Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Макс быстро помылся. Одеваясь, Волк понял, что воротник рубашки их прикрывает.

Он двигался тихо, неслышно: «Надо же, какая кузина страстная оказалась. Впрочем, понятно, что у нее давно мужчины не было. Только пару часов назад заснула».

На ковре, прикрывавшем дубовые половицы, лежали две пустые бутылки вина, были разбросаны косточки от персиков и вишен.

– Не буду я убирать, – хмыкнул Макс, – еще чего не хватало. Я выписался и расплатился.

Саквояж был готов. Он проверил билет на поезд и аккредитивы, лежавшие в портмоне работы парижского мастера Гойяра.

Из Америки Макс уехал не с пустыми руками. Военное ведомство отлично заплатило ему. Работа за линией фронта была опасна. Макс получил и пособие по увольнению из армии. В Нью-Йорке он перевел деньги, оставив себе наличные на текущие расходы, в банковские чеки. Волк собирался положить их на свой счет в Лионском Кредите. Макс подвел итоги, с пером в руках, и удовлетворенно улыбнулся: «Очень хорошо». Он надел пиджак и взял саквояж. Не оборачиваясь, Волк вышел из комнаты. Ключ он оставил в дверях.

На углу Гоуэр-стрит Макс остановил ранний кеб и велел отвезти себя в отель «Лэнгхем», на Портленд-плейс. В «Кларидже» он завтракать не хотел. Гостиница стояла на Брук-стрит, за углом Ганновер-сквер, Максу совсем не улыбалось наткнуться на родственников.

– Кузен Питер может устроить деловой завтрак, – он откинулся на спинку сиденья, – или тетя моя решит с детьми прогуляться. Хотя она в деревне, наверняка. Но все равно, рисковать нельзя.

Об открытии «Лэнгхема» Макс прочел в The Times, еще в Ливерпуле. На церемонию приезжал принц Уэльский. В гостинице было триста современных ватерклозетов, тридцать шесть ванных комнат с горячей водой и гидравлические подъемники, лифты, как Макс приучился их называть в Америке.

Оглядывая мозаичные стены ресторана, мраморный, журчащий фонтан, крахмальные скатерти, хрусталь и серебро на столах, Волк понял, что газета не преувеличивала. Он проголодался и взял меню: «В следующий раз я только у Фошона поем, в Дувре. Одними фруктами и кузиной сыт не будешь».

Он заказал овсянку, лучшие свиные сосиски, перепелиные яйца-пашот, поджаренный бекон, тосты, и русскую черную икру. К ней Макс пристрастился в Санкт-Петербурге. Волк попросил принести ему свежие газеты и кофе. Здесь его варили, как в Париже, крепким и горьким. За виргинской папиросой, шелестя страницами Morning Post, Волк прочел, что в Ньюкасле открывается химический завод «К и К», крупнейший не только в Англии, но и во всей Европе.

– Нам нужны свои инженеры, – понял Волк, – сейчас новое время. Индустриальный саботаж не сводится к разрушению машин, как это делали луддиты. Машины ни в чем не виноваты, виноваты их хозяева. Нам понадобятся бомбы, диверсии на железных дорогах, на химических заводах..., – он вспомнил, что во многих городах Европы вода подается в дома и на предприятия централизованно.

Волк полистал изящно изданную брошюру, что он взял у портье: «Хотя бы в этом отеле, пожалуйста. Артезианская скважина, напорная система, холодная и горячая вода во всех номерах. Здесь останавливаются аристократы, генералы, промышленники, гости из-за границы. Если подмешать к этой воде яд..., – Макс взял блокнот и аккуратно записал: «Студенты технических специальностей. Агитация и пропаганда».

Он просматривал рецензии на новые книги. Волк услышал рядом мужской голос: «Не отказывайтесь, ваше преосвященство. Хотя бы раз в жизни каждый должен позавтракать в «Лэнгхеме».

Макс, осторожно, отогнул газету. За столик неподалеку садились двое мужчин в простых сюртуках, с наперсными крестами, и пасторскими воротничками. Волк застыл и внимательно посмотрел на старшего священника, с коротко стрижеными, сильно побитыми сединой, рыжими волосами, и такой же бородкой. Он весело ответил: «Хорошо, святой отец. Я в Кентербери, буду вспоминать этот завтрак весь год».

Аарон приехал в Лондон на собрание Синода англиканской церкви. Ему надо было встретиться с издателями, осенью выходил сборник его проповедей. После возвращения Питера из Ньюкасла, он собирался навестить Банбери.

– Конечно, – смешливо сказал себе каноник, – лучше бы ты этого не делал, дорогой мой. Незачем тебе мучиться. Она замужем, и любит твоего племянника. Тебе шестой десяток, пора остыть.

Он переночевал у Вероники на Ганновер-сквер:

– Слава Богу, обрел Пьетро тихую гавань. Жена у него замечательная. Должно быть, у того, первого отца Джованни, тоже такая была.

Его светлость прислал телеграмму из Саутенда. Врачи сняли диагноз Евы. Джон хотел еще немного побыть с матерью, а потом отправиться в Лондон. Пора было возвращаться к работе.

Аарон говорил себе, что едет в Банбери из-за внучки, он не видел Марию чуть меньше месяца, однако каноник знал, что просто хочет оказаться рядом с Полиной.

Когда он привез Марию в Оксфордшир, священник пробыл там несколько дней. Вечером они с Полиной сидели в саду. Аарон курил свою трубку и читал. Герцогиня разбиралась с бумагами, что ей привозил муж из Лондона. Полина следила за всеми судебными процессами. Над парком заходило солнце, легкий ветер играл ее белокурыми, непокрытыми волосами, пахло жимолостью. Вокруг было так спокойно, что Аарон закрывал глаза и неслышно шептал: «Всякое дыхание да славит Бога».

– Просто видеть ее, – вздохнул священник, – хотя бы иногда. Вот и все.

Вероника сказала, что они собираются устроить большой прием на Ганновер-сквер, когда приедут Питер и Марта. Аарон покачал головой:

– Нет, нет. Ты знаешь, я не любитель светской жизни. Это его преподобие, – он подмигнул Пьетро, – во время оно был модным священником. Я лучше с мальчишками повожусь, в замке. Сменю Мартина и Сидонию, если мой племянник будет в Лондоне занят.

Они сидели на мраморной, небольшой террасе, выходившей в сад особняка Холландов. Вероника, наблюдала за сыном и невесткой. Они устроились на пледе под кустом сирени и о чем-то тихо говорили:

– Аарон его брат, старший. Не зря они так близки были, еще, когда Пьетро в Лондоне, жил.

Она помолчала и улыбнулась: «Мы после приема в Мейденхед отправимся. Джон может больше не ночевать в Брук-клубе. Да и Полина с детьми когда-нибудь в Лондон вернется».

Аарон затянулся своей короткой трубкой, полюбовавшись прозрачным, зеленоватым, вечерним небом:

– Пьетро очень повезло с женой, Вероника. Видишь, как все сложилось. А ты волновалась. И у меня, -Аарон потянулся, – у меня внучка есть. Выращу Марию, замуж выдам, и на покой уйду. Лет через пятнадцать.

Макс услышал, что священник помладше называет своего спутника «отец Корвино». Аккуратно сложив газету, он оставил на столе серебро. Волк боком вышел из ресторана. У лифтов появилась утренняя публика. Макс, оказавшись в огромном вестибюле, где даже открыли собственное почтовое отделение, облегченно выдохнул. Никакой опасности не было. Когда Макс и Анри приезжали в Лондон, подростками, отец Корвино служил военным капелланом. Они не встречались. Макс подождал, пока мальчик в форменной курточке остановит ему кеб: «Все равно, рисковать незачем».

– Станция Лондонский Мост, – велел он:

– Скорей бы во Франции оказаться. Огромный город, два с половиной миллиона человек в нем живет, а все равно на родственников натыкаешься. Это потому, что у нас семья большая, – Макс закурил папиросу: «Очень надеюсь, что на вокзале я никого не увижу».

Кеб свернул в сторону Риджент-стрит, исчезая в потоке экипажей.

Мирьям потерла глаза и зевнула. Перевернувшись, она позвала: «Макс!». Рядом никого не было. Девушка подумала:

– Он в умывальной, наверное. Сейчас он вернется..., – она обняла подушку и вспомнила, как ночью, целовала его: «Я вся, вся твоя..., Возьми меня, увези меня, мой Волк...»

– Как хорошо, – она все не поднимала век, – как спокойно..., Сейчас новое время. Мы сходим в мэрию, в Амстердаме, и всегда будем вместе. У нас появятся дети. Макс собирался преподавать в университете, я получу диплом врача, обязательно. О нас напишут в газетах..., – она рывком присела и недоуменно сказала: «Макс!»

В комнате пахло вином, мускусом, перезревшими фруктами. Простыни на кровати сбились. Все тело болело, она увидела на груди синяки. Мирьям, охнув, спустила босые ноги на пол.

– Может быть, он за едой пошел..., – девушка оглянулась. В углу виднелось скомканное платье, и разбросанное белье. Ридикюль и туфли валялись на ковре.

Ноги были липкими. Мирьям вспомнила:

– Он очень осторожный. Это правильно, мы пока не поженились. Но я ему говорила, что сейчас можно..., – она кое-как добралась до умывальной и посмотрела в зеркало. Губы распухли, под глазами залегли синяки, волосы сбились в колтун. Девушка, все еще охая, вымылась и застыла на пороге спальни. Мирьям поняла, что дверь на улицу приоткрыта и в замке торчит ключ. Гардероб был пуст. Мирьям, лихорадочно одевалась. Девушка отбросила в сторону разорванные чулки:

– Это полиция. За ним следили, он должен был бежать. Поэтому он ушел. Он не хотел подвергать меня опасности. Но я его догоню. Он говорил, что едет на континент.

В ридикюле звенело серебро. Мирьям подобрала с ковра шпильки и кое-как заколола волосы. Она сунула босые ноги в туфли, натянула платье и поморщилась. От сукна отчетливо пахло вином. Девушка выбежала на улицу. Завидев пустой кеб, она замахала: «Сюда, сюда!». Мирьям выдохнула: «Лондонский мост, и как можно быстрее!»

– Я поеду с ним, – она кусала губы, глядя на утреннюю толпу на тротуаре.

– Найду его, и поеду. Сяду в поезд, прямо сейчас. Волк..., – она сжала зубы и задрожала, – я не могу, не могу без него..., – Мирьям закрыла глаза:

– Он возьмет меня с собой, обязательно. Как подругу, как товарища, как бойца.

Она велела себе успокоиться. Достав из ридикюля простой, деревянный гребень, Мирьям стала приводить в порядок волосы. На Тоттенхем-корт-роуд они попали в пробку. Девушка едва не выскочила из кеба. На южном берегу, на оживленной площади перед вокзалом, она расплатилась и побежала к главному входу на станцию. Мирьям, кое-как, придерживала подол платья, не обращая внимания на недоуменные взгляды прохожих. Часы на башне вокзала пробили полдень.

Пожилая дама, вдова священника, сидевшая на бархатном диванчике отделения первого класса в поезде Дувр-Лондон, рассматривала свою соседку напротив. Молодая женщина в трауре была немногословна. Вдова ехала к сыну, тоже священнику, что служил на севере, с пересадкой в Лондоне. Едва поезд отошел от вокзала в Дувре, вдова, было, завела, разговор о благотворительности. Соседка коротко сказала, что это дело богоугодное. Потом она углубилась в блокнот. В нем, как подсмотрела вдова, не было ничего, кроме рядов цифр, написанных даже не в столбик, как считали хозяйственные расходы, а в строчку.

– Худая какая, – вздохнула пожилая дама, – в чем только душа держится.

Молодая женщина была больше похожа на мальчишку. Черное, глухое, шелковое платье не поднималось на плоской груди. Локти у нее были острые. Бледные запястья не украшены браслетами. На костлявых пальцах дама не носила ни одного кольца, даже обручального. Глаза у женщины были большие, прозрачные, цвета свежей травы. Из-под темного капора виднелась бронзовая прядь. Вдова принюхалась. Пахло от соседки тонко, едва уловимо, жасмином.

– В полдень прибудем, – Марта посмотрела на свой стальной хронометр: «Встречусь с его светлостью, отчитаюсь, утвердим план операции, и поеду к мальчикам».

Вдова с удивлением увидела, что соседка улыбается. Хмурое, сосредоточенное лицо женщины на мгновение изменилось. Пожилая женщина хмыкнула: «Словно солнечный зайчик на воде играет».

В детской на рю Мобийон – просторной, светлой комнате, с простыми, холщовыми обоями и мебелью из сосны, пахло молоком. Пьер, толстенький, белокурый, сидел в высоком стульчике, размахивая серебряной ложкой. «Мама, – ласково сказал мальчик, – мама сюда!»

Юджиния была в домашнем платье тонкого сукна, каштановые волосы стянуты в узел. Она взяла сына на руки. Ребенок сразу потянулся к груди.

Женщина улыбнулась, сажая сына на колени, расстегивая платье: «Еще просит, а я не отказываю».

– И не надо, – Марта приводила в порядок платьица мальчика, склонившись над плетеной корзинкой, с иглой в руках.

– Я Петеньку своего, – имя сына Марта сказала по-русски, – до двух лет кормила, в Сибири. Хотя, -Марта скосила глаза на грудь, – казалось бы, и нечем. Но у меня много молока было, – Пьер задремал, закрыв голубые глаза.

Марта потянулась и коснулась ее плеча:

– Что ты мне рассказала, милая, об этом только я знаю, и больше никто. Никто, кроме него, – Марта махнула в сторону окна, – этого не услышит. И то, – она помедлила, – если надо будет.

Юджиния поднялась и уложила сына. Марта заметила, как дергаются ее губы. Так же было, когда они сидели в спальне. Юджиния рассказывала кузине о Санкт-Петербурге. Марта держала наготове капли. Кузина все-таки разрыдалась, сжавшись в комочек на большой кровати:

– Не могу..., не могу, Марта, не могу даже говорить об этом..., Я до сих пор боюсь, что он меня найдет, убьет Анри, убьет Пьера, и заберет меня..., – всхлипнула Юджиния, – туда...

Марта вздернула бровь:

– Я тоже там была, дорогая. На Кавказе жила. Всю Сибирь проехала, из конца в конец. Если ты хочешь получить развод и обвенчаться с Анри, ты сейчас выпьешь это, – Марта ловко подсунула кузине ложку, – успокоишься и будешь говорить дальше.

Пьер поворочался, и зевнул. Юджиния походила по детской, сжав руки. Она, отчаянно, попросила: «Марта, не рискуй. Ты мать, у тебя ребенок..., И у Джона дети...»

Марта аккуратно сложила платьица и воткнула иглу в подушечку.

– Джон вообще ничем не рискует, – усмехнулась женщина, – он твоему мужу будет шампанское подносить, не больше. Да и я, – Марта почесала нос и поднялась, – в общем, тоже.

Во втором блокноте, спрятанном у Марты в тайнике, в подкладке саквояжа, ее четким, мелким почерком было составлено целое досье на Федора Петровича, со слов Юджинии. Марта знала о нем и его сыновьях все.

Марта смотрела на зеленые, летние поля южной Англии, на перроны маленьких станций. Экспресс шел без остановок: «Юджиния о них и вспоминать не хотела. Может, оно и к лучшему. Тяжело ей, до сих пор. Но муж у нее хороший, – ласково подумала Марта. Она услышала веселый голос кузена: «Только Эжени об этом не говори. Я хочу ей сюрприз сделать, к нашему венчанию».

Марта и Анри встретились на ступенях Национальной Библиотеки, на рю Вивьенн. Для хранилищ возводилось новое, просторное здание, на рю Ришелье. Анри сказал:

– Через три года обещают закончить.

Они прошли в отделанный мрамором вестибюль: «Пока документы здесь лежат. Я просто,– доктор де Лу развел руками, – заинтересовался историей семьи. Как ни странно, – он снял шляпу и пропустил Марту в отдельный кабинет читального зала, – ничего не пропало».

Они изучали баронский патент, с подписью и печатью королевы Марии Медичи и наследника престола, дофина Людовика. Марта осторожно прикоснулась мизинцем к рисунку герба под баронской короной, с тремя косыми полосками жемчуга.

– На лазоревом поле белый волк, идущий справа налево, – прочитала она, – с тремя золотыми лилиями. Je me souviens, – Марта улыбнулась: «Я помню».

Анри нашел все документы. Отец Жанны де Лу, казненный на Гревской площади Барон, происходил по прямой линии от Анри ле Лу, младшего сына барона Мишеля, отплывшего в Акадию, в царствование королевы Марии Медичи.

– Анри, – смешливо сказал его тезка, передавая Марте старую папку, – повесили на Мартинике, он был пиратом. Однако его сын, подросток, с отцом плавал. Он сбежал и добрался до Франции.

Марта вспомнила рассказы прабабушки: «Жена этого Анри была испанка, с Кубы, дочь тамошнего губернатора. Все, правда».

– В общем, – заключил доктор де Лу, – я подал прошение его величеству. Мы имеем полное право на этот титул.

Когда они вышли на рю Вивьенн, Марта лукаво сказала: «Признайся, ты просто хочешь видеть свою жену баронессой, дорогой кузен».

Пахло свежей травой, дул легкий ветер с реки. Анри, предложил Марте руку:

– Хочу. Она леди, но это новый титул, ему и полувека нет. А нашему баронству две сотни лет, даже больше.

На следующий день Марта поехала в экипаже на Северный Вокзал. В большом, безликом ресторане, она встретилась с невидным человечком в хорошем, но скромном костюме. Он провел три недели в Баден-Бадене и передал Марте блокнот, испещренный рядами цифр. По именам они друг друга не называли.

– Я только записывал, мадам. Это все, – человек вытер губы салфеткой и попросил счет, – надо еще анализировать. В зале шесть игорных столов. Здесь, – он оценивающе взглянул на блокнот, – очень много работы.

– У нас есть время, – спокойно отозвалась Марта. Она убрала тетрадь в черный, мягкой кожи ридикюль, устраив ее рядом с пистолетом:

– Мероприятие планируется на осень. Большое спасибо, – человечек положил счет в портмоне и раскланялся.

Марта пошла в Le Bon Marche, выбирать подарки детям. Она бродила по уставленным игрушками залам:

– А если он не появится в Бадене? Но Юджиния говорила, он почти каждый год ездил на рулетку. В любом случае, мне надо оказаться в городе первой. Осмотреться, создать себе репутацию, -Мартапокрутила красивую, деревянную куклу с набором бархатных и шелковых платьев.

– Это для Марии, – решила она, – а теперь мальчишкам надо что-то купить.

Она послала багаж отдельно. Марта любила путешествовать налегке. Увидев в окно южные предместья Лондона, женщина захлопнула блокнот и оправила свой капор. Марта сверилась с хронометром:

– Жаль, что я не успела к дяде Жану съездить, в Ренн. Ничего, следующим летом Элиза из монастыря выходит. Можно взять мальчиков и в Бретань отправиться. Дядя Жан приглашал. Им там хорошо будет.

Марта, в Ливерпуле, в отеле, сидя с Питером за обедом, вздохнула: «И что, никак детям Виллема не сообщить, что Грегори жив?»

Мужчина помолчал:

– Маргарита в монастыре, а младший Виллем в Гейдельберге учится. Он должен в следующем году закончить университет.

Лазоревые глаза погрустнели:

– Я не знаю, что кузен Виллем, детям говорил. Может быть, мальчик меня и слушать не захочет.

– Надо попробовать, – твердо сказала Марта: «Это их брат, а что барон де ла Марк думает, меня меньше всего интересует».

Она взглянула на поезд, что шел по соседнему пути в противоположную сторону, на юг:

– Удобно, что каждый час экспрессы. И в проливе паромы каждый час. У Фошона гостиница очень элегантная. Я помню, как меня дядя Мартин и тетя Сидония туда возили.

Марта услышала от Питера, что в Плимуте, у Берри, дела тоже шли отменно.

– Письмо Ворона теперь под стеклом лежит, – улыбнулся кузен, – Берри целый музей устроил. Документы Ворона, Фрэнсиса Дрейка, Уолтера Рэли..., К нему приезжали из Адмиралтейства, хотели купить их, но Берри отказался. Это его семейные реликвии, им почти триста лет. Тоже гостиницу открыл, процветает.

Марта объяснила вдове священника, как добраться от Лондонского моста до Юстонского вокзала, откуда шли поезда на север, и успокоила ее:

– Я много раз ездила на подземной железной дороге. Ничего страшного в этом нет, вам понравится. Хотя здесь ее пока нет, не проложили.

Марта поднялась, поезд въезжал на станцию. Она подхватила саквояж и вышла на перрон. Было многолюдно, пахло гарью, свистели локомотивы. До Марты донесся отчаянный, женский голос: «Нет, пустите, меня, пустите! Я должна его найти!»

Носильщик в форме железной дороги попытался взять у Марты саквояж: «Какая-то сумасшедшая пыталась бежать за дуврским экспрессом, полуденным. Чуть на пути не спрыгнула, еле ее удержали. Она не в себе. Вызвали карету, в Бетлемскую больницу ее отвезут».

– Нет, – кричала женщина, – нет, он не мог меня оставить, не мог уехать...

Марта вырвала у носильщика саквояж. Она решительным шагом направилась в конец перрона, к входу в зал ожидания, где виднелись темно-синие шлемы полисменов.

Стивен Кроу приехал на станцию Лондонский Мост рано утром. Ему надо было проверить площадку для предполагаемого строительства тоннеля. Кузен Питер давно сказал, что подземная железная дорога должна соединить все вокзалы Лондона. Они сидели в кабинете Питера, в новой конторе «К и К», в Сити, у церкви Святой Елены. Кузен провел его по светлым, высоким залам, они полюбовались с террасы видом на Темзу. Питер махнул рукой:

– Склады на южном берегу я продал. Они больше не понадобятся. И эмпориумы закрою.

Питер повернулся и взглянул на дубовые перегородки, что отделяли места для клерков, на аккуратные конторки: «Скоро у меня останется только уголь, сталь, химия и транспорт».

Здание выходило прямо на реку. Стивен усмехнулся, затянувшись папиросой: «Ты бы мог здесь пристань устроить, и паровой бот завести».

Питер кивнул на деревянные щиты, отделявшие часть берега ниже по течению. На них жирными, синими буквами было написано: «Частная собственность, швартовка запрещена».

– Это его светлости владения, – Питер стряхнул пепел, – а мне, зачем пристань? Я, дорогой мой, до метро пешком хожу. Сажусь в вагон, и за четверть часа оказываюсь в своем кабинете. И всем это советую.

– Он, наверное, и за проезд платит, – капитан глядел на серый купол собора Святого Павла.

– У меня сезонный билет, – будто услышав его, заметил Питер: «Очень выгодное вложение средств, рекомендую. Но ты нас бросаешь, едешь на Суэцкий канал».

Стивен, со следующего года, нанялся инженером на тамошнюю стройку. Он вздохнул:

– Хочется быть ближе к мальчику. От Порт-Саида до Яффо всего сутки пути, по морю. Я смогу его чаще видеть.

Сын писал каждый месяц, о своих занятиях в ешиве. Он, под крылом бабушки, начал вникать в дела торгового дома Судаковых. Стивен, сворачивая бумагу, каждый раз, ласково, думал: «Моше, конечно, на Святой Земле останется. И хорошо, Шуламит была бы рада». Он пока не говорил сыну, что хочет отправиться в Арктику, но успокаивал себя: «Это недолгая экспедиция. Два года всего лишь. Я пока и не собираюсь никуда. Надо все, как следует, подготовить».

Они вернулись в кабинет Питера , обставленный строгой, элегантной мебелью красного дерева, с королевскими патентами «К и К» на стенах, с большой картой Лондона и окрестностей. Стивен послушал скрип перьев, доносившийся из большого зала: «Сколько у тебя человек работает?»

– Двадцать, – Питер разлил кофе: «Не вижу смысла раздувать штат конторы. Есть своя телеграфная линия, курьеры..., Если бы вы, инженеры, придумали способ разговаривать по проводам из Сити с Ньюкаслом, мы все были бы вам благодарны.

Он пощелкал изящными пальцами: «Эти, вычислительные машины Бэббиджа, почему они не пошли в производство? – Питер, требовательно, взглянул на кузена.

Стивен покачал головой:

– Они очень сложны в постройке. В них только сам Бэббидж и может разобраться, а он, при всем уважении, старик. Я вообще не уверен, что есть хотя бы одна действующая модель аппарата.

– Прошлый век, – Питер перебросил костяшки счетов, черного дерева и слоновой кости, – на таких еще леди Констанца Холланд работала. Отправляйся на южный берег, – заключил он, – с железной дорогой мы договорились. Они, разумеется, заинтересованы в строительстве подземной станции.

– Скоро кебам придется плохо, – заметил Питер, но капитан Кроу расхохотался: «Поверь, мы и в следующем веке на них будем ездить. Есть пассажиры с багажом, с детьми, есть те, кому не нравится запах гари...»

Питер был в белой, льняной рубашке. Он забросил сильные руки за голову и потянулся: «Над вентиляцией мы работаем, а кебы уступят свое место самодвижущимся тележкам, мой дорогой, и довольно скоро. Ты сам говорил, что занимаешься, – Питер махнул куда-то в сторону Темзы, – таким механизмом».

Они действительно проверяли на южном полигоне работу электрических торпед. Стивен потер гладко выбритый подбородок и взглянул на карту Лондона: «Для того, чтобы протянуть метро на южный берег, надо будет строить тоннели. Или железнодорожные мосты».

– Тоннели, как в Гринвиче, – отрезал кузен: «Депутаты Парламента не проголосуют за то, чтобы за окнами Палаты каждые пять минут грохотали поезда».

Закончив осмотр участка, Стивен возвращался, вместе с главным инженером Юго-Восточной Железной Дороги, на вокзал. Они собирались вместе пообедать. Мужчина нахмурился:

– Мистер Морли, что это за крики, на платформе?

Они пошли быстрее.

Каждый инцидент на железной дороге, подземной или наземной, оборачивался плохой репутацией для компании. Газеты не интересовались тем, что свалившийся на рельсы человек был пьян. Они писали о трагической кончине отца семейства и честного труженика, обвиняя владельцев дорог, которые, в погоне за прибылью, экономят на расходах по безопасности перевозок.

Однако луж крови на путях видно не было. Мистер Морли, облегченно, выдохнул:

– Успели удержать. Иначе пришлось бы закрывать станцию, задерживать поезда...

Расписание Юго-Восточной Дороги было согласовано со временем отправления паромов из дуврского порта. При заминке транспортные компании, занимавшиеся перевозками через пролив, теряли доход, отправляя корабли полупустыми.

У входа в зал ожидания бурлила толпа. Они услышали женский визг: «Нет, нет, я не верю, пустите меня, пустите!». Мистер Морли, недовольно, пробормотал:

– Репортеры здесь, наверняка. Сегодня вечером во всех газетах напечатают о даме, потерявшей рассудок на станции Лондонский Мост. Пойду, проверю, насчет экипажа для ее перевозки, – он ушел, а Стивен насторожился. Голос был знакомым.

Он пробился через возбужденных людей, окружавших полисменов и замер. Ее черные волосы растрепались, она стояла на коленях, раскачиваясь, плача. Стивен увидел нежную, покрытую ссадинами и какой-то грязью, босую ступню. Она потеряла туфлю.

Он почувствовал резкий толчок в ребра. Еще один знакомый голос прошипел:

– Что ты застыл? Я сейчас отведу ее в умывальную. Немедленно найди кеб и подгони его к служебному выходу из вокзала.

Стивен, было, хотел сказать что-то. Маленькая, хрупкая женщина в трауре сунула ему саквояж. Она широко улыбнулась полисменам:

– Это моя родственница, у нее бывают, – Марта поискала слово, – случаи возбуждения. Меня зовут миссис Бенджамин-Вулф. Здесь мой кузен, инженер Кроу, – Марта кивнула в сторону Стивена. Он стоял, прижимая саквояж к холщовой, испачканной пылью, куртке:

– Мы о ней позаботимся. Расходитесь, пожалуйста, господа, – обратилась Марта к толпе.

– Нам нужно получить заключение врача, прежде чем..., – покашлял один из полицейских: «Дама хотела броситься на рельсы, бежала за поездом...»

– И получите, – уверила его Марта. Она наклонилась над Мирьям: «Милая, я здесь. Не бойся, все хорошо, все хорошо..., – она аккуратно взяла руку девушки.

От Мирьям пахло чем-то кислым, вином, потом, распухшие глаза были закрыты. Она шептала: «Он не мог меня бросить, не мог уехать…, Он любит меня, любит...»

Марта ласково подняла ее и со значением посмотрела на капитана Кроу. Кузен спохватился: «Сейчас, сейчас...». Стивен нашел мистера Морли, отправил госпитальную карету обратно и шепнул своему коллеге:

– Пусть очистят служебный выход. Это моя родственница. У нее несчастье, она не в себе..., Простите, что так получилось, – добавил он. Морли отмахнулся: «Семейное дело, мистер Кроу. Я все понимаю».

Кеб подъехал к деревянным воротам, где красовалась вывеска: «Только для персонала». Стивен велел вознице: «Ждите здесь». Он шел по пустому коридору к умывальной для дам: «Господи, бедная девочка..., Она так натерпелась, в этой Америке, а получается, что и в Лондоне ее тоже несчастье ждало. Все было хорошо, она работала, ей диплом получать в следующем месяце..., Да что с ней такое? – Стивен заставил себя успокоиться и постучал в дверь.

Марта, в умывальной, кое-как привела волосы кузины в порядок и плеснула ей в лицо холодной водой. Мирьям, казалось, не понимала, что с ней делают. Марта взглянула на синяки под глазами девушки, на искусанные губы:

– Это все потом. На Дьюкс-плейс нельзя ее везти, на Ганновер-сквер тоже. И к тете Веронике нельзя. Пойдут слухи, сплетни..., Ни к чему это. Надо все сделать тихо.

Капитан Кроу стоял в коридоре. Завидев их, Стивен отвел лазоревые глаза. Мирьям покачивалась, цепляясь за руку Марты, глядя куда-то вдаль. Стивен заметил, как двигаются ее губы.

– Отвези ее в Блумсбери, – шепотом велела Марта, забирая у него саквояж, – я по дороге заеду в госпиталь, и к ней на квартиру. Предупрежу, что она заболела. И ты, – она подтолкнула Стивена к выходу, – пошли записку на стройку, что берешь отпуск. Я появлюсь, вечером. Поухаживаю за ней.

– Марта..., – он все не двигался с места, – Марта, а что я...

– Просто будь с ней рядом, – попросила женщина. Они повели Мирьям к выходу, и устроили ее в кебе. Девушка скорчилась в углу сиденья, всхлипывая, дергая себя за пряди черных волос. «Как птица, -отчего-то подумал Стивен, – раненая птица. Господи, как ей помочь…»

– Все будет хорошо, кузина, – тихо сказал он, взяв ее ладонь.

– Вам надо отдохнуть, оправиться..., Все будет хорошо, обещаю, – Стивен очень осторожно присел рядом. Он держал ее за руку, говоря что-то ласковое, все время, пока кеб ехал на север, к Британскому музею.

Комната была маленькой, забитой бумагами. За бархатными, старыми шторами виднелась Дорсет-стрит. На улице царила летняя тишина. Пахло свежим кофе и табаком. Марта скосила глаза на пачку листов, рядом, на диване.

– Полиномиальные функции, – вспомнила женщина, – я в Париже занималась по учебнику Серре. Cours d’algèbre supérieure.

Она, невольно, вздохнула: «Если бы я могла брать уроки у мистера Бэббиджа..., – дверь открылась. Старик махнул рукой: «Сидите. Кофе я пока могу разлить сам».

Он был совсем седой. Легкие, как пух, белые волосы, спускались на потертый воротник старомодного, сюртука. Марта приняла простую, фаянсовую чашку: «Восьмой десяток ему, а как хорошо выглядит». Глаза у Чарльза Бэббиджа были голубые, зоркие. Пятна от чернил усеивали крепкие, длинные пальцы механика.

– Ваша прабабушка, – смешливо сказал Бэббидж, обрезав сигару, – училась с месье Лагранжем, печаталась в журналах...,

Он пристально рассматривал Марту: «Вы бы тоже могли. Голова у вас хорошая, – он опустил руку на простую тетрадь.

Его светлость, когда они сидели с Мартой в кабинете на Ладгейт-Хилл, усмехнулся:

– Бэббидж тебе передал, – он протянул женщине блокнот, – сказал, что инженера Кроу он знает, работы его читал, и даже с его прадедушкой, профессором ди Амальфи, занимался. С тобой он хочет познакомиться поближе. Если ты с ним будешь работать, с Бэббиджем, – герцог пожал плечами.

Джон провел с матерью больше недели. Он никак не мог оторваться от нее. Джон все время держал мать за руки, обнимал, прижимаясь щекой к щеке.

– Скоро, сыночек, – ласково говорила Ева, – после Рождества я в замок перееду. Малышке годик исполнится. Свою сватью, – Ева весело улыбалась, – увижу. Мы с Брюсселя не встречались. Это больше сорока лет назад было.