Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Часть третья

Лето 1866, ЕвропаБрюссель

Поезд из Цюриха, с остановкой во Франкфурте, прибывал на станцию Брюссель-Норд в одиннадцать часов утра. Молодой, красивый мужчина, в отделении вагона первого класса, отпустил проводника с мелкой монетой и зашуршал страницами «Frankfurter Zeitung». Он носил хорошо сшитый, легкий костюм ирландского льна, с шелковым галстуком и таким же цилиндром. Белокурые волосы были аккуратно подстрижены. На холеном, спокойном лице лежал ровный загар. Пахло от него остро, волнующе, сухой травой и палой листвой. Дама, севшая в поезд во Франкфурте, с горничной и собачкой, все посматривала на мужчину, искоса, из-под ресниц. Соседу по отделению, немецкому торговцу, мужчина сказал, что преподает философию в университете Женевы. Попучик заметил: «Сразу видно, у вас горный загар, месье».

Загар у Волка был действительно горный. Десять дней назад он с другими добровольцами Гарибальди лежал в засаде, ожидая, когда австрийские войска окажутся на узкой, влажной тропе, усеянной скользкими камнями. Макс появился у Гарибальди весной. Весь прошлый год, после отъезда из Лондона, Волк провел в подполье. Он сначала устроился рабочим по металлу на заводы графа фон Рабе, в Руре. Макс быстро организовал ячейку Интернационала и кассу взаимопомощи. Касса им очень пригодилась во время забастовки. В Германии имелись профессиональные организации. Покойный Фердинанд Лассаль основал Всеобщий Германский Рабочий Союз. Волк ядовито сказал, во время тайной встречи с Либкнехтом и Бебелем: «Члены Союза больше думают о пиве и грядке с капустой, чем о пролетарской солидарности. В Германии нужна социалистическая партия, товарищи».

Они увиделись в Лейпциге. Волк приехал на восток после успеха забастовки в Руре. Рабочие пять недель не вставали к станкам, а потом взрыв исковеркал здание конторы завода. Он случился ночью, и никто не пострадал. Фон Рабе сдался, повысил расценки за тонну угля и уменьшил суммы штрафов, взимаемых с рабочих. Взрыв был делом рук Волка. Ребятам из ячейки он велел не рисковать, и сам заложил простую бомбу.

– Можно было бы еще поучиться, – раздумывал Волк, – стать инженером…, Руки у меня хорошие. В любом случае, – он подсоединил провода и отбежал, улегшись на землю, – надо не оставлять плана, и работать со студентами технических специальностей.

То же самое он сказал Либкнехту с Бебелем. Перед Лейпцигом Волк успел заглянуть в университет Гейдельберга. Он потолкался среди студентов, пользуясь бумагами из Женевы. В них говорилось, что доктор де Лу защитил диссертацию по философии, и пишет книгу. Книгу о Кампанелле и Томасе Море Волк, действительно, писал, когда успевал добираться до библиотек.

Макс издали посмотрел на юного графа фон Рабе. Волк, посидев в пивной, понял, что к графу подходить бесполезно. Теодор громко рассуждал о величии тевтонского духа. Юноша обещал записаться добровольцем в армию, когда Пруссия начнет воевать с Францией.

– Очень надеюсь, – сочно пожелал Волк, допивая пиво, – что ты себе голову сложишь, дубина, и твой отец останется без наследника.

В Гейдельберге, как оказалось, учился родственник Макса, молодой барон де ла Марк. Юноша, намеревался жениться. Он получил диплом досрочно и уехал из города. Макс повел его наставника, старого профессора химии, в ресторан. Волк выяснил, что Виллем венчается с кузиной, маркизой де Монтреваль. Макс представил себе белокурую толстушку и зевнул: «Из-за денег, без всякого сомнения. Кто на такой колоде по любви женится?».

Виллем, по словам профессора, собирался вернуться в Бельгию, и работать в компании отца. Волк улыбнулся, оплачивая счет: «Мы с кузеном встретимся, не сомневаюсь».

– Нам нужны инженеры, – заявил он Либкнехту и Бебелю, – не только журналисты, агитаторы, философы, как вы и я, но и те, кто сможет обеспечивать террор с технической, так сказать, точки зрения. Обратите особое внимание на студентов из бедных семей, рабочего происхождения, – Волк посмотрел на свои ногти, с угольной каймой, – тех, кто учится по стипендии…

Они сидели в простом кабачке, на окраине города. Волк в Германии жил по французским документам Вильнева. Он приехал в Лейпциг в вагоне третьего класса, с потрепанным саквояжем, где лежал его инструмент. Макс поступил рабочим на железную дорогу. Он заметил: «Товарищ Карл, как и весь Интернационал, поддерживает этот план. Я отсюда в Италию, к Гарибальди, – Волк рассмеялся, -давно я в горах не был. Пригласите меня на учредительный съезд партии, – велел он, поднимаясь.

Волк успел организовать еще одну забастовку. Движение из Лейпцига было парализовано на трое суток. Он уехал в Альпы через Женеву. Прошлым годом, защищая диссертацию, он жил в Женеве с русской девушкой, Полиной, и даже обещал на ней жениться. Она на коленях клялась, что станет ему верной подругой. Вместо этого Волк отправился в Германию, собрав свои вещи и не оставив записки. Он опасался, что русская все еще болтается в городе, но ее не увидел. «Очень хорошо, – облегченно подумал Волк, – все меньше забот». На женевском почтамте, он арендовал ящик для писем. Этот адрес знали его адвокаты, банк, и бабушка. Юристы сообщали, что квартира и акции приносят отличный доход. Волк и сам это видел, по банковским отчетам. Бабушка написала, что у Анри и Полины все в порядке, а кузина Марта вышла замуж за Питера Кроу.

Волк затянулся папиросой и пробормотал: «Если бы кузина Марта занялась революцией, я бы капиталистическому строю не позавидовал». Он вспомнил прозрачные, зеленые глаза и отчего-то поежился.

В Альпах Волк готовил добровольцев Гарибальди. В тайном, высокогорном лагере, он учил молодежь делать мины, занимался с ними стрельбой и верховой ездой. Он слышал благоговейный шепот. Его называли героем революции. Волк сердился: «Нет такого слова, товарищи. Мы все работаем на благо Италии, и все равны». По вечерам они сидели у костра. Макс пел «Тело Джона Брауна», старые шахтерские песни, из Германии и Англии, рассказывал молодежи о гражданской войне в Америке и польском восстании. Бабушка написала, что король Наполеон Третий подтвердил, своим указом, баронский титул де Лу. Макс только поморщился: «Он мне совсем ни к чему». Иногда, лежа в своей палатке, Макс думал о Бет. Он знал, что кузина вышла за рава Горовица, и усмехался:

– Она могла стать настоящим борцом, моей подругой…, Очень хорошо, что Мирьям подобрал кузен Стивен, – Макс закинул руки за голову, – она теперь за мной никуда не потащится. Еще одна пиявка. Мне на них везет. Хотя можно ее навестить, но пустыню я ради, нее не поеду.

В газете ничего интересного не нашлось. Макс, в Женеве прочел, о покушении на жизнь русского императора Александра. В мае, он услышал, что в Берлине, в Бисмарка тоже стреляли, но неудачно.

– Индивидуальный террор, – наставительно говорил Макс молодым волонтерам, – это дело прошлого. Еще римляне знали, что убийство одного тирана ничего не принесет. На его место сядет другой угнетатель. Надо изменять общественный строй, всю систему жизни…, – Макс добавлял: «Но,если понадобится, я не остановлюсь перед тем, чтобы избавить народ от страданий, даже ценой собственной жизни».

Он пробежал глазами колонку светской хроники:

– Сезон в Брюсселе завершится радостным событием. Единственная дочь главы «Угольной компании де ла Марков», барона Виллема, Маргарита, через месяц венчается с бароном Виктором де Торнако, из Люксембурга. Медовый месяц новобрачные проведут в Остенде, а потом обоснуются в замке де Торнако. На свадьбе будет присутствовать более, тысячи гостей, во главе с его величеством королем Леопольдом.

– И я тоже, – озорно заметил Волк, сворачивая газету, – хоть меня и не приглашали. Надо посмотреть на своего будущего работодателя.

Волк предполагал оставить вещи у бабушки, немного позаниматься в библиотеке, и поехать в Мон-Сен-Мартен. Он хотел наняться, по документам Вильнева, забойщиком, на самую крупную и глубокую шахту компании, «Луизу».

Поезд остановился у перрона. Пахло гарью, за окнами сновали, крича, носильщики. Волк подхватил свой саквояж от Гойяра, и легкой походкой прошел через вокзал. До рю де Риш-Клер было недалеко, он решил прогуляться. Волк надел цилиндр и не удержался, подмигнул давешней даме, из вагона. Ее встречал, судя по всему, муж, суетливый, низенький человечек. Женщина покраснела и опустила глаза. «На шахтах найду себе подругу, – решил Волк, – у меня с Германии никого не было». Он закурил виргинскую папиросу и пошел к Гран-Плас.

Джоанна оглядела аккуратные ящики, стоявшие в гостиной, и посмотрела на часы. Скоро должен был прийти курьер из конторы, занимавшейся перевозками через канал, в Англию. На Рождество, когда они с Полем гостили у дочери, Джоанна договорилась с библиотекой Британского Музея о передаче ее архива на хранение.

– Доступ к материалам должен быть открыт для исследователя любого пола, интересующегося историей социалистической мысли, – написала своим резким, четким почерком Джоанна. Директор библиотеки, мистер Джонс, покашлял: «Миссис де Лу, это замечание, о поле исследователя...»

– Если вы его уберете, – сладко улыбнулась Джоанна, – я передам архив французам. Я с ними тоже веду переговоры. Или вы хотите, чтобы письма лорда Байрона лежали в Париже? – она вздернула тонкую, ухоженную бровь.

Мистер Джонс посмотрел на строгое, мужского покроя темное платье, отличной шерсти, на седые, коротко, по плечи, стриженые волосы женщины и натолкнулся на холодный, прозрачный взгляд голубых глаз.

– Не хочу, – признал библиотекарь.

– Хорошо, – Джоанна, с росчерком, расписалась на документе.

Всю личную переписку она сожгла, кое-что, впрочем, отдав Полине. Дочь, обеспокоенно, спросила:

– Мама, зачем? И фотографии ты привезла, с автографами..., – Джоанна пощекотала внучку, девочка залилась смехом. Женщина, рассеянно, ответила: «Здесь, в библиотеке, много исторических документов. Пусть и мои бумаги лежат».

Больше они об этом не говорили. Контора и квартира были проданы. По пути в Брюссель, зимой, Джоанна и Поль навестили Анри, в Париже. Развод, как сообщил Юджинии присяжный поверенный ее мужа, должен был прийти к осени. Юджиния, неуверенно, спросила: «Но вы приедете на венчание, тетя Джоанна? Вы, и дядя Поль».

– Приезжай, баба, – маленький Пьер прижался белокурой головой к ее плечу.

– На Анри похож, – ласково подумала Джоанна, – он в детстве тоже был нежный. И сейчас добрый мальчик. Юджинии с ним повезло. Правнука мы дождались. И у Вероники внук родился, наконец-то.

– Приедем, – Джоанна улыбнулась и перевела разговор на медицинский кабинет Анри. Юджиния помогала ему с приемом детей. Она и Поль сходили, вместе с внуком, к адвокатам. Анри, недоуменно, спросил:

– Хорошо, дядя Поль. Я понимаю, вам шестьдесят пять, вы устали от конторы. Но квартиру, зачем продавать?

Анри, внезапно, рассмеялся и обнял стройные плечи бабушки: «Или вы решили к нам переехать? Семь комнат, места всем хватит. Мы с Юджинией будем только рады».

– Посмотрим, дорогой, – коротко сказала Джоанна, – а пока все эти деньги для тебя, барон де Лу, – она подмигнула внуку и потрепала его по голове.

Джоанна написала прощальные конверты сестре, дочери и Анри. Поль принес от своего знакомого пузырек с бесцветной жидкостью, слабо пахнущей горьким миндалем. Когда-то этот юноша начинал подмастерьем на красильной фабрике, учился в школе для рабочих, основанной Джоанной, а теперь преподавал химию в университете Лувена

– Вещество хорошо растворяется в воде, – заметил Поль, – я сказал Филиппу, что нам надо обработать грядки в саду, от вредителей.

Он поболтал пробиркой. Джоанна, обняла его:

– Я говорила, милый. Тебе не надо..., Это я себе обещала, что уйду в семьдесят лет, пока я здорова и в ясном уме. Ты меня младше...

– А я тебе сказал, – Поль поцеловал ее седую голову, – что я сорок пять лет рядом с тобой. Так будет до конца нашей жизни. Помнишь, – он взял ее лицо в ладони, и полюбовался тонкими морщинами вокруг светлых глаз, – помнишь, как я в школу пришел?

Она помнила.

Высокий, мощный юноша шагнул через порог и поискал глазами распятие. Не увидев его, он перекрестился на рукописную таблицу с алфавитом. Гость стянул грубую, вязаную шапку, и взъерошил темные волосы. Он покраснел, заметив Джоанну за простым, соснового дерева столом. От него пахло гарью. Шапку он комкал в больших, испачканных углем руках.

– Я насчет школы, – хмуро сказал юноша, – мне ребята объявление прочитали, в газете..., Мне бы с учителем поговорить.

– Я учитель, – Джоанна поднялась и протянула ему тонкую, украшенную только кольцом с алмазом, руку:

– Мадам де Лу, очень приятно, месье..., – она склонила белокурую, изящную голову набок. Юноша, зардевшись, пробормотал:

– Просто Поль, мадам..., Какой из меня месье, я кузнец..., – Джоанна вытащила чистый лист бумаги, и окунула в чернильницу перо. Женщина требовательно повторила: «Месье...»

– Мервель, – он тяжело вздохнул, избегая ее взгляда, – Поль Мервель, мадам.

Они стояли, обнявшись, Поль слышал, как бьется ее сердце.

– Потом, – смешливо сказал он, – ты меня читать заставила. Я еле-еле «Отче наш» разбирал. И писать тоже.

– Расписываться ты умел, – запротестовала Джоанна, – правда, – она хихикнула, – печатными буквами. На следующий день ты мне цветы принес, когда на занятия явился, – Поль прижался губами к ее пальцам, испачканным чернилами:

– И сказал, что я тебя люблю. А ты ответила, что цветы, это буржуазный предрассудок. Но букет взяла. А что я тебя люблю, так оно было, и есть, и будет, Джоанна. Пока мы оба живы, и даже дальше..., – он усмехнулся и указал глазами на спальню: «Надо допить бордо, любовь моя. У нас еще половина ящика осталась».

Джоанна лежала седой головой на его плече, затягиваясь папироской:

– Кольцо у Юджинии сейчас. Если у нее дочка будет, ей достанется, а если нет, то Пьера жене.

Все было готово, но, весной, из Ренна пришло письмо от каноника. Джоанна заметила: «Обвенчался сын Виллема, с Элизой. Марта говорила, что он мальчик хороший, и она славная девочка. А отец его..., – Поль налил ей вина: «Старший Виллем будет наказан. Макс об этом позаботится, когда вернется».

– Макс..., – пробормотала Джоанна, присев в обитое бархатом кресло, глядя на записку от Гарибальди. Ее доставили третьего дня. Синьор Джузеппе сообщал, что Волк направляется в Брюссель. Оказалось, что внук Джоанны, действительно был в Аспромонте, с партизанским отрядом, в то время, когда Гарибальди высадился на Сицилии.

– И Лондон Макс навещал, – Джоанна, закурила. Рядом с конвертом от Гарибальди лежало последнее письмо от дочери.

– Марта благополучно разрешилась от бремени. Девочка здоровенькая, красавица. Волосы у нее русые, а глаза зеленые, в мать. Назвали ее Люси, как они и хотели. Я была крестной, а дядя Мартин крестным отцом. Питер взял отпуск, до осени. Вся семья живет в Мейденхеде. Мальчишки очень рады, что у них появилась сестра. Бетждет счастливого события в июле, а Сара, жена Дэниела, немного раньше. Надеюсь, милая мамочка, у вас все в порядке. Джон, тетя Ева и дети шлют вам свою любовь.

Получив сведения от Гарибальди, Джоанна посадила Поля за черновики аффидавитов.

– Он, конечно, будет клясться, что не имеет к этому ребенку никакого отношения, – ядовито сказала женщина, – но меня это совершенно не интересует. Дай ему только сюда доехать.

Джоанна посмотрела в зеркало. Она надела мужские, тонкой шерсти, темные брюки, и светлую, шелковую рубашку с распахнутым воротом. Голубые глаза играли опасным, холодным огнем. У парадной двери зажужжал звонок. Джоанна прошла в чистую, пустую переднюю и подняла засов. Внук поставил саквояж на гранитные ступени:

– Вы, наверное, меня не ждали, бабушка.

У него было загорелое, спокойное лицо. Джоанна отступила в сторону:

– Проходи, Максимилиан. Ты очень вовремя, – она помахала Полю. Адвокат шел к дому, вдоль рю де Риш-Клер, неся какой-то большой конверт.

Волк, внезапно, попятился, но очутился в объятьях месье Мервеля.

– Посидим, – адвокат, добродушно, подтолкнул Макса к двери, – поговорим, дорогой внук. Не волнуйся, – Поль легко подхватил саквояж, – я за тобой поухаживаю, Максимилиан.

Волк сжал зубы. Бабушка и Поль называли его Максимилианом очень редко.

– В детстве, – вспомнил Макс, – в детстве они ко мне так обращались, если были чем-то недовольны. Что это за конверт у дяди Поля? – он, было, хотел высвободиться, но его саквояж стоял в передней, а вскоре там оказался и Макс. Поль крепко, как ребенка, держал его за руку.

– Я кофе сварю. Вы садитесь пока, – велела бабушка. Джоанна сняла с головы Макса цилиндр, и водрузила его на какой-то ящик.

Макс посмотрел на голые стены гостиной. Мужчина, обреченно, опустился в кресло.

Джоанна всегда варила кофе по рецепту покойного Байрона, с кардамоном и восточными специями. Стоя над плитой, она следила за медным кувшинчиком. Кухня блистала чистотой. Посуду они с Полем отнесли в благотворительный приют для сирот из рабочих семей. Туда же отправилась и мебель. Одежду Джоанна отдала в фонд помощи бастующим рабочим, а книги, в народную библиотеку. Джоанна сняла кофе и твердой рукой разлила его по простым, оловянным кружкам.

– Жаль, что Жан умер, – она смотрела в окно, за которым цвели розы и зеленели грядки. Джоанна весной все равно, посадила овощи: «Следующим хозяевам квартиры пригодятся».

– Он достойный человек был, – Джоанна поставила чашки на поднос, – хоть мы с ним и не во всем соглашались. Ни в чем не соглашались. Только в том, что дороже чести и семьи у нас ничего нет. Шестьсот лет их роду было, а нашему восемь сотен. И у Воронцовых-Вельяминовых столько же, и де ла Марки древняя семья. Не предугадаешь, что с детьми случится..., Старший Виллем, Федор Петрович этот..., – Джоанна поджала и без того тонкие губы.

Аарон написал ей, что дочь Виллема выходит замуж за барона де Торнако. Джоанна справилась в Готском альманахе: «Бедное дитя. Ей девятнадцать, а этому Торнако седьмой десяток пойдет». Она вспомнила, что дочь, еще давно, навестив Маргариту, оставила ей адрес квартиры де Лу в Брюсселе. Джоанна покачала головой:

– Нас здесь не будет. Виллем никуда Маргариту не отпустит. Прямо из монастыря под венец повезет. Какая косность, девушка не знает ничего.

После смерти отца ей написала Элиза:

– Дорогая тетя Джоанна, мы с Виллемом по пути в Мон-Сен-Мартен остановились в Париже, у кузена Анри. У них с Юджинией замечательный мальчик. Мы гуляем с маленьким Пьером в Люксембургском саду. Милая тетя, по завещанию папы вам и тете Веронике отходят деньги, как и дяде Аарону. Пожалуйста, не волнуйтесь. Виллем был у адвокатов, завещание прочитано и скоро вы начнете получать свои выплаты. Мы продали все имения, оставив только отель де Монтреваль и охотничий дом с небольшим участком земли. Я хочу, чтобы наши дети не теряли связи с бретонскими корнями. В память папы я дала обет построить церковь Иоанна Крестителя в Мон-Сен-Мартене. Когда закончится траур, я отправлюсь в Лурд и Рим, помолиться за его душу.

Джоанна тяжело вздохнула:

– Молодая девушка, а все равно, одурманена этим опиумом. Она монастырского воспитания, Жан истовый католик был. И Маргарита такой окажется. Когда мы избавимся от диктата религии? -Джоанна внесла кофейник в гостиную и внимательно посмотрела на внука. Макс откинулся в кресле, однако бабушка заметила, как подрагивают его длинные, сильные пальцы.

– Вы уезжаете, что ли? – недоуменно спросил Макс, отпив кофе.

– Я хотел у вас вещи оставить. Я был у синьора Гарибальди, а Альпах, а теперь собираюсь в Мон-Сен-Мартен податься, забойщиком, – добавил он: «По заданию Интернационала».

Бабушка и Поль, молча, курили, оглядывая Макса. Волку отчего-то стало не по себе.

– Уезжаем, – согласилась бабушка, – впрочем, – она посчитала на пальцах, – еще месяц ты здесь можешь жить, совершенно спокойно. Ты писал, прошлым годом, что книгу начал?

– Мне просто показалось, – уверил себя Макс: «Все с ними в порядке. Я их год не видел, отвык. Все хорошо, – бабушка не сводила с него пристальных, голубых прозрачных глаз. Волк заставил себя не ежиться.

– О Кампанелле и Томасе Море, – он кивнул, – после того, как диссертацию защитил. Мне надо съездить в Лувен, в университетскую библиотеку, позаниматься...

Джоанна горько думала о том, сколько еще предстоит работы, как социализм должен изменить человеческое сознание и поведение.

– Он плоть от плоти рабочего класса, – сказала себе Джоанна, – сын шахтера и ткачихи. Мы с Полем всегда их воспитывали в трудовом духе. Откуда это буржуазное пренебрежение к своим обязанностям коммуниста, строителя нового общества? Нельзя тащить за собой старую, основанную на лжи мораль, нельзя...,– она резко прервала внука:

– Что ты был в Альпах, мы знаем. Синьор Гарибальди мне написал. И еще кое-что написал, Максимилиан, – женщина положила перед ним конверт от каноника и ответ синьора Джузеппе.

Джоанна заметила, что Макс, немного, побледнел. Внук нарочито долго тушил окурок в медной пепельнице. Мужчина откашлялся:

– Я не понимаю, бабушка, дядя Поль, к чему все это..., Да, – Макс поднял голубые глаза, – я был в Аспромонте, с партизанским отрядом..., Но ее..., – то есть кузину Аниту, – я не видел. Может быть, она в деревне жила..., – он вздрогнул. Бабушка ударила маленьким, сильным, сухим кулаком по столу.

– Не лги нам, Максимилиан де Лу! – угрожающим тоном сказал женщина: «Коммунист не смеет лгать, иначе ты ничем не лучше буржуа». Джоанна встала и прошлась по гостиной. У нее до сих пор была тонкая талия, узкие бедра и прямая спина.

– Какая она красавица все-таки, – невольно подумал Поль. Вслух, он, хмуро, заметил:

– Разве мы этому тебя учили, Максимилиан? Ты член Интернационала, доверенный курьер, за тобой идут люди. Как ты можешь, – Поль поморщился, – быть таким нечистоплотным в личной жизни? Коммунист, Макс, не ханжа, не лицемер. Он признает свои ошибки и несет за них ответственность.

Джоанна глубоко затянулась папиросой и требовательно спросила:

– Ты знал покойную Аниту Корвино? Эта девочка, Мария, – она кивнула на письмо каноника, – твоя дочь?

– У меня в отряде было два десятка человек, бабушка, – чуть не плача, ответил Макс.

– Я не могу быть уверенным, что..., Хорошо, – он тоже поднялся и встал напротив Джоанны. Волк был выше женщины на две головы:

– Я не скрываю, что познакомился с Анитой в Лондоне. Она со мной поехала в Италию, по собственной воле, – торопливо добавил Макс, – но потом..., – он замолчал. Бабушка вскинула твердые глаза и процедила: «Не юли! Мария может быть твоим ребенком?»

– Может, – покраснев, признал Макс, – моим и каждого партизана в моем отряде.

Он ахнул и схватился за щеку. Рука у бабушки была тяжелая.

– Я против рукоприкладства, – Джоанна потерла ладонь, – и в детстве вас никогда не била. Очень жаль, – она потушила папиросу, – что приходится делать это сейчас. Покойная Анита не может себя защитить. Я не позволю тебе, Максимилиан, выйти, что называется, сухим из воды. Ты говоришь, вы были в близких отношениях..., – бабушка кивнула на стол, – садись и пиши.

– Она не только со мной..., – бормотал Макс. Джоанна, вложила в его пальцы фаберовскую ручку:

– Меня это не интересует. Мне важно, чтобы ты, Максимилиан, не уронил честь коммуниста. Ты должен выполнять взятые на себя обязательства. Тебе двадцать шесть, ты не ребенок. Я тебе в шестнадцать лет все рассказала, когда ты на шахты уезжал. И я, и Поль, – Джоанна подвинула внуку аффидавит.

Он покорно подписал документ, где признавал Марию Корвино своей дочерью. Прочитав еще один лист, мужчина замялся:

– Это что? Бабушка..., – Макс опустил бумагу, – дядя Аарон обеспечен, зачем...

– Ты рискуешь второй пощечиной, от меня, Максимилиан, – предупредил его Поль: «Я вырастил твоего отца и Полину, как своих детей. Вырастил тебя и Анри. Самое малое, что ты можешь сделать для своего ребенка, это обеспечивать ее, до восемнадцати лет.

По закону девочкам выплаты полагались до замужества. Джоанна забраковала такой черновик обязательства:

– Я не собираюсь поддерживать патриархальные устои. В восемнадцать лет юноша или девушка могут зарабатывать себе на хлеб.

Поль не стал спорить.

– Но две тысячи фунтов в год, – Макс сопротивлялся, – это очень, много. И почему они уходят вам на счет, бабушка, одной суммой? Это почти тридцать тысяч фунтов, – Макс, быстро, подсчитал в уме. Деньги у него после этого перевода еще оставались, но Волку было обидно терять средства, выплачивая содержание ребенку, которого, Макс твердо себе это пообещал, он никогда не увидит.

– Такая же пиявка, как ее мать, – злобно подумал он. Волк услышал у себя над ухом голос бабушки: «Твоя квартира приносит большой доход, Макс. Деньги идут ко мне на счет, – Джоанна подмигнула ему, – потому, что так надежней, милый мой». Макс тяжело вздохнул и расписался. Бабушка присела на ручку кресла и поцеловала белокурый висок:

– Я не собираюсь заставлять тебя воспитывать девочку. Вряд ли ее деду такое понравится...

Волк что-то пробурчал.

– Ты должен был исправить свою ошибку, – заключила Джоанна, – и я горжусь, что у тебя хватило пролетарской сознательности это сделать. Вы пойдете с дядей Полем к адвокатам, а потом на почту. Мы все вместе пообедаем, и отправляйся в Лувен.

Макс молчал, опустив голову, чувствуя, как горят у него щеки.

– Словно мальчишка, – беспомощно, подумал он, – нет, больше такого промаха я не допущу. Пока бабушка жива, она меня в покое не оставит. Надо будет обеспечивать всех пиявок, которые сюда с детьми на руках явятся, – он посмотрел на сильную, в пятнах от чернил руку Джоанны, без браслетов, без колец: «Хорошо, бабушка. Я признаю, я был неправ. Надо было раньше...»

– Сейчас ты все сделал, как положено, – Поль надел свой потрепанный, старый цилиндр: «Молодец».

– Но куда они все-таки уезжают? – Макс вышел за кованую калитку: «В Париж, что ли? К Анри? Или в Лондон, к Полине?»

Он обернулся и увидел, что бабушка машет ему. С окна гостиной были сняты бархатные гардины. Джоанна проводила их взглядом и присела к столу:

– Правнучка, еще одна, – женщина повертел ручку, – попрошу Аарона отдать ей письмо, когда восемнадцать Марии исполнится.

Она взяла чистый лист бумаги и начала писать, твердым, не изменившимся за полвека почерком: «Милая моя девочка!»

Джоанна дала прочитать письмо Полю. Он обнял женщину: «Просишь, чтобы не боялась любить, как отец Полины ей завещал». Джоанна сидела на диване, оглядывая пустую гостиную. Ящики с архивом увезли. Макс уехал в Лувен, заниматься в библиотеке. Внук дал Джоанне рукопись своей книги. Прочитав черновик, она кивнула:

– Очень хорошо. Надо помнить, что социализм вырос не на пустом месте. В самые темные времена человечества появлялись люди, – Джоанна задумалась, – опередившие свое время.

Она усмехнулась, вспомнив грязную, пропахшую табаком комнату рядом с кладбищем Пер-Лашез: «Фурье был обыкновенным прожектером. Однако, я уверена, – она подняла руку, – ты, Макс, доживешь до торжества коммунизма в Европе, и во всем мире. Будь достоин, – Джоанна вздохнула, -своего отца и деда».

Макс недоуменно посмотрел на бабушку, но ничего не сказал.

Завещание было давно составлено и лежало у парижских адвокатов Джоанны и Поля. Оно было коротким. Кроме денег, отходивших Анри, все остальное передавалось Карлу Марксу. Джоанна отправила ему записку, указывая, что средства перечисляются в партийную кассу Интернационала. Она попросила Маркса приехать на похороны.

Макс назначался душеприказчиком. Джоанна, надписывала конверты, наклеивая марки:

– Волк все сделает, Поль. Можно не беспокоиться. Довезет нас, то есть тела, – спокойно поправила себя женщина, – до Парижа, и организует похороны. Я думаю, после этого, – она погрызла перо, -инцидента, с ребенком, он повзрослеет.

Когда Макс уезжал в Лувен, Джоанна отдала ему ключи от квартиры:

– Мало ли, – сказала бабушка, – вдруг, мы гулять пойдем. В парке будем, в библиотеке..., Чтобы ты на ступенях не сидел, – она поманила к себе внука и поцеловала его в лоб.

Они с Полем сходили на почту. День был свежий, яркий. Месье Мервель купил Джоанне букет пышной сирени:

– Не спорь со мной, – рассмеялся адвокат, – сорок пять лет я тебе книги дарил, как ты просила, а сегодня хочу цветы преподнести.

Женщина выбрала летнее, серого шелка, строгого покроя, платье, и не покрыла седую голову. Поль тоже тщательно оделся, в хороший, льняной костюм, и взял новый цилиндр. Они просто гуляли по Брюсселю. В парке Джоанна вспомнила, как сын, ребенком, катался здесь на осликах.

– Они будут счастливы, – твердо сказала себе женщина, глядя на суету детей вокруг тележек, на мальчиков, с обручами, и девочек с куклами: «Маленький Джон, Джейн, Пьер, Мария..., Все с ними будет хорошо, обязательно».

Сестре Джоанна написала, что всегда любила ее, и желает ей, и всей семье, счастья. Она объяснила свой поступок:

– Я прожила честную, достойную жизнь, и вырастила, вместе с Полем, семью. Настала пора проститься, пока я крепка и в твердом уме. Пожалуйста, не заказывайте по нам поминальных служб, и не возлагайте цветов на нашу могилу, на Пер-Лашез. Мы просим вас потратить эти деньги на помощь нуждающимся, безработным, сиротам и старикам. Она стояла, держа за руку Поля, наблюдая за детьми:

– Папа, на Святой Елене, это сделал. Он болел, устал. И тетя Джо, наверное, тоже болела. А мы здоровы, – она пожала сильные пальцы Поля, – но так лучше. Надо вовремя уходить.

Они прошли до Гран-Плас и поели в хорошем ресторане, выпив шампанского. Хозяин выглянул в зал:

– Мадам Жанна, месье Поль..., Рад вас видеть в добром здравии. Примите комплимент от заведения.

Джоанна улыбнулась, когда им принесли пирожные: «Мы здесь рождение Полины отмечали, помнишь? Его отец, – она указала на кухню, – тогда здесь заправлял». Поль нежно взял ее ладонь:

– У нас бутылка вина дома осталась, я отложил. Любовь моя..., – Джоанна потянулась и вытерла его щеку: «Мы будем вместе, милый мой, как все эти годы».

Дома было тихо, прибрано. Из всей мебели оставалась только кровать в большой спальне, и диван в гостиной. Они взяли вино в постель. Джоанна, чувствуя на губах вкус цветов, обнимала Поля:

– Как хорошо..., Мне с ним всегда было хорошо. С первого раза и все сорок пять лет. Впрочем, – она, невольно, усмехнулась, – еще с каморки, в Париже, стало ясно, что мне это всегда будет нравиться. Полю никогда седьмой десяток не дашь. И мне семьдесят, а кажется, – она застонала и прижала его к себе ближе, – кажется, что двадцать..., – она тщательно убрала в спальне. Поль распахнул все окна в квартире. Они оделись и вышли в гостиную. Джоанна поставила букет сирени в простой, оловянный кувшин, и заварила кофе.