганно юркнула в дом, а навстречу солдатам вышел улыбающийся портной.

– Что желаете? – обратился он к ним.

Парни заулыбались, что-то сказали, а потом жестами объяснили, что хотят пить; то один, то другой при этом заглядывал внутрь дома. Портной позвал сынишку и послал его вскипятить воду, а сам пододвинул солдатам курительный прибор и предложил попробовать вьетнамского табаку. Но те покачали головами, вынули японские сигареты и угостили хозяина. Так они объяснялись жестами, пока мальчик не принес чай.

В чайную Ты Гатя тоже заглянул один солдат. Совсем зеленый, верно, и двадцати еще нет. Он как-то неуверенно посмотрел на хозяина и опустился на край скамейки рядом с пожилым мужчиной. Потом, оглянувшись, вытащил из кармана деньги и показал на бананы. Старый Ты Гать молча отломил от грозди несколько штук и подал солдату, а один из посетителей подвинулся, освобождая ему место. Японец улыбался, стараясь расположить соседей – пожилого мужчину и женщину, но те упорно молчали.

– Аннан!.. Аннан!.. – произнес солдат, улыбаясь и показывая на Ты Гатя и его посетителей.

– Говорит, что мы аннамиты, – пояснил пожилой мужчина.

Солдат постучал себя по груди и произнес:

– Чосон! Чосон!

– Что он говорит? – заинтересовался Ты Гать.

– Не пойму.

Солдату, видно, очень хотелось, чтобы его поняли, и он тыкал в грудь то кого-нибудь из посетителей, то хозяина, то стучал себя по груди, продолжая твердить:

– Аннан! Аннан! Чосон! Чосон!

Видя, что и хозяин, и остальные продолжают молчать, он погрустнел. Потом вдруг подошел к очагу, взял уголь и написал два иероглифа.

– Что он написал?

– Я плохо знаю иероглифы. Дайте-ка посмотрю…

Мужчина подошел поближе и, наморщив лоб, стал разбирать угольные черточки.

– А! Корея!.. Значит, он кореец!

Солдат увидел, что его наконец поняли, снова ударил себя в грудь и повторил:

– Чосон! Чосон!

Мужчина закивал, показал на солдата и на себя.

– Чосон! Вьетнам!

– А где находится эта Корея?

– Корея – это страна, которую у нас называют Каоли. Там сейчас хозяйничают японцы, так же как у нас французы.

Старый Ты Гать разглядывал солдата, лицо у него было еще по-детски пухлое. Да, он действительно чем-то отличался от всей остальной солдатни!

– Наверное, его забрали в солдаты так же, как французы берут наших в свою армию.

– Скорее всего!

Лицо старика подобрело. Он зачерпнул свежезаваренного чаю, налил полную пиалу, отломил еще несколько бананов и пододвинул все это корейцу:

– Ешь! Пей чай!

Солдат радостно заулыбался?

– Аригато!

На этом «беседа» закончилась, так как солдат услышал донесшийся из харчевни голос своего сержанта. Он торопливо поднялся, пробормотал что-то, но Ты Гать из всего этого понял одно только слово – «зото».

– Да, да, зото! Вот, бери еще бананы, поешь там, у себя. Бери, я дарю!

В глазах старого Гатя этот корейский паренек был таким юным и таким еще глупым. Он стоял перед стариком, держа в руках бананы, от улыбки глаза совсем превратились в щелки.

– Аригато! Аригато!

С того дня Ты Гать не раз вспоминал молоденького корейского солдата. Наверное, у него дома остались родители, братья, сестры… А парнишку погнали служить в японской армии, за тридевять земель от родины. Скучает, даже поговорить не с кем. Все принимают его за японца – ведь он в японской военной форме – и если не ненавидят, то уж, конечно, сторонятся! Ты Гать не знал, где находится эта Корея. Слышал он как-то, что там, в Каоли, растет ценный корень женьшень. В Ханое и Хайфоне время от времени появлялись какие-то мужчины, одетые в европейское платье, при галстуках, в шляпах, с большими портфелями в руках, они ходили по домам, предлагая корейский женьшень. Только кто его разберет, корейский он или еще какой. А у этого парнишки-корейца очень доброе лицо и какое-то грустное. Он, пожалуй, покрупнее наших, а верхние веки только чуть-чуть припухлые, почти как у вьетнамцев. Он, наверное, хотел поговорить с ними, да руками много не скажешь. Вот если бы Ты Гать знал иероглифы, тогда можно было бы понять друг друга, но старик знал только, что одна горизонтальная черточка означает цифру «один», две черточки – это «два», три черточки – «три». На этом его познания кончались…

Дождь лил не переставая. Каждый вечер в станционном поселке появлялись японские солдаты, и всякий раз Ты Гать поджидал своего молоденького корейца. Но тот не показывался.

Наконец небо прояснилось, наступили ясные солнечные дни. Заканчивался год по европейскому календарю, приближались рождественские праздники. Ты Гать привык, что ежегодно в это время поезда шли переполненные – служащие и учащиеся ехали на рождество отдыхать к себе в деревню, повидаться с родными. В этом же году дневных пассажирских поездов не было, только в шесть часов утра и в шесть вечера проходили автодрезины, но они не останавливались у моста Лыонг. Теперь по дороге из Ханоя в Хайфон ездили на повозках, запряженных лошадьми, и на велосипедах либо дожидались автобуса, который стоял на полустанке не более десяти-пятнадцати минут.

Как только небо прояснилось, все снова в тревоге стали ждать налетов. И действительно, не прошло и дня, как показались американские самолеты. Это было звено – пять машин, но на этот раз они прилетели с самого утра. По гулу сразу можно было определить, что летят они очень низко, над самой землей. Вот тогда-то жители окрестных сел впервые услышали стрельбу зенитных пулеметов. Оглушительными очередями трещали они вокруг моста, а в небе с жутким воем носились самолеты. Старики и дети, оставшиеся в поселке, спрятались в бамбуковых зарослях на берегу и сидели там замирая от страха. Взрослые же, которых налет американцев застал в поле, припали к земле и с тревогой глядели вверх. Видно, самолеты оказались слабее зениток, они развернулись и исчезли вдали. Но когда все уже вздохнули с облегчением, они снова вынырнули откуда-то. Теперь бомбардировщики шли на большой высоте и кружили в небе, точно стая щук. Загрохотали зенитные орудия. От их стрельбы дрожала земля. В небе глухо рвались снаряды, повисли клубы черного дыма. Самолеты круто разворачивались и маневрировали среди разрывов. Грохот зениток смешался с треском пулеметов и воем бомбардировщиков. Один за другим они пикировали с высоты и снова взмывали в небо. И только один остался кружить высоко под облаками. Рвались бомбы, коричневый дым полосами стелился вдоль берега, заволакивая все вокруг. Из прибрежных кустов с шумом вылетели птицы.

После этого воздушного сражения многие семьи, жившие в районе моста и дамбы, поспешили убраться подальше от бомбежек – в другие деревни, к друзьям и знакомым. Но некоторые все-таки не решались бросить дом на произвол судьбы и наведывались в поселок перед рассветом или в сумерки. Несколько дней было тихо, жители один за другим начали возвращаться в поселок. И тут неожиданно для всех американцы налетели снова.

Был полдень. Еще не слыша ничего, Ты Гать увидел вдруг, как из домов на улицу высыпали люди. Только он собрался пойти узнать, в чем дело, как вбежал Ка, схватил его за руку и потащил к выходу:

– Ой, дедушка, опять самолеты!

– Где?

– Вон, вон! Целая туча! Бежим скорее, дедушка!..

Вытащив старика из хижины, мальчишка бросился бежать по тропинке через рисовое поле. Только теперь услышал Ты Гать далекий тяжелый гул. Народ из поселка кинулся врассыпную. Раздумывать было некогда, и Ты Гать молча бежал следом за мальчишкой. Они миновали несколько рисовых полей и только тогда плюхнулись на землю между могильными холмиками. Сегодня самолетов было так много, что их даже пересчитать было невозможно, Ты Гать видел только, как они летели тучей, одни высоко, другие пониже – маленькие и большие. Вновь забили орудия. Голубое прозрачное небо мгновенно усеяли грязные пятна разрывов, которые множились прямо на глазах. Вскоре и небо и земля скрылись в густой пелене дыма. В этой мгле самолеты носились, как ястребы, то падая камнем вниз, то снова взмывая в небо. Ка время от времени выглядывал из-за кирпичного надгробия и звонким голосом комментировал события. Но каждый раз, когда над ними проносился самолет, он бросался на землю и лежал неподвижно, ничком, втянув голову в плечи.

– Уй! Они сбросили бомбу прямо на японцев! Уй, сколько бомб попало в речку! Смотрите, дедушка, американский самолет горит! Глядите, они мост взорвали!

И сам мост, и подходы к нему были скрыты в таком густом дыму, что старый Ты Гать ничего уже не разбирал. Он видел только, как в этих черных клубах сверкали багровые вспышки, после которых каждый раз содрогалась земля. Один из взрывов на отмели был таким сильным, что ему показалось, будто весь лагерь взлетел на воздух. В голове старика молнией пронеслась мысль о корейце. Вряд ли он уцелеет после такой бомбардировки!

Ка продолжал возбужденно кричать, но его звонкий голос едва доносился до Ты Гатя, заглушаемый грохотом разрывов.

– Ой, на том берегу пожар! Да еще какой! Это деревня Мо горит!

Вдруг мальчик бросился к старику и прижался к нему всем телом. В то же мгновение над их головами пронеслась зловещая черная тень. Как только она исчезла, Ка, не выпуская руки деда, поднял голову и посмотрел вслед самолету.

– Он стреляет! Смотри, дедушка, он поджег наш поселок!

Ты Гать увидел, как самолет огненными трассами поливает крытые соломой дома. Сначала в одном конце улицы, потом в центре вспыхнули и заплясали острые языки пламени. Они жадно растекались вдоль улицы, охватывая все новые и новые дома. И вдруг пламя свирепо вспыхнуло и, слившись в один огромный костер, завыло и заплясало, как рассвирепевший дьявол. Оно пожирало на своем пути все: дома, кустарники, деревья. Люди, спрятавшиеся на кладбище, выскочили из своих укрытий и молча смотрели на этот чудовищный костер, потом, позабыв об опасности и не обращая больше внимания на самолеты, которые по-прежнему выли над головой, на грохот зениток и взрывы бомб, бросились тушить свои дома и спасать имущество. Старый Ты Гать тоже было вскочил, но Ка повис у него на руке:

– Не надо, дедушка, не надо! Самолеты же еще бомбят!

Старик застыл на месте, глядя, как разгорается пламя пожара в их поселке и в деревнях на противоположном берегу Лыонга. Дым поредел, и стал виден железнодорожный мост, одна половина железных ферм завалилась, уткнувшись в дно реки, вторая торчала в воздухе, смятая и искореженная.

– Дом моей хозяйки сгорел. Дотла сгорел, дедушка!