Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Незачем тебе одной ходить по улицам, – недовольно сказал барон через дверь, – это неприлично. Что ты еще купила?

– Зонтик, – Маргарита по дороге с рю де Риш-Клер, успела забежать в универсальный магазин, – зонтик и перчатки, папа. Я твою карточку оставила, – девушка почувствовала, что краснеет. Она провела рукой по шее, закрытой воротником дневного платья:

– Господи, только бы он ничего не заметил. Макс меня целовал…, – она вздрогнула, дверь открылась.

Светлые волосы отца блестели от воды, пахло от него свежестью. Он хохотнул:

– Ладно, я заеду, расплачусь. Я сегодня поздно, – он полюбовался на себя в зеркало, – деловые встречи. Ты отдохни, – велел он Маргарите, – завтра ты должна быть самой красивой, дорогая баронесса де Торнако.

Маргарита еще не спала, когда, глубокой ночью, вернулся отец. Она услышала резкий, властный голос: «Разбудите меня завтра в десять утра. В одиннадцать за нами приезжает ландо».

Венчание назначили на полдень. Маргарита скомкала угол подушки в кулаке. Сестра Эммелина похрапывала, лежа на спине:

– Может быть, записку для Виллема оставить? Здесь, в гостинице? Сказать, что я уехала, с любимым человеком? Он меня не выдаст, он мой брат. Нет, нельзя, – девушка упрямо сжала губы, – нельзя рисковать. Если отец что-то узнает, он найдет меня и Макса. Убьет его, а меня запрет в монастырь, до конца моих дней. Мы с Максом поженимся, уедем в Лондон, или Америку, а потом…, – она закрыла глаза и увидела его лицо. По щеке катилась слеза, он стоял на коленях, держа ее руки, не отрывая от нее взгляда.

– Волк, – вздохнула Маргарита, – мой Волк…, Мы всегда, всегда будем вместе…

Она дождалась пяти утра, и стала медленно, одеваться, неслышно двигаясь, стараясь даже не дышать. Ключ от двери лежал под подушкой у сестры Эммелины. Маргарита подглядела, куда его кладет монахиня. Девушка застыла, стоя в одной короткой сорочке, с чулками в руках:

– Я ничего не знаю. Но Макс меня любит, я его, тоже. Все получится. Бедный, он говорил, что девушка, которую он любил, умерла. Ничего такого не случится, – Маргарита натянула чулки, присев на кровать, – его бабушка и дядя Поль почти полвека вместе были, и мы всегда останемся вместе. А папа…, -Маргарита вздохнула и быстро заплела косы, – папа успокоится, когда-нибудь. В конце концов, Макс дворянин, наш родственник, тетя у него герцогиня…, Все будет хорошо, – она ловко достала ключ и отперла дверь.

Маргарита задержалась на пороге, взявшись за косяк. Девушка тряхнула головой:

– У меня будет новая жизнь. Другая, такая, как надо. Я не хочу сидеть в замке, и служить игрушкой для какого-то старика. Мы с Максом будем работать, и приносить пользу людям, как его бабушка и дядя Поль, как его отец и мать. Бедный, он матери не знал, и отца почти не помнит, он все время в тюрьме сидел. А если и Макс…, – Маргарита заставила себя не думать об этом:

– Он вернется в университет, будет преподавать…, У меня тоже есть диплом, – Маргарита коснулась своего ридикюля. Макс велел ей не брать вещей, да и в любом случае, все ее бумаги были у отца. Барон, взглянул на ее свидетельство учительницы:

– У твоей золовки такое есть. Она в школу пошла, настояла на своем. Все равно, – отец раскурил сигару, – рабочим образование не нужно. Хватит с них того, что они молитвы разбирают, и подписываться умеют.

Виллем помахал бумагой с печатями: «Это тебе ни к чему, дорогая дочь. Ты будешь музицировать, ездить на охоту, воспитывать детей…, Элиза тоже, – он выпустил дым, – когда родит, к новому году, забудет обо всех своих, – барон поискал слово, – устремлениях».

В ридикюле у Маргариты лежал гребень, бальзам для губ в эмалевой коробочке и зубная щетка конского волоса, с ручкой слоновой кости. Девушка сунула туда еще пару чулок.

– И все, – Маргарита, спустилась по лестнице для слуг, – и больше ничего не надо.

Она потянула тяжелую дверь черного хода и зачем-то перекрестилась. Двор был еще тихим, только из пристройки, где размещалась гостиничная кухня, слышались голоса. Он стоял на крыльце, высокий, в потрепанной, холщовой куртке, со старым, потертым саквояжем в руках.

Было сумрачно, туманно, но его волосы все равно играли золотом, голубые глаза блестели. Пахло от него осенним лесом и дымом костра.

– Я никогда не была в лесу, – поняла Маргарита, – я ничего не видела…, Девять лет, как в тюрьме, в этих кельях, в церкви…, Он мне покажет весь мир, мой Волк, он…, – Макс шагнул к ней. Наклонившись, он прижал девушку к себе:

– Я люблю тебя, Маргарита. Я никогда, никогда тебя не оставлю, – он коснулся губами белой щеки, темных кругов под серыми глазами:

– В поезде поспишь, любовь моя. В семь утра мы уезжаем во Франкфурт, а потом…, – он не закончил и услышал, как бьется ее сердце. Девушка держала его за руку, как ребенок. Макс подумал:

– Она станет такой, как я хочу. Обязательно. Моей подругой, моим товарищем…, – он открыл ворота. Маргарита, не оглядываясь, последовала за ним.

В вагоне третьего класса было пустынно. Макс устроил ее у окна:

– Сбрасывай туфли, иди ко мне, и отдыхай. Ни о чем не волнуйся, – он посмотрел на свой стальной хронометр, – через два часа мы будем в Германии, – он повел рукой, – и затеряемся». Он ласково положил голову Маргариты себе на плечо: «Сообщим семье, когда осядем на одном месте».

Длинные, темные ресницы задрожали. Она поднесла к губам его большую руку, с длинными пальцами, в пятнах от чернил: «Я люблю тебя, мой Волк».

– Я знаю, – улыбнулся Макс, – знаю, Маргарита. Я никогда тебя не покину, – локомотив засвистел, поезд дернулся, безлюдный перрон уходил назад. Она заснула, совсем по-детски, свернувшись в клубочек. Макс уложил ее голову себе на колени. Маргарита посапывала, на белом виске вились русые волосы. Поезд шел на северо-восток. Волк увидел огромное, рассветное солнце, над спящей равниной, над крышами пригородных домов, над шпилями церквей. Пахло гарью, нагретым металлом, он заметил на горизонте силуэты заводских зданий. Они проезжали пригородные фабрики. Волк закрыл глаза. В его мечтах, над рабочими кварталами развевались алые флаги, в переулках городов стояли баррикады, реяло знамя Интернационала. Макс понял:

– Когда мы уничтожим старый строй, все изменится. Не останется больше буржуазной лжи. Женщина не захочет завлекать мужчину, привязывать его к себе детьми, так называемой моралью…, – он поморщился:

– Она просто разделит его судьбу. Прямо и честно, доверяя ему во всем. И он ей тоже будет доверять, – Макс прижался губами к теплой щеке. Маргарита держала его за руку. Он видел их вдвоем, на баррикадах, видел себя на трибуне, в каком-то огромном, из стали и стекла дворце, видел подземные железные дороги и летательные машины. Макс видел рабочих в чистой, красивой одежде. Они шли, держа в руках цветы, к новым, просторным заводам. Он улыбнулся: «Будущее. Мы построим его вместе. Обязательно».

Он откинулся на спинку деревянного сиденья, Маргарита что-то пробормотала. Волк, нежно, шепнул: «Спи, любовь моя. Я здесь, я с тобой».

Барон де ла Марк мерил шагами прохладный, каменный коридор полицейского управления Брюсселя. Он бросил взгляд на сына. Мальчишка сидел на простом стуле, бледный, вертя цилиндр. Сын приехал в гостиницу к десяти часам, когда Виллема разбудил слуга. Сестра Эммелина, рыдая, кинулась к нему: «Ваша светлость, мадемуазель украла у меня ключ от спальни…, Ее нет, она исчезла…»

У барона отчаянно болела голова. Он приехал от своей содержанки в четыре утра, навеселе. Подняв руку, он велел:

– Хватит кричать. Проверьте ее вещи. Может быть, она прогуляться вышла.

Однако Виллем понял, глядя на аккуратный саквояж дочери, что мерзавка сбежала.

– Отродье Луизы, – он едва сдержался, чтобы не выругаться, – шлюха, дочь шлюхи, да горит она в аду. Но как? С кем? С нашей семейкой, – Виллем кисло усмехнулся, – она связей не имела. Это совершенно, точно. После того инцидента, – он вспомнил заплывшие, подбитые, синие глаза, – никто ее не навещал, никто не писал…, Поняли, что я не шучу. В монастыре она, что ли, с кем-то снюхалась? Или вчера, когда по магазинам ходила, но ведь ее час не было, не больше…, Свинья грязь найдет, -разозлился барон и застыл: «А если это мальчишка? Но я им запрещал переписываться…»

Сын неудачно подвернулся под горячую руку. Виллем с порога отвесил ему пощечину: «Где твоя сестра, я тебя спрашиваю?»

Он увидел, как похолодели серо-голубые глаза. Младший Виллем был во фраке. Отец вспомнил: «Торнако здесь номера снял, в гостинице. Еще и с ним объясняться…, Господи, тысяча человек соберется, монархи…, Ладно расходы, но ведь репутация…, – ему почти хотелось, чтобы труп Маргариты к вечеру нашли в какой-нибудь канаве на окраине. Тогда барону бы только соболезновали.

Мальчишка взялся за горящую щеку и помотал головой:

– Папа…, Мы только приехали, полчаса назад. Барон де Торнако переодевается. Я ничего не знаю, я неделю в Люксембурге провел…, – юноша обвел глазами разоренную спальню. Виллем искал в пожитках дочери какие-нибудь письма. Сын, недоуменно, спросил: «Что случилось, папа? Где Маргарита?»

– Твоя сестра, – сочно сказал Виллем, – пошла путем вашей матери. Очень надеюсь, что она сдохнет от сифилиса, продавая себя пьяницам. Отправляйся на Грассмаркт, в полицейский участок. Подавай заявление о пропаже, а я пока объяснюсь с женихом, – барон криво улыбнулся. Пройдя к себе, Виллем выпил немного коньяка.

К обеду все успокоилось. Барон разослал срочные записки всем приглашенным. Виллем сообщал, что свадьба отменяется. Торнако, вытребовав себе часть приданого, собирался уехать обратно в Люксембург.

– Скатертью дорога, – барон сидел над подсчетами, – Господи, какие расходы из-за этой дряни! Знал бы я, еще в Бомбее бы ее задушил. Не тащил бы в Европу.

Он велел сыну передать полицейским, что в исчезновении Маргариты, должно быть, замешано семейство де Лу. У Виллема было нехорошее предчувствие. Он знал, что старуха и ее сожитель покончили с собой:

– Жили, как язычники и умерли не по-христиански, – пробормотал барон, – да горят они в аду. Однако у мадам Джоанны была дочь, – он вспомнил разбитые губы с запекшейся на них кровью, – были внуки. Пусть проверят, на всякий случай, – упрямо подумал Виллем.

Их вызвали к главному полицейскому комиссару Брюсселя. Барон, услышав скрип двери, велел сыну: «Сиди здесь». Виллем проводил отца взглядом:

– Хоть бы записку оставила. Мне, не папе. Я бы получил, как-нибудь. Она совсем неопытная, не знает жизни. Она девять лет была в монастыре…, Маргарита, Маргарита…, – юноша вспомнил серые глаза сестры и решил:

– Напишу тете Марте, из Мон-Сен-Мартена. Она умная женщина, добрая. Она поможет найти Маргариту, обязательно. Тете Марте и дяде Питеру. Даже если что-то…, – Виллем почувствовал, что краснеет, – в Лондоне ее приютят. Мы семья. И папе о таком знать не обязательно. Впрочем, он Маргариту и на порог не пустит, – юноша тяжело вздохнул и закурил папиросу: «С Элизой посоветуюсь, когда домой вернемся». Он увидел глаза жены, вдохнул запах ландыша и понял, как он соскучился.

В большом кабинете, с портретом короля Леопольда, и знаменем в углу, было чисто. Виллем, пожал руку невысокому человеку в пенсне, поднявшемуся из-за стола:

– Он поседел, шесть лет прошло. Хорошую карьеру он сделал, – комиссар Арно был в штатском костюме. Он указал в сторону кресла: «Прошу, ваша светлость. Жаль, что мы опять встречаемся с вами по печальному поводу».

– Те обвинения были ложными, – Виллем закурил сигару, – а сейчас пропала моя дочь, и я настаиваю…

– Разумеется, – прервал его Арно, – я разослал телеграммы с описанием мадемуазель де ла Марк по всей Бельгии и в сопредельные страны.

Он зашуршал бумагами: «Вы интересовались семьей де Лу, – комиссар достал кабель, – я получил сведения из Парижа. Барон Анри де Лу, известный детский врач, никуда за последние несколько месяцев не выезжал. Он похоронил бабушку, как вы знаете, ее…, – Арно замялся, – мужа…»

– Сожителя, – поправил его Виллем и зло подумал: «Барон. Восстановил ему Наполеон Третий титул. Однако я помню, он, всего лишь, со времен Марии Медичи. Наше дворянство старше».

– А его брат, Максимилиан? – поинтересовался Виллем: «Тоже в Париже?»

У Арно были спокойные, пристальные серые глаза: «Месье Максимилиан де Лу присутствовал на похоронах, а после этого уехал. Должно быть, в Женеву. Он там занимается в университете. Получил докторат по философии, пишет книгу. В квартире на рю де Риш-Клер никого не было. Я сам проверял, ваша светлость. Месье Максимилиан, перед отъездом в Париж, на похороны, отдал ключи в адвокатскую контору, занимавшуюся продажей апартаментов. На следующей неделе въезжают новые хозяева, – зачем-то добавил Арно.

У адвокатов комиссар узнал, что Максимилиан де Лу принес ключи только вчера. Арно вспомнил желтоватые синяки на избитом лице мадам Фримен, и ее тихий голос: «Мы не построим новое общество, до тех пор, пока связи и деньги решают, кто прав, а кто виноват». Полицейский твердо сказал себе:

– Этот Максимилиан, ни в чем, не замешан. Девушка девять лет жила в монастыре. Откуда бы ей с ним познакомиться? Месье барон..., – Арно задумался, – это он тогда был виноват. Я, дурак, поддался уговорам, закрыл дело. Я невинного человека арестовывать не буду. Хватит и того, что я виновного в тюрьму когда-то не упрятал.

– И что, – все не отставал барон, – с тех пор он в Брюсселе не появлялся?

Арно надел пенсне и твердо ответил: «Нет. Я очень сожалею, – он встал, – мы будем сообщать вам о ходе расследования, ваша светлость».

Отец вышел в коридор и буркнул:

– Собирай вещи. Мы возвращаемся в Мон-Сен-Мартен.

Виллем сжал зубы: «Ее будут искать, а когда найдут…, – он не закончил, и направился вниз по лестнице.

– Значит, – сказал юноша себе под нос, – нам просто надо отыскать ее раньше.

Виллем надел цилиндр и спустился вслед за отцом. На улице их ждал экипаж.

Эссен

Высокая, стройная девушка в простом, шерстяном сером платье сидела в скромно обставленной приемной, с деревянными стульями и большой картой Рурской области на стене. На ней виднелись эмблемы компании фон Рабе, силуэт террикона, окруженный готическими буквами: «Für die Größe von Deutschland».

Маргарита посчитала. Компания владела тридцатью шахтами, пятюь коксовыми и тремя сталелитейными заводами. Окна конторы были распахнуты на чисто выметенный двор. Пахло гарью, углем, и немного, кофе.

Маргарита придирчиво оглядела платье: «Германии еще нет, а они трудятся на ее славу. Фон Рабе в Берлине живет, мне Волк говорил».

Они сошли с поезда в Кельне и добрались местным рейсом до Эссена. Макс и Маргарита поселились в скромном пансионе у вокзала, в разных комнатах. Вечером они сидели за ужином. Волк сбегал в лавку: «Любовь моя, я сам отлично готовлю». Он улыбнулся:

– Я против того, чтобы разделять обязанности по дому на мужские и женские дела. Это пережиток патриархата.

Волк стоял над керосинкой: «Мужчина может готовить, убирать, стирать, присматривать за детьми, а женщина, зарабатывать деньги. Впрочем, – он повернулся, держа ложку, – при новом строе все это исчезнет, Маргарита. Мы будем обедать в общественных столовых, а детей станут воспитывать в особых школах, даже самых маленьких. Таким образом, – Макс разлил суп по тарелкам, – женщина освободится от тирании быта. Она сможет отдать свои силы работе».

Маргарита открыла рот. В монастыре, на уроках домоводства, им говорили, что обязанность женщины, ухаживать за мужем и детьми. Макс присел:

– Ешь. Мы сегодня целый день в дороге были. Это луковый суп, так его в Париже готовят. И рагу с шукрутом, кислой капустой. Я в Эльзасе его научился делать, когда там работал, – Макс коснулся ее щеки: «У нас начинается новая жизнь, любовь моя, – сказал он, серьезно, – она будет совсем, совсем другой».

Маргарита затаила дыхание. Макс, держа ее за руку, рассмеялся:

– Когда ты будешь готова стать моей подругой, милая, только тогда…, – он все смотрел на нее. Маргарите захотелось выпалить: «Прямо сейчас, Макс, прямо здесь!»

– У нас будет новая свадьба, – пообещал Волк, – такая, какой она станет в будущем. Ты увидишь, любимая.

– Сегодня, – Маргарита почувствовала, что краснеет, – сегодня. Я ему на прошлой неделе сказала, что я всегда, всегда буду с ним, буду ему помогать, во всем…, Сегодня соберутся товарищи…

Пожив пару дней в пансионе, они съехали в найденную Максом крохотную квартирку. Комнату перегораживала ширма, в каморке сбоку стояла старая, угольная плита, умывальная и вовсе помещалась во дворе. В чулане Маргарита нашла таз и ведро.

– Не страшно, – весело сказала девушка, наклонившись над тазом, – зато у нас есть свой дворик, и даже трава.

Она стирала старые простыни, купленные Максом

Квартира размещалась на первом этаже, на узкой, застроенной типовыми, дощатыми домами, улице. На углу, рядом с пивной, виднелись вывески лавок. Над всем кварталом висело тяжелое, серое облако дыма. По соседству стояла крупнейшая шахта Германии, Цольферайн, и коксовые заводы фон Рабе.

Макс развернул простыню, развешивая белье. Он улыбнулся:

– Можно овощи посадить. Здесь тепло. К осени будем с капустой, луком и картошкой. И курицу я достану, – он кивнул на крохотный, дощатый сарай, – пусть яйца несет.

Маргарита помогала ему вскапывать грядки. Они целовались, держась за руки, от земли пахло свежестью. Девушка, чувствуя его губы, задрожала: «Ты на полу спишь, Волк…, Зачем….»

– Затем, что я тебя люблю, – серьезно ответил Макс, – ты пришла ко мне по своей воле. Я не хочу тебя торопить, Маргарита.

Ночами она ворочалась на узкой кровати, слыша его дыхание за ширмой. Волк устроился на сталелитейный завод. Он жил по документам француза Вильнева. Макс повел рукой:

– Это безопасней, любовь моя. Тебе привезут новые бумаги, – он прижал Маргариту к себе, – их сейчас делают.

Она получила французский паспорт, где значилась Маргаритой Луазье, уроженкой Эльзаса, девятнадцати лет от роду.

– Он поддельный, – спокойно сказал Макс, отдавая его Маргарите, – у меня много знакомств…, – он указал на запад. Макс не рисковал. Документами Вильнева он пользовался много раз. Бумаги для Маргариты были заказаны у того же, прикормленного, человечка в префектуре.

Каждую неделю у них в комнате собиралась ячейка Интернационала, женщин там не было. Макс улыбнулся:

– Очень немногие работницы пока обладают классовым сознанием, любовь моя. Ты, под моим руководством, это изменишь. Только сначала, – он развернул местную, эссенскую газету, – тебе предстоит устроиться сюда, – Волк указал на объявление. Маргарита ахнула: «Макс! Я не сумею, не справлюсь…»

Волк привлек ее к себе и поцеловал куда-то за ухо:

– Это партийное задание, любовь моя. Ты, со своими знаниями, принесешь гораздо больше пользы нашей борьбе, если будешь сидеть в конторе, а не мыть полы на фабрике. Ты сможешь читать документы, – Макс начал загибать пальцы, – будешь знать о планах капиталистов…, – контора заводов фон Рабе искала девушек, со знанием языков и умением вести канцелярскую работу.

Каждые выходные Макс уезжал в Кельн, от Эссена туда был всего час на поезде. Маргарита не беспокоилась. Волк сказал ей, что ведет работу среди студентов университета, будущих инженеров, химиков и врачей.

– Виллем тоже инженер, – сразу подумала девушка, – если бы Волк с ним встретился, объяснил бы ему, что он эксплуатирует пролетариат, что он хозяйчик…, Виллем бы сам ушел в революцию, обязательно.

– Так и сделаем, – уверил ее Волк, – следующим летом мы поедем в Бельгию. Я устроюсь на шахты, и мы постараемся увидеть твоего брата.

– Чем черт не шутит, – размышлял Волк, сидя в углу вагона третьего класса, – может быть, и Виллем поддастся агитации. Маргарита до сих пор меня слушает, открыв рот. Так будет и дальше.

В Кельн Волк приезжал Максимилианом де Лу, доктором философии. Он занимался в библиотеке, пил кофе с профессорами, осторожно выведывая, кто из студентов склонен к радикальным взглядам. Здесь было меньше горячих голов, чем в Гейдельберге. Макс знал, что юный граф фон Рабе получил диплом и обосновался в Берлине, под крылом у отца. В Кельне почти не говорили о тевтонском духе и великом предназначении Германии.

– Меньше слов, больше дела, – бормотал Макс, просматривая составленные им списки юношей, – это мне по душе. Здесь люди учатся, а не дуэлями занимаются.

Среди радикалов, как обычно, были почти одни философы и студенты литературы.

– Заводы стоят, – недовольно хмыкнул Волк, – одни философы в стране. У инженеров просто нет времени таким заниматься.

Однако и поэты ему пригодились. Макс собрал вокруг себя кружок восторженных юношей. К ним стали подтягиваться студенты технических специальностей. Сейчас у него было почти два десятка человек, готовых не только говорить, но и действовать.

– И Маргарита, – он курил папиросу, возвращаясь из Кельна, глядя на поднимающиеся в сумраке очертания терриконов, на факелы горящего газа, вдыхая запах металла и кокса.

– Маргарита…, Завтра у нее последняя встреча в конторе. И завтра…, – он прикрыл глаза и вспомнил ее белую, нежную шею.

– Она станет моей подругой, – сказал себе Макс, – я почти месяц терплю. Хватит, – он выбросил папиросу за окно и углубился в свои заметки. Книга была почти готова.

Дверь кабинета директора скрипнула. Высокий, седой человек с моноклем довольно неприязненно оглядел Маргариту. Директор, внезапно, спросил:

– Почему вы так хорошо говорите по-немецки, фрейлейн Луазье? – французскую фамилию он, немилосердно, исковеркал: «Вы учили язык?»

И отец и мать Маргариты знали немецкий, в монастыре преподавали его каждый день. Однако Волк велел девушке сказать, что ее мать была немкой:

– В Эльзасе их много, – заметил Макс, – к тебе будет больше доверия. Директор, господин Миллер, -Волк издевательски усмехнулся, – на досуге тискает статейки о превосходстве тевтонской расы надо всеми остальными.

Маргарита так и сделала. Герр Миллер, недовольно, сказал:

– Замуж за француза, куда это годится. А вы зачем приехали в Эссен? – поинтересовался он и сам себе ответил:

– Правильно сделали. Немцы должны жить в Германии, фрейлейн Луазье, – он поморщился, будто фамилия Маргариты была чем-то неприличным.

– Она хорошенькая, – Миллер листал результаты ее испытаний. Фрейлейн знала немецкий, французский и английский и отлично стенографировала.

Стенографии Маргариту в монастыре не учили. Макс занимался с ней каждый день, начав сразу по приезду в Эссен. Девушка быстро схватывала.

Миллер пожевал сухими губами:

– Вы приняты. Испытательный срок три месяца, с половинным окладом. Работать будете с восьми утра до шести вечера. Перерыв на обед тридцать минут. Получите талоны в столовую инженеров. Секретарям накрывают в отдельной комнате. Женщины не едят вместе с мужчинами,– он отдал Маргарите ее паспорт:

– Начинаете завтра. Осенью к нам приезжает его светлость фон Рабе, наследник дела, – Миллер обвел рукой заводской двор, – будете состоять при нем. А пока смотрите и запоминайте, фрейлейн.

Маргарита вышла на крыльцо конторы. Она постояла немного, глядя на облако серого дыма, на черные от коксовой пыли крыши заводов. Макс, в литейном цеху, работая с шести утра до трех часов дня, в первую смену, в обжигающем, изнурительном жару, получал шесть талеров за неделю.

– Я за повышение зарплат здесь боролся, – рассмеялся Волк, – это после забастовки расценки повысили.

Маргарите, на испытательный срок, положили два с половиной талера в неделю. Квартира стоила пятнадцать талеров в месяц.

– А еще уголь, – Маргарита медленно шла к воротам, – провизия, одежда, выпивка…, Макс не пьет, но ведь есть рабочие, что всю зарплату в пивной оставляют. Если человек заболеет, то врача можно и не дождаться. Он один на всю фабрику. А если дети? Господи, – Маргарита замерла, – как они здесь живут? И это компании квартира, мы за нее со скидкой платим.

Она нашла в кармане платья простой, тканый кошелек и аккуратно пересчитала гроши. Волк сказал Маргарите, что в союзе двух товарищей нет места мелочным ссорам из-за денег. Девушка все равно экономила, видя, каким трудом Волку достается каждый талер. Он вставал в пять утра, обливался водой во дворе, делал зарядку, успевал приготовить завтрак себе и Маргарите. После смены, пообедав, убравшись, Волк сидел с ней над книгами, или готовился к собранию коммунистической ячейки.

– И сегодня собрание, – Маргарита покраснела, – сегодня мы объявим…, – она закрыла глаза от счастья:

– Рынок еще не разъехался. Куплю яблок и сделаю пирог, французский. Максу он нравится, я помню. И товарищей домашней кухней побалую, – она вышла за ворота завода. Оглянувшись на медную эмблему, силуэт террикона, Маргарита пообещала: «Скоро здесь все изменится. Здесь, и во всем мире».

В комнате было чисто, из боковой каморки доносился запах выпечки. Волк остановился на пороге и потянулся. Руки, как всегда, после смены, немного болели. На сталелитейном заводе фон Рабе стояли новые печи, устроенные по проекту французского инженера, месье Мартена. Раньше Волк работал с бессемеровским конвертером. Чугун в нем продували сжатым воздухом. Сталь на выходе получалась твердой и упругой, но хрупкой. Волк посидел над учебником химии, и понял, что металл, сделанный по способу мистера Бессемера, содержит в себе больше фосфора и азота. Элементы поглощались из воздуха.

Мартеновская сталь была стойкой, для плавки использовали тепло горящих газов, удешевляя процесс. В шесть утра сталевары начинали грузить в печь шихту. Факелы не тушились, ночной смены на заводах Рабе пока не было, за печами следили сторожа.

Макс, орудуя лопатой, забрасывал в жерло печи чугун и металлический лом: «Наверняка, хозяин скоро заставит нас работать в три смены. Если так случится, то надо бороться за повышение оплаты для тех, кто трудится ночью».

Тонна стали стоила шестьдесят талеров. На этом заводе, они выплавляли от семи, до десяти тонн в день. Волк, за шесть дней работы, получал шесть талеров, без вычета штрафов. Штрафовали за опоздание, за грязь, за перекуры. Без разрешения десятника выходить из цеха было нельзя. Перерыва у них не было. Рабочие ели по очереди, во дворе литейного цеха, люди приносили обед из дома. Каждый сталевар, за смену, поднимал несколько тонн шихты. Когда из печи начинала идти сталь, они орудовали ковшом весом в двести фунтов. Раскаленный металл светился неземным, завораживающим блеском.

Волк все равно, несмотря на усталость, заворожено смотрел на сталь. Он любил труд, и даже боль в руках была приятной. Макс удовлетворенно думал о том времени, когда заводы станут собственностью рабочих, когда он сможет варить металл не для артиллерийских снарядов, фон Рабе выполнял заказы военного ведомства Пруссии, а для новых домов и фабрик.

Он прополол грядки. Максу нравилось возиться с землей, после смены, проведенной в жару и дыме цеха. Волк помылся в крохотном сарае. Маргарита оставила ему чистую одежду. Он собрал в плетеную корзинку несколько яиц. По дороге домой Волк купил пива. Никто из его ячейки и не притрагивался к чему-то крепче. Макс говорил:

– Алкоголь, товарищи, это тоже орудие угнетения пролетариата. Хозяйчики рады, если люди тратят весь свой заработок в пивных. Это слабость, и надо от нее избавляться, – сам он пил только вино и пиво, и то немного.

Ширма была сдвинута. Макс обвел глазами маленькое, красное знамя на дощатой стене, портреты Гарибальди, Маркса и Энгельса. Он сам их нарисовал, Макс хорошо владел карандашом, и сам обрамил. Под половицами имелся тайник. Там лежали его бельгийский и американский паспорта, аккредитивы и револьвер.

– Оружие нам здесь не нужно, – сказал Макс Маргарите, укладывая его в шкатулку, – но мало ли…, – он пожал плечами, – на всякий случай.

Кровать была аккуратно застелена шерстяным, старым покрывалом, рядом с ней стояла гитара. Макс купил ее у старьевщика, сломанной и сам привел инструмент в порядок.

Маргарита выглянула из кухни и замерла. Он стоял, прислонившись к двери. Влажные, белокурые волосы золотились в послеполуденном солнце. Он был красивый, такой красивый, что Маргарита даже закрыла глаза. В сарае, умываясь, оглядывая себя, девушка краснела:

– Он меня любит. Не могу поверить. Я не красавица, не образованная, зачем я ему? Он герой, ученый, за ним идут люди…, – на собраниях подпольной ячейки Маргарита сидела в углу, тихо, как мышка, раскрыв рот. Волк знал столько, что у нее кружилась голова. Он говорил о средневековых философах, о европейских мыслителях, разъяснял товарищам принципы социализма, показывал, с пером в руках, как наживаются на рабочих хозяева заводов. Маргарита повторяла себе:

– Просто слушай его и все. Делай, как он говорит. Он старше тебя, умнее, опытней. И там тоже…, – она исподтишка бросала взгляд на кровать: «Господи, я ничего не знаю…, Волк меня научит, – напоминала себе Маргарита. «Он все знает, и все умеет».

– Я пирог испекла, с яблоками, – робко сказала девушка. «Такой, как тебе нравится. И меня взяли, в контору. Я завтра выхожу».

Он поставил корзинку с яйцами на пол и протянул к ней руки: «Иди сюда, любовь моя». Макс целовал ее:

– Очень хорошо, что сюда юный фон Рабе приезжает. Маргарита сможет передавать нам сведения об их планах. К осени мы создадим подпольную кассу взаимопомощи, а потом и до забастовки недалеко. Надо успеть до холодов, до зимы. Весной мы отправимся в Бельгию.

Макс еще предполагал поездить по Германии, уволившись после Пасхи с завода. Ему надо было встретиться с Либкнехтом и Бебелем, обсудить организацию новой, социалистической партии.

– Из Лейпцига напишу в Польшу, – решил он, – посмотрим, что Федор Петрович от меня хочет. Показываться на глаза я ему не буду, он меня запомнил. Хотя, – Волк улыбнулся, – что это я? В России был Анри, с документами месье Вильнева. Я Санкт-Петербург не навещал. Из тех, кто меня видел, в живых только пани Аполлония осталась. Она меня не выдаст.

– Я тебя люблю, – Макс прижался щекой к русым, пахнущим простым мылом волосам и взглянул на хронометр: «Давай, я накрою на стол. Сейчас товарищи придут».

В конце собрания они тихо спели «Марсельезу». Макс улыбнулся:

– Товарищи, у нас, – он взял девушку за руку, – есть хорошая новость. Товарищ Маргарита и я решили связать наши судьбы, стать друг другу спутниками жизни…, – Маргарита отчаянно покраснела, опустив голову. Кто-то крикнул:

– Ура! Ура Волку и Маргарите, товарищи…, – рабочие поднялись. Один из сталеваров велел:

– Надо спеть «Анхен из Тарау», на свадьбе так положено!

– Пусть ураганы, и грозы, и гром -Выстоим мы непременно вдвоём. Наша любовь укрепится в беде, В скорби, болезнях, нужде и труде, – слышала Маргарита.

Девушка сказала себе: «Так и будет». Она ощутила прикосновение его губ, его горячее, ласковое дыхание. Волк шепнул: «Я так тебя люблю, так люблю…, Спасибо, спасибо тебе».