Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Остенде

Пляж мелкого, белого песка уходил за горизонт. Низкое море сверкало под лучами утреннего солнца. Холщовые занавески купальных машин развевались на ветру. От кромки прибоя доносился детский смех. Элиза, в утренней, простой юбке и широкой блузе, в скромной шляпке, глядела вдаль, сжав в руках ридикюль. Она, по монастырской привычке, вставала рано. В Мон-Сен-Мартене она сама готовила завтрак себе и Виллему. Они ели вместе, свекор поднимался позже. Муж провожал ее до школы и шел на шахты. Элиза оборачивалась, поднимаясь на крыльцо. Она видела, как Виллем машет ей рукой.

Здесь, в Остенде, она просыпалась до завтрака и шла купаться. Положено было это делать с горничной, но Элиза не хотела беспокоить девушек. Она плавала в мелкой, теплой воде, в огороженной со всех сторон купальной машине. Элиза вспоминала прозрачные волны лесного озера в Ренне и серые, каменные стены охотничьего дома.

Она рассказала Виллему все, когда вернулась из Лувена. Элиза не выдержала, и расплакалась, уткнувшись лицом в его крепкое плечо.

– Не надо, любовь моя, не надо..., – шептал юноша, – я здесь, я с тобой. Я никогда, никогда тебя не оставлю..., – он целовал белокурые волосы, нежную, пахнущую ландышем шею, влажные щеки. Элиза приникла к нему. Виллем подумал:

– Она такая сильная, Элиза. Она спорит с папой и добивается своего. Она не боится говорить то, что она думает..., – сейчас она укрылась в его руках и тихо всхлипывала. Виллем, уверенно, сказал: «Ничего страшного. Мы усыновим сироту, милая моя. Мальчика, или девочку..., У нас появится ребенок, и все будет хорошо».

Элиза вздохнула:

– Если..., если ты захочешь со мной развестись, Виллем, аннулировать брак, я пойму..., Я уеду в Ренн, приму обеты..., – он испугался и прижал ее к себе, так близко, что было слышно, как стучит сердце девушки:

– Никогда такого не случится, – почти сердито отозвался юноша, – нас Господь соединил, Элиза, до конца наших дней. Я, хоть и не католик, – он улыбнулся, – но верю в то, что брак должен быть один, навсегда. Что я буду за муж, что за мужчина, если оставлю тебя? Это испытание нашей веры, вот и все, – Виллем поцеловал ее: «Мы его пройдем вместе, любовь моя».

Они все придумали. На Рождество они собирались поехать в Париж. Виллем рассмеялся:

– Папа не будет против такого. Это не Рим, и не Лурд.

Они хотели рассказать обо всем кузену Анри. Виллем намеревался проводить Элизу в Ренн. Девушка посчитала на пальцах. Ребенка надо было забирать из Парижа в середине следующего лета.

– Документы мы оформим, – Виллем помолчал, – конечно, преступление, лгать в префектуре, но Анри на это пойдет. Мы семья.

Доктор де Лу должен был заявить под присягой, что он принимал ребенка, на рю Мобийон, и что это действительно сын Виллема и Элизы. Они решили взять мальчика. Виллем вздохнул:

– Нехорошо так говорить, но если будет девочка, папа останется недоволен, а второй раз..., – он не закончил. Элиза кивнула:

– Ты прав, милый. Пусть будет мальчик. Тоже Виллем, – она нежно улыбнулась.

В спальне пахло ландышем, окна были растворены на лесистые холмы вокруг замка. На ковре стояли сложенные саквояжи. Завтра утром они уезжали в Остенде. Элиза устроилась под боком у мужа: «Спасибо тебе, милый мой».

– Я тебя люблю, – просто ответил Виллем.

– Ты спи, пожалуйста. Ты устала, волновалась..., – жена задремала. Он осторожно встал и устроился на подоконнике, покуривая папиросу:

– Ничего, – сказал себе Виллем, – ничего страшного. Это дитя, сирота..., Мы его вырастим, мы справимся, – он обернулся и посмотрел на мерцающие серебром, в свете луны, волосы Элизы:

– Девочка моя, бедная, как ей тяжело сейчас. Вот и будешь рядом, – велел себе Виллем, – всегда, пока вы живы. Мы станем родителями..., – внезапно, понял юноша:

– Господи, какая ответственность, это ребенок..., – он потушил папиросу: «Все будет хорошо, я верю».

Элиза стояла, глядя на море. Она увидела детей на берегу, некоторые были совсем маленькими. Няни, в серой форме, с платками на голове, ласково вытирали их холщовыми полотенцами. Элиза подумала:

– У нас тоже такой появится. Надо нанять в Париже хорошую кормилицу. Кузина Эжени посоветует надежную женщину. Пусть она с нами в Мон-Сен-Мартен вернется. Малыш будет лепетать, улыбаться..., – девушка поняла, что и сама улыбается, – потом ходить начнет...

Она заметила, что дети на песке не ходят. Некоторые ползали, многие просто сидели на руках у нянь.

– Господи, – перекрестилась Элиза, – бедненькие, они болеют. Это, наверное, приют какой-то. Надо узнать, – велела она себе, – надо им помочь, деньгами. Мы с Виллемом договорились, если все получится, с ребенком, то мы будем поддерживать приюты.

Элиза прищурилась, ища глазами кого-то из врачей. Девушка вздрогнула. Сзади раздался мягкий, полузабытый голос: «Это вы..., вы, кузина Элиза?»

Он почти не изменился, только появилась легкая морщина на высоком лбу. Темные, красивые глаза взглянули на нее. Давид, сняв шляпу, поклонился: «Я вас увидел с берега, но все никак не мог поверить, что это вы, кузина».

От ее белокурых, заплетенных в небрежную косу волос, пахло солью. Вокруг носа высыпали веснушки. В больших, серых глазах играли искорки солнца.

– Кузен Давид, – она подняла голову и зарделась, – я никак не ожидала..., Я очень, очень рада вас видеть. Я помню, – Элиза прикусила розовую губу, – нам нельзя за руку здороваться.

На ее белом пальце блестело золотое, обручальное кольцо и второе, с бриллиантом. Она была рядом, маленькая, нежная, и Давид понял:

– Пять лет я ее не видел. Цветы надо купить, обязательно. Господи, я и не чаял, что встречу ее. Нельзя, – велел он себе, – нельзя, забудь о таком. Она замужем, ты женат...

По дороге к Палас-Отелю, где остановились де ла Марки, Давид рассказал ей, что каждое лето приезжает в Остенде осматривать детей из приюта для чахоточных.

– У них поражены кости, – вздохнул мужчина, – суставы..., Очень не хочется делать ампутации, они малыши еще, но иногда приходится. Это не еврейские дети, – добавил он, – приют общий, и для католиков, и для протестантов. Я просто, как и другие врачи, помогаю им, – Давид развел руками, -бесплатно.

– Да, – задумчиво сказала Элиза, – я помню. Папа мне говорил, что у вас, евреев, нет сирот. Я вам передам чек для приюта, кузен Давид, – она кивнула на белые колонны, – может быть, вы хотите позавтракать вместе..., – Элиза ахнула и зарделась: «Простите, я не подумала...»

Его темные, немного вьющиеся волосы были прикрыты кипой. Она увидела улыбку на загорелом лице:

– Мою гостиницу не сравнить с Палас-Отелем, кузина, но в ней подают отличный завтрак. Это недалеко, – он взглянул на свой хронометр, – и я вас потом провожу.

– Это было сладко, так сладко, поняла Элиза, просто идти рядом, слушая его мягкий голос. Давид рассказал ей все семейные новости и Элиза кивнула:

– Хорошо, что у тети Марты новое дитя. Я ей телеграмму пошлю, обязательно. А как ваш сынишка? -она внезапно, подумала, о той женщине, Рахили, что видит его каждый день, ужинает с ним, сидит с ним у камина..., – Элиза оборвала себя:

– Это грех, – твердо сказала девушка, – страшный грех. Он женат, ты замужем, вы любите своих супругов. Забудь, забудь…, В Париже, после того, как я сыграла Шопена, он вздохнул: «Как бы я хотел, кузина Элиза..., – и не закончил. Просто посмотрел куда-то вдаль.

Он и сейчас смотрел поверх ее головы, Элиза была много ниже, на море.

– Хорошо, – помолчал Давид, – Шмуэлю три года исполнилось. Весной мы ему волосы постригли, как у нас принято. Осенью учиться пойдет. И у сестры моей все отлично. Она на Суэцком канале, вместе с мужем, капитаном Кроу.

Мирьям писала, что компания наняла ее для организации полевой клиники: «Здесь много несчастных случаев, все-таки стройка. Я ассистирую врачам и занимаюсь. До того, как мы отправимся в Арктику, я надеюсь сдать врачебные экзамены в Сорбонне».

О детях Мирьям ничего не упоминала. Давид сложил листок: «Все-таки поедет она, вслед за Стивеном, в экспедицию. И не отговоришь ее. Впрочем, она всегда упрямая была».

Жена подняла темные глаза от шитья: «Он ее муж, Давид. Если бы ты куда-нибудь поехал, я бы тоже поднялась и пошла вслед за тобой, как иначе?»

Давид отчего– то почувствовал горькую, тяжелую боль в сердце. Он, нарочито весело, заметил:

– Я дальше Брюсселя и Парижа не езжу, любовь моя, и не собираюсь. Пойдем, – он вынул шитье из рук Рахили, – ляжем сегодня пораньше.

Жена заснула, прижавшись к нему. Давид лежал, вспоминая строки из письма бабушки:

– Есть вещи, милый мой, над которыми разум человека не властен, а только лишь душа. А что с ними делать, это решает каждый человек, для себя. Ты помни, Господь не хочет, чтобы люди страдали.

Он тогда поднялся, пошел в кабинет, и достал из анатомического атласа ее телеграммы. Давид сам не знал, зачем хранит эти старые, пожелтевшие листы бумаги. Ему просто хотелось слышать ее голос. Он курил и перечитывал их, вспоминая букет белых роз в ее руках, и то, как она играла Шопена.

За завтраком они говорили о семье. Элиза ахнула: «Вашей бабушке почти сто лет!»

– Девяносто четыре, – улыбнулся доктор Кардозо, – она в лесу живет, на мельнице. У них воздух чистый. Мой дед, рав Аарон Горовиц, тоже очень долго прожил. Моя мама родилась, когда ему седьмой десяток шел. Впрочем, – он налил Элизе кофе, – дед кузена Питера, вот, кто долгожитель. Ему за сто лет было, когда он умер.

Он довел ее до Палас-Отеля и замялся:

– Кузина Элиза..., Вы знайте, пожалуйста, если вам нужна какая-нибудь помощь, то я всегда..., – Давид вздохнул и решительно закончил: «Просто свяжитесь со мной».

– И больше я ничего сказать не мог, – он проводил взглядом широкие, немного покачивающиеся бедра, пышную косу. Ее волосы высохли, играя золотом на солнце. Элиза шла, не оборачиваясь, вдыхая запах белых роз. Давид купил ей букет: «Как тогда, на вокзале. Помните?»

– Я все помню, – хотела ответить Элиза, но смогла только кивнуть.

– Не смей, не смей..., Он просто родственник, друг. Ничего не будет, ничего не может быть, -повторяла себе девушка, поднимаясь по лестнице.

Они занимали два смежных номера, на втором этаже Палас-Отеля, с большим, кованым балконом. Элиза толкнула дверь. Она увидела, что муж и свекор сидят за завтраком, а на бархатной кушетке красуется открытый саквояж.

Барон недовольно пожевал сигару:

– Мы с Виллемом возвращаемся в Мон-Сен-Мартен. Вчера ночью взорвался рудничный газ на «Луизе». Хорошо, что никто из инженеров не пострадал. Двух откатчиц завалило породой, и одного шахтера, из новых работников. Непонятно, кто это был. Бригады поменялись сменами, а штейгеры ничего не записали, бездельники. Его не нашли, а женщин вытащили. Ты можешь здесь остаться..., -он взглянул на невестку. Элиза перекрестилась и взяла мужа за руку: «Конечно, я с вами поеду, дядя Виллем. А что с этими бедными женщинами? – она вздохнула.

Муж помолчал:

– У одной голова была разбита, а вторая при смерти. У нее ноги раздроблены, она много крови потеряла. Хотя какая у нас больница..., – Виллем, искоса, взглянул на отца, – а никто из Брюсселя не поедет оперировать откатчицу.

– И компания за это платить не будет, – подытожил Виллем: «Собирайтесь, я хочу попасть на утренний поезд».

– Заплачу я, – Элиза раздула ноздри, – и я найду хирурга, который согласится на операцию. Не спорьте со мной, – она подняла руку, – это мой христианский долг. Я сейчас, – она выскользнула из двери, так и не сняв шляпку, думая о том, что кузен Давид не мог далеко уйти. Он действительно стоял у перил променада, на набережной было людно. Элиза, задыхаясь, выпалила: «Кузен Давид, мне нужна помощь!»

Он слушал ее, а потом темные глаза потеплели. Он, коротко, сказал:

– Я буду на вокзале, в нужное время. За меня не беспокойтесь, – доктор Кардозо улыбнулся, – найду, где остановиться в Мон-Сен-Мартене. И не думайте о деньгах, кузина Элиза, – он поклонился и девушка покраснела: «Если дядя Виллем будет вам что-нибудь говорить...»

Давид кивнул:

– Я врач, я знаю, как обращаться, – он поискал слово, – с трудными людьми.

Элиза, во время завтрака, немного рассказала ему о своем свекре. Давид заметил: «Конечно, дядя Виллем неправ. Ребенок ни в чем не виноват. Тем более, у него один брат остался, ваша невестка пропала...»

Виллем вышел на балкон. Невестка быстро возвращалась к гостинице. «Твоя жена неприлично себя ведет, – кисло сказал барон, – врача какого-то нашла. Где она его только взяла?»

Юноша складывал саквояж:

– Папа, это Остенде. Здесь много врачей. Ничего неприличного в этом нет, – Виллем взглянул в серые, чуть покрасневшие глаза отца. Барон усмехнулся: «Когда вы меня порадуете хорошими новостями? Пора, вы год как поженились».

– На все воля Бога, – коротко ответил сын. Виллем решил:

– Ничего она ему не сказала. Вот и хорошо. Она, на что угодно пойдет, лишь бы мальчишка не узнал о ее бесплодии. В Мон-Сен-Мартене уложу ее в постель, – он выбросил окурок вниз, на деревянный променад и пошел переодеваться.

Рудничная больница в Мон-Сен-Мартене была совсем маленькой, две мужские, одна женская палата и кабинет для приема врача. Элиза с Давидом прошли по узкому, заполненному людьми коридору, заполненному матерями с маленькими детьми. Младенцы хныкали, навязчиво пахло хлорной известью. На перроне вокзала в Остенде Давид представился барону де ла Марку. Виллем, было, хотел что-то сказать, но доктор Кардозо прервал его:

– Дядя Виллем, я не хочу разбираться, кто прав, а кто виноват, да это и не мое дело. Я здесь для того, чтобы выполнить свой врачебный долг.

Они ехали в салоне-вагоне, через Брюссель и Льеж.

Все три часа дороги до Мон-Сен-Мартена, свекор дымил сигарой, закрывшись газетой, и в разговор не вступал. Элиза решила не обращать на него внимания. Младший Виллем только весело подмигнул жене. Они с Давидом устроились в другом конце вагона. Доктор Кардозо рассказал Виллему все новости. Юноша усмехнулся: «Очень хорошо, что мы с вами встретились, кузен Давид. Иногда можно подумать, – он понизил голос, – что мы на необитаемом острове живем. Раньше, во времена Арденнского Вепря и адмирала де ла Марка так и было. Даже сейчас горы, что от замка на восток и юг уходят, дикими остались. Мы бы с вами могли форель половить, – Виллем вздохнул, – но я днем и ночью на «Луизе» занят буду. Это наша самая крупная шахта. Надо ее восстановить до начала горячего сезона».

Давид рассказал им об американских родственниках. Элиза, ласково заметила: «Две девочки у кузины Бет. Мы их тоже поздравим, непременно».

– В конце концов, – сказала себе Элиза, слушая разговор мужа и Давида о Суэцком канале, – это не дядя Питер. С ним дядя Виллем в ссоре, а с остальными, нет.

После открытия канала уголь должен был взлететь в цене.

– Рейсов из Азии в Европу станет больше, – сказал Виллем, – дорога в два раза укорачивается. Судостроительные компании будут размещать у нас заказы на сталь. Она тоже подорожает. «Луиза» наша самая богатая шахта, она приносит львиную долю угля, но мы ее приведем в порядок, обещаю, -заявил Виллем.

Они говорили о технике, о том, что лампы Дэви устарели, и часто вызывают пожары. Элиза смотрела на зеленые перелески, проносящиеся за окном, на яркое небо конца лета, и слушала мягкий голос. Она вспоминала букет роз, что Давид подарил ей в Париже, и то, как они стояли на Пер-Лашез, у семейного склепа.

– Нет, – услышала она со скамьи, – о Максе я ничего не знаю. Никто не знает, – Давид улыбнулся, – даже его собственный брат. На похоронах тети Джоанны он был, а потом..., – доктор Кардозо не закончил: «Не удивлюсь, если он в Америку вернулся. Он участвовал в Гражданской войне. Или в Россию поехал, или в Китай. Он бродяга, совсем, как мой зять, капитан Кроу».

Элиза вспомнила, что кузен Давид ей рассказывал в Париже. Девушка, лукаво, сказала:

– Ваш дедушка, полковник Кардозо, тоже в России был, с узурпатором..., – Элиза покраснела, – то есть с Наполеоном.

– Главное, – Виллем отпил кофе, – чтобы папа тебя не слышал. Ему племянник Наполеона орден вручил, – юноша сдержал смешок.

– И на Святой Елене он жил, и в Америке. А ваш отец, в Батавии, – Элиза взглянула на Давида: «Может быть, и вы куда-нибудь соберетесь?»

Она поняла, что так ей было бы легче. «Иначе я все время буду о нем думать, – Элиза, незаметно, открыла ридикюль и сжала пальцами четки, – а это грех, грех...»

Давид развел руками:

– Моя жена привыкла к Амстердаму, у нас ребенок маленький..., Вряд ли, кузина Элиза. Я преподаю в Лейдене, печатаюсь, у меня практика..., – Давид, было, хотел пригласить ее с мужем в Амстердам, но потом сжал зубы:

– Зачем? Чтобы ты видел ее каждый день, и мучился? Она любит своего мужа, и он ее тоже, это понятно. Он хороший человек, оставь, оставь..., – Давид велел себе отвести взгляд от ее закрытого, дневного платья цвета голубиного крыла, велел не любоваться маленькой грудью, пышными бедрами, изящной щиколоткой в кружевном чулке, видневшейся из-под шелкового подола. Они заговорили о канале в Панаме. Виллем и Давид обсуждали будущую войну Германии и Франции, а Элиза тихонько вздыхала, опустив глаза к журналу на коленях, даже не понимая, что она читает.

По прибытии в Мон-Сен-Мартен свекор и муж сразу поехали в экипаже на «Луизу». Элиза быстро нашла Давиду хорошую комнату, с отдельной кухней и умывальной, в доме, где помещалась одна из лавок компании.

– Мадам Леметр за вами будет присматривать, – пообещала девушка, – и принесет сюда новую посуду. За мой счет, – твердо добавила Элиза. Давид, стоя на крыльце, глядел на ряды типовых домов, на пустынные улицы. Смена была в самом разгаре:

– Как она здесь живет? Такая безысходность, такая глушь..., Она образованная девушка, музыкантша, разбирается в литературе..., – он увидел мощные, серые стены замка над равниной. Воздух был пропитан гарью. Когда они шли к больнице, Давид, осторожно, сказал: «Кузина, мой вам совет, как врача…, Когда у вас появятся дети, лучше их растить в более здоровом климате. В таких поселках часто бывает чахотка, мало солнечного света...»

Щека девушки внезапно закаменела. Она отчеканила:

– Я знаю, кузен Давид. Я преподаю в нашей школе, ее содержит компания. Я вижу этих детей каждый день. Недостойно будет..., – она прервалась и покраснела:

– Простите, вы хотели, как лучше. Но это мой дом, – Элиза заставила себя говорить спокойно, – я отсюда не уеду, кузен, – они стояли совсем рядом, не касаясь друг друга,

– Ее дом, – горько повторил Давид, а потом они увидели доктора ван Кампфа, врача компании. Доктор встречал их на больничном дворе. Давид, сначала, попытался отговорить Элизу от посещения морга. Баронесса покачала головой: «Мой отец умер, когда я была рядом, кузен. Я должна помолиться за бедную девушку, за того шахтера, что пропал…»

Откатчиц опознали. Правда, штейгеры не припомнили их фамилий. Обе девушки были новенькими. Элиза смотрела на разбитую камнями голову маленькой, изящной брюнетки, на ее белую, исцарапанную кожу. Девушка перекрестилась:

– Да хранит душу Розали Иисус в садах райских. Я закажу мессу, по ней, и по тому шахтеру, которого не нашли, и оплачу похороны. Она не страдала, доктор ван Кампф? – Элиза сглотнула.

– Она и не поняла, что случилось, – врач одернул простыню, – мгновенная смерть. Вторая тоже не жилец, бедняжка. Впрочем, – он искоса взглянул на Давида, – вы, мадам баронесса, привезли хирурга. Мы попытаемся что-то сделать...

– Сделаем, – поправил его доктор Кардозо: «Покажите, где у вас можно помыть руки, коллега. Пойдемте, проведем осмотр».

Ван Кампф замялся и что-то шепнул Давиду. Доктор Кардозо побледнел и обернулся к Элизе:

– Беременным женщинам разрешено работать под землей? На седьмом месяце? Кузина Элиза, это варварство, как вы можете допускать такое..., – девушка твердо ответила: «В правилах компании четко сказано, что ожидающие ребенка не имеют права спускаться в шахту».

Вае Кампф закурил папиросу:

– Они скрывают, доктор Кардозо. До последнего затягиваются, чтобы заработать больше денег. Штейгеры их не осматривают. Все-таки женщины. Не знаю, какой ребенок на свет появится, – он помолчал, – чудо, что она еще рожать не начала. Тем более, она под опиумом, почти сутки.

Девушку звали Маргарита. Элиза вздохнула: «Как Виллема сестру. Бедняжка». Она лежала, вытянувшись на койке. Под холщовой рубашкой выступал круглый, высокий живот. Элиза, невольно покраснела. Русые волосы заплели в косы. Лицо у откатчицы было бледное, изможденное, с темными пятнами на щеках. Искусанные губы даже не шевелились. Врачи осматривали ноги, осторожно сняв повязки. Элиза ощутила слезы у себя на глазах. Девушка зашептала, перебирая четки:

– Дева Мария, сжалься над рабой своей, Маргаритой, верни ей здоровье душевное и телесное, дай ей увидеть свое дитя, взять его на руки..., – она вдохнула запах крови и карболки. Давид подошел к ней, держа испачканные ладони на весу и, неожиданно, улыбнулся: «Сердце у ребенка бьется. Хорошо, бойко. Схваток пока нет. Думаю, она доносит беременность до срока. Она сильная девушка, только исхудала, впрочем, – ядовито добавил доктор Кардозо, – у вас здесь и полных и не встретишь, кроме лавочников».

– И вашего свекра, – чуть не прибавил он. Барон де ла Марк был, действительно, похож на вепря, только обрюзгшего.

– Он больше двухсот фунтов весит, – подумал Давид, – а эта бедняжка, почти в шесть футов ростом, вряд ли до ста двадцати дотягивает. Одни кости. Кости..., – он помрачнел и подозвал больничного доктора: «Готовьте операционную, доктор ван Кампф. Будете мне ассистировать».

– Перелом на переломе, – недовольно, пробормотал, голландец: «От костей одни осколки остались. Надо ампутировать обе ноги ниже колена. Зачем возиться? Она все равно не сможет ходить, даже после операции».

– С костылями будет, – твердо ответил Давид, – она молодая девушка, коллега. Придется потрудиться, однако она не потеряет ноги. В ее возрасте это...

– Пойдет в проститутки, – подытожил больничный врач, – работать она не сможет.

Он, внезапно, покраснел: «Простите, мадам де ла Марк…, Я думал, что вы....»

– Нет, я еще здесь, – гневно отозвалась Элиза, присев на подоконник палаты. Она увидела, что свекор, широким шагом, заходит в ворота. Лицо у барона было недовольным, хмурым. Элиза вздохнула: «Должно быть, неприятности, на «Луизе». Она взглянула на ван Кампфа:

– Эта девушка сможет стать швеей, вышивальщицей и заработать на хлеб себе и своему ребенку. Я о ней позабочусь, – дверь раскрылась. Барон поинтересовался: «Что здесь такое?»

– Мы будем оперировать, – отозвался Давид, – она оправится, обязательно. Она беременна, как видите, но с ребенком все в порядке. Она, конечно, будет прикована к костылям, на всю жизнь..., -Виллем смотрел на бледное лицо, на закрытые глаза. Дочь подурнела. Он перевел взгляд на одеяло, круглившееся на ее животе.

– Ты разбираешься в таких вещах, – коротко сказал он невестке, – какой здесь ближайший женский монастырь?

– Сестры Пресвятой Девы Марии из Намюра, – с готовностью ответила Элиза.

– Я знаю мать-настоятельницу. Я пошлю ей телеграмму..., Вы правы, дядя Виллем, в обители этой девушке будет лучше, – она наклонилась и ласково коснулась жесткой, загрубевшей руки.

– Оперируйте, – распорядился барон, – и отправляйте ее в Намюр. Пусть за ней приедут монахини.

Он вышел в коридор. Женщины, ждавшие приема, поднялись. Оказавшись на крыльце, Виллем закурил сигару: «Мальчишка под землей. Он ее не увидит. Он оттуда еще трое суток не вылезет, все нижние штольни надо восстанавливать. Пусть она хоть сдохнет в этом Намюре, она и ее ублюдок. Надеюсь, что я вижу ее в последний раз».

– Спасибо вам, дядя Виллем, – раздался сзади тихий голос невестки.

– Я, конечно, внесу пожертвование в монастырь, а когда родится ребенок..., – он повернулся и с высоты своего роста посмотрел на белокурые волосы невестки, на ее скромный капор.

– О ребенке, – Виллем ловко подхватил ее под руку, – я и хотел с тобой поговорить.

У него были сильные пальцы. Элиза сошла вниз, со ступеней: «Может быть, дядя Виллем предложит нам взять маленького. Но эта бедная девушка мать, нельзя забирать у нее дитя...»

Свекор подсадил ее в экипаж и велел кучеру: «В замок!»

Младший Виллем соскочил со своего жеребца перед входом в больницу. Он знал, что отец направился сюда. Зайдя в коридор, юноша осмотрелся. Он услышал голос Давида из полуоткрытой двери палаты: «Мы с вами вдвоем ее переложим на каталку. Она и не весит почти ничего. Только осторожней, коллега».

В кармане рабочей куртки Виллема лежали запалы, вернее то, что от них осталось. Нижний ярус штолен на «Луизе» был разрушен взрывом, своды шахты во многих местах обвалились. Когда они стали расчищать камни, Виллем, орудуя киркой, увидел в слабом свете лампы Дэви какие-то обгорелые лохмотья, среди камней. Сначала он подумал, что это остатки одежды, но потом, поднеся лампу ближе, замер. Он хорошо знал фабричную упаковку, в которой держали порох. Виллем даже разобрал черные буквы штампа на холщовом мешке: «Оружейная фабрика Медлинка, Льеж». Юноша отыскал и обрывки веревки. От них пахло горючей жидкостью.

Виллем никому, ничего не сказал, просто сунул их в карман и добрался до вентиляционной шахты. Подъемник на нижние ярусы не опускался, из-за взрыва. Они пользовались лестницами.

– Это шахтер, пропавший, – Виллем карабкался наверх, машинально считая ступеньки, их было восемь сотен, – он, или девушки. Или все вместе, больше некому. Непонятно, как его звали. Бригады поменялись сменами. Никто не знает, что за люди были в штольне, и теперь этого не выяснить..., – он остановился на половине дороги:

– Надо поговорить с выжившей откатчицей. Если она выжила, – поправил себя Виллем: «И папе сказать, нельзя такое скрывать. Это диверсия».

На рудничном дворе он плеснул холодной водой в грязное, исцарапанное лицо:

– Они все рассчитали. Без «Луизы» мы получим гораздо меньше прибыли. Это не защита прав рабочих, – внезапно, разозлился Виллем, – это было сделано для того, чтобы лишить нас денег. Да и взрывами права трудящихся не защитишь.

Виллем, конечно, не говорил с отцом о таком. Он вообще старался не думать о том времени, когда компания отойдет к нему по наследству. Барону еще не исполнилось пятидесяти, и он мог прожить еще три десятка лет. Сам Виллем, посоветовавшись с женой, решил, что в будущем он установит на шахтах и заводах компании восьмичасовой рабочий день, и не станет нанимать женщин и детей на подземные работы.

– И обещай мне, – ласково попросила Элиза, – что людям, наконец-то, предоставят законный перерыв на обед. «Не заграждай рта у вола молотящего; и трудящийся достоин награды своей», -процитировала жена. Виллем кивнул:

– Конечно. А еще сказано: «Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа, – он вздохнул и поцеловал белое, мягкое плечо: «Я сам спускаюсь в шахту, любовь, моя. В отличие от папы, – не удержался юноша:

– Я знаю, как трудятся люди, да и сам тружусь, – он почувствовал нежное прикосновение пальцев Элизы к своей жесткой ладони.

– Права трудящихся, – думал он, стоя за дверью, слушая распоряжения Давида.

– Жаль, что закон запрещает организовывать профессиональные союзы. Ничего плохого в них нет, люди должны поддерживать друг друга. Посмотрим, – Виллем засунул руки в карманы куртки и нащупал там обрывки веревки, – может быть, что-нибудь изменится, при нашей жизни. Сестра Давида получит диплом врача. Тетя Полина и кузина Бет закончили, университет…, – он, внезапно, улыбнулся: «Мир скоро будет совсем другим, я уверен».

Загрохотали стальные колеса каталки. Виллем понял: «Девушка, конечно, без сознания, или под опиумом. Она мне ничего не скажет. Просто посмотрю на нее».

Он толкнул дверь и застыл на пороге. Давид, в фартуке, в рубашке с закатанными рукавами, обернулся: «Кузен Виллем! Ваш отец был здесь. Они с кузиной Элизой…»

Виллем ничего не слышал. Сестра лежала, бледная, похудевшая. Он увидел темные круги под закрытыми глазами, увидел покрасневшие, грубые руки и живот, выделявшийся под холщовой рубашкой.

– Папа, наверняка, ничего не сказал ни Элизе, ни Давиду, – понял юноша, – хочет, как обычно, все скрыть. Он, скорее всего, собирается Маргариту в монастыре запереть, до конца ее дней. А ребенок…, – Виллем сглотнул, – это папин внук, или внучка…, Как он может? Нет, – решил юноша, – я этого не позволю. Господи, бедная моя сестричка…, Ее, наверное, соблазнили, а потом бросили. Она не могла прийти домой, из-за папы…Ей больно…, – Виллем заставил себя не касаться руки сестры. До него донесся голос кузена Давида: «Что случилось?»

Юноша посмотрел на закрытые простыней ноги: «Кости раздроблены, она много крови потеряла. Она не могла устроить эту диверсию, не могла. Маргарита не такая. Она случайно в штольне оказалась. Надо поговорить с папой, – он тяжело вздохнул, – не стоит Давиду пока об этом знать».

– Она, – справился с собой Виллем, – с ней…, с ней все будет в порядке?

Давид помолчал:

– Постараемся добиться того, чтобы она ходила. Хотя бы недолго, хотя бы с костылями…, – он проводил взглядом юношу, и услышал за окном стук копыт коня. Давид велел себе не думать об Элизе. Перекладывая больную на операционный стол, он пробормотал слова, которым его научил отец. В тринадцать лет, доктор Кардозо впервые взял сына на обход в госпитале: «Вот, я готовлюсь выполнить свою работу, в своей вере»

Они наложили маску и Давид подумал:

– Ничего. Эфир для ребенка не так страшен. Тем более, два месяца до родов. Все будет хорошо. Появится на свет здоровый мальчик, или девочка…, – он, внезапно, покраснел, стоя над жестяным умывальником. Ван Капмф поливал ему на руки. Водопровода здесь не было.

Жена хотела второго ребенка, Давид знал это. Он, всякий раз, чувствовал себя виноватым, отговариваясь тем, что Шмуэль еще маленький, что он, доктор Кардозо, еще не защитил докторат, что надо немного подождать.

– Потому что так будет еще сложнее, – он снял повязки с ног больной, осматривая раны и синяки на месте закрытых переломов, – сложнее…, – он не хотел говорить это слово. Давид напомнил себе:

– Никогда такого не случится. Никогда ты не разведешься с Рахилью. Веди себя, как честный человек. Она не виновата, что ты любишь другую женщину, – Давид решил, что останется здесь до приезда монахинь за больной. Он взял скальпель:

– Это еще несколько дней. Несколько дней я буду видеть Элизу. Ее, конечно, – он посмотрел на бледные щеки больной, – надо будет постепенно снять с опиума. Не дело в ее состоянии привыкать к наркотику. Будут боли, однако она справится, я уверен.

– Начнем от колена, и пойдем вниз, коллега, – Давид осторожно сделал разрез и посчитал. Ему надо было поставить на место четыре или пять простых переломов, и, по возможности, привести в порядок раздробленные кости в ступнях больной.