Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Когда-нибудь, мама, – весело сказал Петя, рассматривая его, – я вернусь в Америку. Я американец, по одному из паспортов, – он подмигнул матери, – и папа там похоронен. И в Россию поеду, обязательно. Построю железную дорогу, до Тихого океана. Побываю в Зерентуе, в церкви, что ты возвела..., -Марта, получив аффидавит от зятя, оформила в русском посольстве в Лондоне паспорт для сына.

Получив документы, Марта, невзначай, поинтересовалась у посланника Бруннова, может ли она, миссис Кроу, навестить Россию. Филипп Иванович всплеснул толстенькими ручками:

– Разумеется! И ваш муж, – он испытующе посмотрел на Марту, – владелец «К и К» будет заинтересован в деловом визите в нашу страну..., Она стремительно развивается. У нас растет промышленность, железные дороги...

– Посмотрим, – коротко ответила женщина.

Выйдя на площадь Белгравии, она усмехнулась:

– Судя по всему, это дело рук Федора Петровича. Хочет, чтобы мы в Россию приехали. Все равно, -Марта помотала головой, – нельзя ему доверять. Питер, как отец его, дела с Россией не ведет, и не будет. Потом, – она пошла на Ганновер-сквер, – когда Петя взрослым станет, туда отправимся. Это безопасней.

На каникулах Петя ходил на службу в церковь при посольстве и занимался с отцом Евгением, священником, законом Божьим и русским языком.

– Взял, – недоуменно ответил Петя. Мальчик закатил голубые глаза: «Невозможно с тобой говорить. Никогда ничего прямо не скажешь!».

Грегори промолчал. Он отвернулся, глядя в окно, на зеленые, летние поля вдоль Темзы, на яркое, утреннее небо.

Браун, вместе с Питером готовил комнату для родов. Свекровь увела Люси на прогулку. Проводив мальчиков, Марта еще раз взглянула на свои вычисления. Она составила схему последнего месяца в жизни Маргариты де ла Марк.

– Она жива, – упрямо сказала себе Марта, – я в это верю.

Младший Виллем прислал ей подробное письмо, Марта поговорила с Полиной. Женщина покусала карандаш:

– Она ходила по магазинам, якобы. Этого никак не проверить. И она знала адрес, на рю де Риш-Клер. А если Макс был там, в то же самое время?

Анри написал, что, после похорон, брат уехал из Парижа в неизвестном направлении. Марта даже связалась с адвокатской конторой, продававшей квартиру. Ей ответили, что никак не могут помочь. Сведения о клиентах были конфиденциальными.

Марта рассчитала все возможные варианты и пришла к выводу, что либо на квартире был Макс, либо Маргарита встретила там кого– то.

– Покупателя, человека, что убирал ее..., – Марта, задумалась, – но это незнакомые люди. Хотя Макса она тоже не знала. Макс умеет быть очень убедительным.

Марта съездила к Герцену, после Пасхи. Александр Ивановис хмыкнул:

– Миссис Кроу, я вам доверяю. Но поймите и вы меня. У нас, – Герцен повел рукой в сторону заваленного бумагами стола, – большая организация. Мы не можем уследить за всеми ее членами. Мистер де Лу выполняет задания Интернационала. Вот и все, что я знаю.

– Не пытать же его, – пробормотала Марта, сидя в вагоне подземной железной дороги: «И Джон ничего не сделает. Маркс живет здесь легально, и Герцен тоже. Они не обязаны сообщать, где сейчас Макс, даже если премьер-министр, граф Дерби, будет этим интересоваться».

Марта едва успела убрать блокнот и запереть вделанный в стену сейф. С порога раздался голос Брауна: «Все готово, миссис Кроу. Пойдемте, примем снадобье». Марта посмотрела в его внимательные, спокойные глаза. Покидая спальню, женщина украдкой перекрестилась.

Мартин Кроу пил чай, читая The Times. Мальчишек он отправил в малую библиотеку. Мартин, хоть и был членом правления, но не хотел слушать воркотню джентльменов. Не все были рады видеть в клубе детей. Они сходили в галерею Кроу, посмотрели на Розеттский камень, и пообедали здесь, в Брук-клубе. Мартин понял:

– Шестой час вечера, а от Сидонии ничего не слышно. Господи, только бы все удачно прошло..., – он почувствовал у себя за плечом какой-то шорох. Лакей во фраке наклонился: «Вам телеграмма, мистер Кроу».

Мартин заставил себя успокоиться и надорвал бумажную ленточку. «Схватки остановились, – прочел он, – срочно привези еще двух хирургов на консилиум. Браун настаивает, что все в порядке, но мы волнуемся».

Мартин, поднявшись, нарочито аккуратно свернул газету.

Петя и Грегори устроились в дальнем углу малой библиотеки. В комнате было безлюдно. Пахло пылью, на дубовых половицах лежали лучи послеполуденного солнца. Брат листал «Преступление Орсиваля» месье Габорио. Петя читал о казни императора Максимилиана, расстрелянного в Мехико.

– Здесь нам будет удобнее, – услышали они глубокий, мужской голос: «Не все патроны нашего клуба интересуются медициной, тем более, – расхохотался человек, – удалением камней из мочевого пузыря. Я вам расскажу об операции, которую я сделал императору Бельгии. Я назвал ее литотрипсией, от греческого «литос»….»

– Камень, – рассеянно сказал Грегори, подняв темноволосую голову, глядя на двух мужчин, помладше и постарше, что зашли в библиотеку.

Мальчик встал: «Вы сэр Генри Томпсон, я о вас читал. Грегори Вадия, – он поклонился. Мужчина постарше, с почти седой бородой, вынув изо рта сигару, заметил, с иностранным акцентом: «Видите, Генри, нам растет достойная смена». Он был невысокого роста, плотный. Окинув взглядом комнату, гость рассмеялся: «Не знал, что у вас в клубе есть русские газеты, Генри».

– Это моя газета, – Петя тоже поднялся.

– Я знаю русский, вот и..., – он смутился и покраснел. Незнакомец пристально его рассматривал.

– Мы можем поговорить на моем родном языке, – сказал мужчина по-русски и протянул руку.

– Петр, – спохватился мальчик, – Петр Степанович Воронцов-Вельяминов, ваше превосходительство. Рука у человека была крепкая, совсем не старческая, с длинными, ловкими пальцами.

Он все изучал Петю, и, наконец, улыбнулся: «Вот оно как. Николай Иванович Пирогов, к вашим услугам».

Браун поправил маску на лице женщины, она была под эфиром. Врач оглянулся на дверь. Мистер Кроу вышел. Браун вспомнил:

– Свекровь ее приходила. Сказала, что дочка его зовет. Дочка у них на удивление хорошо говорит, для своего возраста, – он, на мгновение, увидел прозрачные, зеленые глаза, упрямый, нежный подбородок. Девочка была похожа на мать.

Миссис Кроу лежала, вытянувшись на спине. Схватки, хоть и прекратились, но сердце у ребенка билось хорошо. Браун предполагал, после маленькой операции, приступить к извлечению младенца. В комнате было тихо, остро пахло эфиром и травами. Браун взял скальпель и примерился: «Крови будет столько, что никто, ничего не заметит». Он протер операционное поле раствором карболки. Браун, в своей лечебнице, боролся за антисептику. Он всегда, гордо, указывал на низкие, по сравнению с другими лондонскими госпиталями, цифры смерти от заражения крови.

– Два надреза и дело закончено, – он наклонился и услышал с порога холодный голос: «Мистер Браун, что вы делаете?»

Сэр Генри Томпсон, баронет, известный на всю Европу хирург, личный врач бельгийского императора, стоял в дверях. Он закатал рукава на рубашке, подошел к Брауну и бесцеремонно забрал у него скальпель. «Я осматривал роженицу, – зло сказал Браун, – я ее лечащий врач. Как вы смеете, сэр Генри!»

– Зачем вам понадобился скальпель? – поинтересовался второй мужчина. Обернувшись, он позвал: «Мистер Кроу, идите сюда!»

– У него иностранный акцент, – понял Браун: «Откуда они появились..., Я сказал этому Питеру Кроу, что все в порядк. Нет нужды звать других врачей».

– Меня зовут Николай Пирогов, – хмуро заметил пожилой мужчина, подойдя к столу, одернув простыню, которой была накрыта Марта: «Я хирург, русский, в Лондоне проездом. Может быть, вы слышали обо мне. Я знал миссис Кроу..., – Пирогов помолчал, – давно».

Она совсем не изменилась, понял Пирогов, только вокруг рта и под глазами появились легкие морщины. Бронзовые волосы стягивала холщовая косынка. Пирогов вспомнил маленькую, легкую девушку в коричневой форме сестер Марфо-Мариинской обители, и залитые солнцем улицы Симферополя. Миссис Кроу была в рубашке с короткими рукавами. Он увидел старый, стершийся шрам на левой руке.

– Это когда она за ранеными ползла, – ласково подумал Пирогов, – ее на Малаховом кургане в плен взяли. Господи, кто бы мог подумать, тринадцать лет прошло.

По дороге в Мейденхед он рассказывал сыну мадемуазель Марты, про себя Пирогов называл ее именно так, о Крымской войне. Он сразу понял, что перед ним сын полковника, а потом узнал и его имя, Степан Воронцов-Вельяминов.

– Все думали, что он без вести пропал, – вздохнул Пирогов, – надо же, как бывает. А Федор Петрович, брат его, младший. Я слышал, от него жена ушла. И правильно сделала. Он мне еще тогда не понравился.

Грегори и сэр Томпсон сидели в углу отделения, рядом с Мартином. Знаменитый хирург объяснял мальчику свою операцию по удалению камней.

– Твой брат на тебя не похож, – хмыкнул Пирогов. Петя, весело отозвался:

– Мы не по крови братья. Он племянник первой жены моего отчима, мистера Питера Кроу. Мама Грегори в Китае спасла, когда он совсем маленький был. Потом мы все в Японии встретились, в Сендае. Там есть крест, Николай Иванович, – зачарованно сказал Петя, – из бронзовых хризантем. Они триста лет не вянут, представляете? Если бы я этого не видел своими глазами, я бы никогда не поверил. А отец мой, – мальчишка погрустнел, – на Арлингтонском кладбище похоронен, в Вашингтоне. Он погиб на Гражданской войне. Мы и в Америке жили, я вам расскажу..., – заторопился паренек. Пирогов улыбнулся: «Твоя мама мне расскажет. Теперь послушай, как мать и отец у тебя познакомились, в госпитале...»

– Сначала на Малаховом кургане, – гордо заметил Петя: «Папа маму там впервые увидел. А потом приехал в Симферополь, чтобы ее найти».

– И нашел, – подтвердил Пирогов. Мальчишка, Петя сказал, что ему двенадцать лет, как две капли воды был похож на отца. У него были рыжие, хорошо подстриженные кудри, голубые, веселые глаза, и россыпь веснушек вокруг носа. Он сообщил, что после родов матери, вместе с бабушкой, дедушкой и братом отправится в Ньюкасл, инепременно спустится в шахту. Петя, ненароком, заметил, что следующим летом едет работать подручным на Суэцкий канал.

– Его строит мой дядя, – гордо заметил Петр, – знаменитый инженер, сэр Стивен Кроу. Потом он отправится в Арктику, искать Северо-Западный проход, на паровом корабле. Я буду помогать в машинном отделении, – ввернул Петя.

Матери и Питеру он пока об этом не говорил. Даже Грегори ничего не знал. Петя был уверен, что препятствий он не встретит. Он изучил карту Арктики и понял, что вся экспедиция займет год, не больше.

– Через пять лет, – подумал мальчик, – я помню. Когда канал закончат. Мне к тому времени будет семнадцать. Поступлю в Кембридж на год позже. Ничего страшного.

Браун увидел холодные, лазоревые глаза мистера Питера Кроу. «Что вы намеревались делать с моей женой, – поинтересовался мужчина, – и почему я об этом ничего не знаю, мистер Браун? Что за вмешательство вы хотели провести?»

– Это маленькая, безобидная операция, – пытался оправдаться Браун, – я излечил сотни женщин, и не слышал ничего, кроме благодарности..., – он увидел, как угрожающе сузились глаза Пирогова: «Я читал, – русский хирург проверял пульс Марты, – читал о ваших..., – Пирогов поискал слово, -практиках, якобы помогающих от истерии, нервных расстройств...»

– И это правда! – Браун вскинул руки: «Женщины становятся спокойнее, у них не появляются желания...»

– Естественные желания, – сочно заметил Пирогов.

– Оставим в стороне ваши шарлатанские теории о причинах болезней нервной системы. Как вы смели, – Пирогов побагровел, – подвергнуть варварской, калечащей процедуре пациентку, не испросив на то ни ее согласия, ни согласия ее семьи! Мистер Кроу, – он повернулся к Питеру, – вы знаете, что доктор, – Пирогов издевательски усмехнулся, – Браун хотел удалить вашей жене glans clitoridis?

– Это..., – было начал Томпсон, но Питер сжал зубы:

– Я знаю, что это такое, сэр Генри. Мистер Браун, – приказал мужчина, – немедленно убирайтесь отсюда. Обещаю, вы не получите никакой оплаты, и в следующий раз мы встретимся с вами в суде! -Питер заставил себя сдержаться и не стал подходить к Брауну, хотя ему очень хотелось, как следует, встряхнуть врача. «Бедная дочь Бромли, – подумал Питер, – вот что с ней стало. И Бромли, как он мог на такое согласиться. Браун ему, наверняка, обещал, что после операции Кэтрин будет вести себя, как положено».

– Вон из моего дома, – подытожил Питер: «Мой отец проследит, чтобы и вашего духу здесь не было».

Семья расположилась в библиотеке. Люси, завидев мальчиков, сбежала вниз со ступеней и звонко сказала: «Мама лежит! Там братик!»

– Мистер Кроу,– удивился Пирогов, – вашей дочери едва больше года...

Люси задрала темно-русую голову: «Я Люси, – отчеканила девочка, картавя, – я хорошо говорю». Питер покрутил головой и усмехнулся:

– Она в девять месяцев свое первое слово сказала, мистер Пирогов. Палец протянула к столу, и потребовала: «Дай!». Там груши лежали. А я спросил: «Сколько, милая?» – Питер все улыбался:

– Люси ответила: «Одну, папа». Вот с тех пор..., – он не закончил и добавил:

– И ходить она тогда же начала. Братика ждет, – он взглянул на окна спальни. Пирогов уверил его: «Все будет хорошо».

По дороге в Мейденхед старший мистер Кроу рассказал Пирогову, что усадьба была куплена семьей еще при королеве Елизавете. С тех пор дом несколько раз горел, его грабили, разоряли, перестраивали и приводили в порядок. «Мы здесь триста лет живем, – заметил Мартин, – и дальше будем жить, обещаю».

В спальне было прибрано. Пирогов вспомнил голос мистера Кроу:

– Вы у нас погостите, после родов. Грегори врачом хочет стать, – он погладил ребенка по голове, -расскажете ему о медицине. Ни о чем не беспокойтесь, – Питер поднял руку, – за вашими, вещами мы в Лондон пошлем.

Они проводили глазами Брауна. Пирогов, сквозь зубы, сказал пару крепких слов на русском языке.

– Это я знаю, – обрадовался младший мистер Кроу, – меня отец научил. Он в Сибири бывал, давно.

– Помотало вашу семью, – присвистнул Пирогов и повернулся к Томпсону: «Давайте начинать осмотр, коллега».

У нее появился еще один шрам, более свежий, чуть выше правой груди. Пирогов, наметанным взглядом хирурга, определил: «Легкое прострелили. Как это ее угораздило, бедную? Кто на нее руку поднял?»

Дело, в общем, было ясным:

– Без еще одного шрама не обойтись, мистер Кроу. Сейчас восемь вечера. Воды рано утром отошли, как этот..., – Пирогов помолчал, – вашей жене снадобье дал. Тянуть дальше опасно, схватки прекратились. Надо оперировать, – он вздохнул, – но вы имейте в виду, после этого миссис Кроу, – он едва не назвал ее мадемуазель Мартой, – нельзя будет больше рожать.

Питер стоял, держа ее за руку, маленькую, теплую, такую знакомую. Он почувствовал, как спокойно, размеренно, бьется сердце Марты. Томпсон, подозвав его ближе, вручил Питеру слуховую трубку. Сердечко младенца бойко стучало. Питер, справившись с собой, разогнулся:

– Да. Начинайте. Может быть..., – он обвел взглядом комнату, – послать за чем-нибудь? Аптекарь в Мейденхеде откроет лавку...

– Эфира здесь достаточно, – уверил его Пирогов, – а инструменты мы привезли. Пойдемте мыться, коллега, – велел он Томпсону.

На пороге спальни Питер обернулся и перекрестил жену: «Я люблю тебя, милая. Тебя, и всех наших детей».

Марта проснулась, услышав голос, весело говоривший по-русски: «Пора приходить в себя, дорогая мадемуазель Марта! Мы с вами тринадцать лет не виделись. Нам есть о чем поболтать!»

Она, все еще не веря, осторожно подняла веки и охнула. Живот болел. Шипел газовый рожок, гардины были задернуты.

– Хлороформировать мы вас не стали, – Пирогов присел на кровать, – не люблю я его. На одном эфире справились. Опиум вы получите, немного, – он поднял палец, – вам еще мальчика кормить, дорогая миссис Кроу. Он у вас небольшой получился, но увесистый, – рассмеялся Пирогов, – почти восемь с половиной фунтов. Он спит, – хирург указал на колыбельку, – мы вам операцию сделали. Сейчас я мистера Кроу позову, – он поднялся. Марта, изумленно, спросила, по-русски: «Николай Иванович, откуда вы…, Как вы здесь оказались...»

– Я не мог пропустить роды своей бывшей ассистентки, – хохотнул Пирогов, – зря вы сбежали из медицины, мадемуазель Марта. Ваш муж пригласил нас погостить. Мы с вами обо всем поговорим. Мистер Кроу вам шампанского принесет, – сообщил Пирогов, доставая ребенка из колыбели, – его открыли, в столовой. Лучше, чем любой опиум.

Темно-розовые, тонкие губы улыбались. Она приняла дитя:

– Спасибо вам, Николай Иванович, – Марта полюбовалась сыном. Мальчик спал, нахмурив брови. Каштановые волосы прикрывал чепчик.

– Глаза лазоревые, – Марта поцеловала мальчика в лоб. Пирогов согласился:

– Лазоревые. Одно лицо с мужем вашим. Трое сыновей, дочка, – он ласково коснулся бронзовой головы, – молодец вы, мадемуазель Марта.

Мальчик просыпался. Питер сидел на кровати, обнимая жену, следя за сонными, еще припухшими глазами сына. Дитя потянулось к груди. Он вытер слезы: «Господи, мог ли я подумать, что так все выйдет? Мама плакала, и папа тоже...»

– Мальчишки радуются, – шепнул он жене, – утром к тебе все придут. Они, и Люси, и мама с папой. А пока я здесь..., – Марта нашла его руку: «Ты, и наш Мартин». У ребенка было сосредоточенное, спокойное лицо. Питер выдохнул:

– Спасибо тебе, любовь моя, спасибо..., Держи, – он расстегнул цепочку и положил себе на ладонь крохотный, золотой крестик: «Это ему достанется, нашему Мартину».

– Еще не скоро, милый, – неслышно ответила жена, полулежа у него в руках. Марта покачала мальчика: «Еще не скоро. Мы всегда будем вместе, Питер, пока мы живы. Обещаю тебе».

Мартин медленно ворочался, закрывая глаза, припав к груди матери.

Часть пятая

Лето 1867 года, БельгияЛувен

Элиза де ла Марк стояла на широких, каменных ступенях университетской клиники, глядя на свои золотые, подвешенные к браслету часики. Консилиум назначили на два часа дня. Школу в Мон-Сен-Мартене распустили на каникулы. Элиза объяснила мужу и свекру, что хочет съездить в Брюссель, заказать платья для нового сезона и купить книги. Барон недовольно отозвался: «Сколько раз я тебе говорил! Девушке, замужней женщине, неприлично ездить одной по железной дороге, ходить по городу..., Посмотри, что случилось с Маргаритой».

Сестру мужа так и не нашли. Элиза знала, что дело закрыто. Полицейский комиссар Брюсселя сказал им, что Маргарита, вероятнее всего, мертва. Элиза в это не верила. Каждое воскресенье, на службе в новом храме Иоанна Крестителя, девушка молилась за то, чтобы невестка нашлась, живой и здоровой. На Рождество они с мужем ездили в Рим. Элиза удостоилась личной аудиенции у папы Пия.

Его Святейшество ласково похвалил Элизу за строительство церкви и за ее работу в католическом образовании.

– Очень приятно, что вы, дорогая баронесса, несмотря на богатство и положение в обществе, не забываете о долге христианки, и помогаете страждущим людям, – заключил он, глядя на белокурую, прикрытую черной, кружевной мантильей голову:

– Я слышал, вы дали обет расширить и украсить церковь в Лурде, возведенную вашим покойным отцом, – его Святейшество перекрестился: «Я молюсь за его душу и буду молиться за вас».

Элиза сглотнула и заставила себя не плакать. На Пасху она собиралась, вместе с Виллемом, отправиться в Лурд. Девушка хотела искупаться в святой воде источника. Он открылся в гроте, где сестра Бернадетта говорила с Девой Марией.

– Может быть, – отчаянно думала Элиза, – может быть, что-то изменится..., Многие больные исцеляются в Лурде, я помню. Мы с папой поехали туда на следующий год после того, как Дева Мария явилась Бернадетте. Тогда же папа и начал церковь строить..., – она вытерла слезы с больших, серых глаз и покраснела:

– Ваше Святейшество, спасибо вам, я..., – Элиза не смела, попросить его помолиться о таком, однако папа улыбнулся: «Я напишу матери-настоятельнице обители в Невере, где приняла обеты сестра Бернадетта. Вы сможете с ней встретиться, лично. Помолитесь вместе...»

Они навестили и Лурд и Невер. Элиза на коленях отстаивала все службы, и купалась в воде родника. Сестра Бернадетта подарила ей вышивку своей руки, напрестольную пелену для алтаря церкви в Мон-Сен-Мартене. Ее торжественно внесли в здание, с крестным ходом. Элиза настояла, чтобы шахтеры в этот день отдыхали, и получили за него полную оплату. Свекор был очень недоволен. За обедом, позже, барон заметил:

– На вашем месте я бы меньше разъезжал по разным святым местам, дорогие мои. От этого дети на свет не появляются, – Элиза зарделась. Она почувствовала, как муж, под столом, нежно гладит ее руку.

Младший Виллем пожал плечами: «Я совершенно не против того, чтобы Элиза одна куда-то ездила, папа. Она взрослая женщина, ничего страшного в этом нет. Тем более, я занят, как ты сам знаешь».

Летом новых работников не нанимали, цены на уголь снижались. Инженеры и оставшиеся шахтеры приводили в порядок крепления, пробивали новые штольни, проверяли подъемники и систему вентиляции.

– Скоро осень, – Элиза слушала звон колоколов, – дядя Виллем сказал, что недели через две шахты начнут работать в полную силу. Новые люди в поселках появятся. Надо будет, чтобы кюре их навестили. Надо детей в школу записать..., – по дороге с вокзала в клинику Элиза зашла в часовню святого Антония. Она долго стояла на коленях перед статуей Девы Марии, глядя на огоньки свечей, на тонкое, строгое лицо. Девушка перебирала розарий. Элиза всегда носила четки в ридикюле, вместе с маленьким молитвенником.

– Сжалься над нами, грешниками, – попросила Элиза, – сделай так, чтобы у нас родился ребенок..., -она тяжело вздохнула: «Призри Маргариту, невестку мою, сохрани ей жизнь и здоровье. Дай ей вернуться домой, под кров семьи...»

Новости до них не доходили. Виллем, аккуратно, писал младшему брату. Он сам ездил в Льеж. Отправлять корреспонденцию из Мон-Сен-Мартена юноша не хотел. Однако все получаемые в замке письма просматривал свекор. Элиза надоумила мужа:

– Арендуй ящик на почтамте Льежа, и сообщи его номер Грегори. Твой отец ничего не узнает. Может быть, – она поцеловала Виллема в затылок, – Маргарита нашлась и спокойно живет в Лондоне.

Они простились на станции. Элиза, незаметно, пожала мужу руку:

– Я через два дня приеду, милый. Ты осторожней, – велела она. Виллем рассмеялся: «Я за год под землей все изучил, беспокоиться незачем». От жены пахло ландышем. Она была в скромном, сером шелковом платье и таком же капоре. Виллем устроил ее в отделении первого класса. Элиза наотрез отказалась от салона-вагона: «Незачем ради меня одной выводить его из депо». Юноша долго махал вслед поезду. Потом они собирались все вместе поехать в Остенде. Виллем вздохнул: «Папа опять будет ночевать в другой гостинице. Хорошо, что Элиза не догадывается, кого он туда привозит».

Девушка велела себе не волноваться. Еще раз перекрестившись, она толкнула двери клиники. Профессор Леклерк ждал ее внизу, в приемной. Врач, весело сказал:

– Ради вас, мадам, я пригласил коллег из Германии и Франции. Нас десять человек собралось. Обещаю вам, мы выясним, что происходит.

– А если Анри здесь? – в панике, подумала Элиза, поднимаясь по мраморной лестнице на второй этаж.

– И он..., Давид..., – она вспомнила красивые, темные глаза, и букет белых роз, что кузен подарил ей в Париже. Все телеграммы, которыми они обменивались, лежали в шкатулке Элизы. Муж туда не заглядывал, но девушка все равно устроила тайник под шелковой обивкой. Она перечитывала кабели, пожелтевшие, с наклеенными, черными буквами. От них пахло старой бумагой. Элиза, убрав бланки, стояла у окна своей спальни, глядя на холмы, окружавшие замок, на сосновый лес. Поселка и шахт отсюда видно не было.

Элиза вспомнила, что Давид хирург, а кузен Анри детский врач, и успокоилась: «Им здесь делать нечего». Осмотр был долгим и мучительным. Элиза краснела, закрывшись простыней, чувствуя ощупывающие ее руки. Она, облегченно, поняла, что все врачи были пожилыми. Ассистентка помогла ей одеться, за ширмой и принесла чашку кофе. Профессора удалились в кабинет Леклерка.

Ее позвали только через два часа. Девушка успела прочесть все старые газеты и выпуски Musée des familles, парижского журнала. В нем публиковались месье Дюма и месье Верн. Они с Виллемом выписывали все новые книги. Элиза напомнила себе, что в Брюсселе надо будет зайти не только в лавку за учебниками, но и купить мужу какой-нибудь подарок. Она вынула свой блокнот, и услышала голос: «Мадам де ла Марк, прошу вас».

Они даже нарисовали ей схему. Взглянув на четкие линии, Элиза поняла, что опять краснеет. Все оказалось очень просто. Она, до сих пор не веря, слабым голосом спросила: «Значит..., я никогда..., никогда не смогу забеременеть?»

– Судя по всему, нет, мадам, – развел руками Леклерк.

– У вас отсутствуют органы, выделяющие клетки, необходимые для зачатия. Такие случаи бывают, но редко. Однако, – он покашлял, – есть много сирот. Церковь их призревает, но ребенку, конечно, лучше жить в семье..., Посоветуйтесь с мужем, не скрывайте от него таких вещей, – Леклерк взглянул на бледное лицо девушки:

– Бедняжка. В двадцать два года услышать, что у тебя никогда не будет детей. Надеюсь, у нее хороший муж, человек, что ее любит..., Хотя из-за такого церковь аннулирует брак, можно не сомневаться. Мужчине нужны наследники. Она, наверное, после этого в монастырь уйдет.

Элиза нашла в себе силы поблагодарить консилиум, расплатиться и выйти на улицу. Вечерело, весь Лувен был залит низким, неярким закатным солнцем. Велев себе не плакать, девушка дошла до часовни. Элиза рухнула на колени в боковом приделе, перед статуей Мадонны. Она горько разрыдалась, уткнув голову в руки:

– Надо сказать Виллему. Нельзя его обманывать..., Но ведь, что Бог соединил, того человек не расторгнет..., – Элиза всхлипнула, – Виллем меня любит. Он не станет аннулировать брак..., Можно уехать, – поняла девушка, – уехать в Ренн. Скажу, что в Бретани деревенский воздух, чистый. В провинции лучше носить ребенка. Анри нам найдет в Париже сироту. Дядя Виллем не узнает ничего, никогда. Анри поможет оформить документы на маленького, – девушка вытерла слезы:

– Это богоугодное дело, христианское, воспитать младенца, – она сжала зубы и велела себе: «Вернешься домой и поговоришь с Виллемом, сразу». Элиза послушала вечерню и пошла на вокзал. В Брюсселе у нее был заказан номер в гостинице. Завтра, после визита к портнихе, она возвращалась в Мон-Сен-Мартен.

Профессор Леклерк запирал двери кабинета, когда сзади раздался озабоченный, мужской голос:

– Кажется, я разминулся со своей женой, баронессой де ла Марк, профессор. У меня были дела в Брюсселе, я задержался. Неудобно получилось..., – он покраснел, и снял шелковый цилиндр: «Барон де ла Марк. Я должен был прийти на консилиум вместе с мадам Элизой...»

– Он ее старше, – понял Леклерк, – лет на двадцать. Такие мужчины не склонны к необдуманным поступкам.

– Она ушла, не дождалась вас, – Леклерк увидел, что барон смутился. Профессор, успокаивающим тоном, заметил:

– Ваша жена здорова. Она вам все расскажет, обещаю. Или, если вы хотите, – он взглянул на свой золотой хронометр, – я все объясню. Однако меня ждет мадам Леклерк, к ужину...

– Я вас провожу, – горячо сказал барон: «Я волнуюсь, профессор, она молодая женщина..., Пожалуйста, ничего от меня не скрывайте. Я готов на все ради того, чтобы мадам Элиза оправилась».

Виллем шел по узкой улице, слушая профессора. Выяснить, куда на самом деле отправляется невестка, было легче легкого. Дождавшись, пока сын и его жена уйдут на прогулку, барон, как следует, обшарил вещи Элизы. Виллем нашел, в папке, переписку с неким профессором Леклерком, из университета в Лувене, специалистом по женским болезням. Виллем узнал дату и время консилиума, на который приглашали Элизу. Барон пробормотал: «И в прошлом году она туда ездила, якобы молилась. Посмотрим, что у нее не в порядке».

Они распрощались с Леклерком у двери его особняка. Профессор, озабоченно, заметил:

– Постарайтесь поддержать вашу жену, господин барон. Женщине, молодой, трудно жить с такими новостями. У нее может начаться меланхолия, расстройство нервов..., Будьте рядом с ней и помните, приютить сироту, вырастить его, это долг каждого христианина.

– Конечно, – кивнул Виллем. Профессор заметил слезы в его глазах:

– Тоже переживает, бедняга. Однако он спокойный человек, взрослый..., Все будет хорошо, – уверил себя профессор, и проводил глазами его мощную, в летнем пиджаке, спину.

На вокзале Лувена Виллем расположился в ресторане, и заказал обед. Он отхлебнул пива:

– Меланхолия, нервное расстройство..., – он усмехнулся, – пусть дорогая невестка всем этим в монастыре страдает, если она такая верующая. Заставлю Виллема аннулировать брак. Все ее деньги останутся нам, а она пусть принимает обеты. Женился на бесплодной калеке, дурак. Обвенчаю его с подходящей девушкой. Дорогая невестка мне не откажет, – Виллем подождал, пока накроют на стол, – теперь она у меня в руках. Она, наверняка, все будет скрывать от мальчишки. Развлекусь с ней, а потом вышвырну на улицу, – он потушил сигару и принялся за сосиски с кислой капустой.