Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
От узкой улицы Тиргартенвег виллу отделяла высокая, каменная стена. В саду пахло розами. Бордовые, алые, кремовые цветы вились по колоннам мраморной террасы. На ступенях, лениво помахивая хвостом, лежала рыжая, охотничья собака. Французские окна виллы были распахнуты. Из гостиной доносились звуки фортепиано и низкое меццо-сопрано. Женщина пела Che Faro, арию Орфея из оперы Глюка. На низком, резном столике, между двумя мужчинами, раскинувшимися в плетеных креслах, красовался серебряный кофейник и фарфоровые чашки.
– Право, месье Жан, – добродушно заметил старший, высокий, крепкий бородатый человек, с пятнами чернил на пальцах, – вы зря беспокоитесь. Федора Петровича, – имя он сказал по-русски, – я помню по Санкт-Петербургу. Безобидный юноша, привлекался по делу петрашевцев…, – Тургенев скосил глаза на письмо, что лежало у него на коленях.
Почерк был торопливым, перо, скверным, рвавшим дешевую бумагу. На конверте стоял почтовый штамп Висбадена.
– Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, – читал Тургенев, – всё дотла, и часы, и даже в отеле должен. Прошу вас, милостивый государь, Иван Сергеевич, пришлите мне сто талеров, с учетом того, что раньше трех недель, может быть, Вам и не отдам. Впрочем, может быть, отдам и раньше…, – на подписи расплылась клякса.
– Нечего поощрять его слабости, – разозлился Тургенев, – никаких ста талеров он не получит. Пошлю пятьдесят. Понятно, что долг он не вернет. Гениальный писатель, а губит себя рулеткой и женщинами. Держал при себе эту сумасшедшую нигилистку, Суслову. Впрочем, кажется, они расстались.
От бумаги кисло, неприятно пахло вином. Тургенев напомнил себе, что завтра надо сходить на почту и затянулся папиросой в янтарном мундштуке.
– Но избежал ареста, – продолжил он, глядя на своего собеседника, – стал юристом, в департаменте служит…, А что он играет, месье Жан, – Тургенев усмехнулся, – это не запрещено. Я, правда, – Иван Сергеевич погладил собаку, – никогда азарта не понимал. Федор Петрович, как бы это сказать, консервативных взглядов, друг Победоносцева. Однако такое часто случается. После радикальной молодости люди успокаиваются, становятся более…, – Тургенев покрутил пальцами и отпил кофе.
– Я вам говорил, – он помолчал, – я, поэтому в Россию избегаю возвращаться. Там сейчас, несмотря на реформу, в почете православие и народность, а какой из меня славянофил? – серые глаза заблестели: «Меня, наоборот, ругают за то, что я не понимаю нужд и чаяний русского народа. Оторвался от почвы».
Джон сидел, откинувшись на спинку кресла, вспоминая «Записки охотника». Герцог читал их во французском переводе тещи.
– Если кто-то и понимает народ, – подумал Джон, – это месье Тургенев. Хорошо, что он помогает нам. Марту пока никто видеть не должен. Потом приедет мадам Гаспар, снимет лучший номер в гостинице…, И я здесь появлюсь, – он, невольно, улыбнулся.
У Джона имелся французский паспорт, на имя месье Жана Дешана, уроженца Страсбурга. К сентябрю в Баден-Баден съезжалась публика, после лета, проведенного в Остенде, Довиле и на итальянских озерах. Осень здесь была тихой, теплой. Постояльцы гостиниц посещали галереи с целебной водой, устраивали пикники в горах. В казино шла большая игра. Джон хотел наняться официантом в ресторан при гостинице, где собиралась поселиться мадам Гаспар.
В Париже Марта сошлась с мадам Бенджамин, и познакомилась с месье Дюма. Они с Джоном встретились, на вокзале во Франкфурте. Марта, смешливо, сказала:
– Как ты мне обещал, месье Александр за мной ухаживал. Однако я была занята, примерки, универсальные магазины…, – Джон одобрительно оглядел ее изящное, дорожное платье, отменной, темно-зеленой шерсти, с короткой накидкой, отделанное замшевым кантом. Он кивнул: «Очень хорошо».
В Париже Марта жила в отеле Le Meurice, на рю Риволи. На Левом Берегу, женщина не появлялась. Анри и Юджиния знали, что она здесь, но Марта не хотела рисковать. С мадам Бенджамин она познакомилась легко. Проследив за домом женщины, Марта поняла, в какое отделение Лионского Кредита ездит жена бывшего госсекретаря. На следующий день Марта оказалась в банке. Мадам Бенджамин, услышав ее луизианский акцент, ахнула: «Боже, вы из Нового Орлеана!»
– Из Батон-Ружа, мадам, – улыбнулась Марта, – но последние пятнадцать лет я жила на Мартинике.
Мадам Натали представила ее месье Дюма. Услышав, что Марта едет в Баден-Баден, якобы для поправления здоровья, жена мистера Бенджамина снабдила женщину рекомендательными письмами.
– Не увлекайтесь рулеткой, мадам Гаспар, – весело заметил писатель, когда они сидели за обедом, -женщины в игорном зале бывают азартнее мужчин.
Драгоценности Марте выдали под расписку в Лондоне. Она получила бриллианты, изумруды, бразильские топазы, золотые браслеты и кольца, жемчужные ожерелья. Марта сидела в скромно обставленной комнате, в Уайтхолле. Клерк шевелил губами, составляя список. Он попросил: «Распишитесь, миссис Бенджамин-Вулф, где галочка. Шкатулку вам доставят на Ганновер-сквер».
– Жаль, что его старший брат погиб, – со вздохом заключил Тургенев: «Но, как я сказал, вы напрасно беспокоитесь, месье Жан. Федор Петрович никакого отношения к Третьему Отделению не имеет».
Марта, в Лондоне, показала Джону аккуратно склеенные обрывки приказа и перевела его на английский язык. Джон пробежал глазами описание американской подданной, мисс Марты Бенджамин. Герцог, задумчиво сказал: «Десять лет прошло. Он может, вспомнить…, – Джон положил руку на рисовую бумагу.
– Пусть вспоминает, – Марта пожала острыми плечами, – я все равно скажу ему, кто я такая. Когда время придет. Не забывай, – она потушила окурок, – мне для моего сына нужно русское дворянство. Он Воронцов-Вельяминов. Он имеет на него те же права, что и сыновья Федора Петровича. И вообще, – Марта поднялась и прошлась по кабинету Джона, – Федор Петрович должен услышать, что брата потерял.
Ее лицо было покрыто легким загаром. Джон вспомнил:
– Она две недели в замке провела, вместе с Питером. А сейчас я туда поеду, – он скрыл улыбку. Марта, наклонившись, потрепала его по голове: «Джейн твоя ползать стала, и зубы у нее прорезались, сразу два. Дочка тебя укусит». Женщина посмотрела на свой хронометр: «Отобедаем в Блумсбери, по-семейному. Стивен и Мирьям на следующей неделе в Амстердам уезжают. Ты в деревню отправляйся, теперь не скоро их увидишь, – Джон вздохнул: «Да».
Выйдя с Ладгейт-Хилл, Марта завернула в церковь Святой Елены. Перекрестившись на распятие темного дерева, она присела на скамью, и вспомнила свой саквояж. Марта положила туда кольт. В тайник, за шелковой подкладкой, она спрятала приказ из Третьего Отделения, и, сама не зная зачем, сунула рядом блокнот Лавуазье.
– Надо будет навестить Гейдельберг, – велела себе Марта, – найти младшего Виллема. Он на каникулы может уехать, но я ему записку оставлю…, Встречу кого-то из химиков хороших, отдам блокнот.
Они сидели с Аароном в парке, у замка, на расстеленном пледе. Джейн играла с деревянной погремушкой. Марта улыбалась, глядя на девочку:
– Дядя Аарон…, Вы напишите тете Джоанне, в Брюссель. Вы Марию в Италии нашли, в Аспромонте…, -каноник кивнул. Мария, с Маленьким Джоном бегала за собаками. Мальчишки с утра ушли на канал, возиться на барже.
– Тетя Джоанна – твердо продолжила Марта, – знает синьора Гарибальди. Она с ним свяжется. Он подскажет, что ваша дочка делала, и с кем…, – Марта оборвала себя и коснулась руки дяди: «Отец Марии может и не знать, что она на свет появилась».
– Ил, и в живых его нет, кем бы он ни был, – проворчал Аарон: «Я даже просил его светлость выяснить, вдруг кто-то из итальянцев навещал Лондон, в то время, как…, – он покраснел и не закончил.
– И что? – поинтересовалась Марта. Она взяла у Джейн погремушку, и помахала ей перед носом девочки. Та весело засмеялась и потянула к женщине пухлую ручку.
– Девочка…, – тоскливо подумала Марта. Она услышала усталый голос Аарона:
– И ничего. Документы того года все сожжены, по договоренности с королем Виктором Эммануилом. Наше правительство не хочет, чтобы кто-то знал о британской поддержке сил Гарибальди. Политика…, – каноник усмехнулся: «Гарибальди сюда приезжал, прошлым годом, я в газетах читал. Но как бы я к нему пошел, я его не знаю…»
– Напишите тете Джоанне, – заключила Марта, взглянув на каштановую голову Марии.
В церкви было тихо. Марта попросила: «Господи, помоги нам, пожалуйста. Впрочем, все хорошо будет, я уверена».
Джон сидел, поглаживая шелковистую голову собаки, Тургенев писал что-то в блокноте. Из французских дверей раздался требовательный, красивый голос: «Господа, моя тезка, – женщина рассмеялась, – готова петь».
– Идем, идем, – засуетился писатель. Собака лениво гавкнула. Мадам Виардо, маленькая, с прямой спиной, с некрасивым, смуглым, живым лицом, взглянула на Джона. Герцог поднялся: «Все-таки уговорили вы ее, мадам Полина».
– Разумеется, – отрезала мадам Виардо, качнув гладко причесанной, вороной головой, сверкнув бриллиантовыми серьгами.
– Пуля в легких, не повод бросать искусство, месье Жан. Тем более, у нашей общей знакомой, – темно-красные губы улыбнулись, – музыка в крови.
Собака, встряхнувшись, побежала в сад. Они зашли в гостиную. Марта, в утреннем, закрытом платье цвета палых листьев, сидела за кабинетным роялем палисандрового дерева.
Гостиная мадам Виардо напомнила Марте квартиру тети Джоанны в Брюсселе. По стенам висели обрамленные письма от Флобера, мадам Санд, братьев Гонкуров и Гюго, ноты с автографами Листа и Шопена. Мадам Виардо повела рукой:
– Мой муж, летом, всегда возит детей в Швейцарию, на озера. Мы с месье Тургеневым живем тихо. Я преподаю, он пишет…
Во Франкфурте, за обедом в большом, элегантном ресторане на вокзале, Джон сказал Марте:
– Меня с месье Тургеневым тетя Джоанна познакомила. Она его книги на французский язык переводит. Он, просто, – герцог вытер губы салфеткой, – как бы это выразиться, помогает нам. Он не знает больше того, что ему положено, – Джон отпил хорошего рислинга и принялся за рыбу.
Герцог объяснил Марте, что резидента в Санкт-Петербурге у него так и не имелось. Тургенев, знакомый со многими государственными чиновниками, иногда, по просьбе Джона, узнавал кое-какие сведения.
– Например, – Джон заказал кофе, – что интересующий нас человек осенью собирается в Баден-Баден. Месье Тургенев, друг статс-секретаря по делам Польши, месье Милютина. Федор Петрович, судя по всему, сейчас обосновался в Варшаве, после подавления восстания. Давит их дальше, – мрачно добавил Джон.
– Куда дальше? – поинтересовалась Марта, шурша Frankfurter Zeitung.
– Послушай, – она начала читать: «Российский император Александр секуляризирует католические монастыри в Польше и будет добиваться решения об упразднении конкордата Царства Польского с папским престолом, – Марта закашлялась: «Где это видано? Католическая страна выходит из конкордата».
– Если они и дальше будут насаждать в Польше русский язык, – отозвался Джон, – и поощрять униатство, там, через поколение католиков не останется.
– Ошибаешься, – отрезала Марта, вспомнив рассказы Макса о восстании, – эти люди умрут, говоря на своем языке, Джон. Их не сломать, хоть бы царь всю Польшу в Сибирь сослал.
Виардо и Тургеневу ее представили просто как мадам Полину, даже без фамилии. Мадам Виардо, узнав о том, что ее тезка играет на фортепьяно, обрадовалась:
– Отлично. Обычно я сама себе аккомпанирую. Я начала петь только ближе к тридцати годам, – дива рассмеялась, – а до этого хотела стать гастролирующей музыкантшей. Я училась с месье Листом, а у Бетховена, – она развела руками, – не успела. Он умер, когда я была маленькой девочкой.
Мадам Виардо заставила Марту спеть гаммы. Та отнекивалась, объясняя, что еще не оправилась после ранения. Марта объяснила мадам Виардо, что, это был случайный инцидент с ружьем. Мадам Полина настаивала:
– Спойте, спойте. Я слышу, у вас отличное сопрано. Не стесняйтесь, дорогая тезка, – она подмигнула Марте.
Женщина сидела, положив руки на клавиши:
– Она мне рассказывала, о тете Джоанне. Говорила, что она сама так живет, с месье Тургеневым, как тетя Джоанна с дядей Полем. Они сорок лет вместе. Интересно, – задумалась Марта, – если бы Степушка жив, остался, мы бы повенчались?
Она велела себе не думать о муже, это до сих пор было слишком больно, и запела.
Когда женщина закончила, Виардо торжествующе улыбнулась. Она ловко подсунула Марте ноты Глюка:
– Вы будете петь Эвридику, Памину, Сюзанну в «Женитьбе Фигаро»…, У вас отличное лирическое сопрано…, – мадам Виардо пощелкала пальцами:
– Была певица, американка, мадемуазель Колетт Бруссар. Ваши голоса очень похожи. Я с ней в Нью-Йорке познакомилась, подростком. Она тоже в Луизиане родилась. Мадемуазель Колетт дружила с моей старшей сестрой, мадам Малибран. И умерла, как наша Мария, молодой. Колетт вышла замуж, за адвоката, оставила сцену, а потом в Нью-Йорке началась эпидемия холеры…., – мадам Виардо поинтересовалась: «Вы никогда о ней не слышали?»
– Нет, – Марта пожала плечами, перелистывая ноты.
Мать Марты, Колетт Бруссар, была прямым потомком капитана Жозефа Бруссара, партизана, сражавшегося с британцами в Акадии. Его потом депортировали с другими повстанцами в Луизиану.
– Его звали капитан Восход, – услышала Марта мягкий голос деда, – такая у него была кличка в лесах Канады, – Тедди махнул на север: «Твоя мама, его правнучка, дорогая моя».
Марта спела арию Эвридики. Мадам Виардо задумалась:
– Я бы вас взяла в ученицы. Я сама поздно занялась пением, но это не страшно. Слух у вас отменный, а голос можно развить. Но ведь вы, наверняка…, – дива не закончила. Марта покачала головой: «Я польщена, мадам Виардо, но у меня другие интересы».
– Я поняла, – весело ответила мадам Полина. Поправив гладко причесанные волосы, она велела: «Все равно. Я позову мужчин, и мы с вами споем дуэтом. Я слышу, у вас музыка в крови, дорогая моя тезка».
Джон даже закрыл глаза, так ему стало спокойно. Это был дуэт: «Viens, suis un époux». Эвридика спрашивала у Орфея, почему он, спустившийся в подземелье, не держит ее за руку, и не смотрит на нее. У Марты был высокий, нежный голос. Джон подумал:
– Будто птица. Я и не знал, что она отлично поет. Хотя ее мать была артисткой. Бедный Орфей, – он вздохнул, – тоже не все жене говорил. Как и я.
Джон, в Банбери, много раз уверил Полину в том, что операция безопасна. Жена помолчала, держа на руках девочку:
– Будь осторожней, милый, пожалуйста. И возвращайся к Рождеству. Твоя мама, наконец, сюда переселится, моя мама приедет…, – сын подергал Джона за руку и серьезно попросил: «Мне, папа, привези игрушечную железную дорогу. В Германии их хорошо делают, мама говорила».
– Ты откуда знаешь, что я в Германии буду? – удивился Джон. Он присел, обняв сына, целуя светлую макушку. От графа Хантингтона пахло речной водой, свежей травой и дымом костра. Герцог ходил с мальчишками на рыбалку перед рассветом.
Ребенок закатил светло-голубые глаза: «Я слышал, когда в коридоре стоял. Вы с мамой это обсуждали. И Петр мне сказал то же самое».
Сына Марты они все звали Петром. Женщина каждый день занималась с мальчиком русским языком. Она договорилась, что в Итоне к нему раз в неделю будет приезжать преподаватель. «Это его наследие, – заметила Марта, – его родина. Он Воронцов-Вельяминов, и когда-нибудь вернется в Россию».
– Привезу непременно, мой хороший, – пообещал Джон. Всю дорогу до Лондона, сидя в вагоне второго класса, он вспоминал, как Полина держала за руку Маленького Джона, покачивая малышку. Они махали вслед поезду, пока перрон станции не скрылся из виду.
В гостиной раздались аплодисменты, Марта улыбнулась и замерла. На крышке фортепиано лежали переписанные от руки ноты. Она узнала слова, на русском языке. В Семипалатинске, на одном из вечеров, этот романс пела жена какого-то чиновника.
– Это его стихи, – Марта незаметно взглянула на Тургенева, – Федор Михайлович мне говорил. И даже переводил, – она вспомнила бесконечную степь, по которой растянулся обоз из Гурьева в Семипалатинск, белый, предутренний туман над равниной и Петеньку, совсем маленького, что сопел у ее груди. Марта лежала в кибитке, гладя рыжую голову сына, и упрямо повторяла себе: «Степушка, милый мой, мы скоро встретимся. Помни, пока мы вместе, смерти нет».
– Смерти нет, – одними губами шепнула Марта, увидев лазоревые глаза Степана. Джон строго запретил ей даже упоминать, что она знает русский язык. «Я не могу, – Марта взяла ноты, – не могу. Я должна это спеть. Ради Степушки».
– Мадам Виардо, – попросила она тихо, – вы не откажете мне аккомпанировать?
Дива знала русский язык. Она только усмехнулась, когда Марта, восхищенно, спросила: «Но как?»
– Я говорю и пою на шести языках, – небрежно ответила мадам Виардо, – а русский…, Мы с месье Тургеневым давно друг друга знаем. Я воспитываю его дочь, вместе с моими детьми. Когда мадам де Лу приезжает сюда, мы всегда говорим по-русски.
Виардо внимательно посмотрела на Марту и кивнула.
– Поздно ее останавливать, – Джон услышал высокий, ласковый, переливающийся голос, – поздно. Господи, я не знаю языка, а все равно, как красиво. Они никому не скажут. Ничего страшного, – он покосился на Тургенева. Тот сидел, не сводя глаз с Марты, любуясь ее тонкой, хрупкой фигурой, собранными в тяжелый узел бронзовыми волосами.
– Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное далекое, Слушая ропот колес непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.
Ее голос замолк. Тургенев, поднявшись, поцеловал ее руку: «Спасибо вам, мадам».
– Простите…, – пробормотала Марта. Она быстро вышла, шурша платьем. Мадам Виардо спокойно сказала: «Я распоряжусь обедом, господа».
Тургенев указал на террасу. Опустившись в кресло, он раскурил папиросу: «Наша знакомая была в России».
– Откуда вы…, – удивился Джон. Тургенев помолчал:
– Это в глазах, месье Жан. Вы не бойтесь, – он курил, смотря куда-то вдаль, – только я вижу такие вещи. Я писатель. Остальные, – он стряхнул пепел, – не поймут. Да и не будет она петь по-русски, там…, -Тургенев махнул в сторону казино.
– Она кого-то потеряла, – утвердительно добавил Иван Сергеевич. Джон кивнул: «Мужа. Совсем недавно».
Тургенев отчего-то вспомнил вокзальный ресторан в Санкт-Петербурге, чуть ли ни десять лет назад, и неприметного, светловолосого человека, что внимательно разглядывал его, обедающего за соседним столиком.
– Месье Жан такой же, – подумал Тургенев, – пройдешь мимо, и не заметишь. Похож он на того пассажира, ничего не скажешь.
Джон взял папиросу. Они замолчали, слушая дальний перезвон колоколов, пение птиц, музыку, что доносилась из парка при казино.
Марта быстрым шагом прошла в самый дальний угол сада и села на простую, деревянную скамейку. Она тяжело дышала, сжав руки, заставляя себя не плакать. Она видела мужа, не мертвое, спокойное лицо на столе, в морге вашингтонского госпиталя, а того, другого Степана, десять лет назад, в бахчисарайском дворце, когда он опустился на колени и приник к ее ногам: «Марта, Марта…, Господи, я не верю, что увидел тебя, не верю…»
– Я тогда погладила его по голове, – она сидела, чувствуя, как бьется сердце, ощущая боль в сломанных пальцах, в шраме повыше правой груди, в старом, с Крымской войны, шраме на левой руке, -погладила и шепнула:
– Все закончилось, Степушка. Теперь мы вместе и так будет всегда. Всегда…, – Марта закрыла глаза и сглотнула: «Прощай, Степушка. Прощай, любовь моя».
Она немного посидела, успокаиваясь, и встала с улыбкой на лице.
На десерт подали сладкие, испанские апельсины и сабайон. Отпив кофе, Тургенев развернул свежую Frankfurter Zeitung.
– Из Гейдельберга сообщают, – прочел он, – доктор химии, знаменитый русский ученый, герр Менделеев, прибыл на осенний семестр в университет, вести научную работу и преподавать на кафедре. Герр Менделеев принимал участие в первом международном съезде химиков в Карлсруэ…, – Джон взглянул на Марту: «Она мне показывала, этот блокнот, Лавуазье. Говорила, что еще в Крыму с Менделеевым познакомилась. И мальчика ей надо найти, младшего Виллема. Пусть дети знают, что у них брат есть».
Он увидел, как блестят ее большие, зеленые глаза и едва заметно кивнул.
Следующим утром Марта устроилась в простом экипаже. Она пока не хотела появляться на вокзале Баден-Бадена. С Джоном они сюда приехали точно так же, на лошадях. До Гейдельберга было всего пятьдесят миль. Марта собиралась сесть на поезд на одной из маленьких станций.
– Я ненадолго, – сказала она Джону, собирая саквояж, – видишь, – Марта повертела кольт, – даже револьвер не кладу.
Герцог поднял бровь и взял у нее оружие:
– В университете оно совершенно точно ни к чему. Оттуда езжай во Франкфурт, – велел он, – забери свои вещи из камеры хранения и становись мадам Гаспар, дорогая моя. А я превращусь в скромного официанта, – он подмигнул Марте.
Баден-Баден она изучила хорошо. Тургенев и Виардо рассказали ей о гостиницах, казино и ресторанах, показали на плане города, где находятся галереи с целебной водой. Марта должна была остановиться в «Stephanie Les Bains», на аллее Лихтенталер. При гостинице был свой водный павильон, с ваннами, модной новинкой, душами, и турецкой баней. Марта собиралась послать телеграмму из Франкфурта. Мадам Гаспар заказывала для себя трехкомнатный номер, с личной горничной.
Она раскрыла саквояж, и осторожно взяла блокнот. Чернила выцвели, но почерк Лавуазье был четким, разборчивым.
– Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью, – прочла Марта и вспомнила карие глаза Менделеева. Марта была уверена, что химику понадобятся эти записи. Она откинулась на спинку сиденья и задремала под ровный ход экипажа.
