Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Ливерпуль

В каюте первого класса приятно пахло лавандой и хорошим табаком. Окна были раскрыты, погода стояла теплая. Отсюда, с кормы парохода, был виден весь порт Ливерпуля. Грузовые корабли стояли поодаль, пассажирские выстроились вдоль каменной набережной. Небо было голубым, ярким. Марта, устроившись в кресле, расправила юбки кринолина. Женщина повертела серебряную пепельницу с вытисненной эмблемой: «Norddeutscher Lloyd». На ореховом столе лежала изящная брошюра: «Бремен-Ливерпуль-Нью-Йорк».

– Очень, много эмигрантов, – Марта затянулась папироской: «Кухня кошерная на корабле, даже синагога есть. Хорошо, что вы на него билеты купили». Рав Горовиц повел Питера вниз, показывать синагогу.

– Это рав Ястроу посоветовал, – Бет перекладывала документы в папке испанской кожи, – они на таком пакетботе из Ливорно в Нью-Йорк плыли. Они в Филадельфии, – женщина помахала письмом, – в синагоге Родеф Шалом. Джошуа побудет у него помощником, а летом, – Бет опустила глаза к своему животу, – летом в Чарльстон отправимся. На юге ребенок родится, – она все улыбалась. Марта хихикнула: «С первой брачной ночи. А ты все не верила».

Бет покраснела и повела рукой:

– Я думала, что не бывает, Марта, чтобы с одного раза. То есть, не с одного…, – она смешалась. Марта встав, обняла ее за плечи: «Очень даже бывает, милая».

– Например, у меня, – она, незаметно, положила руку на шелк платья. Никто ничего не увидел. Тетя Сидония, после Рождества, когда Марта привезла Горовицей в Лондон, улыбнулась: «Ты вся цветешь, милая».

– Может быть, мальчик опять? – Марта рассматривала в зеркале румянец на своих щеках, блестящие, зеленые глаза, пышные бронзовые волосы. Зубы у нее были крепкие, белые. Ногти росли так быстро, что приходилось почти каждый день орудовать серебряной пилочкой. Живот был совсем небольшим.

– Я помню, – Марта лежала в своей спальне на Ганновер-сквер, – с девочкой можно подурнеть, – она приподнялась на локте, и полюбовалась веснушками вокруг носа, – а у меня наоборот. Мальчик тоже хорошо, – она вспомнила недовольный голос его светлости:

– Ладно, мадам Гаспар, поезжай в свою Америку, навести родных, а осенью, – Джон похлопал по суконному чехлу, что закрывал машину Бэббиджа, – жду тебя здесь. И Бэббидж ждет. Он с тобой заниматься собирается, если ты за шифры будешь ответственна.

– Ничего страшного, – сказала себе Марта, идя обратно в Мэйфер, – Джон меня пока никуда посылать, не собирается, а обрабатывать данные я с детьми на руках могу. Тем более Петя в школе.

Оказавшись в Англии, она, вместе с Питером, съездила в Итон, к мальчишкам. В комнате у них было чисто. На столе Пети она увидела тетради с упражнениями по русскому языку, книги Пушкина, Тургенева и Достоевского.

– Только бы Федор Михайлович на хорошей женщине женился, – попросила Марта, – на той, что любит его, и понимает.

Там стоял и образ Богородицы. Марта показала сыну аффидавит, подтверждающий его дворянство. Она пообещала, гуляя с Петей по школьному саду: «Когда подрастешь, мы обязательно в Санкт-Петербург съездим. Познакомишься со своим дядей, с кузенами…».

– С дядей, – мрачно повторила Марта, вспомнив холодные, голубые глаза Федора Петровича: «А что делать? Это самые близкие наши родственники. Дети его точно ни в чем не виноваты».

Она с Горовицами проехала всю Европу, в Брюсселе увидев тетю Джоанну и дядю Поля. Он уже не ходил в контору:

– Продал, дорогая моя, – подмигнул месье Мервель, – мне шестьдесят пять. Хочу на старости лет отдохнуть. Тем более, у нас правнук появился. И внуков еще двое. Мы на Рождество в Лондон ездили, в замке гостили, у Джона и Полины.

О Максе ничего слышно не было. Джоанна развела руками:

– Он взрослый человек, дорогая моя. Я знаю, что он в Женеве диссертацию защитил, когда из Америки вернулся. Об этом он написал. А потом…, – она стряхнула пепел, – у него, наверняка, задания есть, -Джоанна указала пальцем на потолок гостиной, – от Интернационала. Может быть, он в России, в Польше, в Германии…

Марта, осторожно, поинтересовалась, не приходило ли письмо от каноника, но ей стало понятно, что Аарон Джоанне так и не написал.

– Заставлю его, – разозлилась Марта, – как это, не знать, кто у ребенка отец? – она поняла, что покраснела и грустно подумала: «Надо будет потом девочке сказать, что он умер. Так лучше. Не стоит Дмитрия Ивановича во все это вмешивать. Он женатый человек».

В Париже Юджиния радостно показала ей письмо от присяжного поверенного Арсеньева, из Санкт-Петербурга. Дело о разводе действительного статского советника Воронцова-Вельяминова пошло в производство, в консистории: «Поскольку Федор Петрович является пострадавшей стороной, и вы не оспариваете факта вашего прелюбодеяния, то я предполагаю, что все необходимые документы будут оформлены в течение года».

– Обвенчаетесь с бароном де Лу, – весело сказала Марта, поцеловав ее в щеку, – будешь у нас баронессой.

Они сидели под каштанами на площади у церкви Сен-Сюльпис. Маленький Пьер бегал вокруг скамейки, играя с обручем.

– У вас еще дети появятся, – Марта взяла руку Юджинии, – обязательно. И у твоего брата тоже. Пока они в пустыне, – Марта помолчала, – это трудно, но, когда канал закончат, у них кто-нибудь и родится. Будешь еще раз тетей.

Анри повел Джошуа и Бет в мэрию пятого округа. Бет легко получила французский паспорт, как дочь уроженки Мартиники. Марта, рассматривала свидетельство о браке: «Вот и хорошо, мадам Горовиц. Помни, вашим детям вы все расскажете. Всем остальным об этом знать не обязательно».

Бет замялась: «Мои фотографии во всех газетах американских печатали, Марта. Люди меня узнают».

– Ничего страшного, – уверила ее женщина, – ты теперь еврейка. После войны все изменится, обещаю вам.

Летом Джошуа ждали в Чарльстоне. Община его помнила. Председатель, мистер Толедано, узнав в Нью-Йорке, что Джошуа возвращается в Америку, предложил ему работу.

– Там Александра могила, – сказал рав Горовиц жене, – будем за ней ухаживать. Этот Толедано, -Джошуа поморщился, – конечно, бывший рабовладелец…, Но, думаю, они там другими людьми стали. Синагога хорошая, – он привлек Бет к себе, – тебе понравится. Будешь преподавать девочкам, за миквой наблюдать, книгу свою писать…, – Бет, из Парижа, дала согласие издателю на цикл очерков о Святой Земле.

– И в Чарльстоне меня никто не видел, – рассмеялась Бет, – я в подполе сидела. Слушала, как ты книгу Эстер читаешь, – она откинулась на подушки. Джошуа, целуя ее, шепнул:

– А сейчас послушаешь из зала. Впрочем, на Пурим мы еще в Филадельфии будем. Летом приедем в Чарльстон, иродится Авраам, – он прикоснулся губами к еще плоскому животу: «Или Батшева. Спасибо тебе, спасибо, милая…, – Бет закрыла глаза и вздрогнула. Она опять услышала гудение огня, и отчаянный, горький детский крик.

– Это просто камин, – сказала себе Бет, – зима ведь. Тебе привиделось.

Марта поцеловала Бет в покрытую шелковым капором голову и распрямилась:

– Вот и они. Второй гудок дали, Питер, – со значением сказала Марта, – или ты хочешь в Америку отплыть?

Он хотел. С тех пор, как Марта вернулась в Лондон, сияющая, немного пополневшая, с мягкой, безмятежной улыбкой на губах, с тех пор, как Питер услышал, что кузина собирается после Пасхи в Америку, он каждый день велел себе: «Объяснись. Предложи руку и сердце, прямо сегодня».

Марта ходила с Горовицами в Британский музей и Национальную Галерею, катала их на подземной железной дороге. Они отправились на день в Банбери, повидаться с Полиной и детьми. Каноник приехал в Лондон, с Марией, и вместе с Горовицами отобедал у главного раввина Британии, рава Адлера. Марта пошла с Аароном и его внучкой в зоологический сад. Питер смотрел на нее, любуясь румянцем на белых щеках, бронзовыми волосами, низко вырезанными платьями. Декольте прикрывали кружева, однако Питер все равно видел белую, цвета лучших сливок, нежную кожу, и крохотные веснушки у нее на ключицах. Он клал руку на свой маленький, играющий алмазами крестик: «Завтра. Непременно завтра».

Марта целые дни проводила на Ладгейт-Хилле. Она заметила Питеру:

– Когда я из Америки вернусь, буду на правительство работать. Подыщу себе какой-нибудь особняк, небольшой, в Блумсбери. Тихое место, хорошо будет…, – она, внезапно осеклась, рассмеявшись: «Нельзя вечно кочевать по гостевым спальням».

Ночью он ворочался, представляя Марту рядом, забываясь тяжелым, беспокойным сном. Он вспомнил люк в крыше особняка Холландов. Джон так его и не заделал. Питер горько усмехнулся: «Хоть по крыше к ней беги…, Не тяни, – разозлился Питер, – она в Америке может встретить кого-нибудь».

Он так ничего и не сказал. Горовицы проводили их до трапа. Марта и Бет обнимались. Бет всхлипнула:

– Посылай телеграммы, милая, летом увидимся. Дэниелу и его жене мы привет передадим, обязательно…, – мужчины пожали друг другу руки. Питер помог Марте спуститься на причал.

– Джошуа шляпой машет, – Марта указала на корму корабля. Пароход разворачивался, чайки метались над трубами, пахло гарью и солью.

– Одни Горовицы в Америке остались, – грустно отозвался Питер, помахав в ответ: «И этот Менева, с дочерью, говорила ты».

Марта вздохнула:

– Они индейцы, а наша армия, – женщина дернула углом рта, – их в покое не оставит, к сожалению. Да, – она смотрела вслед пароходу, – я сюда вернусь, в Англию.

Вокруг них бурлила толпа, кричали грузчики, пассажиры высаживались из экипажей. Следующим отправлялся паром в Ирландию.

– Вернется, – подумал Питер, – она сказала, что вернется…, Хватит тянуть! – велел он себе. Мужчина откашлялся, поправив шелковый галстук: «Марта…, мы только завтра уезжаем…, Ты не отобедаешь со мной, вечером?»

Бронзовая бровь поднялась вверх:

– Мы каждый вечер обедали, Питер, – Марта усмехнулась, – правда, в этом пансионе еврейском, где Джошуа и Бет остановились. Или ты в гостинице нашей хочешь поесть? Теперь можно и устриц попробовать.

– В гостинице, – согласился Питер, – и устрицы, конечно, будут. Спасибо, – он предложил Марте руку. Женщина, недоуменно, заметила: «Покраснел отчего-то». Она посмотрела на свои тонкие пальцы: «Кольцо, с жемчужиной, что дедушка Дэниел бабушке Салли подарил, детям Бет перейдет. И кинжал тоже».

– Я тебя довезу до гостиницы, – Питер подсадил ее в экипаж, – и отлучусь, до обеда, по делам.

Марта кивнула, подставив лицо теплому, весеннему солнцу. Корабль Горовицей выходил из гавани. Питер напомнил себе: «Самый лучший ювелир, какой здесь только есть».

Она сидела, с закрытыми глазами, ветер играл бронзовой прядью. Питер улыбнулся: «Сегодня ей все и скажу».

Они занимали два смежных номера в отеле Рэдли, с кованым балконом, выходящим на черепичные городские крыши, на просторное, темнеющее небо над заливом. Легкий ветер шевелил бумаги на дубовом столе. Из порта слышались гудки кораблей.

– Английский Нью-Йорк, так Ливерпуль называют, – Марта сидела на углу стола, качая ногой, просматривая свои подсчеты.

Деньги от зятя приходили на безопасный счет регулярно, каждый месяц. Оттуда средства переводились на счет Марты в Лионском Кредите.

Герцог потер чисто выбритый подбородок: «Сведения от него, конечно…, – Джон вздохнул, – не очень интересные. Он действительно занимается внутренними делами, радикалами…»

Марта хмыкнула: «С тех пор, как они подавили восстание в Польше, у них и радикалов не осталось. Домбровский, по слухам, в Париже, а Гарибальди собирается выступать против австрийцев. Все радикалы к нему подались, наверняка, – она, прищурившись, взглянула на большую карту Европы, висевшую на стене кабинета Джона.

– Может быть, и Макс у них, – внезапно, подумала Марта: «Женева совсем близко. Он мог защитить диссертацию и уйти в горы, в партизаны. Он так делал, на юге Италии. И Анита на юге Италии умерла. Надо настоять, заставить дядю Аарона написать письмо тете Джоанне».

Герцог положил руку на простую, картонную папку: «Интернационал не успокоится, пока не доберется до Российской Империи. Впрочем, – он зажег папиросу, – это дело императора Александра, – Джон усмехнулся, – и нашего родственника».

– Хоть бы я его никогда больше не увидела, – пожелала Марта и вздохнула: «Только придется. Петр должен с кузенами своими познакомиться».

В зоологическом саду, Мария, зачарованно, смотрела на клетки со львами и медведями. Марта держала девочку за пухлую, теплую ладошку:

– Напишите, дядя Аарон.

Каштановые волосы Марии были заплетены в аккуратные косички. Аарон остановился в особняке Кроу. Марта каждый день приходила к завтраку. Она возилась с девочкой, причесывала ее, одевала, иногда ловя на себе пристальный, внимательный взгляд тети Сидонии.

– Никто ничего не замечает, – уверенно говорила себе Марта, целуя ребенка, слушая ее рассказы о курах, козах и огороде, – я потом скажу, что с этим человеком в Европе познакомилась.

От Марии пахло сладко, еще по-детски. Она обнимала Марту за шею, играла с ее ожерельями и кольцами. Марта приносила ей игрушки, и пела колыбельные, русские и французские, когда девочка укладывалась спать.

– Напишите, – повторила Марта, – может быть, ее отец, будет рад узнать, что у него дочка есть.

Мария стояла поодаль, раскрыв рот, глядя на дремлющего льва.

– Что-то мне подсказывает, – каноник погладил седеющую бороду, – что нет. Однако напишу, из Ренна, – он наклонился к уху Марты и что-то прошептал.

Марта улыбалась: «Я знаю. Я виделась с младшим Виллемом, в Гейдельберге, когда в Германии была, – она, невольно, покраснела: «Очень хороший мальчик, дядя Аарон. Он мне сказал, что Элизе предложение сделал. И он Грегори пишет, каждый месяц. Только его отец…, – Марта вздохнула: «После Пасхи они венчаются?»

Аарон кивнул:

– Они Жану признались. Маркиз, конечно, не против брака. А если барону де ла Марку такое не понравится, – каноник развел руками, – его сын совершеннолетний. Останется во Франции.

Жан де Монтреваль пригласил Аарона на свадьбу. Младший Виллем был протестантом. В Ренне таких священников не водилось. Жан попросил Аарона благословить молодых. Элиза и Виллем венчались в католическом соборе, однако настоятель разрешил Аарону участвовать в церемонии.

– Оттуда и напишу, – подытожил Аарон и оборвал себя. Мария подбежала к ним: «Тетя Марта, когда я вырасту, дедушка купит мне корову. Он обещал!»

– Будешь масло делать, и сыр, – рассмеялась Марта и вспомнила ласковый голос каноника: «Когда я Марию в первый раз увидел, она с курами копошилась. Не знаю, откуда это у нее, однако она землю любит, животных…, Хочет свою ферму завести».

– И заведет, – уверенно ответила Марта, – у вас хорошо, в деревне.

Она полюбовалась на бледные, вечерние звезды в окне. Убрав блокнот, Марта поправила у венецианского зеркала прическу. Бронзовые волосы стягивал пышный узел, перевитый жемчугом, один локон спускался на прикрытое кружевами плечо. Марта надела платье цвета старой меди, с топазовым ожерельем. Казенные драгоценности Джон сдал, по возвращении из Бадена. Марта, приехав в Лондон, прошлась по ювелирным лавкам:

– Девочке понадобятся и браслеты, и бусы, – ласково думала она, выбирая вещи, – как подрастет она, начну ее вывозить…, Она богатая наследница будет, как и Петенька.

Основной капитал, доставшийся Марте от деда, лежал в Банке Англии. В Лионском Кредите она держала деньги на ежедневные расходы. Мистер Бромли регулярно присылал ей отчеты о росте сбережений. Марта купила акции «К и К» и других компаний, занимавшихся сталью, транспортом, углем и химией.

– Очень предусмотрительно, миссис Бенджамин-Вулф, – Бромли протер пенсне и взглянул на нее бесцветными глазами.

– Эти отрасли будут развиваться, и очень быстро. Стремительно, я бы сказал, – он покашлял и, внезапно, предложил: «У меня есть ложа в опере, если бы вы хотели…, – Марта поднялась и протянула ему руку: «Спасибо, но я скоро уезжаю в Америку, мистер Бромли. Я сообщу свой адрес, разумеется».

Марта подушилась парижской эссенцией жасмина и услышала стук в дверь. Кузен был в безукоризненном, темном смокинге, с шелковой, белой бабочкой. Пахло от него сандалом. Он склонил голову. Марта, как всегда, подумала:

– Виски седые. Сорок пять лет. Тетя Сидония, волнуется. Ей еще внуков хочется. И почему он краснеет всегда, как со мной говорит?

Он откашлялся: «Я попросил накрыть стол у меня. Надеюсь, ты не против этого?»

Марта подала ему руку: «Конечно, нет, Питер. Даже уютнее». Он, незаметно, положил ладонь на карман смокинга: «Господи, помоги мне». Кольцо было с индийским изумрудом, окруженным алмазами, тонкой, изящной работы.

Питер велел слугам разжечь камин:

– Все-таки февраль на дворе, – он отодвинул стул для Марты, – вечерами холодно.

Он наклонился над бронзовой головой, вдыхая аромат жасмина, и едва удержался, чтобы не провести губами по белой, такой белой шее. Питер увидел, как играют теплые отсветы топазов.

Ее волосы светились в огне камина. Они пили белое бордо, и хорошее бургундское, с запеченной олениной. Марта рассказывала Питеру о Святой Земле. Женщина бодро заметила:

– Думаю, рано или поздно у евреев появится свое государство. Это ничего, что эмигранты сейчас в Америку едут. Когда-нибудь они и на Святой Земле обоснуются.

– В Америку…, – повторил Питер, глядя на миндальные пирожные, уложенные на фарфоровое блюдо, на тусклый, золотой блеск сотерна в хрустальных бокалах. Он поднял лазоревые глаза: «Ты ведь тоже едешь в Америку, Марта».

– Да, – недоуменно отозвалась женщина, – но я вернусь, Питер…, Что такое? – он побледнел, и Марта даже испугалась.

Шипел газовый рожок, потрескивали дрова в камине.

– Марта, – он опустился на колени перед ее стулом, – Марта, я давно хотел это сказать, и наконец…., – в ее руках оказалась бархатная коробочка, – Марта, пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой…, -Питер помолчал:

– Я тебя люблю. Тогда, летом, как ты из Америки приехала…, Я должен был тогда…, – он замолчал. Марта увидела слезы в его глазах.

– Он за меня дрался, – женщина вспомнила туман над травой в Ричмонд-парке, и пулю, что она вынула из ствола дерева, – он рисковал жизнью…, Он благородный человек, нельзя ему себя навязывать, с ребенком…., – она посмотрела на крупный изумруд в кольце.

Марта, мягко, отдала ему футляр:

– Я не могу быть твоей женой, Питер. Прости меня, пожалуйста, – она заставила себя не касаться слезы, катившейся по его щеке. Женщина отвернулась, глядя на пламя в камине.

Он стоял на коленях, а потом кивнул:

– Если я тебе не по душе, Марта, то конечно. Нельзя выходить замуж за нелюбимого человека. И жениться тоже, – вздохнул Питер. Ее зеленые, большие глаза блестели.

– Шестнадцать лет я ее знаю, – понял мужчина, – с той поры, как дядя Тедди покойный ее в Лондон привез. Она не изменилась совсем, такая же красавица. Марта, Марта…, – он, внезапно, вздрогнул. Мягкая, маленькая рука легла ему на волосы.

– Люси это делала, – вспомнил Питер, – по голове меня гладила. В Кантоне, я приходил домой, и укладывал Грегори спать, вместе с ней. Потом она садилась в кресло, я на ковре устраивался, и все ей рассказывал, что в конторе случилось. Сейчас я с папой и мамой говорю, но, Господи, как хочется…, -он заставил себя не думать о покойной жене. Питер услышал тихий голос:

– Питер, милый, ты мне по душе, очень…, – она отняла руку и сжала тонкие пальцы: «И мальчики, ты для них всегда был, как отец…, – Марта помолчала.

– Марта…, – Питер вздохнул, – ты Грегори спасла. Ты его вырастила. Я тебе всю жизнь буду благодарен…, Ты его мать, другой он и не знает, – от ее платья пахло жасмином, она вся была рядом, нежная, теплая, едва слышно, взволнованно дышащая.

– Почему, Марта? – он помолчал: «Если я тебе, хоть немного нравлюсь…, Я всегда, всегда буду рядом с тобой, – Питер улыбнулся, – как дедушка был рядом с бабушкой, что бы она ни делала. Я тебя люблю, Марта…, – он, было, хотел сказать, что понял это еще в Сендае, но потом решил: «Не надо. Меньше года прошло, как кузен Степан погиб. Ей тяжело будет. Они тогда после разлуки встретились».

Она молчала.

Когда Марта вернулась со Святой Земли, она обедала у Кроу. В библиотеке женщина подождала, пока кузен нальет ей портвейна. Она пригубила и затянулась папироской:

– Питер, я, когда в Германии была, к фармацевту заходила, купить…, мыло, – нашлась Марта, – и видела там одну вещь…, – она нежно покраснела.

Кузен сидел на ручке ее кресла, усмехаясь:

– Я их собираюсь выпускать, Марта, это золотое дно. Хотя странно, – Питер стряхнул пепел, – что они на прилавке лежали. Это неприличным считается, – он встал и прошелся по персидскому ковру, остановившись напротив портретов. Первая миссис де ла Марк лукаво, через плечо, смотрела на него, то же самое делала и Марта на японской гравюре. Питер, невольно, вздохнул: «Бабушкиного портрета не найти теперь, а жаль. Дедушка Теодор его писал. Что за мерзавец был император Николай, сбросить стариков в озеро…, – Марта рассказала ему все, что услышала от покойного мужа.

– Могилы Воронцовых-Вельяминовых в порядке, – улыбнулась она, – я церковь возвела, в память святого Теодора, покровителя воинов. Она еще долго простоит. Когда Петя подрастет, он туда съездит, обязательно.

Кузина покашляла: «Должно быть, забыли убрать». Питер стоял к ней спиной. Марта, нарочито небрежно спросила: «А они, как бы это сказать, надежны? Это резина, новый материал».

Марта опустила глаза к животу, скрытому кринолином:

– Тебе, дорогая моя, я не буду рассказывать, благодаря чему ты на свет появилась, – Марта не выдержала, и улыбнулась. Кузен отпил портвейна:

– Не такой новый. Почти два десятка лет, как его запатентовали. Я сам…, – он смутился, но продолжил, -сам не знаю. Однако я слышал, что, надо улучшать их качество. Этим я и намереваюсь заняться, – он рассмеялся.

Марта велела себе: «Надо сказать. Он мне по душе. Он хороший человек, и так долго один был…, Скажу. Как будет, так и будет».

– Питер, – она ласково коснулась его руки, – ты послушай меня, пожалуйста.

Она говорила, а он, превозмогал желание подняться и обнять ее: «Господи, какая ерунда. Самое главное, что я ей нравлюсь. Самое главное, что она хочет быть рядом, а остальное…, Все это неважно».

Голова у него была ясной, как всегда, когда он принимал решение. Питер очень редко с кем-то советовался:

– Это ты в меня такой, – усмехался отец, – в меня, в дедушку своего…

Подчиненные в конторе и на заводах знали его привычки. Питер забирал себе папки с материалами. Он, коротко, говорил: «Я вас позову, когда все станет понятно». Раньше он обсуждал свои мысли с женой, сейчас изредка звал на помощь отца, но все равно предпочитал оставаться наедине с цифрами. Он сидел, отпивая кофе, куря папиросу, закрыв глаза. Потом он улыбался, наконец, понимая, что надо делать.

Это случилось и сейчас.

– Марта, – Питер прижался губами к ее руке, – Марта, любовь моя…, это наш ребенок и так будет всегда. Я люблю тебя, люблю его, – Марта, внезапно, подумала: «Какие у него губы горячие, словно огонь. Господи, что со мной…».

– И больше не о чем говорить, – решительно заключил Питер. Она, повертев кольцо, слабым голосом запротестовала:

– Питер, нельзя…, Твои родители, семья…, В мае должен ребенок на свет появиться…, – он увидел, что зеленые глаза наполнились слезами. Потянувшись, мужчина поцеловал их, сначала левый, а потом правый.

– Я скажу, – смешливо ответил Питер, – что осенью ездил в Германию, по делам. Из Ньюкасла. Я и, правда, был на заводе. Ездил, и мы с тобой встретились. Марта…, – он помолчал, – ты уверена, что не надо…, – Питер не закончил. Он, конечно, слышал о Менделееве. Питер следил за развитием химии. Он, неожиданно, подумал:

– Его дитя. Господи, воспитать бы достойно мальчика. Или девочку, – он вспомнил свою дочь, маленькое, безжизненное тельце, что лежало у него на руках, ее темные, остановившиеся глазки, синие губы. Питер, сам того не ожидая, заплакал.

– Не надо, милый, не надо, – Марта, привлекла его к себе, стирая слезы с лица, – не надо ничего говорить, никому. Ты отец этого ребенка. Иди, иди ко мне…, -она была, как и снилось Питеру, рядом, от нее пахло жасмином. Он, улыбнулся: «Я никуда не уйду, Марта. Никуда, пока мы живы».

– Степушка тоже на руки меня поднимал, – Марта, оказалась у него в объятьях, – какой Питер сильный, я и не думала…, – она почувствовала прикосновение его губ и прошептала что-то нежное, прижимая его к себе. Дверь в спальню была приоткрыта, горел камин. Марта, встряхнув головой, распустила волосы. Она услышала, как стучит, падая, жемчуг.

– Теперь все как надо, – Питер, опустил ее на кровать, и встал на колени, – Господи, спасибо, спасибо Тебе.

Зашуршал шелк, он ощутил ее всю рядом, теплую, мягкую, всю его.

– Я люблю тебя, – он окунул пальцы в бронзовые волосы, – люблю, и не знаю, как это еще сказать, Марта…Просто будь со мной, пожалуйста…

– Всегда, – Марта застонала и потребовала: «Еще!»

– Всегда, Питер, – ткань затрещала. Он увидел неземное, золотистое сияние топазов на белой шее, в обрывках кружев. По ее плечам рассыпались веснушки. Питер успел потянуться за кольцом, и надел его на палец Марты. Он целовал неприкрытую, нежную грудь, спускаясь все ниже, прикасаясь губами к каждому уголку ее тела.

Он проснулся от шума дождя за окном. Серый, зимний день, висел над крышами Ливерпуля. Питер долго лежал, закрыв глаза, слушая, как Марта сопит ему в плечо. У нее были маленькие, совсем детские ноги, с изящными щиколотками. Питер, внезапно, нежно, подумал: «Девятнадцать лет ей было, когда она в Россию попала. И почти сразу одна осталась, с ребенком на руках. Господи, она этими ногами всю Сибирь прошла, – он наклонился и провел губами по острому колену.

– Девочка моя, любовь моя, она больше никогда не будет одна…, – темные ресницы задрожали. Марта, сонно, спросила: «Надо вставать?»

– Совершенно ни к чему, – решительно ответил Питер.

– Я позабочусь кое о чем, и вернусь сюда, – он похлопал рукой по шелковым простыням, и подоткнул вокруг нее меховое одеяло, – до обеда, а то и дольше…., – он поцеловал губы цвета спелой черешни: «Люблю тебя».

– Я…, тоже…, – она поворочалась, поерзала и заснула, оставшись в его руках. Совершенно невозможно было куда-то ее отпустить, подумал Питер, не понимая, как он раньше жил без нее. Он все-таки заставил себя подняться и долго устраивал воротник бархатного халата на шее. Кое-что все-таки было заметно. Питер, смешливо, решил:

– Пусть завидуют. Господи, какое счастье. Мальчишки обрадуются…, Сегодня суббота. В понедельник пусть Джон как хочет, так и достает мне лицензию. Зря, что ли у нас каноник Кентерберийского собора в родственниках, и Джон без доклада к премьер-министру заходит.

Он быстро написал две телеграммы: «Дорогие мама и папа, мы с Мартой в следующую субботу венчаемся, в нашей приходской церкви». Второй кабель был для его светлости. Питер вызвал звонком слугу и вручил ему деньги:

– Отправьте молнией, прямо сейчас. И принесите нам…, мне, завтрак, – Питер посмотрел на часы в гостиной. Он с удивлением обнаружил, что уже полдень.

– Надо еще поспать, – решил он, – мы только часа два назад, как задремали. Или позже.

Дверь захлопнулась, он вернулся туда, где все было теплым, мягким, где пахло жасмином, и поцеловал Марту в шею:

– Поедим и опять ляжем спать, любовь моя. Или…, – он повел руку вниз и замер. Дитя толкалось.

– Есть хочет, – смешливо, сонно, отозвалась Марта, – и я тоже.

Она положила свою ладонь поверх его пальцев. Питер застыл, чувствуя, как ворочается дитя. Сначала оно двигалось медленно, а потом он ощутил, как ребенок бьет ногой и рассмеялся: «Сейчас мы его накормим».

– Ее, – поправила Марта. Повернувшись, она поцеловала лазоревые глаза. «Там девочка, милый мой. Там…, – Марта подумала, – Люси».

– Люси, – Питер обнял ее, окунув лицо в распущенные, бронзовые волосы: «Я люблю тебя, люблю ее и всех наших детей. Их у нас трое, – он все улыбался, блаженно, счастливо. Марта, прижавшись к нему, заснула, крепко, как в детстве.