Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
Колокола на церкви Святого Духа пробили десять утра. Окна гимнастического зала были распахнуты на тихую, узкую улочку. Деревянный пол посыпан свежими опилками. Инженеры, геологи и химики собрались в правом углу, юристы в левом. Каникулы заканчивались, студентов в городе становилось все больше. Толпа увеличивалась, подходили новые люди. Двое юношей, совещавшихся в центре зала, пожали друг другу руки. Один из них взобрался на деревянное возвышение, и позвонил в колокольчик.
– От корпорации инженеров, математиков и естественных наук, – студент осмотрел толпу, – господин барон де ла Марк, от корпорации юристов господин граф Адельгейм. Правила вам, господа, напоминать нет нужды, – он усмехнулся, – каждый из дуэлянтов должен стоять на месте. Запрещено избегать ударов, запрещено прерывать дуэль, пока оба соперника находятся на ногах. Прошу, – он указал на расчищенное пространство в центре зала.
Виллем снял рубашку и принял от главы своей корпорации латную перчатку и легкий панцирь. Сабля, наоборот, была тяжелой, острой. Юноша, неслышно вздохнув, сжал зубы: «Потерпи. Всего год остался. Угораздил меня оказаться лучшим фехтовальщиком на кафедре».
В первый год учебы Виллем уклонялся от дуэлей. В Гейдельберге, они были традицией, как и во всех университетах Германии. Мужество человека оценивалось по количеству шрамов на лице. Голову во время поединка не прикрывали. Положено было продолжать драться, несмотря на кровь, заливавшую глаза.
Виллему это казалось глупой игрой. На каникулах, поехав на практику в горы Гарца, он угодил в завал. Юноша три дня, вместе с другими шахтерами, пробыл под землей.
– Надо проявлять свою храбрость в таких местах, – сказал Виллем председателю своей корпорации, графу фон Рабе, наследнику сталелитейных мануфактур и шахт в Руре, – ты сам будущий инженер. Ты тоже под землю спускался. А это все ребячество, – Виллем махнул рукой.
Голубые глаза Теодора фон Рабе сверкнули льдом.
– Конечно, – процедил немец, – чего ждать от тебя, голландца? Вы так давно занимаетесь торговлей, что забыли о рыцарской чести и своем аристократическом происхождении.
Виллем знал, что свой титул фон Рабе получили всего лишь в прошлом веке. В комнатах графа висел портрет его прадеда. Мощный, рыжеволосый мужчина стоял, расставив ноги, насупившись, глядя прямо на живописца, положив руку на эфес шпаги.
– Его тоже звали Теодор, – заметил юноша. Виллем подумал: «Они, конечно, как две капли воды похожи». Матушка первого графа фон Рабе осталась вдовой. Когда ее первый муж погиб в шахтах, женщина вышла замуж за богатого, бездетного промышленника. Тот усыновил ее ребенка.
– Ее второй муж тоже умер, – вздохнул юный граф, – довольно быстро после свадьбы. Впрочем, он был немолод. Фрау Маргарита, – он показал на портрет красивой женщины в трауре, – стала наследницей всех предприятий, и передала их своему сыну. Он и получил титул.
Виллем тогда покраснел и раздул ноздри.
– Ты осторожней, – предупредил он графа фон Рабе, – осторожней, Теодор, а то и вправду не миновать тебе дуэли. Со мной, – холодно предупредил Виллем, – ты помнишь, я происхожу по прямой линии от Арденнского Вепря.
Драться юноша не стал, хотя он был одного роста с графом Рабе, такой же высокий и мощный. Рабе, нехотя, извинился. Потом к Виллему приехал отец, на несколько дней. Барон де ла Марк осмотрел сына и поинтересовался: «Где твои шрамы?»
– Папа, – попытался сказать Виллем, – зачем это? Сейчас новое время, что за предрассудки..., – он вздрогнул. Отец ударил кулаком по столу и заорал: «Мой сын не будет трусом, понятно! Если я узнаю, что ты не участвуешь в поединках..., – барон выругался. Виллем, бессильно подумал: «И не скажешь ему ничего, он отец...»
С тех пор он и начал драться. Шрамов было никак не избежать. Многие студенты намеренно не лечили раны, вкладывая туда конский волос, для того, чтобы они дольше заживали. Фон Рабе гордо сказал Виллему:
– Сам Бисмарк поддерживает эту традицию. Он заявил, что храбрость человека определяется количеством шрамов на его лице. Когда Германия объединится, когда мы пойдем воевать с русскими и французами, – граф усмехнулся, – нам нужны будут смелые люди.
Виллем отлично знал, что многие из студентов только и ждут будущей войны. Юноша не посещал лекции по истории и языку, но достаточно было провести один вечер в пивной, чтобы услышать рассуждения о великом тевтонском духе и о том, что Германия обязана вернуть себе Эльзас и Лотарингию. «Бельгию и Голландию, наверное, тоже, – кисло думал Виллем, – я знаю, о них говорят, как о исконно немецких землях. Войны нам не миновать».
Студенты распевали: «Германия, Германия превыше всего, превыше всего в мире» и «Стражу на Рейне». Виллем давно привык к пьяным голосам на улицах:
Призыв – как громовой раскат, Как звон мечей и волн набат: На Рейн, на Рейн, кто станет в строй Немецкий Рейн закрыть собой?
Он сам, конечно, ничего такого не пел. Виллем избегал участвовать в разговорах о политике, предпочитая проводить время в лабораториях, библиотеке и за письмами.
Отец сообщил ему, что следующим летом Маргарита выйдет из монастыря. Барон де ла Марк обещал руку дочери барону Виктору де Торнако, из Люксембурга, вдовцу шестидесяти лет от роду, и собирался устроить пышную свадьбу. Бельгийский и голландский монархи послали де ла Маркам свои поздравления с помолвкой.
Виллем мрачно повертел конверт:
– Может быть, все-таки написать ему? Он отец, нельзя такое скрывать..., И дядя Жан не знает, – юноша почувствовал, что краснеет и тряхнул светловолосой головой: «Дяде Жану мы с Элизой скажем, следующим летом. Он добрый человек, он поймет..., Он любит Элизу, и не станет запрещать ей выходить замуж по любви...»
Кузина прислала весточку Виллему, первым годом в университете, когда ему было одиноко. Юноша, чтобы не оставаться в своей комнате, бродил по тропе философов, вдоль реки, и уходил из библиотеки самым последним.
Они стали переписываться. Виллем привык к изящным, пахнущим ландышем конвертам, с французскими марками, с ее четким, мелким почерком: «Дорогой кузен Виллем...». Элиза присылала письма аккуратно, два раза в месяц, Виллем рассказывал ей о лекциях, занятиях в лаборатории, о своей практике на шахтах. Он жалел, что не может на каникулы поехать в Ренн. Отец требовал от него работы на шахтах «Угольной Компании де ла Марков».
– Я не зря трачу такие деньги на твое обучение, – замечал барон, развалившись за столом в своем кабинете, – ты мне все отдашь.
Виллем предполагал, что отец нашел ему невесту, однако юношу это не интересовало. «Следующим летом мне будет двадцать один, – гневно сказал он себе, – я совершеннолетний и могу жениться, на ком хочу. На маркизе де Монтреваль. Если папа в ссоре со всей семьей, это его дело. Он может выгонять меня из дома. Не заплачу, во Франции тоже шахты есть».
Виллем сделал предложение, в письме, этой зимой, и Элиза его приняла. Они договорились, что юноша, после получения диплома, приедет в Ренн и они обвенчаются.
– В конце концов, – успокоил себя Виллем, – папа не должен быть против этого. Он возил меня в Ренн, подростком. И Элиза богатая наследница, хотя это, – улыбался Виллем, – мне совсем не важно.
Он получил от невесты фотографическую карточку. Виллем держал ее в красивой, серебряной рамке, среди своих книг. Юноша, каждый день, смотрел в ее большие глаза. Элиза стояла, в пышном, светлом платье, с букетом ландышей. Белокурые, кудрявые волосы были убраны в украшенную цветами прическу.
– А у меня шрамы, – Виллем стер кровь со щеки и разозлился: «Пора заканчивать. Герр Менделеев меня в лаборатории ждет. Он согласился со мной позаниматься, отдельно. Дурак я буду, если опоздаю из-за такой ерунды».
Адельгейм все-таки не устоял на ногах и упал на опилки. Юристы разочарованно зашумели, а инженеры захлопали. Граф фон Рабе покровительственно улыбнулся. Виллем отдал ему саблю и вымыл окровавленное лицо в медном тазу. Одеваясь, юноша поморщился. Студент-медик помазал ему лицо раствором месье Люголя. Жидкость щипала.
– Я весь потный, – понял Виллем и взглянул на хронометр. Времени переодеваться не оставалось.
Он промчался до здания, где размещалась кафедра химии, и облегченно выдохнул. Герра Менделеева у входа не было. Однако окна лаборатории были открыты. Виллем поднял голову: «Он там, наверное. Неудобно получилось».
Конечно, Менделеев был у своего стола. Он стоял, наклонившись над спиртовой горелкой, внимательно глядя на жидкость, закипавшую в колбе. Химик носил простой, темный пиджак и холщовый фартук. Менделеев обернулся и окинул взглядом юношу: «Опять эта варварская традиция, герр де ла Марк?». У него был хороший немецкий язык, почти без акцента.
– Чем вам лицо мазали? – Менделеев усмехнулся в русую, ухоженную бороду.
– Раствором месье Люголя, – признал Виллем. Юноша натянул холщовый, лабораторный халат.
– Сядьте, – Менделеев указал на табурет. Он взял какой-то пузырек темного стекла и плеснул из него на тряпку. Отчетливо запахло йодом.
– Спиртовой раствор, – Менделеев прижал тряпку к щеке Виллема, – надеюсь, что его когда-нибудь будут использовать в госпиталях. Отлично дезинфицирует.
Виллем что-то прошипел. Жидкость щипала гораздо сильнее, чем средство месье Люголя. Они услышали от двери нежный, женский голос: «Простите, я, кажется не вовремя. Мне нужен герр Менделеев».
Она была все такой же маленькой, хрупкой. Бронзовые волосы прикрывал шелковый, летний капор цвета лесного мха. Женщина зашуршала небольшим кринолином дорожного платья. На высоком воротнике он увидел простой, серебряный крестик.
Она деловито прошла к табурету. Виллем вскочил: «Мадам, я прошу прощения...»
– Я была у вас в комнатах, племянник, – она улыбнулась, протянув руку: «Хозяйка сказала, что вы пошли заниматься в химическую лабораторию. Я ваша тетя, миссис Марта Бенджамин-Вулф, из Лондона. Дядя Питер передает вам привет».
Виллем поклонился, покраснев. Марта, забрав у него тряпку, принюхалась: «Что это?»
Менделеев увидел морщинку на высоком, белом лбу и складки вокруг красивого рта. Глаза у нее не изменились, большие, прозрачной зелени, в темных ресницах
– Одиннадцать лет миновало, – он вспомнил пыльные улицы Симферополя, скрип телег с ранеными, стук подков по брусчатке, – Господи, я не верю. Бенджамин-Вулф..., Она, должно быть, замуж вышла. Она говорила, что встретила кого-то, кто ей по душе пришелся...
Обручального кольца на тонких пальцах не было. Ученый вздохнул: «Она сюда не к тебе приехала, дорогой Дмитрий, а к своему племяннику».
– Так что это, месье Дмитрий? – Марта стояла, с тряпкой руке.
– Все такой же, – ласково подумала женщина, – он меня на год старше. Тридцать один ему, и уже доктор химии. И женился, – она бросила быстрый взгляд на обручальное кольцо. У него появилась ухоженная борода, но глаза остались карими, веселыми. Менделеев заставил себя забрать у нее тряпку. Их пальцы, на мгновение, соприкоснулись. Он вздрогнул: «Спиртовой раствор йода, мадам Бенджамин-Вулф. Я в них специалист, я по спиртовым растворам диссертацию защищал».
Марта раскрыла бархатный ридикюль. Менделеев заметил, как она аккуратно занесла что-то в блокнот испанской кожи.
– Мы знакомы с вашим учителем, племянник, – сказала она Виллему, – с давних пор. Месье Дмитрий, -попросила женщина, – вы позволите украсть вашего студента, ненадолго? Я потом его верну, разумеется.
– Конечно, – горько сказал себе Менделеев, – зачем ты ей нужен?
Лаборатория была чистой, пол и стены выложены белой плиткой. Марта обвела глазами колбы и спиртовки, весы, термометры и микроскопы. Она потянула носом. В воздухе стоял едва заметный аромат химических препаратов.
– От нее жасмином пахнет, как тогда, – понял Менделеев и кивнул: «Конечно, мадам Бенджамин-Вулф».
– Племянник, – велела женщина Виллему, – переоденьтесь и ждите меня в кондитерской Шанца, на рыночной площади. Я вас напою кофе, – добавила Марта.
Виллем вытер щеку:
– Дядя Питер..., Может быть, я узнаю, что с мамой случилось? Хотя, что узнавать? Отец сказал, что она погибла, на пожаре. И она, и Грегори. А дядя Питер выжил. Я слышал, как отец его имя упоминал. Он на мисс Люси женился, а больше я ничего и не знаю. И Маргарита не знает, откуда ей, в монастыре?
Маргарите было запрещено переписываться с братом. Когда Виллем учился в пансионе, в Брюсселе, отец позволял ему только отправлять записки сестре. «У нее все хорошо, – коротко сообщал барон, вернувшись из обители, – она передает тебе привет».
– Конечно, мадам, – Виллем поклонился, стягивая халат. Дверь закрылась, они оба молчали. На огне шипела колба. Менделеев услышал ее смешливый голос: «Мы не рискуем взрывом, месье Дмитрий?»
– Она говорит по-русски, – понял ученый,– она тогда не знала языка..., У нее акцент, совсем легкий, но какой красивый...
Марта взяла большую кожаную рукавицу, валявшуюся на столе.
– Я выучила язык, – зеленые глаза посмотрели на него, – я потом какое-то время пробыла в России, месье Дмитрий. Овдовела..., – она махнула рукой и улыбнулась:
– У меня сын есть, ему десять лет. А вы женились, – утвердительно заметила Марта, снимая с огня колбу, держа ее в руке.
Менделеев надел вторую рукавицу, отобрал у нее сосуд и водрузил обратно на спиртовку: «Взрывом мы не рискуем, мадам Марта. Я доктор химии и знаю, что делаю. Да и потом, – он указал глазами на папиросы, что лежали на столе, и Марта кивнула, – в случае взрыва я бы не преминул о вас позаботиться, – Менделеев прикурил от спиртовки, – если в Симферополе мне этого сделать не удалось».
– Нельзя, – велела себе Марта, глядя на его большую, со следами от химических ожогов руку, – нельзя, ты слышала, он женат..., Просто отдай ему блокнот.
Она достала свой серебряный мундштук, и взяла его пальцы с папиросой. «Пусть так и держит, -мучительно понял Менделеев, – Господи, как хорошо..., Что я за дурак такой, надо было спичку зажечь...»
Марта выпустила ароматный дым:
– Мне на кафедре дали ваш адрес, месье Дмитрий. И адрес моего племянника. Я с ним повстречаюсь, у нас семейный разговор, – женщина помолчала, – а потом навещу вас. Дома, – добавила она. Потушив папиросу, Марта рассмеялась:
– Или хотите, прогуляемся? Я вас буду ждать на том берегу реки, – Марта кивнула за окно, – мне рассказали о тропе философов, в моем пансионе. Ближе, – она взглянула на серебряный хронометр, -к семи вечера.
Он все смотрел на нее, не отводя глаз, улыбаясь. Менделеев, утвердительно, заметил:
– Вы мне все расскажете, мадемуазель Марта. Я вас одиннадцать лет не видел, я вас просто так не отпущу. Я хорошо готовлю, так что ужин…, – Менделеев, было, подумал, что стоит пригласить ее в ресторан, но потом разозлился: «Начнут трепать языками. Местная профессура хуже деревенских баб».
– Ужин за мной, – закончил он. Марта дрогнула длинными, темными ресницами.
Спустившись на улицу, женщина поняла, что щеки у нее покраснели.
– Жарко, – сказала себе Марта, – вот и все. Язык ты прикусила, и не ответила ему, что и сама просто так отсюда не уедешь. Я хотела отдать блокнот..., – Марта вышла на рыночную площадь:
– Не обманывай себя. Ты о нем вспоминала, когда сюда ехала. Но ведь он женат..., – она помахала юноше и быстро пошла к вынесенным на улицу столикам кондитерской Шанца.
– Красивый мальчик, – ласково подумала Марта, – Питер мне говорил, что он на отца похож. И он высокий, больше шести футов. Глаза у него, как у Грегори, серо-голубые. Это они в Луизу покойницу.
Марта вспомнила, как в замке, Полина услышала, что женщина намеревается съездить к младшему Виллему. Герцогиня вздохнула:
– Я была у Маргариты, в монастыре, во Флерюсе. Сказала ей, что мать ее погибла, вместе с ребенком. И что Люси с Тессой мертвы. Но Маргарита, наверное, и не пишет брату, нельзя ей, – Полина замолчала. Марта увидела какую-то тень в темно-синих, больших глазах женщины.
– А барона Виллема ты не видела? – поинтересовалась Марта: «Он ведь в Брюсселе жил».
Полина услышала резкий голос: «Не смей приближаться к моей семье, запомни это». Женщина ощутила кровь, стекавшую по избитому лицу, и боль, что наполняла все тело. Она заставила себя нарочито спокойно ответить: «Нет». Марта затянулась папироской, сидя на подоконнике в гостиной. Полина попросила: «Будь осторожней в Гейдельберге. Мало ли...»
– Мальчик хороший, – твердо отозвалась Марта, – мне Питер рассказывал.
Мальчик, и вправду, оказался хорошим. Он, краснея, поднял руку:
– Нет, нет, мадам, вы женщина. Я не позволю вам оплачивать счет, – Марта, было, предложила, напоить племянника кофе.
– Тогда примите от меня десерт, Виллем, – настояла она, – я все-таки ваша родственница.
Виллем любил сладкое, еще с тех времен, когда они жили в Бомбее, и мама готовила им с Маргаритой индийскую еду. Марта заказала ему большой кусок вишневого торта. Женщина ласково попросила: «Вы ешьте, и слушайте меня, пожалуйста».
Он слушал, внимательно, не перебивая, а потом отодвинул тарелку:
– Значит, у нас есть брат, мадам Бенджамин-Вулф? Грегори? А миссис Люси умерла? Я только и знаю, что дядя Питер на ней женился. Краем уха слышал, – юноша покраснел еще сильнее, – от отца. Мадам Марта, – робко сказал Виллем, – я бы хотел ему написать, можно это? И дяде Питеру тоже, поблагодарить его, за все..., И вы Грегори воспитывали..., – юноша взглянул в добрые, зеленые глаза. Он вспомнил, как давно, в Индии, мама пела им немецкую колыбельную, о снах, падающих с дерева.
Виллем ощутил, как ему в руку вкладывают платок. Марта оглянулась. Время обеда еще не настало, рыночная площадь была пустынной. Она погладила пальцы Виллема:
– Не надо, не надо, милый..., Мы просто поступили, как порядочные люди. Конечно, напиши. Грегори порадуется. Он в Итоне учится, врачом хочет стать. Я тебе адреса оставлю, – Марта вытерла испачканную йодом и слезами щеку юноши.
– Я Маргарите все скажу, – пообещал Виллем, – она следующим летом из монастыря выходит.
Юноша, было, хотел рассказать тете Марте о свадьбы сестры, но потом хмыкнул:
– Может быть, этот барон Торнако умрет еще. Нехорошо такого желать человеку, но ведь он Маргариты на сорок лет старше. Как папа может..., – он отдал Марте платок. Виллем, неуверенно, спросил: «Тетя Марта..., Можно, я с вами посоветуюсь, кое о чем?»
Выслушав юношу, она рассудительно, сказала:
– Вы правильно решили, с Элизой. Молодцы. Дядя Жан хороший человек, добрый. Он свою дочь любит. А твой отец..., – Марта допила кофе, – думаю, тоже, не рассердится, – она улыбнулась. Виллем помолчал: «Спасибо вам, тетя Марта. Спасибо, что приехали».
– Беги, – велела женщина, – месье Менделеев тебя ждет.
Она протянула Виллему страницу из блокнота с адресами: «Может быть, и увидимся еще».
– Я был бы очень рад, тетя Марта, – юноша аккуратно спрятал бумагу в портмоне, – и Маргарита тоже, я уверен.
Он поцеловал Марте руку и настоял на том, чтобы оставить деньги: «Вдруг вы еще что-нибудь закажете, тетя».
Марта проводила глазами его широкие плечи в простом пиджаке и покачала головой: «Хороший мальчик. И зачем они только эти дуэли устраивают? У него все лицо в шрамах». Она вспомнила кузена Стивена и попросила еще чашку кофе:
– Они поженились, наверное. Потом на Святую Землю собирались. И когда Бет замуж выйдет? Я обещала у нее подружкой стать..., – площадь наполнялась людьми, часы пробили полдень.
– Месье Менделеев тебя ждет, – повторила она. Женщина задумалась, глядя на летнее, глубокой синевы небо, на черепичные крыши и шпили церквей Гейдельберга.
Над широкой, темной рекой Неккар, на западе, над холмами, заходило солнце. Марта прищурилась:
– Развалины замка вы мне завтра покажете, месье Дмитрий. Я остаюсь, на пару дней. Я только в воскресенье уезжаю.
Куда, она не сказала. Она коротко объяснила Менделееву, что была замужем за русским, потом жила в Китае, Японии и Америке. Добралась до Европы, она уже вдовой. Ее сына звали Петром, а больше она ничего не говорила. Они бродили по тропе философов, узкой, заросшей пышно цветущим шиповником, и спускались к реке. Над городом заиграл закат. Звонили колокола, небо стало прозрачным, вечерним. Менделеев увидел на востоке первые звезды.
Он только упомянул, что жена его старше, что у них была дочь, умершая младенцем. Он заметил, как погрустнели глаза женщины, но Марта ничего не сказала.
Марта никогда не спрашивала Питера о его девочке. Кузен привез ее в Лондон, из Ливерпуля, и они с тетей Сидонией пошли на семейное кладбище. Пожилая женщина вздохнула, глядя на могилу невестки и внучки. Люси и Тесса лежали под одним крестом белого мрамора: «Тяжело ему об этом вспоминать, милая. После похорон он плакал, бедный мальчик. Тесса у него на руках умерла, задохнулась. А потом Люси…, – Сидония махнула рукой: «Он себя в их смерти до сих пор винит. Теперь, – она ласково привлекла к себе Марту, – у нас Грегори есть. Мы тебе всегда будем благодарны».
– Девочка, – Марта мимолетно, нежно коснулась руки Менделеева.
Когда он уезжал из России, жена опять ждала ребенка. Об этом Менделеев ничего говорить не стал. Ему и не хотелось говорить. Он любовался ее красивым профилем, белой веткой шиповника, приколотой к корсету платья. Марта переоделась. Она выбрала скромный, но изящно скроенный, серо-зеленый наряд. Капор она сняла: «Обсуждать меня некому, а вы, месье Дмитрий, не будете меня выдавать».
– Не буду, – ему отчаянно хотелось коснуться губами бронзовой, играющей на ветру пряди. Волосы разделял пробор. Женщина стянула локоны в небрежный узел. Она не надела ни браслетов, ни серег, только давешний, скромный крестик.
Они смотрели в сторону мощных стен замка на холме, на гаснущее солнце, на темно-красные крыши города. Менделеев кивнул:
– Покажу, мадемуазель Марта…, – женщина, вдруг, рассмеялась: «В России, Дмитрий Иванович, меня Марфой Федоровной величали. Моего покойного отца звали Теодор».
– Марфа Федоровна, – повторил он, – вам идет это имя. Скажите еще раз, – попросил Менделеев, -скажите, как меня зовут.
– Дмитрий Иванович, – губы цвета черешни разомкнулись. Менделеев вспомнил:
– В парке, у замка любил гулять Гете. Надо ей об этом рассказать, ей будет интересно…, Господи, да о чем это я, – на него повеяло жасмином. Менделеев услышал шепот, у самого уха: «Дмитрий Иванович, вы обещали ужин. Я помню».
– Я что обещаю, то и делаю, Марфа Федоровна, – отозвался Менделеев, – а иногда делаю того, чего не обещал. Но очень хотел, – у нее были мягкие, нежные губы, она вся была, словно птичка, маленькая, хрупкая. Менделеев понял: «Я слышу, как ее сердце бьется. Господи, прости меня, это всего лишь один раз. Мы оба этого хотим. Потом она уедет, и я больше никогда ее не увижу».
Марта приподнялась на цыпочки, целуя его, вдыхая запах химикатов, свежий ветер с реки:
– Господи, прости меня. Мне ничего не надо, и не понадобится. Один раз, один только раз. С Пасхи ничего не было…, – женщина почувствовала, как закружилась голова. Марта прижалась к Менделееву, а он все целовал ее, закрыв глаза, шепча что-то ласковое, неразборчивое, русское.
Он жил в комнатах с отдельным входом и своей кухней. Они дошли туда быстро, на мосту все еще держась за руки. Оказавшись в городе, они, с тоской их разомкнули. Через десять минут Менделеев открывал дверь своего дома, ее капор полетел на персидский ковер, зашуршал шелк. Марта выдохнула: «Ужин…. Потом…».
– Потом, – он опустился на колени. В темноте передней, сквозь кружевной чулок, ее острое колено светилось снежной, неземной белизной, Марта положила руки на растрепанную, русую голову. Она сдавленно застонала, опускаясь на ступеньки, привлекая его к себе: «Еще, еще, пожалуйста…».
В спальне, при свече, он целовал старый, почти стершийся шрам на левой руке, повыше локтя, тонкие ключицы, незаметную грудь. Справа был еще один шрам. Она шепнула:
– Меня ранили, по неосторожности. Иди, иди сюда, – Марта закусила губу:
– Господи, как хорошо…, Я забыла, как это бывает, со Степушкой так долго…., ничего, а сейчас…, – она закричала, ища пальцами подушку, и услышала его потрясенный голос:
– Марта…, Я не верю, до сих пор не верю, – она сжала, до боли, его пальцы и попросила: «Поверь, пожалуйста».
Менделеев принес в спальню бутылку белого вина. Он устроил Марту в своих руках и смешливо сказал: «Оно должно было быть холодным, но не получилось, по моей вине». Марта легко дышала, положив голову на его крепкое плечо, блаженно улыбаясь.
– Я еще никогда ими не пользовалась, – весело заметила женщина, – случая не представлялось. Очень удобно, – она нагнулась и повертела пакетик, лежавший у кровати, на ковре.
– Мистер Гудьир, американец, – Менделеев поднес к ее губам бокал, – запатентовал процесс вулканизации резины двадцать лет назад. Это золотое дно, – химик рассмеялся, забрав у нее пакетик, – и короткая модель значительно удобнее. Мы пока не можем добиться того, чтобы резина была равномерно тонкой, на всем изделии. Но добьемся, – пообещал он. Марта кивнула: «Верю».
– Один все равно порвался, – вспомнила Марта и немного покраснела, – но ничего страшного. Сейчас безопасное время.
Она потянулась за своим ридикюлем: «Неудобно с Питером о таком разговаривать. Но Дмитрий Иванович прав, это золотое дно. Намекну ему как-нибудь, он поймет. Он в химии разбирается».
– Все записываешь, – Менделеев провел губами по ее худой спине, – и что это ты в блокнот свой заносишь?
Марта отбросила тетрадь и томно сказала:
– Разное, месье Дмитрий. За химией будущее, это я поняла. А теперь, – она допила вино, – теперь ты будешь отдыхать и ничего не делать, – она устроилась удобнее, бронзовые, длинные волосы разметались по кровати. Менделеев, наклонившись, зарылся в них лицом: «Разве что очень недолго, Марта».
У нее в ридикюле оказался и второй блокнот, старый, потрепанный, с пожелтевшей бумагой. Марта лежала, откинувшись на подушки, они допивали вино. Менделеев все никак не мог оторваться от ее нежного плеча, от тонких, ласковых пальцев. «Подожди, – шепнула Марта, – я тебе привезла кое-что».
Свеча догорала, окно было распахнуто в жаркую, звездную ночь. Над развалинами замка поднялась неровная, бледная половина луны.
– Я не верю, – он листал страницы, вчитываясь в четкий, летящий почерк, – не верю, Марта…, Откуда это? – Менделеев едва дышал.
– Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью. Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими для блага и величия науки, – прочел он. Марта улыбнулась:
– Это мое, семейное. Лавуазье, во время революции, в Париже, оставил блокнот одному из моих предков. Получилось…, – Марта повела рукой, – что его некому было передать, все это время. А потом я прочла в газете, что ты здесь…, – Менделеев ее не слышал.
Он шевелил губами:
– В Карлсруэ, на конгрессе, мы так ни о чем и не договорились. Никакой классификации элементов, никакого порядка…, Лавуазье думал об этом, он предугадал будущее…, – Менделеев, растерянно, сказал:
– Я даже не знаю, как…, Марта…, – он оглянулся:
– Мне надо в кабинет, прямо сейчас, пока все это…, – он обнял ее и поцеловал теплые, бронзовые волосы: «Как мне тебя благодарить, Марта?»
– Работай, – женщина уютно устроилась на подушках, – работай, пожалуйста. Я тебе принесу завтрак, а потом ты опять будешь работать. Я пока здесь, – она помолчала. Менделеев, опустившись на пол, прижался лицом к ее руке:
– Пока, – подумал он горько, – именно, что пока. Марта, Марта…., – блокнот жег ему руки. Он все-таки не выдержал. Открутив газовый рожок в кабинете, достав свои тетради, Менделеев, на цыпочках, вошел в спальню.
Она спокойно дышала, свернувшись в клубочек, закинув руку за голову. Он натянул на ее плечи шелковое одеяло и перекрестил высокий, белый лоб. «Будь счастлива, – Менделеев, на мгновение, закрыл глаза, так это было больно, – будь счастлива, Марта».
Он вернулся в кабинет и сел за работу.
