Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Марта их встретила, – напомнила себе Мирьям.

– Менева о ней заботится, и так будет всегда. Он ей отдаст Тору. Он ей все расскажет…, Может, и увижу еще мою дочку, может быть, они в семью вернутся…, – она поднесла Шмуэля к окну.

В саду Кардозо, на другом берегу канала, где когда-то стоял их дом, цвел жасмин и сирень. По каналу медленно плыла баржа. Мирьям весело сказала племяннику: «Мама тебя покормит, переоденешься, и пойдем, погуляем. На уточек посмотрим».

– О! – согласился Шмуэль, вцепившись ручкой в ее косы. Мирьям, даже после брака, не покрывала голову.

Невестка дала грудь ребенку. Мирьям смотрела на шпиль Аудекерк, на черепичные крыши Амстердама: «И у нас будут дети, обязательно. Я уверена».

– А что пустыня, – Мирьям присела рядом и погладила мальчика по темноволосой голове, – муж мой туда едет. Это его дело, его работа. Значит, мне надо быть рядом. Ты сама Давида каждый день в передней встречаешь, хотя здесь до Лейдена меньше часа по железной дороге.

– Я все равно по нему скучаю, – призналась Рахиль, краснея.

Мирьям, внезапно, подумала: «Глаза у него грустные, у Давида. Я видела, он мой брат, всего на год меня старше. Я его хорошо знаю. Не такие глаза, как у Рахили».

Она ничего спрашивать не стала, да и брат был занят. Он преподавал в университете, оперировал в двух госпиталях и ездил на консультации, по всей Голландии. «И я врачом стану, – твердо сказала себе Мирьям, – на канале, продолжу заниматься, и сдам эказмены».

Марта исчезла за поворотом улицы. Мирьям глядела ей вслед, вспоминая ровный почерк бабушки: «Элишеве-Саре скажи, чтобы тверда была. Ей это понадобится».

– Понадобится, – пробормотала Мирьям и спустилась на кухню.

Марта знала, куда побежал Джошуа.

– Он в дедушку Тедди такой, – женщина быстро дошла до особняка рава Судакова, и взяла в своей комнате то, что ей было нужно, – у Джошуа благородство в крови. Он, наверняка, сказал им, что хочет свадьбу отменить, из-за того, что его отец…., – Марта вспомнила, где женская миква и выскочила на улицу.

Квартал опустел. Мужчины, после молитвы, ушли в ешивы. Двери домов были распахнуты. Марта слышала голоса маленьких детей. Женщины мыли полы, выплескивая воду в канавы, камни блестели от воды.

– Бедно они здесь живут, – Марта торопилась, – однако все изменится.

Когда Стивен привез сына обратно в Иерусалим, Бет и Марта пошли к ним на шабат. Моше заявил, пережевывая халу:

– Очень хорошо, что я в Каире побывал. Увидел наших братьев, в изгнании. Я вырасту, – мальчик обвел серыми, материнскими глазами комнату, – и буду добиваться, чтобы все евреи обосновались здесь, на Святой Земле.

Марта заметила раву Судакову:

– Дядя Исаак, христиане здесь землю покупают. И евреи тоже должны. Те, кто из Европы приезжают, из России…

Раввин затянулся трубкой и, весело, ответил: «Милая моя, те, кто приезжает из России и Польши, не знают, с какой стороны к земле подойти. У них такое запрещено».

Марта пожала плечами и взяла папиросу:

– Надо их обучать, дядя Исаак. Устроить школы, курсы…, Надо собирать деньги на покупку земли. У вас все равно, – Марта кивнула на красивую, серебряную коробочку для цдаки, – на благотворительность жертвуют. И на землю тоже дадут, когда узнают, что артели появились. Все евреи, – решительно заметила Марта, – а не только богачи, как покойный дедушка Натан.

Исаак отложил трубку и показал ей свою руку: «Меня отец покойный на участок привел, когда мне три года исполнилось, милая. Я этими руками все делать умею. И Моше таким вырастет, обещаю».

Марта остановилась перед воротами миквы. Она поправила платок. В Иерусалиме Марта покрывала голову.

– Это лучше, милая, – смешливо сказала ей Дина Судакова, – наши мужчины к такому, – она погладила Марту по бронзовым косам, – не привыкли.

Дина поцеловала Марту куда-то в веснушки вокруг изящного носа: «У нас солнце еще. Видишь, как ты приехала, сразу расцвела».

Она и вправду, цвела. Тошнота прекратилась. Марта, по ночам, лежала, думая о девочке, о том, как они с маленькой будут гулять по берегу озера Эри, под соснами.

– Поедем в Лондон, – шептала она, – к твоему брату старшему…, Петенька ее баловать будет, -улыбнулась Марта, – и там другие девочки…, Джейн, Мария, они подругами станут. Вот и хорошо. И Питер женится, наконец.

Она поворачивалась на бок и видела перед собой его лазоревые, добрые глаза.

– Это от одиночества, – сердито говорила себе Марта, – вот и все. Питер к тебе, как брат относится, еще с давних пор. Шестнадцать лет назад мы познакомились. Ты для него семья.

Марта увидела рава Судакова, среди других мужчин, в черных капотах и сюртуках. Они о чем-то совещались, вполголоса. Деревянная дверь, что вела внутрь миквы, была приоткрыта. Марта решительно прошла к ним и громко спросила: «Дядя Исаак, где рав Горовиц?»

Серые, окруженные морщинами глаза Исаака остановились на ней. Он снял пенсне и отвел Марту в сторону:

– Джошуа хочет отменить свадьбу. Он узнал что-то, об отце своем…, – голос Исаака угас.

– Мы Элишеве-Саре пока ничего не говорили, – он кивнул на микву, – она с тетей Диной. Она окунулась, когда Джошуа прибежал, – рав Судаков развел руками, – она еврейка, и ничего с этим теперь не сделаешь.

– Ничего и не надо делать, – удивилась Марта, – а Джошуа…., Он узнал, что его отец убил собственную мать, в Америке. И Мирьям похитил, хотел ее своей женой сделать. Но не успел, – добавила Марта, увидев, как побледнел рав Судаков.

– Так, где Джошуа? – требовательно поинтересовалась она. Дядя Исаак указал в сторону маленькой синагоги, на противоположной стороне двора:

– Это синагога Ари, нашего великого мудреца…, Там нет женского отделения, – крикнул он вслед Марте, – она крохотная…

– Молитвы тоже нет, – пожала плечами Марта, ныряя в прохладу каменного свода. Потолок был беленым, низким. Она сразу увидела кузена. Джошуа сидел перед Ковчегом Завета. Дверцы, изукрашенные виноградными лозами, рисунками голубей и львов были закрыты. В маленькие окна вливался свет утреннего солнца.

– Это прадедушки Джошуа работа, – Марта посмотрела на Ковчег, – его резьба. Какой он искусный мастер был.

Когда Марта приехала в Иерусалим, Дина Судакова отвела ее на Масличную Гору, и показала семейные участки. К францисканцам Марта сходила сама. Могила отца Корвино, в Гефсимании, у гробницы Богородицы, была в полном порядке.

– У нас теперь есть христианское кладбище, – сказал ей монах, – однако мы не хотим переносить святого отца. Он здесь с прошлого века лежит.

– И не надо, – согласилась Марта, перекрестившись, глядя на старые, вековые оливы, на серые, каменные стены.

– Может быть, – она погладила надгробный камень, – может быть, и еще кого-нибудь здесь похоронят, потом.

Она написала Аарону, что за могилой его деда ухаживают, и будут делать это и дальше.

Джошуа сидел, уронив каштановую, прикрытую кипой голову в ладони. Марта услышала, что он плачет. Женщина повертела холщовый мешочек, висевший у нее на запястье. Она устроилась на скамье, немного поодаль: «Джошуа!»

– Не надо, – рав Горовиц вытер лицо: «Не надо, Марта. Как я решил, так и будет. Так лучше, для всех».

– Нет, – донесся до него спокойный, холодный голос. Джошуа вздрогнул. Что-то знакомое коснулось его руки.

– Лучше будет так, – заметила Марта. Джошуа открыл глаза. В его ладони лежал револьвер.

– Марта…, – прошептал Джошуа, отбросив оружие, – ты что? Это грех, я никогда такого не сделаю, сказано: «Выбери жизнь»…, – он замолчал:

– А если я сойду с ума, как отец? Что это будет за жизнь? И разве я имею право тащить Бет во все это? Она и так ради меня еврейкой стала. Не ради меня, – поправил себя Джошуа, испугавшись:

– Она может выйти замуж, за другого человека. Какой я дурак. Господи, как я мог? Как я без нее проживу?

– Именно, – кузина взяла пистолет. Женщина встала перед лавкой, уперев изящные руки в бока. Марта была в темном, холщовом платье, в переднике, пахло от нее жареной курицей и луком. Джошуа почувствовал, что он голоден. Он прибежал в ешиву, поговорить с Мирьям, сразу после молитвы. Есть ему сегодня, как жениху, было нельзя.

– Именно, – повторила Марта, заправив бронзовый локон под платок.

– Джошуа, ты соблюдающий человек, ты раввин. Ты веришь Богу. Господь о тебе позаботится. О тебе, о семье твоей. Ты не твой отец, Джошуа. Ты совсем другой человек, – она убрала револьвер в мешочек и грустно добавила:

– Я тебе принесла оружие, милый, и вспомнила о Майкле покойном. Он был смелый человек, но, когда все это случилось, с Мэтью, с президентом Линкольном, Майкл не выдержал, сломался.

Марта резко встряхнула его за плечи, извинившись: «Иначе ты меня не послушаешь. Ты не ломайся, Джошуа. Убежать легче всего, но ты мне говорил, что это заповедь, выбирать жизнь. Ты всегда был смелым, и сейчас останься таким».

Он склонил каштановую голову:

– Марта…, А если я, как отец…, – Джошуа не закончил и махнул рукой: «Зачем я Бет? Сын умалишенного…»

– Бет, то есть Элишева-Сара, – улыбнулась Мирьям, – одного тебя любит, рав Горовиц, и так всегда будет, – Марта достала из кармана передника платок.

– Вытри слезы, и поговори с ней, милый мой. Хотя бы через дверь. Вам до хупы видеться нельзя.

– Это будет правильно, – Джошуа поднялся, – расскажу все Бет. Она мне рассказала, на острове. Ничего нельзя скрывать

Рав Горовиц тяжело вздохнул: «Пусть она решает. Она еврейка. Если она мне откажет, тому и быть».

Когда он вышел во двор синагоги, у двери миквы никого не было. Марта и госпожа Судакова отправили раввинов в ешиву.

– Но рав Горовиц, он хотел…, – попытался сказать кто-то. Мартаподняла ладонь: «Рав Горовиц и госпожа Фримен взрослые люди. Они сами разберутся, что им делать. Идите, идите…, – она взглянула на Исаака Судакова. Дядя улыбался.

– И, правда, – рав Судаков надел шляпу, – благословения мы слышали. Остальное, – он развел руками, -остальное, господа, не наше дело. Ученики ждут, – напомнил он. Раввины потянулись со двора.

– Что там? – одними губами спросила госпожа Судакова у Марты.

Женщина закатила зеленые глаза: «Поговорят, и все хорошо будет, тетя Дина». Марта забежала в маленькую, облицованную камнем комнату. Бет стояла, опустив руки, в своем синем, скромном платье. Черные, еще влажные волосы были заколоты на затылке.

– Марта…, – слабым голосом сказала женщина, – Марта, что случилось? Тетя Дина мне сказала, Джошуа здесь…

– Будь тверда, – вспомнила Бет:

– Бабушка Мирьям так написала, а она никогда не ошибается. Значит, придется, – она поцеловала Марту в щеку: «Беги. Мы сами поговорим. Спасибо тебе, милая».

Она услышала звук шагов во дворе. Дверь скрипнула. До Бет донесся знакомый, такой знакомый голос: «Милая…, Я тебе должен рассказать что-то…»

Бет сжала руки: «Я здесь, Джошуа». Она сидела на каменной скамейке, рав Горовиц медленно, прерываясь, говорил. Он замолчал и горько добавил: «Как сказано у пророка, отцы ели зеленый виноград, а на зубах у детей оскомина».

Когда рав Судаков начал заниматься с ней Торой, он удивился тому, как хорошо Бет знает Писание.

– Я баптисткой росла, – рассмеялась Бет, – моя мама проповеди читала, для женщин, а я в классы воскресные ходила. Да и в Оберлин-колледже было много студентов, друзей моих, что хотели священниками стать.

Ее голос зазвенел под низким сводом:

– Джошуа, пророк нас учит, в той, же главе: «Вы говорите, почему же сын не несет вины отца своего? Потому, что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив. Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается. Сын не понесет вины отца, Джошуа, – повторила Бет.

– Ты знаешь, пророки не ошибались. Если ты веришь в одно пророчество, то веришь и в другие. Господь не будет тебя наказывать, Джошуа. Правда праведника при нем остается, – Бет почувствовала, как бьется ее сердце.

Вода миквы была свежей, прохладной, как вода океана на острове, под Чарльстоном. Бет погрузилась в нее с головой: «Как хорошо. Теперь все правильно. Все, как надо».

– Я люблю тебя, Джошуа, – она подобралась ближе к двери, – люблю, что бы ни случилось. И я всегда буду с тобой.

Рав Горовиц слушал ее твердый голос, вспоминая белый песок острова и птиц, что вились над хижиной.

– Как я могу? – разозлился на себя Джошуа, – Бет мне поверила, пошла за мной. Я всю жизнь должен о ней заботиться и оберегать ее, как дядя Исаак тетю Дину. Всю жизнь. Господи, как я ее люблю…, -Джошуа, внезапно, понял, как давно он не видел Бет.

– Какой я дурак, в день хупы…, Теперь долго у нее прощения просить будешь, – велел себе рав Горовиц.

Он так и сказал невесте. Джошуа сказал, что любит ее, что он виноват, и что не может дождаться сегодняшнего вечера.

– Я тоже, – всхлипнула Бет, – тоже, милый мой. Тебе заниматься надо, – спохватилась Бет, но Джошуа попросил: «Поговори еще со мной, любовь моя. Хотя бы немного. Я так скучал, так скучал…»

Марта осторожно заглянула во двор. Джошуа сидел у приоткрытой двери, на каком-то камне, затягиваясь папиросой. Она увидела, что кузен улыбается, и повернулась к госпоже Судаковой: «Все у них будет хорошо, тетя Дина. Пойдемте».

Когда они возвращались к ешиве, Дина вздохнула:

– Моше бы еще женить, и умирать можно.

Марта взяла ее под руку и прижалась к теплому, мягкому боку:

– Лет через двенадцать и жените его, вы и дядя Исаак. И правнуков увидите, непременно, – они уходили вниз по улице, к Стене. Над крышами Еврейского Квартала сияло осеннее, ласковое солнце. На серых камнях лежали желтые листья, птицы клевали сухие гранаты. Марта закрыла глаза: «Все у них получится».

Рав Горовиц увидел свою невесту в огоньках свечей. Дина Судакова и Марта стояли по обе стороны ее кресла. Лицо Бет прикрывала непрозрачная, атласная фата. Джошуа осторожно, почти не дыша, приподнял ее. Он едва сдержался, чтобы не поцеловать ее прямо здесь, в окружении раввинов, рядом с дядей Исааком. Рав Судаков держал в руках брачный договор и собирался благословлять невесту перед хупой.

Ее смуглые щеки раскраснелись. Губы цвета вишни приоткрылись, темные, большие глаза взглянули на него. Голову ее окутывал атлас и кружево, Джошуа видел только немного темных, тяжелых волос.

– Какой он красивый, – Бет все смотрела на него, – как я его люблю…, Уговорил его дядя Исаак капоту и шапку надеть, – смешливо подумала Бет, – и хорошо. Дядя Исаак танцевать собирается, и все остальные раввины тоже.

– Я тебя люблю, – прочла Бет по его губам. Она шепнула: «И я тебя. Скоро, милый».

Джошуа увели к хупе, а потом и ее подняли из кресла. Марта надела шелковое, закрытое платье Дины Горовиц. На голове возвышался тюрбан зеленого атласа. Бет, внезапно, приникла к ее сильной руке: «Спасибо тебе, спасибо, милая….». Марта, весело, сказала: «Я к вам на обрезание приеду, не сомневайся». Они вышли во двор и Бет ахнула: «Сколько людей!». Бархатный, расшитый балдахин поставили на деревянном возвышении. Дина, поддерживала Бет:

– Моше тоже здесь женится. Немного подождать осталось. Господи, спасибо, спасибо тебе…

Над ними сияли крупные звезды, горели факелы. Бет услышала хруст стекла. Джошуа наступил на стакан. На ее губах остался вкус вина, сладкий, сухой вкус винограда и осени. Они пробежали к ешиве. Дверь комнаты, где уединялись новобрачные, захлопнулась. На мужской стороне зала запели: «В земле Иудеи на улицах Иерусалима будет слышен голос радости и веселья, голос невесты и жениха!».

Перегородка задрожала, мужчины танцевали. Дина, обняла Марту, усаживая ее за стол:

– Скоро жених и невеста выйдут. Посмотришь, как мой Исаак с платками танцует. У меня на хупе и отец его танцевал, и дедушка Аарон Горовиц.

– Скоро? – Марта вздернула бровь и взглянула на закрытые ставни комнаты: «Я бы не была в этом так уверена, тетя Дина».

Ее волосы больше не скрывала фата. Джошуа, стоя на коленях, целовал ее ноги. Бет опустилась к нему: «Наконец-то, милый, мы вместе, мы вместе…».

– И так будет всегда, – уверенно сказал Джошуа ей на ухо.

– Иди, иди, ко мне, любовь моя, там уже танцуют, они и не заметят, что…, – он шептал:

– Мореника, моя Мореника…, Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна…, – Бет наклонилась над ним. От нее пахло теплым, пряным, ванилью и специями. Где-то за ставнями слышался шум голосов. Бет успела подумать: «Словно море..., На острове. Господи, спасибо, спасибо тебе, – она откинула голову назад и выдохнула: «Я люблю тебя!»

Огоньки свечей, расставленных по комнате, заколебались, зашипели. Ее волосы разметались по половицам, они лежали, держась за руки. Джошуа, целуя ее маленькие, нежные пальцы, устроил ее голову на своем плече:

– Сильнее смерти, любовь моя. Сильнее всего на свете.

Он взял ее лицо в ладони и прикоснулся губами к длинным, влажным, дрожащим ресницам, не в силах отпустить ее, не в силах расстаться, даже на мгновение.

Пролог. Февраль 1866, АнглияЛондон

Весна стояла теплая. В Мейденхеде, у реки, расцвели гиацинты. В японском саду, рядом с чайным павильоном, поднимались вверх кусты азалий. Здесь устроили и пруд, небольшой, с золотыми рыбками, и скамейку серого камня. На зеленой, свежей траве была расстелена шаль. Вероника, отложила блокнот: «Взяла бы ты его, Эми. Земля не прогрелась еще. Вдруг простудится».

Внук лежал на спине, восторженно рассматривая свои ручки, весело улыбаясь. Он открыл еще беззубый рот и что-то пролепетал.

– Да, Франческо, – заворковала Вероника, – сейчас мама тебя заберет, – Эми наклонилась и подхватила сына.

– Ты мой хороший мальчик, – ласково сказала Вероника, гладя темноволосую, прикрытую чепчиком голову, – скоро у тебя зубки появятся. Через месяц, – сказала она невестке, – это сейчас он хорошо спит, а потом…

– И потом будет, – Эми пожала плечами. Она была в домашнем, без корсета, шелковом платье цвета спелой вишни: «Он со мной спит, Вероника-сан. Так лучше для ребенка. В Японии это принято».

– И носить на себе принято, – вздохнула Вероника. Внук прижался к плечу невестки. Темные, немного раскосые глазки закрылись. Мальчик дремал. Женщина открыла блокнот «Говоришь, Пьетро тебя из монастыря похитил?»

– Не совсем, – улыбнулась Эми, – скорее, Вероника-сан, это я его спасла.

Свекровь быстро писала. Эми улыбнулась: «Пусть». Вероника еще зимой сказала, что она собирается выпустить последнюю книгу: «Цветок вишни», и уйти в отставку, возиться с внуком. Эми искоса посмотрела на ее седые, завитые волосы:

– Год ей остался до семидесяти. Хоть бы она увидела, как Франческо в школу пойдет. Она ни на что не жалуется, но все равно…, – Эми взглянула на свои изящные, золотые часики, привешенные к браслету:

– Сейчас тетя Сидония приедет, на примерку. Завтра Пьетро вернется, на выходные, – она почувствовала, что краснеет, и покачала мальчика. Сын крепко спал.

– Иди, уложи его, – велела свекровь, – и сама отдохни. Мы с тетей Сидонией чаю выпьем. Мой сын скоро приедет…, – она не закончила, со значением взглянув на невестку. Эми покраснела еще сильнее. Поднявшись, удобнее устроив ребенка, женщина поклонилась свекрови.

Она уходила по каменной дорожке к дому. Ремонт завершили осенью, за несколько недель до рождения Франческо.

– Хороший мальчик, – ласково подумала Вероника, следя за изящной фигурой невестки, – большой, здоровый, спокойный…, Пьетро такой был, младенцем. Дожить бы до того, как он в школу отправится. Хотя, что это я? – женщина погрызла карандаш.

– Ева, бедная, сколько лет затворницей жила. Теперь, как она в замок переехала, от внуков отойти не может. А Питер так и не женился…, – она полюбовалась домом, трехэтажным, под медной крышей, с гранитными ступенями, и розарием перед входом.

– Здесь Франческо пойдет, – Вероника смотрела на зеленую лужайку, – бедный мой, падать сначала будет. Летом на ноги встанет.

Пьетро защищал докторат, и в следующем году должен был получить кафедру в Кембридже. Он продолжал заниматься японским языком. Наримуне-сан весной получал диплом и возвращался домой. Дайме написал, что правительство собирается строить первую железную дорогу, от порта Йокогамы в Эдо. Питер сразу сказал Наримуне-сан:

– Ты очень пригодишься, с твоим опытом, с рекомендациями от нашей подземной дороги. Все равно, -Питер улыбнулся, – инженеров, техников и десятников, наверняка, в Англии нанимать будут. Станешь еще и переводчиком, первый японский инженер, – Питер потрепал юношу по плечу.

– Я не первый, – вежливо ответил Наримуне-сан: «Господа Иноэ Масару и Ямао Ёдзо тоже в этом году дипломы получают. Мы договорись, что будем вместе на новой железной дороге работать».

С юношами из Тесю, их тайно вывезли из Нагасаки на запад, учиться, Наримуне-сан познакомился в Лондоне. Их наставник, профессор химии в Университетском Колледже, мистер Уильямсон, был научным консультантом в «К и К».

– Жаль, что Наримуне-сан уезжает, – Вероника захлопнула блокнот, – хотя сейчас новое время. Япония изменится, рано или поздно.

Эми и ее брат передавали письма для отца с дипломатами и торговцами. Европейцы в Японии все еще были ограничены в передвижениях, иностранная корреспонденция прочитывалась. Однако Наримуне-сан обещал: «У нас появятся и железные дороги, и почта, и паровой флот».

– Главное, чтобы они не воевали, – Вероника всидела, глядя на весеннее, яркое небо, – но ведь им и не с кем. Они остров, как мы. Джон хочет, чтобы Пьетро обратно в Японию вернулся, от министерства иностранных дел.

Вероника знала, что сын отказался от предложения:

– Слишком долго я по свету путешествовал, – смешливо заметил Пьетро, – дай мне на одном месте пожить. Сын у меня новорожденный, пусть подрастет сначала. И мама…, – он, незаметно, под столом, взял руку Вероники. Та почувствовала слезы у себя на глазах: «Попозже, – заключил Пьетро, – мы вернемся к этому разговору».

Вероника услышала шаги на дорожке. Сидония, в темно-зеленом, шелковом платье, в кашемировой шали, опустилась рядом:

– Слуги мне сказали, что ты здесь, – весело заметила она, целуя Веронику в щеку, – они экипаж разгружают. Я вам ткани привезла. Выберете, какие по душе, пора летние платья шить, – бодро сказала Сидония: «А Эми где?»

– Отдыхает, с маленьким, – Вероника посмотрела на свои часики: «Сейчас чаю выпьем. Уехали они?»

– Мартин их провожать отправился, – Сидония полюбовалась азалиями, – хоть и салон-вагон, но все равно, так положено.

Питер Кроу и Марта отправлялись в Ливерпуль. Рав Горовиц и его жена отплывали в Нью-Йорк. Марта, весело, сказала: «Я с ними по всей Европе проехала, от Ливорно до Амстердама, Брюсселя и Парижа. Я их просто так не отпущу».

Сидония порылась в своем бархатном ридикюле: «Марта говорила, что она и сама после Пасхи в Америку едет, на все лето. Дом ваш лондонский свободен будет, впрочем, – она оглядела сад, – вы, наверное, здесь останетесь».

– Конечно, – удивилась Вероника, – маленькому в деревне лучше. А дом…, – она пожала плечами, -Джон все равно в клубе ночует, а на выходные в Банбери уезжает. Когда дети подрастут, пусть Полина туда возвращается, а мы здесь останемся.

Горовицы поселились в еврейском пансионе, на Дьюкс-плейс, у синагоги. Марта сначала хотела снять комнаты, но Джон покачал головой:

– Зачем? Живи, как и раньше, на Ганновер-сквер. Я там не появляюсь.

Так и решили.

Женщины медленно пошли к чайному павильону.

– Аарон, после Пасхи, в Ренн едет, – заметила Вероника, – Жан его пригласил. Марию, правда, с собой не берет, мала она еще. Мы за ней присмотрим, здесь, в Мейденхеде. А вы мальчиков на лето возьмете? – она взглянула на Сидонию.

Женщина стояла, накручивая на палец темный, с проседью локон:

– Петр в Ньюкасл хочет поехать, там заводы, шахты…, Питер о нем позаботится. И Грегори с ним отправится. Они, как братья, – Сидония улыбнулась: «Потом у нас побудут, конечно, до школы. Скажи, – она внезапно, зорко посмотрела на Веронику, – ты Марту видела. Ты не находишь, что она пополнела?»

– Ей так лучше, – недоуменно ответила миссис ди Амальфи, – она той весной слишком худая была, как мальчишка. Ты на нее шьешь, – она взглянула на Сидонию, – как и на всех нас. Ты ее мерки знаешь.

Марта, вернувшись со Святой Земли, не заказывала новых платьев. Сидония, наметанным взглядом портнихи, видела, что женщина перешивает старые. Марта делала это либо сама, либо, подумала Сидония, ходила в какое-то другое ателье.

– Пополнела, – задумчиво пробормотала Сидония, и взяла Веронику под руку: «От свата твоего чай, из Японии?»

Вероника кивнула:

– И сладости, Эми сегодня готовила. Кастелла, с медом, с зеленым чаем, с миндалем…, – женщины оставили туфли на пороге чайного домика. Полы здесь были из темного дуба, отполированные. Сидония, устраиваясь на шелковых подушках, все думала: «Пополнела».