Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Федор едва сдержался, чтобы не схватить хрустальный бокал с моэтом, и не швырнуть ему в лицо. «Надо взять денег, – он бессильно следил за прыжками шарика, – у Достоевского. Пусть отдаст мне золото, тысячу талеров…., Я отыграюсь, непременно». Однако Федора Михайловича в зале не было.

– Я его найду, – пообещал себе Воронцов-Вельяминов, – приду к нему, утром. Если он в выигрыше, пусть одолжит мне, хотя бы сотню.

Ему надо было отдать четверть миллиона талеров до двух часов дня. Князь Монако вывел его из казино. Федор остановился. В призрачном, сером рассвете, он увидел двух жандармов в форме полиции княжества Баден-Вюртемберг.

– Я здесь по личному приглашению его высочества герцога Баденского Фридриха, – небрежно сказал князь Карл, – как венценосной особе мне выделена охрана. Они проследят, чтобы вы, герр Беккер, остались у себя в номере.

Жандармы и сейчас стояли у дверей.

– Четверть миллиона, – билось в голове у Федора, – даже если продать дом, имение, то этого не хватит…, Господи, а как за лицей платить? Мальчики, бедные мои мальчики…, – он уронил голову на тетрадь.

Продать что-то он мог, только послав распоряжение в Санкт-Петербург, по телеграфу. Для этого надо было поехать в посольство, в Карлсруэ и дождаться кабеля из столицы, подтверждающего его личность.

– Пойдут слухи, – понял Федор, – сплетни…, У нас любят ударить упавшего человека, как можно больнее. Его величество против азартных игр, а я еще и князю Монако задолжал. Карл, наверняка, послал телеграмму в Берлин. Интересуется, кто такой герр Беккер, – Федор еще раз посмотрел на подсчеты.

Он много тратил на мальчишек, да и на себя тоже.

– Юджиния мне дешево обходилась, – Федор, вспомнил шестьсот талеров, что он отдал за розы для мадам Гаспар, – она по три года одно и то же платье носила. Пять тысяч талеров за ожерелье, вино, шампанское, завтраки, обеды…Двуличная дрянь, как только мне не повезло, вспорхнула и улетела дальше, – он опять ощутил запах жасмина и вздохнул: «Все равно она была моей».

До Карлсруэ надо было еще доехать. В карманах у него не осталось ни одного талера. На последние монеты он утром заказал кофе и пачку папирос. В комнате было накурено, он потер покрасневшие глаза и посмотрел на сейф от Чабба, вделанный в стену. Там лежал револьвер. Федор привез его с собой на всякий случай.

– Можно сбежать, – он поднялся и вышел на террасу, – спрыгнуть…, Здесь невысоко, ногу растяну. И куда я побегу? – Федор, прикрыл ладонями фосфорную спичку, втягивая горький, едкий дым:

– Куда? К Достоевскому? Забрать у него паспорт, отговориться служебной надобностью? Меня на первой станции арестуют. Местная полиция разошлет мои приметы по всему княжеству.

Дети внизу, на лужайке, играли в крокет. Федор услышал голос какой-то англичанки:

– Фредди, джентльмен так не поступает, соблюдай правила! Не обижай Луизу, она девочка! Фредди, пухлый мальчик лет пяти, в матроске, надул губы. Девочка его возраста, белокурые волосы падали ей на плечи, склонилась над шаром.

– Мальчишки…, – Федор закрыл глаза от боли, – как они без меня? И девочка, я не забрал ее у Юджинии. Если меня здесь в тюрьму посадят, они сиротами останутся, – он курил, часто, глубоко затягиваясь, глядя на террасу, где сидели дамы с вязанием. Невысокий, светловолосый официант наливал им кофе.

– Он вчера в казино был, – Федор вздрогнул, часы пробили полдень. Он вернулся к столу и еще раз посмотрел на свои расчеты. Потушив папиросу, он сел в кресло, обхватив голову руками. Имение и дом, не стоили и сорока тысяч талеров, в банке у него лежало не больше пятидесяти.

– И все, – Федор почувствовал во рту неприятный привкус холодного кофе и табака, – и больше ничего нет.

Он не умывался, и не чистил зубы. На столе, рядом с тетрадью лежали счета из казино и ресторана, за обеды, завтраки, икру, шампанское и вино. Их принесли утром, с напоминанием, что номер оплачен до конца недели.

– Конец недели завтра, – Федор, поморщившись, опять закурил, – завтра. Господи, встать на колени перед его величеством, просить прощения…, Меня с волчьим билетом выгонят из Третьего Отделения. У нас нельзя себя компрометировать. Мне сорока нет, а карьера разрушена, навсегда.

Из-за двери раздался нежный, но твердый женский голос: «Вот записка от его высочества князя, пропустите меня!»

– Господи, – Федор побледнел, – Господи, это мадам Гаспар. Надо поменять рубашку, надо…, – он успел только подняться. Женщина была в утреннем, изящном, цвета чайной розы платье. Скромный воротник прикрывал белую шею, в руках она держала вышитый бисером ридикюль. Бронзовые волосы вились у висков, спускались каскадом на шелк платья. На щеках играл нежный румянец. Глаза у нее были ясные, зеленые, безмятежные.

Она сама отодвинула для себя стул. Лакей, приставленный к номеру Федора, внес серебряный кофейник.

– Я угощаю, – мадам Гаспар, закинув ногу на ногу, разлила кофе, – садитесь, пожалуйста.

Он повиновался:

– Господи, а если она пришла меня выручить? У нее много денег, она богата…, Она добрая женщина, -Федор почувствовал, что краснеет, – Господи, я ей всегда буду благодарен, буду за нее молиться, и мальчики тоже…, – мадам Гаспар подождала, пока исчезнет лакей. Дама закурила тоненькую папироску.

У него было помятое, серое лицо, на щеках виднелась рыжая щетина. Пахло табаком, потом, кислым, застарелым винным перегаром. Мадам Гаспар молчала, стряхивая пепел. Федор сидел, глядя на перечеркнутые цифры в тетради, на нетронутую чашку кофе перед ним.

– Я пришла сделать вам предложение, – наконец, сказала мадам Гаспар.

Федор сглотнул:

– О чем это она? Неужели…, Не может, не может такого быть…, – ее глаза были спокойными, словно бездонный речной омут.

– Я это Юджинии говорил, – вспомнил Воронцов-Вельяминов, – после ее ареста.

– Предложение, Федор Петрович, – повторила мадам Гаспар. Федор замер. Она говорила по-русски.

Герцог облокотился на мраморные перила, разделявшие террасы номеров.

– Он согласится, – Джон положил руку на простую, деревянную шкатулку, – не может не согласиться. Мы заплатим его долги, заставим подписать нужные документы, и обязательство о работе. Незачем Марте ездить в Карлсруэ, я сам туда отправлюсь.

В шкатулке было четверть миллиона талеров. Утром, Джон появился в номере Марты, с завтраком. Он застал женщину, открывающей сейф. Марта положила в ридикюль пистолет и аккуратно свернутый приказ. Она предложила: «Сядь, проверь отчетность. Казна даже в выигрыше осталась».

В казино Марта ставила деньги, выданные ей в Лондоне. В шкатулке лежали облигации Лионского Кредита. Марта получила их со своего счета в Париже. Она заметила:

– Не спорь со мной. Не обязательно Федору Петровичу знать, что это мои средства. Он будет их выплачивать, вот и все. Если я не получу очередной перевод, я сообщу тебе, – Марта прочитала обязательство, написанное Джон, – и в дело пойдет этот документ. Иначе слишком дорогой агент получается, – Марта улыбнулась.

Джон быстро подсчитал в уме и согласился.

– Чуть меньше полутора тысяч талеров в месяц, на пятнадцать лет. Без процентов, – герцог едва не рассмеялся, – здесь все-таки не банк. За это время мы от него получим отличные сведения. Ему нечего больше делать, он разорен.

Марта с аппетитом жевала круассан с апельсиновым джемом:

– Его недвижимость не покроет долга, и я не думаю, что у него большие сбережения в банке, – она кивнула на футляр с ожерельем: «Это я ему отдам. Ему надо как-то домой вернуться».

– Он нам будет всю свою зарплату перечислять, – Джон вспомнил сведения о жаловании российских чиновников, – он, наверняка, департаментом заведует.

Марта откинулась на подушки, запахнув шелковый, в японском стиле, халат. Волосы она, небрежно, заколола на затылке.

– Во-первых, – холодно сказала женщина, – он будет продвигаться по службе. Его жалование увеличится. Во-вторых, – она закурила папиросу, – ничего страшного. Вместе Бадена поедет в Крым, прекратит баловаться рулеткой и умерит свои вкусы в икре и шампанском. Нечего его жалеть, -решительно заключила Марта, подставив Джону чашку для кофе.

– Я и не жалею, – герцог поднял бровь.

– Но я бы тебе не советовал вмешиваться во внутренние дела Российской Империи, – он указал на ридикюль, – если этот Достоевский, – медленно выговорил Джон, – при виде приказа, немедленно всем разболтает, чем занимается Федор Петрович, то с ним можно проститься, как с агентом.

– Не разболтает, – твердо ответила Марта: «Я просто не хочу, чтобы Достоевский, – она вздохнула, -питал иллюзии относительно моего зятя».

Джон стал убирать со стола: «Писатели на то и писатели, чтобы питать иллюзии, – пробурчал он, -помяни мое слово». Марта поджала губы и налила себе еще кофе.

Джон легко, бесшумно перемахнул через перила и прислушался. В гостиной Федора Петровича царила тишина. У герцога лежал в кармане пистолет, на всякий случай, Марта тоже взяла оружие. «Больше для спокойствия, – отмахнулась женщина, – не будет он в меня стрелять».

Ветер шелестел шелковой гардиной, мерно тикали часы. Мадам Гаспар, у Федора не поворачивался язык назвать ее иначе, покуривала папироску. Аккуратно разглаженный приказ, лежал между ними. Рисовую бумагу придавливал изящный револьвер с золотой пластинкой на рукояти: «Semper Fidelis Ad Semper Eadem». Федор боялся поднять глаза. Невестка смотрела на него холодно, пристально. Пахло от нее жасмином, твердый, острый подбородок был вскинут.

Федор вспомнил приказ, вспомнил американскую подданную, Марту Бенджамин, пяти футов ростом, телосложения хрупкого, рыжеволосую, зеленоглазую. Он не стал спрашивать, где его взяла невестка. Воронцов-Вельяминов увидел, что бумага когда-то была разорвана. Потом ее осторожно склеили.

Она сказала, что его брат был жив, все эти десять лет. Он погиб весной, в Америке, в самом конце войны межу Севером и Югом. Федор взглянул на сухой блеск в ее глазах. Он заставил себя не интересоваться, где обретался Степан, и как его занесло в Америку.

– Хотя мадам Гаспар..., то есть Бенджамин-Вулф, – подумал Федор, – она американка. Они в Крыму познакомились. Знал бы я..., – он услышал спокойный голос невестки:

– Когда мы с вами пили шампанское у вас в номере, Федор Петрович, вы заснули. Устали, должно быть, – Марта покачала туфелькой, – а я ушла. Это я для того говорю, чтобы вы, – невестка повела рукой, – не думали...

Он был уверен, что все случилось. Федор искоса, незаметно глядел на ее маленькую, девичью грудь под светлым шелком платья. Невестка просматривала счета из казино и ресторана

– Выбора у вас нет, дорогой зять. Либо справка из Берлина, – она показала ему бумагу, – о смерти герра Беккера отправляется в местный полицейский участок, и вы садитесь в тюрьму..., – Марта посмотрела на часы, – потому что скоро здесь появится ваш синдикат и потребует четверть миллиона талеров. Либо вы подписываете обязательство о работе, и выплачиваете эти деньги, ежемесячно, на безопасный счет. Вы поедете с еще одним нашим родственником в Карлсруэ, в русское посольство. Подписывать аффидавиты.

У него, как сказала Марта, был племянник, Петр, мальчик десяти лет.

– Вашим сыновьям восемь, – задумчиво проговорила она, – Коля родился первым, он был семь фунтов весом, а Саша через четверть часа, он весил шесть. Коля похож на вашу жену, а Саша на вас.

Федор понял, что бывшая жена рассказала Марте очень многое. У невестки был хороший русский язык, с легким, нежным акцентом.

– Но это все мое жалованье, – попытался сказать Федор, – на что нам жить...

– Меня это меньше всего интересует, – оборвала его невестка, порывшись в счетах, – умерите свои аппетиты, и не будете пить бордо по двадцать талеров за бутылку. В России есть крымские вина. Они дешевле, – женщина, издевательски, улыбалась: «Если вы будете запаздывать с платежами, ваше обязательство о работе сразу окажется там, где им очень заинтересуются, Федор Петрович».

Она поиграла пистолетом и требовательно заметила:

– Я жду. Кладите на стол все расписки, что вы получили в Баден-Бадене, Федор Петрович. Я уверена, что вы кому-то ссужали деньги. Мы платим ваши долги, – Марта почесала дулом висок, – и нам хотелось бы получить кое-что обратно. Хотя бы немного, – рассмеялась она, глядя на бумаги, что Федор достал из портмоне.

– Хорошо, – он сжал зубы: «Хорошо, я все сделаю. Но я занимаюсь внутренними делами, революционерами, радикалами...»

– Это вы обсудите с нашим родственником, – Марта поднялась, забирая расписки. Невестка подвинула ему футляр: «Продадите ожерелье. Вам хватит денег добраться до Санкт-Петербурга, дорогой зять».

– А вы? Вы там были, в Санкт-Петербурге? – внезапно спросил Федор.

Женщина ничего не ответила и холодно добавила:

– Мы вам не советуем, Федор Петрович, приближаться к вашей в скором времени бывшей жене, леди Юджинии Кроу. Если вы хотя бы появитесь рядом с ней, ваше обязательство отправится туда, где будут его рады прочесть. Всего хорошего, – невестка позвала: «Джон!»

– Я его видел, – понял Федор, – много раз. Он официант, он приносил вино...

Невысокий, светловолосый мужчина поставил перед ним шкатулку и достал из кармана фрака пистолет.

– Здравствуйте, господин Воронцов-Вельяминов, – вежливо сказал он, по-немецки, – меня вы можете называть Джон. Я тоже, – герцог усмехнулся, – ваш родственник. Вы мне какое-то письмо посылали, якобы леди Юджиния Кроу убила моего отца...

Федор вспомнил разнесенный обухом топора череп, брызги крови на стенах камеры:

– Экзетер. Нельзя ему признаваться, ни в коем случае. Он меня пристрелит, – Федор поднял голову и заставил себя посмотреть в лицо герцогу. Невестки в комнате не было, она выскользнула за дверь. Глаза у Джона были пристальные, светло-голубые.

– Одно лицо с отцом, – Федор откашлялся: «Мне очень жаль. Ваш отец..., это был несчастный случай. Он поскользнулся на лестнице, в тюрьме..., Поймите, – заторопился Федор, – мы не могли его не арестовать. Он приехал в Россию с чужими документами, подозревался в шпионаже...».

– Не пытать же мне его, – вздохнул Джон: «Ах, папа, папа..., Каким бы ты ни был, все равно, ты был мой отец».

– Ладно, – сухо сказал герцог.

– Пишите обязательство, господин Воронцов-Вельяминов, я буду диктовать. Я оставлю здесь шкатулку и уйду, – он кивнул на террасу, – а вы меня вызовете, через портье, для уборки номера. Я за вами прослежу, – Джон подал ему фаберовскую ручку, – сдадите комнаты, и мы поедем в Карлсруэ, дорогой кузен. Там и распрощаемся.

Он подождал, пока кузен поставит свою подпись, и забрал бумагу. Не успел Федор опомниться, как герцог от души хлестнул его по лицу. Из разбитого носа закапала кровь. Джон, презрительно заметил:

– Это лично от меня, господин Воронцов-Вельяминов. Мужчина, джентльмен, никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволит себе поднять руку на женщину. Впрочем, в отличие от вашего брата, -Джон смерил его оценивающим взглядом, – вы не джентльмен. Скоро увидимся, – он вышел на террасу. Федор, откинув крышку шкатулки, увидел аккуратные пачки облигаций. Он вытер кровь с лица и заплакал, уронив голову на стол.

Марта попросила князя Карла отвезти ее на обед в привокзальный ресторан. Мадам Гаспар любила смотреть на отходящие поезда. Они сидели у открытого на перрон окна. Принципал усмехнулся:

– Смотрите, мадам Гаспар, герр Беккер уезжает. Не знаю, откуда он взял деньги..., – князь развел руками, – однако он все нам вернул, в облигациях Лионского Кредита, сегодня днем.

Джон, в неприметном, сером костюме, зашел вслед за Федором Петровичем, в отделение вагона второго класса. Они устроились у окна. Нос у зятя распух и покраснел, он был с одним скромным саквояжем.

– Скатертью дорога, – мысленно пожелала ему Марта. Женщина скрыла зевок: «Он очень скучный человек, ваше высочество, не стоит о нем вспоминать. Закажите еще шампанского».

Джон, по возвращении из Карлсруэ, хотел забрать у Тургенева письма, от семьи. Марта, идя к пансиону Достоевского, ласково подумала:

– Петенька напишет, как у него в школе дела. Хорошо, должно быть. Он отменно с людьми сходится, как и я. И Грегори рядом, поможет. Надо будет в Россию съездить. Пусть Петенька с кузенами познакомится.

Марта решила пробыть в Англии до Пасхи, а потом ненадолго вернуться в Америку. У нее имелся на примете маленький городок на берегу озера Эри. Он вырос из деревни, где когда-то стояла усадьба капитанов Кроу.

– Сниму домик, – решила Марта, – вдова и вдова. Хороший воздух, сосны..., Поживу с девочкой до осени и в Англию приедем.

Она еще не решила, как назвать ребенка. Марта все равно, почему-то была уверена, что это девочка.

Достоевский сидел на деревянной скамье в маленьком саду пансиона, склонившись над тетрадью, что-то перечеркивая и записывая заново. Марта незаметно забрала пустую чашку и набитую окурками пепельницу. Достоевский даже не пошевелился. Хозяйка узнала ее и всплеснула руками: «Сейчас свежего кофе заварю, мадам, и булочек принесу».

Марта присела рядом с Достоевским: «Федор Михайлович!»

– А? Что? – очнулся он и покраснел:

– Марфа Федоровна, простите..., – он, было, начал подниматься. Марта поймала его за полу старого пиджака и усадила обратно. Лицо у Достоевского было бледное, под глазами залегли темные круги:

– То везет, то не везет, Марфа Федоровна, – он чиркнул спичкой, – а писать все равно надо, романа ждут...

– Я вам принесла кое-что, – Марта передала ему конверт с расписками и указала на чистую пепельницу: «Сожгите это, Федор Михайлович».

– Откуда..., – начал Достоевский, но Марта отмахнулась: «Неважно». Бумага вспыхнула веселым, ярким пламенем. Марта подождала, пока она догорит: «Федор Михайлович, я хочу вам помочь».

На аллее Лихтенталер было шумно. Катились экипажи, отдыхающие возвращались с прогулок, в парке играла музыка. Вокруг газовых фонарей вились мотыльки. Он остановился и вскинул голову. На прозрачном, вечернем небе, над холмами, видневшимися на горизонте, всходила крупная, бледная луна. Звезды светили слабо, еле видно. К вечеру похолодало. Он пожалел, что не надел пальто. На его потрепанный костюм смотрели искоса, а пальто было новым, купленным в Париже.

Достоевский все смотрел на небо. Он, отчего-то, вспомнил ночную дорогу из Семипалатинска на восток, огромный, блистающий Млечный Путь и ее тихий голос:

– Каждая лодка на море, будто звезда в небе. Они идут своим курсом, повинуясь воле человека, а нам, оставшимся на берегу, суждено только следить за ними.

– Только следить, – Достоевский проводил взглядом ландо с нарядными дамами и засунул руки в карманы пиджака. Пальцы были испачканы чернилами. Он писал, не отрываясь. Он видел темные, узкие лестницы трущоб вокруг Сенного рынка, зеленое сукно игорного стола.

– Рулетенбург, – шептал он, – так его назову.

Он удерживал себя, и не ходил в казино, да у него и денег не было. Тысячу талеров от Федора Петровича, Достоевский проиграл. Пальцы тряслись, сжимая перо. Он много курил, и пил скверный кофе от хозяйки. Перед ним вставали прозрачные, зеленые глаза Марфы Федоровны. Это она запретила ему играть. В саду, она коротко сказала: «Забудьте об этих расписках, Федор Михайлович. Их не существовало». Он кивнул и на следующий день справился в гостинице. Герр Беккер уехал.

Сегодня мальчик в форменной курточке «Stephanie Les Bains» принес ему записку:

– Дорогой Федор Михайлович, – читал он, – я была бы рада увидеть вас сегодня вечером, за кофе и передать вам небольшой подарок.

У нее был ровный, изящный, мелкий почерк. От бумаги с монограммой отеля пахло жасмином. Достоевский не выдержал и поднес письмо к губам, поцеловав ее имя. Он тщательно оделся, прежде чем идти в гостиницу, взял свежую рубашку и попытался привести костюм в порядок. Ботинки все равно были разбитые, заношенные.

– Я сделаю ей предложение, – решил Достоевский, – я ее люблю..., Еще в Семипалатинске полюбил. Уговорю ее уехать в Россию. Она согласится, обязательно. А если не согласится? У нее первый муж был русский. Сын ее, она говорила, русский язык знает, он православный, – Достоевский вспомнил крепкого, высокого рыжеволосого ребенка.

Он удачно миновал швейцара. У подъезда гостиницы из экипажей высаживались гости, приехавшие с пикников. Вокруг города было много развалин средневековых замков. Достоевский поморщился:

– Не увидел ничего. Только пансион и зал игорный. Ивану Сергеевичу деньги не отдал..., – он вздохнул: «Тургенев мне за них душу вынет. Он в два раза больше меня за лист получает. Что ему эти пятьдесят талеров...»

Марта стояла посреди гостиной, оглядывая сложенные саквояжи. Джон прислал кабель из Карлсруэ: «Дорогая мадам Гаспар, ваш преданный поклонник, завершив дела в столице княжества, отбыл в Берлин. Я возвращаюсь в Баден».

– Сегодня он должен приехать, – Марта повертела изумрудный браслет на запястье.

Она устроила прощальный обед с поклонниками, обещая непременно посетить Баден после Пасхи. Марта загадочно улыбалась, когда у нее спрашивали, куда мадам Гаспар намеревается поехать. Князь Карл все еще предлагал ей виллу на Лазурном Берегу. Марта, в разговоре с другими вдовами, обмолвилась, что собирается отправиться на восток.

– Или на запад, я еще не решила, – мадам Гаспар пожала стройными плечами, – посмотрим.

Через день, весь Баден говорил, что мадам Гаспар приняла предложение русского великого князя, находящегося в городе инкогнито. Некоторые посылали мадам Гаспар в Каир. Египет, с началом постройки канала, стал модной страной. В столице спешно возводилась опера. Шептались, что Исмаил-паша пригласил мадам Гаспар провести зиму на Ниле.

Марта никого не разубеждала. Она даже услышала, что Корнелиус Вандербильт собирается приплыть в Европу на своей яхте «Северная Звезда» и пригласить мадам Гаспар в круиз. Она обедала с поклонниками, пила шампанское и аккуратно ходила в игорный зал. Марта боялась, что рулетку поставят в другое место, однако администрация не стала ее двигать. Марта играла осторожно. Сейчас, в шкатулке на столе, у нее лежало тридцать тысяч талеров.

– Этого хватит, – ласково думала она, – хватит, чтобы Федор Михайлович с долгами расплатился. Хватит, чтобы свое издательство организовать.

По утрам Марта работала. Она вспоминала рассказы дедушки Натан о ведении дел, вспоминала уроки мистера Беллами. Женщина писала в тетради план, следуя которому, Достоевский мог бы не зависеть от журналов, а сам печатать книги.

Марта помнила магазины в Сибири: «В провинции и десять лет назад, много читали. Тамошние хозяева лавок будут рады закупать книги без наценки. Можно устроить подписку, ежемесячный альманах..., Федора Михайловича вся Россия знает».

Она попросила горничную разжечь камин. Вечер был зябким. Марта, выйдя на террасу, подняла с белого мрамора желтый, сухой лист.

– Осень пришла, – она зачем-то вздохнула и повертела его, – так быстро.

Марта была в темном, закрытом платье, с одним простым, серебряным крестиком. Когда она открыла дверь, Достоевский вспомнил:

– Как в Семипалатинске. Она там траур носила. А сейчас сняла, хотя ее муж только весной умер. Господи, какая она красавица.

Марта усадила его в кресло. Гардины были задернуты, в камине потрескивали сосновые поленья. Женщина велела: «Пейте кофе, Федор Михайлович. Я вам поиграю, а потом о делах поговорим».

Это был тот же самый этюд Шопена, медленный, завораживающий. Бронзовая голова склонялась над пианино. Он смотрел на стройные плечи:

– Полина, Полина..., Господи, нельзя так мучиться. Надо ей все сказать. Она не Полина, – рассердился Достоевский, и увидел, как блестят отсветы огня в ее волосах. Он все равно не мог выбросить из головы это имя.

– Сейчас, – решил Достоевский. Ее белая рука, с одним только браслетом, легла на клавиши. Она закончила играть и повернулась. Он молчал, а потом, откашлялся:

– Марфа Федоровна..., – Достоевский помолчал, – Марфа Федоровна, я прошу вас, окажите мне честь. Станьте моей женой.

В комнате было тихо. Достоевский услышал, как скрипят колеса экипажей внизу, услышал далекую музыку, из парка. Он увидел, как часто, прерывисто дышит женщина:

– Она и сама будто музыка.

Достоевский опустился на колени и припал губами к ее тонким пальцам, к маленькой, мягкой руке.

По дороге с вокзала Джон зашел на улицу Тиргартенвег. Он выпил чашку кофе с Тургеневым и забрал письма от семьи. Было сумеречно. Они сидели на террасе, собака, свернувшись, устроилась у ног Тургенева. Писатель потрепал пса за ушами:

– Говорил я вам, месье Жан, Федор Петрович никакого отношения к Третьему Отделению не имеет. Поиграл и уехал, как вы мне сказали. Не волнуйтесь.

– Не буду, – согласился Джон, покуривая папиросу.

В Карлсруэ он довел кузена до особняка, где размещалось российское посольство, и похлопал себя по карману пиджака:

– Помните, бумага с вашей подписью у меня при себе. Я вас подожду, мистер Воронцов-Вельяминов.

Родственник раздул ноздри и коротко кивнул. Всю дорогу до Карлсруэ Воронцов-Вельяминов молчал, шурша газетой, искоса поглядывая на спокойное лицо герцога. Оказавшись в пустом вагоне второго класса, Джон откинулся на деревянную спинку сиденья: «Поговорим о деле».

Федор Петрович, было, пытался сказать, что не занимается разведкой, но герцог усмехнулся: «Ваш департамент до этого года был ответственен за действия вне пределов Российской Империи».

– Я работал только с Польшей, – хмуро ответил Федор. Джон хмыкнул:

– Врет, конечно. Операцию в Ричмонд-парке русские готовили. Ладно, сведения он будет давать, а остальное, наша забота.

Джон посмотрел на свой хронометр и кивнул в сторону кованых ворот особняка: «Идите, господин Воронцов-Вельяминов».

Федор, не оборачиваясь, направился к входу.

Он ждал, пока придет кабель из столицы, подтверждающий его личность:

– Ничего. Рано или поздно я избавлюсь от этого Экзетера, как избавился от его отца. Однако он, наверняка, передаст мое согласие на работу еще кому-нибудь…, – Федор велел себе пока не думать об этом. Он передал Джону два документа, аффидавит за его подписью, подтверждающий дворянство племянника и распоряжение своему адвокату в столице начать дело о разводе.

– Очень хорошо, – заметил Джон, и вырвал из блокнота лист.

– Это счет в Лионском кредите, на который вы будете переводить деньги, каждый месяц, – герцог не стал пожимать ему руку. Он перешел на другую сторону улицы. Федор посмотрел вслед его прямой спине:

– Надо разыскать надежного человека из радикалов, – решил Воронцов-Вельяминов, – за деньги они все, что угодно сделают. Это, конечно, займет время, но я никуда не тороплюсь. Слава Богу, мальчики в безопасности. Не такие они люди, – Федор вспомнил прозрачные глаза невестки, – чтобы их трогать. Мадам Гаспар…, то есть Марта, не станет поднимать руку на кузенов своего сына.

Федор продал ожерелье первому попавшемуся ювелиру, всего лишь за три тысячи талеров. В тот же вечер он уехал в Берлин. Сидя в своем отделении, Воронцов-Вельяминов достал из саквояжа блокнот и задумчиво посмотрел на чистый, белый лист.

– Пан Вилкас, – пробормотал Федор, – найти бы его…, А где? Найду, – он устало закрыл глаза.

Письмо от жены Джон распечатал в парке, сидя на скамье, под газовым фонарем. Полина писала, что маленькая пошла, хотя пока неуверенно. Вдовствующая герцогиня, к Рождеству, собиралась переехать в замок.

– Дом в Саутенде надо перестроить, – Джон, улыбнулся, глядя на обведенный контур младенческой ручки, – следующим летом этим займусь.

– Питер, вместе с принцем Уэльским, открыл химический завод «К и К» в Ньюкасле, – читал Джон ровный почерк жены, – вся семья, конечно, была на церемонии. Я обещала Маленькому Джону, когда он подрастет, тоже туда поехать. Возвращайся быстрее, милый мой. Мы очень по тебе соскучились.

– И я тоже, – Джон вдохнул влажный аромат земли, запах мокрой, палой листвы. Днем прошел мелкий дождь.

Он шел к гостинице, думая о белом Рождестве, о том, как вся семья будет наряжать елку, в большом, уходящем каменными сводами вверх, обеденном зале. Джон думал, как будет гулять по парку, с детьми, и кормить оленей, а вечером, когда все отправятся спать, Полина усядется у камина и отдаст ему гитару: «Давно ты мне не играл, милый мой».

Джон обошел здание гостиницы и вскинул голову. В окнах номера Марты, через опущенные гардины, виднелся свет газовых рожков.

Он заметил какие-то тени, двигающиеся по комнате. Герцог нахмурился:

– Князь Карл, что ли, у нее в гостях? Она должна была со всеми попрощаться. Как бы мне это ей предложить…, – Джон нащупал в кармане почту для Марты. Ей написал сын из школы, Питер прислал записку, а еще один конверт был из Иерусалима.

– Предложить работать…, – Джон вздохнул: «Ладно, подумаю, как это лучше сделать».

Он взбежал по лестнице для слуг на второй этаж и постучал в дверь номера Марты.

– Федор Михайлович, – женщина мягко отняла у него руку. Он все стоял на коленях.

– Федор Михайлович, – повторила Марта, – я очень польщена, но я вас не люблю. И не полюблю, – она отвернулась. Достоевский, поднявшись, посмотрел на нее своими разными глазами:

– Зачем вы тогда меня пригласили, Марфа Федоровна? Играть со мной? – его голос стал высоким, резким. Он прошелся по комнате, взяв папиросу, чиркая спичкой: «Если я вам не по душе…, -Достоевский помолчал, – то так и скажите».

Она стояла, маленькая, хрупкая, в темном платье. Достоевский увидел у нее в руках какую-то бумагу.

– Я бы хотела остаться вашим другом, – зеленые глаза взглянули на него, – и, как друг, я считаю своим долгом отдать вам вот это, – Марта протянула ему документ.

– Я это взяла у жандарма, в Семипалатинске. Мне кажется…, – женщина помолчала, – вы знаете человека, что отправил распоряжение.

Достоевский пробежал глазами ровный почерк писаря и дошел до подписи: «Исполняющий обязанности начальника Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, коллежский советник Федор Петрович Воронцов-Вельяминов».

Он вспомнил высокого, рыжего студента с добрыми, голубыми глазами, провожавшего его домой, по ночному Петербургу, вспомнил, как Федор Петрович вздыхал:

– Я сиротой вырос, ни матери, ни отца не знал.

Достоевский увидел его улыбку. Сам не понимая, что говорит, он пробормотал:

– Слезинка ребеночка…., Нет, нет, Марфа Федоровна, – Достоевский скомкал бумагу, – это подделали, чтобы опорочить его. Он сын декабриста, он честный человек…, – Марта, было, рванулась к Достоевскому, но тот швырнул приказ в камин. Бумага вспыхнула, корчась в огне.

– Степушка так говорил, – подумала Марта, – но Федор Петрович был ему брат…, – документ рассыпался на мелкие искры. Она горько сказала себе:

– Теперь и не докажешь ничего. Хотя нет, – женщина рассердилась, – я этого так не оставлю.

– Это все ложь, – Достоевский выбросил окурок папиросы в серый пепел, оставшийся от бумаги: