Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Они, молча, курили. Джоанна, вымыла чашки и кофейник: «Макс должен завтра из Лувена вернуться, утром. Ночи еще свежие, июнь на дворе». Она вернулась на диван, неся два стакана с водой. Поль достал из кармана пиджака запечатанную пробирку:

– Иди ко мне, любовь моя.

Они так и держались за руки. Джоанна положила седую голову ему на плечо, и приняла от него стакан. Вода только немного помутнела, от нее пахло, слабо, едва уловимо, горьким миндалем.

– Это быстро, – сказал Поль, – мы с тобой читали, в энциклопедии. Я люблю тебя, Жанна, спасибо тебе, за все.

Джоанна, на мгновение, прижалась к его, таким знакомым, губам:

– Люблю, Поль, и всегда любила.

Она быстро выпила воду, вместе с Полем, и успела пожать ему руку. Джоанна вспомнила, как она, подростком, искала нужное слово:

– Товарищ, – улыбнулась женщина, слыша отчаянно бьющееся сердце, – правильно. Мы были товарищами.

В саду пели птицы, куртины с розами золотились под вечерним солнцем. Они сидели, прижимаясь, друг к другу.

Макс нашел их утром, приехав из Лувена. Он, сначала, не понял, что случилось. Увидев остановившиеся, голубые глаза бабушки, найдя записку на столе, мужчина сглотнул. Волк стоял, держа в руках саквояж с тетрадями, повторяя деловитые распоряжения:

– Отправь телеграмму Карлу и Фридриху в Лондон. Свяжись с товарищами из Германии и Франции. Место в нашем семейном склепе готово. Надпись пусть остается той же, что и у твоего отца: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Всегда оставайся честным коммунистом, Макс, пусть твоя жизнь станет примером для всего рабочего класса. Твои товарищи и наставники, Джоанна и Поль.

Макс поставил саквояж на голые половицы. Они улыбались, глядя на него. Макс посмотрел на свою ладонь. Детский шрам давно сгладился. Макс почувствовал горячую кровь, заливавшую пальцы, услышал свой шепот: «Я всегда буду верен борьбе за коммунизм!», и всхлипнул. Он присел на диван, стараясь не смотреть на них. Волк видел много смертей, но ему почему-то все равно, было не по себе.

– Я бы тоже хотел так уйти, – он опустил голову в ладони, – как бабушка и Поль. Обязательно это сделаю, – Макс заставил себя не плакать и поднялся. Надо было идти в полицейский участок, выписывать свидетельство о смерти.

Париж

Анри сначала хотел задрапировать столовую на рю Мобийон черным крепом. Волк пожал плечами:

– Совершенно ни к чему. Ты читал распоряжение бабушки. Никакого траура, и никаких венков. Будут простые, рабочие похороны..., – Волк оборвал себя, вспомнив слова месье Луи Бланки. Он приехал вместе с Максом из Брюсселя в Париж, проводить в последний путь Джоанну и Поля:

– Это как с твоим отцом, Волк, – старик затянулся папиросой и закашлялся, – я был на его похоронах. Двадцать тысяч человек пришло. Тогда восстание было, но и сейчас, обещаю тебе, рабочий класс проявит солидарность с его героями. С теми, кто стоял у истоков социализма...

Волк прошелся по гостиной, искоса поглядев на баронский герб над камином: «Ты ведь не пойдешь на похороны, господин барон. Ты лечишь детей сановников, аристократии...»

Полина, приехала из Лондона, оставив детей на свекровь и Сидонию. Герцогиня, Вероника, и Юджиния пошли в Le Bon Marche. Вероника гневно сказала:

– Она мне не запретит надевать траур. Это положено, так и будет, – она кинула взгляд на Полину. Женщина вытерла припухшие, синие глаза:

– Конечно, тетя. Мне тоже надо платье сшить, я из Лондона с одним саквояжем уехала..., Хорошо, что Марта в Мейденхеде. Есть, кому за детьми присмотреть, – она покачала маленького Пьера на коленях. Мальчик, грустно, сказал:

– Бабушка Жанна и дедушка Поль с ангелами, тетя. Мы с мамой ходили в церковь. Молились за, их души.

Юджиния покраснела и повертела на пальце кольцо. Синий алмаз заиграл глубокими отсветами: «Я знаю, что бабушка Джоанна просила не..., – женщина вздохнула, – но ведь это принято...»

– Именно, – отрезала Вероника, поправив седые локоны.

– Как она могла? – горько подумала Вероника: «Это грех, такой грех. Папа болел, он был инвалидом, а она..., Здоровая женщина, и Поль, он ее младше..., Любил он ее, конечно. Дочь оставила, внуков, правнука..., Впрочем, она всегда делала так, какхотела. Ни на кого не оглядывалась. Господи, -попросила Вероника, – упокой души их в своем присутствии».

– Тебе спать пора, милый мой, – она погладила Пьера по белокурым волосам:

– Ты, Юджиния, о девочке новой спрашивала, – Вероника улыбнулась, – Люси хорошенькая, словно куколка. Небольшая родилась, шесть фунтов. Марта легко справилась, за несколько часов. На мать похожа, – Вероника вспомнила крещение в церкви святого Михаила, в Мейденхеде. Она, незаметно, сунула Сидонии ландышевые капли: «Не плачь, милая».

Сидония намочила шелковый платок и шепотом отозвалась:

– Марта мне сказала, Питер разрыдался, когда дитя на руки взял. Господи, бедный мой мальчик, пусть счастлив будет. Может быть, – Сидония помолчала, – еще дети появятся, Марте чуть за тридцать...

– Она только родила, – Вероника смотрела на изящную фигуру Марты в платье изумрудного шелка. Девочку закутали в кружевные пеленки. Вероника вспомнила, как она, вместе с Сидонией, едва дыша, склонилась над колыбелью. Люси открыла ясные, зеленые глазки и пристально посмотрела на женщин.

– Одно лицо с Мартой, – Вероника ласково коснулась белой щечки, – только волосы русые. Может быть, потемнеют еще, как у Питера.

Девочка лежала, молча, следя за ними. Вероника удивилась: «Три недели всего, а глаза, словно полгода ей». Люси, наконец, требовательно, коротко, заплакала. Марта, зайдя в спальню, усмехнулась: «Она у нас, тетя Вероника, знает, чего хочет».

– Хорошая девочка, – заключила Вероника. Она ласково коснулась руки Юджинии:

– И вы с Анри, когда обвенчаетесь, с детьми не тяните, Пьеру веселей будет. Скоро вы..., – она не закончила. Юджиния вздохнула: «Осенью должны все бумаги прийти, надеемся». Пьер дремал у Юджинии на коленях. Она понизила голос:

– Анри Пьера усыновлял, это дело долгое. Мы хотим подождать свадьбы, а потом...

– Тебе тридцать шесть, – успокоила ее Полина, – я твоих лет с Джоном обвенчалась, а у меня двое детей.

Герцогиня оставила Маленького Джона и Джейн в Мейденхеде. Марта махнула рукой:

– Где трое, там и пятеро. Ничего страшного. И Эми сюда перебирается, с Франческо. Им здесь весело будет. Я дяде Аарону не стала предлагать Марию привезти. Он долго во Франции провел, с этими похоронами..., – Марта немного помрачнела.

Младший Виллем и Элиза написали семье из Парижа. Грегори, вместе с матерью прочитав письмо, грустно, сказал:

– Мамочка, как так? Это моя сестра, старшая, она замуж выходит. Почему я не могу поехать..., -мальчик отвернулся и кивнул: «Это из-за него, я знаю. Из-за..., – Грегори поискал слово, – мужа моей мамы».

Марта прижала его к себе: «Я тебе обещаю, ты обязательно увидишь свою семью, милый. Все устроится».

Женщины ушли в универсальный магазин. Анри сел в детской у сына и тихо заплакал. Он вспоминал бабушку и Поля:

– Зачем вы так? Это грех, нельзя своей рукой отнимать у себя жизнь, она дана Господом..., – Анри посмотрел на спокойно спящего Пьера и вспомнил другого ребенка. Анри был лечащим врачом этого мальчика в детском госпитале. Он знал, что больной не доживет до конца года. Опухоль, начавшаяся в глазу, разрослась, и перешла, как понимали врачи, на мозг. Мальчик бился в судорогах, кричал от боли. Они только и могли, что увеличивать дозы морфия. Впрочем, и лекарства уже не помогали. Иногда, во время ночных дежурств, Анри насильно отправлял родителей ребенка поспать. Он носил мальчика по коридорам, укачивая, шепча что-то ласковое. Родители, кровельщик и прачка, были истовыми католиками. Они даже не заговаривали о том, чтобы ввести сыну смертельную дозу морфия.

– Господь дал, – твердо сказал отец, – Господь и заберет, месье доктор. А мы, – он взял жену за руку, -мы будем молиться за нашего мальчика, чтобы он не страдал.

Анри перекрестил сына и поднялся. В передней тренькал звонок. Брат коротко сказал:

– Завтра, в полдень, на Пер-Лашез. Пошли, – он похлопал Анри по плечу, – я проголодался, а твоя жена отменно готовит.

Волк расправлялся с паштетом. Нечего было даже и думать о том, чтобы уложить в постель кузину. Под ногами болтались Анри и ее ребенок. Приехала тетя, бабушка Вероника, в доме было не протолкнуться от людей. Мужчина вздохнул и потянулся за бутылкой вина. Кузина расцвела и похорошела. Волк, искоса глядел на ее длинные ноги, на высокую грудь: «Ладно, она от меня никуда не убежит. Тем более, – он усмехнулся, – Юджиния меня до сих пор с Анри путает. Все путают. Только бабушка, Поль и Полина нас различают. Различали, – поправил себея Волк, – Полина в Лондоне, и на континент не собирается. Вот и хорошо».

– А как Давид? – поинтересовался Волк, пробуя бургундское вино. Он кивнул: «Отменное. Сразу видно, что ты модный врач».

То же самое у Анри спрашивала и Элиза, когда они с мужем остановились в Париже по пути в Бельгию. Девушка нежно покраснела:

– Мне просто интересно, кузен Анри. Мы с кузеном Давидом давно не виделись...

– Хорошо, – бодро сказал Анри.

– Он преподает в Лейдене, книгу пишет, по травмам. Он хирург, кузина Элиза, и очень способный. Редко кто в его годы, до тридцати, за докторат принимается. Его по всей Голландии на операции зовут. Сынишка у них растет, Шмуэль..., – Элиза повертела в руках серебряную вилку. Баронесса, с грустью в голосе, отозвалась: «Это я знаю, кузен Анри. Мы подарок им посылали, на рождение мальчика».

– И они вам пошлют, в Мон-Сен-Мартен, – уверил ее Анри. Девушка кивнула: «Да. Пошлют».

За кофе, в гостиной, Анри, в очередной раз, за несколько дней услышав от Макса, о том, что он, как барон и модный врач, не захочет появляться на похоронах, разъярился и прошипел:

– Детей бедняков я лечу бесплатно. Юджиния бесплатно ходит к молодым матерям. Она учит их уходу за младенцами, правилам гигиены..., То, что я принят во дворце, Макс, ничего не значит. Это моя бабушка и мой дедушка, поэтому я и моя семья пойдем на Пер-Лашез, понятно? – Макс поднял ладони: «Шучу, месье барон». Пьер проснулся и позвал отца, Анри вышел. Макс, достав блокнот, посмотрел на свои расчеты. Тесть, так он весело называл каноника, прислал в адвокатскую контору сухую телеграмму, подтверждающую получение двадцати восьми тысяч фунтов со счета покойной Джоанны и аффидавита об отцовстве Макса.

– Я сообщу, Марии о том, что вы являетесь, ее отцом, когда девочка достигнет совершеннолетия, -читал Макс, устроившись в большом, обитом дорогой кожей кресле, – если она захочет с вами увидеться, я препятствовать не буду. Надеюсь, вы понимаете, что не являетесь в моем доме желанным гостем, – Макс едва сдержался, чтобы не скомкать бумагу: «Проклятый поп! Он целое состояние получил, и еще смеет так писать! Клянусь, – Макс потушил папиросу, – больше никогда в жизни, ни одна пиявка от меня денег не дождется».

Он, в общем, не бедствовал. Даже после этой выплаты у Макса оставалось достаточно средств, чтобы жить на широкую ногу. Квартира была сдана модному художнику Курбе. Он устроил там студию и салон. Макс пригласил его в отменный ресторан на Правом Берегу. Курбе, пристально разглядывал его:

– Я бы написал ваш портрет, месье де Лу. У вас очень интересное лицо, – художник склонил поседевшую голову, – не хотите позировать?

Макс отговорился тем, что ему надо возвращаться в Бельгию. Волк всегда избегал фотографироваться.

– Как и мой дядя, Джон, – усмехнулся он, разглядывая изящно обставленную гостиную Анри, – как и Федор, Петрович, я уверен. Чем-то мы все похожи. Одна семья, – Волк напомнил себе, что надо, до отъезда из Парижа найти Ярослава Домбровского. Он должен был организовать ячейку Интернационала среди польских эмигрантов. Макс услышал сзади звонкий голос племянника: «Дядя, а вы знаете, что у папы есть собачки?»

– Какие еще собачки? – удивился Волк. Анри подтолкнул мальчика к умывальной:

– Я его водил в лабораторию свою, то есть, месье Пастера. У нас подопытные животные, кролики, собаки..., Пытаемся сделать вакцину, – Анри развел руками, – но это долгая история.

– От чего? – спросил Волк. Зажжужал звонок, женщины вернулись из магазина. Анри, открывая дверь, коротко ответил: «От бешенства».

Анри велел остановить экипаж у подножия холма Пер-Лашез. Дорога была запружена людьми. Яркий, светлый, летний день сиял над Парижем. Они, спускаясь на дорогу, увидели красные флаги, развевающиеся над толпой.

– Господи, – ахнула Юджиния, держа на руках сына, – Анри, сколько их?

Здесь были тысячи мужчин и женщин в рабочей одежде. Многие пришли целыми семьями. В колонне шли студенты Сорбонны и эмигранты. Анри заметил у входа на кладбище Волка. Брат стоял рядом с Марксом и Энгельсом. Анри помнил их, с детства. Луи Бланки, опираясь на трость, поправил красную гвоздику в петлице рабочей куртки. Анри, глядя на его седую голову, вспомнил: «Он на баррикадах был, рядом с папой. Две революции у него за спиной. Тридцать лет по тюрьмам. А его отца, депутата Конвента, наш прадедушка казнить хотел. Но не успел».

В трауре были только они. У брата Анри тоже увидел гвоздику, Волк был в простой, суконной блузе, с непокрытой, белокурой головой. Маленький Пьер широко открытыми, голубыми глазами, оглядывал толпу. Многие несли корзинки. Была суббота, люди, понял Анри, пришли сюда, как на праздник. У края дороги лоточники предлагали сладости и лимонад. Пьяных не было. Анри все смотрел на рабочих. Они все надели чистую, выходную одежду. Умногих были гвоздики или алые кокарды на кепках.

– Тысяч двадцать, – Анри взял мальчика у Юджинии и поставил на землю: «Пойдем, мой милый. Попрощаемся с бабушкой и дедушкой».

– Или тридцать, – добавил он, поднимаясь наверх, обернувшись. На площади, на прилегающих улицах было не протолкнуться от людей, но толпа двигалась медленно, аккуратно. Экипажи, неудачно заехавшие к холму, стояли, пустые, с раскрытыми дверцами. Седоки, недоуменно, смотрели на флаги, на раскрытые, кованые ворота кладбища.

– Идите сюда, тетя Вероника, – попросила Полина, – между мной и Юджинией. Так безопасней.

Полина, оглядываясь, поняла, как здесь много женщин. Молоденькие девушки, по виду швеи, или цветочницы, в чистых платьях, с красными гвоздиками, матери семейств, что держали детей, коротко стриженые, в пенсне, и туалетах строго покроя дамы, шли наверх. Полина вздохнула:

– Мама была бы рада, конечно. Ах, мама, мама..., – она взяла Веронику под руку: «Не плачьте, пожалуйста. Видите, как маму и дядю Поля любили».

– Но ведь только в нескольких газетах объявления появились, – удивленно отозвалась Вероника, – и то, мелким шрифтом..., Откуда..., – она обвела рукой людей.

– Товарищ Чайка, – внезапно, нежно вспомнила Полина шепот мужа. Он довез ее с детьми до Мейденхеда и пообещал:

– Я буду приезжать, милая, каждые выходные. И мама здесь, и тетя Сидония, не волнуйся за детей. Марта все равно..., – он не закончил. Полина возмутилась: «Джон! Марта меньше месяца назад родила. Дай ей отдохнуть».

Герцог покраснел:

– Она велела мне привозить материалы. Сказала, что у нее помощников много. Есть время заняться нашими делами.

Они стояли у ворот парка, рядом ждал экипаж. Джон провожал жену и тетю Веронику до Лондона.

– Ладно, – усмехнулась женщина, – я тоже через две недели после родов попросила тебя принести стенограммы процесса о подлоге, я помню, – Полина оглянулась. Свекровь с детьми ушла к дому. Она поцеловала мужа: «Спасибо, товарищ Брэдли».

– Ты возвращайся быстрее, – жалобно попросил Джон, держа Полину за руку. Она прижалась щекой к его щеке:

– Не волнуйся, Интернационал меня в курьеры вербовать не собирается. Ты что, – Полина, на мгновение, отстранилась, – ревнуешь, что ли?

– И всегда буду, – признался герцог: «Слишком долго я тебя ждал, товарищ Чайка».

– Им газеты не нужны, тетя Вероника, – Полина прищурилась и увидела, что племянник, вместе с руководством Интернационала, подошел к склепу белого мрамора: «Макс говорил, не только со всей Франции люди приехали, из-за границы тоже».

Полина слышала немецкий, итальянский, русский язык. Над склепом было развернуто большое, алое полотнище с белыми буквами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Мама здесь, на Пер-Лашез, с отцом Мишеля познакомилась, – Полина, невольно, улыбнулась, – он ей стихи Александра Поупа читал. Они сразу влюбились друг в друга, с первого взгляда. Как я с Джоном. А где моего отца могила, – Полина подождала, пока семья подойдет ближе, – неизвестно. Мама говорила, после казни их тела зарыли. Никто не знает, где. Император Николай знал, наверное, но ведь и не спросишь.

Юджиния держала сына за руку, глядя на склеп. Мальчик, в темно-синей матроске, с траурной ленточкой на руке, стоял тихо. Юджиния, закрыв глаза, попросила:

– Господи, прости меня, пожалуйста. За ту девушку, за Николая..., Не надо было мне мстить. За тетю Еву прости. Я ведь ее обидела, хоть она и не знает этого. Пусть мои дети будут счастливы, пусть мы с Анри всегда останемся вместе, пусть у Стивена и Мирьям все хорошо будет..., – она всхлипнула и услышала тихий голос мужа:

– Я люблю тебя, милая. Иди, – он взял Пьера, – иди ко мне.

Анри коснулся ее ладони. Юджиния заставила себя не плакать.

– И дедушка здесь, – Вероника, медленно, читала выбитые в мраморе буквы:

– Мэтью Бенджамин-Вулф. Господь, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас.

– Жанна Кроу, в девичестве, де Лу. Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

– Джон Холланд, граф Хантингтон, герцог Экзетер и его сын, младенец Джордж. Будь верен до смерти, и я дам тебе венец жизни.

– Мишель де Лу, генерал Лобо. Dulce et decorum est pro patria mori.

– Пролетарии, всех стран, соединяйтесь! – было высечено дальше. Вероника увидела, под надписью покойного Волка, имена сестры и Поля.

– Товарищи! – сильным, красивым голосом начал Макс. Толпа затихла.

– Товарищи! – повторил он, – мы собрались здесь, чтобы отдать последние почести товарищам Жанне и Полю. Они стояли у истоков социалистического движения в Европе, участвовали в каждой революции и восстании, и своей жизнью доказали верность борьбе за права рабочего класса..., – он говорил, а Полина подумала:

– Отличный он все-таки оратор. Люди его слушают, дыхание затаив. Они куда угодно, за ним пойдут. Наверное, у него семьи так и не будет, с его занятиями..., – племянник помолчал и достал записку: «Я прочту вам слова товарищей Жанны и Поля. Пусть каждый из нас несет их в своем сердце».

Полина услышала голос матери, сухой, спокойный, немного насмешливый, вдохнула запах кофе и хорошего табака, ощутила прикосновение сильной руки, что гладила ее по голове. Она, сама того не ожидая, тихо разрыдалась, уткнувшись лицом куда-то в мягкое плечо тети Вероники. Старая женщина привлекла ее к себе и часто подышала.

– Находясь в здравом уме и твердой памяти, я добровольно ухожу из жизни, не ожидая, пока старость заставит меня поддаться слабости и болезням. Я давно обещала себе умереть, достигнув семидесяти лет. Я покидаю этот мир с уверенностью в том, что вскоре мы увидим триумф социализма, дела, которому я посвятила последние сорок, пять лет. Я благодарю моего спутника, товарища Поля, за поддержку, которую он мне оказывал все это время. Мы завещаем не носить по нам траур. Будьте счастливы, товарищи, и продолжайте нашу борьбу. Да здравствует коммунизм! Да здравствует Интернационал! – Вероника вытерла слезы. Толпа зашумела: «Ура! Ура товарищам Жанне и Полю!»

Потом говорил месье Бланки, как самый старый из собравшихся революционеров. Маркс, выйдя к могиле, держа в руках потрепанную шляпу, просто сказал:

– Товарищи Жанна и Поль завещали почти все свои деньги Интернационалу. Перед уходом из жизни, они позаботились о том, чтобы нуждающиеся не остались обделенными. Я призываю вас, товарищи, -он оглядел толпу, – когда вы почувствуете, что не можете больше приносить пользу партии, посмотрите правде в глаза. Умрите так, как это сделали товарищи Жанна и Поль, – Маркс наклонился и поцеловал гроб, укрытый алым знаменем, один на двоих: «Прощайте, товарищи. Мы обещаем, что будем сражаться дальше».

Полиция оцепила кладбище. Анри, озабоченно, подумал:

– Только бы стычек не началось, здесь дети..., Когда папу хоронили, целое сражение устроили. Впрочем, это во время революции случилось..., – однако все было спокойно. Люди спели «Марсельезу». Толпа стала расходиться по кладбищу. Многие уселись на траве, расстелив куртки, раскладывая провизию. Дети бегали по дорожкам. Анри, отпустил Пьера поиграть:

– Подождем еще немного и вернемся к экипажу. Макс, – он положил руку на плечо брата, – ты с нами, на рю Мобийон?

Волк стоял, рассеянно глядя на голубое, полуденное, с легкими облаками небо.

– Я вечером появлюсь, заберу вещи, – наконец, ответил он, – у меня сегодня поезд, с Гар-дю-Нор.

Анри даже не стал спрашивать, куда отправляется брат. В кармане у Волка лежала записка. Конверт сунули в карман мужчине, когда он поднимался к могиле. Макс, незаметно, развернул бумагу. Ярослав Домбровский, ждал его в известном всем революционерам кабачке, в закоулках вокруг рынка Ле-Аль.

– Конечно, – вспомнил Макс, – Ярослав бежал из тюрьмы, в Москве. Не след ему на публике появляться, – Волк оглядел толпу, – здесь тридцать тысяч человек. Наверняка, есть полицейские агенты.

Однако за Максом не следили. Он, несколько раз, проверился, меняя омнибусы, заходя в табачные лавки. Он шел к рынку и думал о вчерашнем разговоре с братом. За бутылкой бордо, вечером, Макс, как следует, расспросил Анри о его работе с Пастером. В Париже вода в дома подавалась централизованно. Волк улыбнулся:

– Достаточно выделить возбудителя холеры, опустошить пробирку в резервуар, и весь город будет заражен. Конечно, – он спрыгнул с омнибуса и закурил папиросу, – бешенство, оспа, это нам ни к чему. От оспы сейчас всех вакцинируют, а бешенство передается только через животных. Животные..., -Волк помнил рассказ покойной бабушки о смерти полковника Кардозо, в Америке.

Он, осторожно, поинтересовался у Анри, как люди заражаются тифом.

– Он умер от укуса клеща, – Волк, удобно, устроился в кресле, – может быть, в тифе виновны насекомые. Только какие?

Брат покачал головой:

– Не знаем пока. Это как с чумой, возбудитель неизвестен.

У себя в спальне Волк, аккуратно, занес в блокнот все, что сказал ему брат. Он подвел черту: «Инженеры, химики, врачи». Макс успел поговорить с Марксом и Энгельсом и получил разрешение на вербовку молодых специалистов.

– Террор, – Волк, сидя с ними в кафе, понизил голос, – это, конечно, радикальная мера. Но, товарищи, иногда без него обойтись невозможно.

Домбровский ждал его в боковой каморке. На столе красовались горшки с луковым супом и вино. Они обнялись, и поляк пожал Максу руку:

– Очень сожалею, Волк. Сам понимаешь, – он подмигнул Максу,– мне не след ходить туда, где могут быть агенты. У французов хорошие связи с русской охранкой.

За обедом они говорили о работе Макса в Германии, о подпольном кружке польских эмигрантов, организованном Домбровским.

– Царя Александра,– поляк разлил вино и закурил папиросу, – товарищи в России приговорили к смертной казни. Выстрел Каракозова, это только начало, Макс. Мы должны им помочь.

– Поможем, – Волк принялся за сыры, – но Каракозов был одиночкой, Ярослав. Нам нужна организованная кампания террора. Надо загнать тирана в угол, и раздавить, – Макс сжал в длинных, сильных пальцах простой нож, – как крысу. Я этим займусь, – пообещал Волк, – когда вернусь с шахт. Германия будет воевать с Францией, – он вытер губы салфеткой.

Домбровский молчал, прикрыв глаза, выпуская дым:

– Надо будет ударить здесь, в Париже, Волк, – наконец, заметил он, – во время войны это всегда легче делать. Ты сам знаешь, ты был в Америке. Хоть вы там и не ударили, – не удержался Ярослав.

– Мы освободили страну от рабства, – Волк, с наслаждением, отпил белого бордо, – это многого стоит. Американские товарищи еще покажут себя, будь уверен, – Волк, вспомнил Аталию. Он, озорно, подумал:

– Ребенка ждет. Думаю, она теперь поняла, что мы с ней тогда делали. Навещу ее, попозже. У меня в Америке всегда будет безопасный адрес. Когда я уложу в постель Юджинию, и в Париже пристанище появится».

Домбровский сказал ему, что пани Сераковская, после ссылки, вернулась в Варшаву. Волк усмехнулся: «В Польше тоже есть, где отдохнуть. Посмотрим, где кузина Мирьям обоснуется».

Он достал блокнот: «Давай подумаем. Я посоветуюсь с товарищем Бланки. У него опыта революций больше, чем у нас всех, вместе взятых».

Волк уходил с рынка, неся в кармане куртки план выступления парижского пролетариата в случае, если Франция будет проигрывать войну.

– А она проиграет, – Волк посмотрел на свою одежду: «Продавцы в Le Bon Marche на меня коситься будут. Однако от золота еще никто не отказывался».

– Проиграет, – Волк выбирал подарки семье. Он хотел передать их в Лондон, с Полиной и тетей Вероникой. Макс придирчиво осматривал игрушки, восточные диковинки, парфюмерию. Дочери, он, разумеется, ничего не посылал. Волк был уверен, что каноник не собирается болтать о его отцовстве. Макс не хотел иметь ничего общего с этим ребенком, и даже не интересовался тем, как она выглядит. Для кузины Марты, помня ее любовь к хорошим вещам, Волк купил серебряную, фаберовскую ручку. Макс, отчего-то, вспомнил прозрачные, зеленые глаза:

– Очень надеюсь, что она не будет вмешиваться в наши дела, – пожелал Волк, – хотя дядя Джон не занимается радикалами. Но это пока.

Он пообедал с семьей, обнял в передней брата и поцеловал кузину Эжени в прохладную, белую щеку, вдохнув запах трав.

– Она станет моей, непременно, не сейчас, так потом, – уверенно сказал себе Волк и пошагал на Правый Берег. Его поезд отходил в десять вечера.

Макс предполагал побывать на венчании дочери барона де ла Марка и отправиться в Мон-Сен-Мартен. Летом людей на шахты не нанимали. Он хотел сначала осмотреться в округе и завязать знакомства. Вещи свои он оставил на хранение здесь, в Париже. У него был всего один, потрепанный саквояж.

Волк устроился в углу вагона третьего класса, под тусклым фонарем со свечами. Здесь газовых светильников не водилось. Деревянный пол вагона, заплеванный шелухой, покачивался под ногами. Локомотив свистел, выводя поезд со станции. Он закурил папиросу и достал конверт, что передал ему Домбровский. Письмо прислали Ярославу из Польши, с безопасного адреса.

– Тебе, – пожал плечами Ярослав, – просто под дверью оставили, на квартире.

– Хороши у вас безопасные адреса, – пробурчал Волк, – немедленно его поменяйте. Это, конечно, кто-то из товарищей, – спокойно сказал он, глядя на два слова на конверте: «Пану Вилкасу».

– Только я почерк не узнаю. Но все равно, пусть больше этими комнатами не пользуются.

– Не будут, – уверил его Домбровский.

Волк распечатал конверт, откинувшись на спинку засаленного, обитого дешевым репсом, поездного сиденья.

– Если пан Вилкас заинтересован в хорошо оплачиваемой работе, ему предлагается связаться с паном Круком, по следующему адресу, – Волк прочел номер ящика на Варшавском почтамте, написанный знакомым почерком, тем же, что и на конверте. Макс убрал письмо в карман.

– Пан Крук, – задумчиво сказал он, глядя на закат над бесконечными равнинами северной Франции: «Вот мы и встретились, Федор Петрович».