Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Ложь, Марфа Федоровна, Третье Отделение, на что угодно пойдет, чтобы порядочных людей очернить, – он поднес руку к голове и поморщился. В ушах шумело. Он, глядя на лицо Марфы Федоровны, внезапно почувствовал острую тоску:

– Не увижу ее больше, должно быть, – вздохнул Достоевский, – она в Россию приезжать не будет…, -Марта передала ему шкатулку.

Он смотрел на аккуратные пачки ассигнаций, а потом услышал ее нежный голос:

– Это для вас, Федор Михайлович. И вот еще, – Марта протянула ему тетрадь, – вы сможете сами издавать книги, не зависеть от журналов…, – Достоевский ничего не понимал. Он, дрожащей рукой коснулся ассигнаций:

– Здесь много, очень много…, Казино открыто, я удвою эту сумму, а потом…, – он даже закрыл глаза, так это было сладко.

– Только вы должны мне обещать, – настойчиво сказала Марта, – что вы прямо отсюда поедете в Россию, и не будете больше играть…, Федор Михайлович, – она даже испугалась, – что с вами?

Его плечи тряслись. Он схватил из шкатулки пачку купюр и швырнул ее в камин.

– Зачем! – крикнул Достоевский, – зачем тогда все это…, Вы не понимаете…, – он выронил деньги, Марта заметила, как подергивается его лицо. Она бросилась к Достоевскому, удерживая его, осторожно опуская на ковер, укладывая его голову себе на колени.

Марта видела припадки. Когда они жили в Киото, в замке его светлости Есинобы, у одного из слуг был больной сын.

– Грегори с ним дружил, – Марта, поглаживала русую, с легкой проседью голову, вытирая платком слюну, лившуюся из полуоткрытого рта, – а потом мальчик выздоровел. Бедный Федор Михайлович…, – пачка денег догорала в камине, по ковру были разбросаны ассигнации. Марта сидела, покачивая Достоевского: «Не надо, не надо, все будет хорошо…»

Когда она открыла дверь герцогу, в гостиной уже было прибрано.

– У него припадок случился, – вздохнула Марта, указывая на Достоевского. Тот дремал на обитом бархатом диване:

– Он приказ в огонь бросил, Джон. Не поверил ему. Ты оказался прав, – Джон, на мгновение, коснулся ее руки:

– Мне очень жаль, Марта. Ты отдыхай, – велел он, – я его потом в пансион отведу. Держи, – герцог протянул ей письма.

Марта взяла кашемировую шаль и с чашкой кофе вышла на террасу. Сын писал, что в школе у него все идет отлично:

– Здесь есть мальчики из Индии, Гонконга и Америки, но в Японии и России никто не был. Они, мамочка, мне все в рот смотрят. Крестик я ношу, не волнуйся, икона у меня в комнате, и книги тоже. Милая мамочка, приезжай быстрее. Очень хочется тебя увидеть…, – письмо было на русском языке. Марта напомнила себе, что надо, по возвращению в Лондон, найти хорошего оружейника и переделать катану. Меч в Итон не поехал, а остался на Ганновер-сквер. Питер писал, что открытие завода прошло удачно:

– Теперь я занимаюсь сталелитейным предприятием, по соседству. Дорогая кузина, надеюсь, что у вас все в порядке и жду нашей встречи в Лондоне.

Марта распечатала третий конверт. Его переслали из Англии, но письмо было от Бет, со Святой Земли. Женщина улыбнулась, пробежав глазами, знакомый почерк и вернулась в гостиную. Джон сидел у стола, покуривая, блаженно вытянув ноги. Марта помахала письмом:

– Рождество я в Иерусалиме отмечу, дорогой мой. Бет и Джошуа женятся, в следующем месяце. Я у нее обещала подружкой быть. Отсюда отправлюсь в Ливорно.

– Наконец-то, – добродушно заметил Джон, – два года почти она училась. Я помню, ты мне говорила. Отменный она журналист. Наши газеты тоже ее колонки печатали. Послушай…, – он помялся. С дивана раздался слабый голос: «Марфа Федоровна…». Герцог велел себе: «Потом. Когда она в Англию вернется, поговоришь с ней».

Достоевский проснулся и обвел глазами свою скромную комнату. За открытыми гардинами виднелось полуденное солнце:

– Какой-то лакей меня сюда довел, из пансиона…, Господи, как неловко получилось, перед Марфой Федоровной…, – он приподнялся и увидел на столе шкатулку. Достоевский представил себе расчерченное на квадраты сукно стола, скачущий шарик. Перед ним встали зеленые, прозрачные глаза:

– Полина..., Господи, но ее не так зовут…, Нет, нет, именно так…, – он пошарил на ковре и чиркнул спичкой. Он шевелил губами, мотая головой. Достоевский видел бронзовую, склонившуюся к фортепьяно, голову, слышал ласковую, медленную музыку:

– И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша. Ведь она и других с ума сводит…, Стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать или перегнуть надвое. Следок ноги у ней узенький, мучительный. Именно мучительный. Волосы с рыжим оттенком. Глаза, настоящие кошачьи, но как она гордо и высокомерно умеет ими смотреть…., – он отложил перо. Опустив голову в ладони, Достоевский повторил: «Мучительный».

Он потушил окурок и стал быстро писать.

Эпилог. Ноябрь 1865, Иерусалим

На большой, подвальной кухне были разожжены все плиты. Из встроенных в стены очагов шел запах свежевыпеченного хлеба. Дина Судакова, в простом, холщовом платье, с волосами, прикрытыми туго замотанным платком, наклонилась над большим, медным противнем, с аккуратно разложенными, жареными курицами.

– Пять сотен человек за столы усядутся, – весело подумала Дина, – самая большая свадьба в этом году.

Женщины начали готовить три дня назад. Дина, посмотрела на свой хронометр:

– Дождусь всех, и пойду за нашей невестой. Я ночь не спала, а она пусть отдохнет. Еще не рассвело. Вчера вечером Бет, сидя в гостиной дома Судаковых, тихо спросила:

– Тетя Дина, как это будет? Мы в Америку вернемся, с Джошуа…

– Вернетесь, – уверенно заметила Марта. Она любовалась белым, атласным платьем, надетым на деревянный манекен. Марта повторила:

– Вернетесь. Помни, – она наклонилась и поцеловала высокий, цвета карамели лоб, – приедете в Париж, и получишь французский паспорт. В нем раса не указана, и в Америке, – зеленые глаза засверкали искрами, – тоже так будет, еще при нашей жизни.

Дина Судакова кивнула:

– Марта права, милая. Француженка и француженка. Язык у тебя, как родной…

Бет прошлась по тканому, арабскому ковру в гостиной. Открытые шкафы красного дерева были уставлены тяжелыми книгами в кожаных переплетах. Тускло блестели заглавия, сверкало в лучах заходящего солнца серебро высоких подсвечников. Осень выдалась теплая, сухая. Бет остановилась у окна и посмотрела на золотые листья гранатового дерева в маленьком дворике дома Судаковых, на высокое, голубое небо Иерусалима.

Женщины молчали. Тикали большие, ореховые часы на стене.

– Тетя Дина, – Бет провела ладонями по своему простому, шерстяному платью, – сказано: «Правды, и только правды добивайся». Это будет ложь…, – ее голос угас.

Дина переглянулась с Мартой. Зеленые глаза пожилой женщины окружала мелкая сеточка морщин. Марта со значением взглянула в сторону книг на полках. Дина вздохнула: «Милая моя, рав Судаков тебе, то же самое сказал. Я помню. Никакой лжи здесь нет. У тебя есть все права на французское гражданство. Когда у тебя и Джошуа дети появятся, – Дина улыбнулась, – тогда им все и расскажете, конечно, – она поднялась:

– Марта, пойдем готовить. Невесте не след это делать. Плиты у нас разожжены, на кухне, в ешиве. Мирьям нам поможет, когда с вызовами закончит.

Оказавшись во дворе, госпожа Судакова, кисло, сказала:

– Ты ей больше об этом напоминай. Тебя она слушает, как видишь. Мы не американцы, – жена раввина махнула рукой, – она мне все время говорит, что там люди другие.

Марта уверила ее:

– Все хорошо будет, тетя Дина. Спасибо, что меня приютили.

Госпожа Судакова вздернула бровь:

– Исаак все равно, в Цфат поехал, сразу после праздников. Только к хупе вернется, вместе с Джошуа. Ты семья, милая, – она поцеловала Марту в щеку, – и Бет веселее. Я ей за два года надоела, думаю, -Дина рассмеялась.

Они вышли на узкую, каменную улицу. Марта, незаметно, положила руку на живот. Во время плавания ее тошнило, но не сильно. Когда они пришвартовались в Яффо, недомогание прекратилось.

Мирьям, тогда, вместе с мужем, еще была на канале. Они собирались приехать к самой хупе. Марта решила:

– В Лондоне к акушерке схожу. Девочка…, – она ласково улыбалась, когда думала о ребенке.

В Баден-Бадене, она сухо сказала зятю:

– У вашей жены, Федор Петрович, был выкидыш, когда она из Санкт-Петербурга уехала. Во многом, благодаря вам, думаю.

Марта увидела, как похолодели его глаза и отрезала: «И больше говорить не о чем». Она спешила вслед за госпожой Судаковой и вспоминала, как Бет бросилась ей на шею, выбежав во двор дома. Они сидели, держась за руки, на скамейке под гранатовым деревом. Бет шептала: «Марта, милая, как я рада тебя видеть…, Спасибо, спасибо тебе, что ты приехала»

– Я обещала, – Марта прижалась белой щекой к смуглой, теплой щеке, – помнишь, когда мы девчонками были. Я свои обещания всегда выполняю.

Марта рассказала ей о смерти братьев Вулфов. Бет, в спальне, достала письмо из Вашингтона.

– Дорогой дядя Исаак, – читала Марта четкий почерк Дэниела Горовица, – с радостью сообщаю вам, что после праздников у меня была хупа. Моя жена Сара тоже передает вам пожелания здоровья и благополучия. Я посылаю пожертвование в фонд ешивы, в честь нашей свадьбы.

Бет повертела конверт: «Полковнику Вильямсону пожизненное заключение дали». Марта кивнула:

– Я знаю, в газетах читала. Бет, – она присела на кровать и взяла руку кузины, – не думай обо всем этом, пожалуйста. Что ты мне о Мэтью рассказала, о Вильямсоне, – женщина помолчала, – забудь о них…, – Марта, внезапно, улыбнулась: «Ты мне говорила, что никогда за белого замуж не выйдешь».

Бет качнула черноволосой, кудрявой головой:

– Джошуа еврей, это другое, Марта. И я скоро буду…, – Бет посмотрела в сторону своего рабочего стола Рава Судаков, еще тогда, два года назад успокоил ее:

– Сказано: «Черна я, но прекрасна, дщери Иерусалимские». Ты видела, у нас братья есть из стран Йемена, из Африки…, Евреи не только белыми бывают.

Бет стояла, перекладывая свои тетради, гладя обложку книги. Она вышла год назад в Америке, издатель прислал ей авторские экземпляры: «Как мне их благодарить? Они меня под свое крыло взяли…, Я, конечно, родня, но очень дальняя. Тетя Дина и дядя Исаак со мной, словно с дочерью обращаются».

Она вернулась к Марте:

– Скучаю о Джошуа, – пожаловалась Бет, – с той весны, когда мы сюда приехали, я его и не видела. Не положено.

– Скоро увидишь, – бодро заметила Марта. Она встала посреди спальни, оглядывая разложенные на кровати платья:

– В Америке новый гардероб сошьешь. Тебе придется с лекциями выступать, перед публикой…, Можно это? – поинтересовалась женщина.

Бет кивнула:

– Это не Тора. Да и ее женщина женщинам может преподавать. Когда Джошуа пост раввина получит, я тоже буду…, – Бет оборвала себя и горько подумала:

– Если получит. Даже с французским паспортом на меня косо посмотрят. Я всей Америке известна…, -она открыла книгу и взглянула на свою старую, довоенную фотографию.

Марта оказалась рядом. Женщина положила острый подбородок ей на плечо: «Такая же красавица».

– Мне до тридцати год, – Бет смотрела на пенсне, между пуговицами корсета, на копну тяжелых, черных волос, на заглавие: «Элизабет Фримен. Америка в огне». Марта поцеловала ее в щеку:

– А мне тридцать, ну и что? Очень хорошая книга, – заметила она, – не зря второе издание выходит. Ты для газет будешь писать, когда вернешься?

Бет подавила тяжелый вздох:

– Еще неизвестно, что в Америке случится. На юге даже после войны негров вешают, – она положила руку на старый выпуск New York Evening Post, с жирным, черным заголовком: «Очередной случай суда Линча».

– Все это изменится, – уверила ее Марта, – увидишь.

Дина Судакова вытащила из очага противень с халами. Дверь скрипнула, раздался веселый голос: «Тетя Дина, Бет готова в микву идти».

Марта спустилась вниз, по узкой, каменной лестнице и засучила рукава простого платья: «Я вас заменю, и остальных женщин дождусь». Дина, вымыв руки, оправила платок: «Одна сюда шла»

Женщина взялась за нож,поставив перед собой плетеную корзину с луком и морковью:

– Меня проводили, тетя Дина. Рав Маркус, я его на улице встретила. А дядя Исаак с Джошуа когда приезжают?

– Сейчас должны приехать, – Дина вышла во двор. Марта, очищая лук, вытерла рукавом платья слезы, что брызнули из глаз: «Надо у рава Маркуса еще расспросить о Польше. Тяжело ему о таком говорить…, – она стала резать лук, все еще всхлипывая.

Марта высыпала овощи на противень, слушая болтовню женщин. Кухня, постепенно, наполнялась людьми. Рав Маркус Ястроу приехал в Иерусалим с женой, Бертой, и двумя мальчишками, Иосифом и Моррисом. Марта познакомилась с ними на обеде у Дины Судаковой. Рав Ястроу принял приглашение синагоги в Филадельфии. Они с женой расспрашивали Марту и Бет о жизни в Америке. Сам раввин был из Пруссии, но, как он сказал:

– С тех пор, как царское правительство меня выслало из Польши, после восстания, в Германии меня никто нанимать не хочет, – рав Маркус усмехнулся, – считают, что я революционер. Придется перебираться через океан, впрочем, – он помолчал, – думаю, многие евреи в Старом Свете скоро так же сделают. Или сюда направятся.

Марта принялась за куриную печенку: «У всех семьи, свадьбу играют, а ты одна. Дмитрий Иванович…, это от одиночества было. И Питер встретит кого-нибудь…, – Марта бросила печенку рядом с луком, орудуя медной лопаточкой: «А ты одна и так будет всегда».

Она, несколько раз, думала написать Менделееву о ребенке, но потом вздыхала:

– Зачем? Он женат. Все это случилось один раз и больше не вернется. Не надо ему о таком знать.

Женщины были в холщовых фартуках. Марта обвела глазами кухню: «Хорошо, что я на немецком языке говорю. Здесь много евреев из Европы, идиш у них похож. Святой язык, я бы, конечно, никогда не осилила, а Бет уже и читает, и пишет свободно».

С Ястроу и его семьей Марта говорила на немецком языке, однако раввин знал и польский и русский:

– Пришлось выучить, – развел он руками, – я первым проповедь не на святом языке читал, а на польском. И в похоронах революционеров участвовал, – потом Марта узнала от жены Ястроу, что тот провел несколько месяцев в Варшавской цитадели, в одиночной камере. Сам раввин об этом вспоминать не любил. На Кинерете они стояли на берегу озера, и рав Маркус заметил:

– Я, миссис Бенджамин-Вулф, не думал, что живым из тюрьмы выйду. Особенно после допросов, – он посмотрел куда-то вдаль. Марта вспомнила: «Федор Петрович в Польше был».

Рав Маркус не знал имени своего следователя, но Марта, осторожно выпытав его описание, похолодела. Это был зять.

– В общем, – раввин посмотрел на свою руку, и Марта впервые увидела искривленные, сломанные пальцы, – я должен быть благодарен, что меня всего лишь выслали из Российской империи, без права возвращения.

Они съездили и к Джошуа. Марта увидев кузена, ахнула: «Ты совсем другим стал. Вот что значит на земле работать».

Джошуа показал им виноградники Судаковых. Ровные ряды лоз уходили за горизонт. Пахло жаркой, сухой землей, сладко, маняще, созревшими гроздьями, Джошуа шел рядом с Мартой, в простой, рабочей куртке и кипе, загорелый. Марта искоса посмотрела на его руки, большие, с обломанными ногтями, испачканные в земле. Джошуа улыбнулся:

– На Шабат я переодеваюсь. Но сейчас самое горячее время. На прессе мы чуть ли не сутками работаем. Ты ведь была в Калифорнии? – кузен остановился:

– У них климат похож на Святую Землю, я слышал. Дедушка еще во время оно хотел там землю купить, и виноград выращивать.

Марта кивнула:

– Но зимы холоднее. И влажно, океан рядом.

Она вспомнила мистера Стросса и, осторожно сказала:

– Джошуа…, Когда вы с Бет домой вернетесь…, На западе много евреев, а раввинов у них нет. Все на восток едут, взять хотя бы мистера Ястроу.

Кузен наклонился и поправил виноградную лозу:

– Бет мне написала, что хочет в южных штатах обосноваться. После войны, много работы будет, -Джошуа вздохнул, – и для нас тоже. Мы должны помогать неграм, заботиться об их образовании, о гражданских правах…, – кузен почесал неухоженную, каштановую бороду:

– Как сказано в Торе: «Пришельца не обижай, ибо ты сам был пришельцем в земле Египетской. Пошли, – он махнул в сторону низкого, каменного здания, – покажу вам пресс.

Марта посмотрела вслед кузену и раву Маркусу и сказала себе под нос: «Напишу-ка я мистеру Строссу».

Она так и сделала. Марта разложила жареных куриц по блюдам, и занялась паштетом: «На всякий случай. Мистер Стросс давно в Калифорнии живет. Он Джошуа поможет, если тот решит землей заниматься».

В Цфате, за обедом, Джошуа сказал: «У Судаковых Моше виноградники на себя возьмет, когда вырастет. Восемь лет ему, а во все дела вникает. Отличный мальчишка, и учится отменно».

Моше, вместе с отцом и Мирьям провел лето в Каире, занимаясь в ешиве. Сейчас капитан Кроу привез его обратно в Иерусалим.

– Мы на хупе побудем, – Мирьям улыбнулась, – и обратно отправимся. Теперь надолго в пустыне осядем. Стивен говорит, работы очень, много.

Капитан показал им карту. Канал должен был пройти через сто миль пустыни. На нем работало тридцать тысяч человек.

– Года через четыре откроем, – Стивен наклонился и незаметно поцеловал черные косы жены, – а потом я отправлюсь в Арктику, дорогие мои. Искать экспедицию Франклина.

– Мы отправимся, – поправила его Мирьям. Марта вздохнула: «Счастливы они, сразу видно». У Мирьям на губах виднелась легкая, томная улыбка, на белых щеках играл свежий румянец. Марта усмехнулась: «За руки под столом держатся. Хорошо, что у них все вышло».

Племяннику Мирьям исполнился год. Марта напомнила себе, что надо на обратном пути заехать в Амстердам, повидаться с Давидом и его женой. Она спросила у Мирьям, как Давид принял ее мужа. Девушка отмахнулась:

– Стивен семья. Давид был счастлив, что я по любви замуж вышла. И с Моше мы подружились. А рав Судаков, – Мирьям помолчала, – сказал, что все равно наши дети евреями будут.

– Вот и хорошо, – искренне ответила Марта, обнимая плечи девушки.

– Когда Джошуа сюда вернется, к хупе, – шепнула она Мирьям, – не говори ему о тех делах, американских. Сама знаешь, о чем я. Отца его не вернуть, да и не был он ему отцом. Незачем такое бередить.

Мирьям кивнула и стала рассказывать Марте о Каире. Женщина слушала, вспоминая лазоревые глаза капитана Кроу и его твердый голос: «А после этого я отправлюсь в Арктику».

– Надеюсь, он хотя бы Моше туда не возьмет, – Марта посмотрела на свой хронометр: «Семь утра. Бет должна была окунуться. Волновалась она. Сейчас люди с молитвы придут, в ешиве ученики появятся…, А свадьба вечером, под звездами».

Рав Судаков разрешил Марте вести подругу к хупе.

– Хоть ты и не еврейка, – смешливо сказал он, перед отъездом в Цфат, – но ничего страшного. Положено, чтобы это матери невесты и жениха делали, однако они оба у нас сироты…, – раввин вздохнул: «Жена моя там будет, и ты, конечно, тоже».

В большой, подвальной столовой, рядом с кухней, слышались голоса учеников ешивы. Марта, выглянув наружу, нашла глазами рыжую голову: «Моше!»

Мальчик был высокий, крепкий, сероглазый, с заколотыми под черной кипой пейсами.

– Тетя Марта! – обрадовался ребенок, – папа во дворе, они начали перегородкой заниматься, а тетя Мирьям с равом Горовицем разговаривает. Он шел на молитву. А что на завтрак? – поинтересовался Моше, – сегодня ведь свадьба? Паштет из курицы есть?

– На свадьбе его и получите, – рассмеялась Марта: «Баклажаны, лепешки…, Садись, – она подтолкнула мальчика, – пей чай. Сейчас еду принесут».

– Они до молитвы не завтракают, – Марта, поднялась наверх, во двор ешивы: «Это бывший дом рава Судакова, – вспомнила она, – дядя Исаак рассказывал».

Ворота были распахнуты, мимо нее бежали дети. Сзади Марта услышала стук молотков. Мужчины сколачивали доски для перегородки, что должна была поделить двор на женскую и мужскую половины. Утро было сияющим, свежим. Марта, выйдя на маленькую площадь, нахмурилась: «О чем это они там говорят?»

Джошуа был в пиджаке и черной шляпе, Мирьям, в простом, синем платье, с непокрытой, черноволосой головой. Они стояли друг напротив друга. Марта, найдя в кармане фартука свои папиросы, завернула за угол здания ешивы. Она присела на ступени. Лестница вела в пристройку, где раньше был кабинет покойного Аарона Горовица.

Она чиркнула спичкой, и затянулась: «У тебя тоже семья, мальчик и девочка…, Но о чем они говорят? – Марта полюбовалась сизым дымом, мягким, еще низко стоящим солнцем, а потом вздрогнула. До нее донесся пронзительный, отчаянный голос Мирьям: «Нет, Джошуа, не надо!»

Бет слышала, как ушла Марта. Половицы в коридоре только чуть заскрипели под ее легкими шагами. Через распахнутые ставни окна в спальню вливался неверный, серый свет раннего утра. Бет лежала на боку, гладя тусклую, золотую голову рыси.

Мирьям сразу, весело сказала:

– Бери кинжал себе. Детям вашим отойдет. Первая, Сара-Мирьям, она тоже еврейкой стала.

Иногда Бет снился высокий, гудящий костер, треск дерева. Она слышала отчаянные рыдания, громкий, одинокий детский крик. Женщина просыпалась, чувствуя, как бьется ее сердце. Бет смотрела на крупные, южные звезды в окне: «Сейчас новое время. Мы с Джошуа в Америку возвращаемся. Ничего такого не случится».

На ее рабочем столе стояла фотография в серебряной рамке: «Дорогим Страннице и Страннику, героям Америки, с пожеланием семейного счастья. Авраам Линкольн, президент США». Когда Бет прочла в газете об убийстве Линкольна, она заплакала. Дина Судакова долго ее утешала, но Бет все шептала:

– Тетя Дина, как так…, Он столько для Америки сделал. Кто мог на него руку поднять…, – Бет отложила кинжал. Она поднялась, встряхнув тяжелыми, заплетенными в косы волосами.

– Мэтью это все сделал, – мрачно подумала она, взяв гребень, – Мэтью, полковник Вильямсон…, Забудь, забудь, – велела себе Бет, расчесываясь, – Мэтью мертв. Вильямсона ты больше никогда не увидишь. Аталия еврейкой стала, – Бет, невольно, улыбнулась, – кто бы мог подумать. Майкла жалко, -она собрала простую, холщовую суму для миквы.

– Джошуа уже здесь, наверное, – Бет спустилась на большую кухню Судаковых, где приятно пахло свежим кофе.

Моше жил с отцом и его женой, капитан Кроу снял комнаты по соседству. Для Джошуа и Бет был готов маленький домик во дворе, среди пышно разросшихся кустов жасмина.

– Здесь мой отец жил, – сказал ей рав Судаков, – когда он выздоровел, и к матери моей вернулся.

На стене гостиной дома Судаковых висело искусно вычерченное родословное древо в ореховой раме. Бет, посмотрев на него, ахнула: «Это сколько же потомков у рава Аарона Горовица!»

– Сотни, – развел руками рав Исаак, – и Джошуа твой правнук его, и Мирьям внучка, и жена моя…, У тети Малки двенадцать детей было, – рав Исаак подмигнул Бет, – у вас в Америке так не принято, я знаю…

– Может быть, у нас и детей не появится, – внезапно, горько подумала Бет, – в Саванне ничего не случилось…, – она заставила себя не вспоминать об этом.

Дина Судакова, прислонившись к столу, пила кофе.

– И тебе налью, – заявила она, – еще не рассвело, можно. Потом к Стене с тобой сходим.

Она взглянула на побледневшие щеки девушки и обняла ее:

– Не волнуйся, ты два года училась, ты все знаешь. Да и спрашивали тебя, одна миква осталась.

Бет взяла сильную, натруженную руку старшей женщины и прижала к своей щеке. Идя вслед за Диной по узким, каменным, тихим улицам, она шевелила губами:

– Господи, пожалуйста, я прошу тебя, сделай так, чтобы мы с Джошуа были счастливы. Как там, – она внезапно покраснела, – там, на острове…

Судаковы встречали их в Яффо. Рав Исаак сразу велел:

– Ты, Джошуа, отсюда езжай в Цфат, а мы в Иерусалим отправимся. Посмотрим, что получится, – он почесал рыжеватую, в седине бороду и поверте простое пенсне в стальной оправе. Бет не сразу начала заниматься. Все лето она жила в доме Судаковых. Дина учила ее готовить, рассказывала ей о праздниках, а рав Исаак говорил с ней о Торе. Потом он признался Бет, что судьи долго не хотели с ней встречаться. Девушка помрачнела:

– Как в Америке. Из-за того, что я цветная.

– Вовсе нет, – покачал головой рав Судаков: «Это неважно. Сама понимаешь, – он, неожиданно, покраснел, – вы с Джошуа, как бы это сказать…, С одной стороны так легче, а с другой, ради брака евреями не становятся. Вот судьи и медлили, а ты терпела, – он улыбнулся: «Но теперь все хорошо».

– Все хорошо, – Бет шла вслед за Диной по лестнице. Миква была совсем маленькой. Деревянную дверь, ведущую во двор, оставили полуоткрытой. У нее собрались раввины. Бет посмотрела на темную, колыхающуюся воду и сильно сжала руку Дины Судаковой. Та обняла женщину:

– Давай готовиться, милая. И помни, что бы ни случилось, оставайся твердой во всем. Как Сара-Мирьям, да хранит Господь душу праведницы. Как дочь ее, Элишева, что и на краю света, еврейкой осталась.

– Элишева, – Бет медленно раздевалась: «Меня тоже так будут звать. Элишева-Сара. Тора Горовицей пропала, когда Мирьям от индейцев бежала. Жаль, конечно. Может, и найдется еще, – Дина принесла ведра с водой. Бет начала мыть голову.

Джошуа остановился, тяжело дыша, перед деревянными воротами. Он знал, где помещается миква для женщин. Покойная Шуламит, давно еще, по секрету показала ему это здание.

Он сжал руки в кулаки:

– Господи, помоги мне. Нельзя, нельзя, я не имею права…Я, наверняка, такой же, как он….

Все эти годы Джошуа был уверен, что в форте Ливенворт, его бабушку убили индейцы, они же и похитили Мирьям. Кузина, правда, потом оказалась в Солт-Лейк-Сити.

– Мой отец знал этих индейцев, что тебя захватили? – спросил Джошуа: «Если они тебя в штат Юта привезли?»

Мирьям отвела глаза: «Я твоего отца только издали видела, Джошуа. Потом я сразу бежала, вот и все».

Месяц назад,после праздников, в Цфат приехал американец, Джордж Адамс. Бывшего мормона изгнали из штата Юта за создание секты, Церкви Мессии. Адамс купил для своих последователей участки земли под Яффо. Они собирались основать поселение и ждать второго пришествия Иисуса.

Кроме Джошуа, в Цфате никто не говорил на английском языке. Наместник султана отправлял всех паломников с Запада, еврейских и христианских, к раву Горовицу. Джошуа привык и к протестантам, и к священникам из Рима. Однако мормона, пусть даже бывшего, на Святой Земле он видел впервые.

– Пришельца не обижай, ибо ты сам был пришельцем в Земле Египетской, – напомнил себе Джошуа. Рав Горовиц до сих пор настороженно относился к мормонам. Он, с тяжелым сердцем, пригласил Адамса на шабат.

Тот искренне думал, что Джошуа однофамилец покойного старейшины Смита. Рав Горовиц не стал его разубеждать. За обедом, Джошуа услышал, что Смит возглавлял рейд в Форт Ливенворт. Он узнал, что его отец, на глазах у своего отряда, убил собственную мать. Адамс рассказал ему, что Мирьям, или Морона, как ее называл бывший мормон, была женой старейшины Смита.

– Она сбежала, когда старейшина умер, – заметил Адамс, – никто не знает, где она сейчас. Я был, рав Горовиц, в форте Ливенворт. Я все это видел собственными глазами. Я у него в отряде служил, у старейшины Смита. Он, конечно, сумасшедший был, – Адамс покрутил пальцем у виска.

Джошуа заставлял себя спокойно есть, предлагать гостю еще вина, но в голове у него все время вертелось:

– В Цинциннати, когда отец к мормонам ушел, он моего возраста был. Ему тридцати не исполнилось. Господи, а если и меня это ждет…, Отец убил бабушку Батшеву…, Мирьям солгала мне, сказала, что моего отца не знала. Он ее принудил к браку…, – Джошуа взглянул на гостя поверх огоньков свечей: «А как умер этот Смит?»

– Сердечный приступ, говорят, – хмыкнул Адамс: «Меня тогда в городе не было. Это все, что я знаю».

– Вернусь в Иерусалим и спрошу Мирьям, – решил Джошуа. Вслух, вежливо, он сказал: «Вы ешьте, мистер Адамс. Рыбу я сам готовил. Она из Кинерета, свежая».

Мирьям, во дворе ешивы, посмотрела на него расширенными, прозрачными глазами: «Джошуа, откуда ты….»

– Неважно, – рав Горовиц сжал зубы.

– Скажи мне, правда это, или нет, Мирьям? Мой отец убил свою мать? Ты была его женой?

Она молчала, перебирая длинными пальцами тонкую шерсть на платье. Из раскрытых окон столовой слышались детские голоса:

– Он не успел, – шепнула Мирьям, – у него отказало сердце. Я убежала, Джошуа…, Он не успел. А бабушка Батшева…, – рав Горовиц увидел, как побелели ее щеки, – бабушка Батшева…, – Мирьям справилась с собой, – я все видела…, Он перерезал ей горло, Джошуа.

Кузина что-то кричала ему вслед, но Джошуа ничего не слышал. Он бежал к микве:

– Бет и тетя Дина туда пошли. Только бы успеть…, Нельзя, чтобы Бет выходила за меня замуж…, Мой отец убийца, насильник, и я таким буду, наверняка. Это в крови. Он как раз моих лет сошел с ума.

Джошуа толкнул створку ворот и оказался во дворе. Он посмотрел на спины в черных пиджаках и капотах. Судьи стояли у приоткрытой двери миквы. Во дворе царила тишина. Джошуа вспомнил:

– Они должны слышать, как Бет говорит благословения. Не думай о ней, – он увидел темные, большие глаза, щеки цвета карамели:

– Так будет лучше для всех. Не медли, – разозлился на себя Джошуа, – скажи это!

До него донесся плеск воды. Джошуа закрыл глаза и откашлялся: «Я отменяю свадьбу».

Марта выслушала Мирьям. Девушка все еще стояла в воротах. Женщина твердо сказала:

– Твоей вины здесь нет, милая. Все равно, говорится в Библии: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным». Мирьям, непонимающе, взглянула на нее. Марта, невольно, улыбнулась: «Это из Евангелий. Ты их не читала. Иди, – она кивнула на кухню, – помогай. Все хорошо будет».

– Марта, – Мирьям взяла ее за руку, – а Джошуа, а Бет…, Куда он побежал?

– Иди, – повторила женщина и подтолкнула ее к ешиве.

Мирьям, оглянувшись, посмотрела ей вслед. Когда они со Стивеном приехали в Амстердам, ее ждало письмо от бабушки. Давид развел руками: «С еврейской почтой передали, как обычно».

– Милая моя внучка, – читала Мирьям, – у нас все хорошо. Маленькой Хане четыре годика, она растет, и радует нас. Видишь, как я и говорила, ты дождалась любви. Об остальном позаботится Господь, доверься ему.

– Бабушка ничего плохого не скажет, – Мирьям свернула письмо, – да и не будет ничего плохого.

Они со Стивеном сходили в амстердамскую мэрию, получив свидетельство о браке, и устроили семейный обед. Мирьям подружилась с невесткой. Рахиль была тихой, скромной девушкой, хлопотала над мужем и сыном. Шмуэлю исполнилось полгода. Она ахнула, узнав, что Мирьям и Стивен собираются ехать на канал:

– Я бы никогда не смогла, милая. Ты врачом хочешь стать, это так сложно…, – Рахиль показала на тяжелые тома в кабинете мужа.

– Ничего сложного, – Мирьям прошлась по комнате, покачивая Шмуэля. Мальчик улыбался и что-то лепетал. Она остановилась, пытаясь справиться с собой. Мирьям вспомнила Авиталь и ее недоуменный, звонкий голосок: «Куда мама?»