Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
– Бет и Джошуа за руки держатся, – Аталия смотрела на опустевшую синагогу, – видно, что они счастливы. Рав Горовиц..., Джошуа только на нее и смотрит. И они поздно встают, – Аталия почувствовала, что краснеет: «Сейчас сорок дней ничего нельзя будет. Как хорошо...»
Ночами, с мужем, она закрывала глаза и вспоминала Макса. Ей больше не было больно, однако Аталия ничего не чувствовала. Она делала все, что велел муж. Дождавшись, пока он заснет, девушка шла в умывальную и тихо плакала, присев на край ванны итальянского мрамора. Она хотела, чтобы Макс приехал, и забрал ее:
– Куда угодно, – думала Аталия, – хоть на край света. Но папа..., – она вздрагивала, вытирая лицо:
– Нельзя! Папа должен жить. Может быть, потом, мне удастся к нему съездить с одной, с ребенком, без Дэниела..., Но как? – она очнулась. Бет, зашуршав пышным, пурпурного шелка кринолином села рядом. Женщина, ворчливо сказала:
– Авраам твой спит давно. Поешь что-нибудь. Хлеб свежий, масло, копченый лосось, форель…, Ты кормишь, – Бет забрала у нее сына и сунула в руки девушке фарфоровую тарелку.
Аталия вздохнула: «Спасибо». Бет, внезапно, спросила:
– Ты говорила, вы с Дэниелом, к отцу твоему ездили? Ты ему отправила весточку, что внук у него родился?
Девушка молчала, изящная голова опускалась все ниже. Бет, строго, велела: «Рассказывай все».
Вечером Бет и Джошуа сидели в ее кабинете. Рав Горовиц писал письмо мистеру Строссу, в Сан-Франциско. Марта еще в Иерусалиме дала им адрес:
– На западе, совсем другие люди. Свяжись с ним, Джошуа, познакомься. На всякий случай, – женщина блеснула зелеными глазами.
– Дочка у Марты и Питера, – весело подумал Джошуа, покосившись на жену. После обрезания Дэниел ушел в министерство. Бет попрощалась с Джошуа и Аталией, у ограды особняка Горовицей. Жена загадочно сказала: «У меня дела».
Она была в домашнем, шелковом, цвета карамели платье, голову прикрывал такой же, берет. Бет склонилась над какой-то картой, вложенной в ее тетрадь. Дома было тихо. Аталия и мальчик спали, Дэниел после ужина заперся в кабинете. Через два дня он уезжал в Буффало.
– Интересно, – Джошуа наклеил марки на конверт, – кто у нас родится? Бет, такая красивая, – он полюбовался румянцем на смуглых щеках, – говорят, когда девочка, то женщина дурнеет. Ерунда, -разозлился рав Горовиц, – как это любимая женщина может подурнеть? Никогда такого не случится, -он поднялся и заглянул через плечо жены: «Что это ты изучаешь, любовь моя?»
В ее блокноте была карта Мэриленда. Бет почувствовала его сильные, такие знакомые руки у себя на плечах, и поднесла к губам ладонь:
– Мы с Аталией и Авраамом едем в форт Мак-Генри, милый. В тюрьму. Через три дня, когда Дэниел..., – она махнула рукой за окно и попросила: «Послушай меня, пожалуйста».
Рав Горовиц слушал:
– Тебе не будет тяжело, милая..., Все же Вильямсон..., – он не закончил: «Я бы мог сам Аталию туда отвезти, и мальчика тоже».
– Ей помощь нужна, – вздохнула Бет, – да и не пустят тебя к Вильямсону, милый. Я сегодня сходила к военному министру Стэнтону, – Бет усмехнулась, – получила от него, по старой памяти, письмо, чтобы мне, как журналисту и писателю, оказывалась всяческая поддержка. И редакционное удостоверение у меня есть.
Рав Горовиц молчал, прижавшись щекой к ее щеке. Бет пожала его пальцы:
– Это семья, милый. Ничего, – она повернулась и поцеловала его, – я справлюсь, и ты будешь рядом со мной. Она совсем девочка, Аталия, а это ее отец..., И малыш, он ни в чем не виноват, – Джошуа кивнул: «Встретим шабат и поедем, любовь моя».
Она сидела, смотря на вечернее, светлое небо за окном. Джошуа, обнимая Бет, вспомнил: «Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их».
Экипаж остановился у ворот красного кирпича. Джошуа посмотрел на большой американский флаг, в синем, летнем небе:
– Британцы обстреливали этот форт, во время войны. Здесь мистер Ки написал «Знамя, усыпанное звездами», после бомбардировки.
До Балтимора они добрались на поезде и остановились в еврейском пансионе. Дэниел уехал в Буффало. Бет, успокоила невестку:
– Он ничего не узнает, обещаю тебе. Я поговорю с комендантом тюрьмы. Скажу, что пишу книгу об убийстве Линкольна..., – Аталия всхлипнула, опустив голову:
– Бет..., Я виновата, перед всеми, перед тобой..., Мой отец готовил покушение, и Мэтью..., – девушка расплакалась и Бет обняла ее:
– Мэтью и мой кузен тоже, и рава Горовица. Ты за своего отца не отвечаешь. Ты помнишь, – Бет улыбнулась, – ты меня спасла, в Саванне. Меня и других девушек.
Бет, вернувшись в Америку, нашла своих товарок через старые связи бывшей Подпольной Дороги. Обе девушки были замужем, с детьми, жили на севере. Бет облегченно вздохнула: «Хорошо». В Вашингтоне, она начала собирать материал для будущей книги. Бет хотела написать о Реконструкции, о том, как меняется юг, как цветные становятся американскими гражданами. Сара-Джейн занималась школами для цветных. Бет встречалась с бывшими рабами, начавшими они учиться грамоте на четвертом десятке. Она говорила со священниками, с аболиционистами, с теми, кто раньше занимался Дорогой.
– Борьба против сегрегации, – сказала она мужу, покусав перо, – вот наша следующая задача. И на юге, и на севере. В Филадельфии со времен войны цветные и белые в одних омнибусах ездят. Они через разные двери заходят, и на разных сиденьях сидят. И никто не возражает.
Джошуа, задумчиво, закинул руки за голову:
– Когда-нибудь, любовь моя, цветные и белые будут сидеть рядом. Начнут учиться в одних школах..., Хотя вряд ли это случится при нашей жизни, – подытожил рав Горовиц.
Бет пользовалась французским паспортом. В нем она была мадам Горовиц, уроженкой Бостона. В Париже, в мэрии Пятого Округа, они заключили светский брак. Анри, за обедом в еврейском ресторане, в Марэ, заметил:
– О Наполеоне могут все, что угодно говорить, но благодаря нему, мы избавились от многих предрассудков.
– Передай Элишеве-Саре, что она должна быть твердой, – Бет вспомнила письмо от Ханеле. Женщина пообещала себе: «Буду».
Джошуа помог жене выйти из экипажа. Бет велела: «Давай сюда мальчика». Аталия, с тех пор, как уехал муж, успокоилась, меньше плакала, грудь у нее заживала. Авраам не капризничал, ел и спал. Бет замечала, как невестка, ласково, смотрит на сына.
– Он только со мной будет, – Аталия баюкала мальчика, – он..., Дэниел, много работает, его дома не застанешь. Мы с Авраамом и без него справимся, – Аталия, иногда, ночью, слушала спокойное дыхание мужа:
– Если его убьют..., – девушка запрещала себе такие мысли:
– Это грех, грех. Он спас папу. Пока я веду себя так, как хочет Дэниел, папа будет жить. Я потерплю. Я знаю, Макс приедет за мной.
Аталия не хотела думать о том, что случится дальше. Она вспоминала белокурые волосы Макса, его загорелое, веселое лицо, его поцелуи: «Он говорил мне, что он меня любит, что он вернется...»
Окошечко в железной двери заскрипело. Бет, вежливо, сказала:
– Мне бы хотелось встретиться с комендантом форта. Вот письмо от военного министра, – она протянула солдату бумаги, – и мое редакционное удостоверение.
Бет знала, что заголовок New York Post был известен в самых глухих уголках Америки. Она работала в крупнейшей газете страны. Окошечко захлопнулось. Бет повернулась к мужу: «Ты нас здесь подожди, Джошуа».
– А как же..., – рав Горовиц кивнул на Аталию. Девушка стояла, держа на руках спящего сына. Она была в простом, темном платье и таком же капоре. Бет, с утра, выбрала шелковый туалет цвета темного граната, с рубиновым браслетом. Женщина прикоснулась к шее пробкой от флакона с ароматической эссенцией:
– Я чуть ли не самый высокооплачиваемый журналист Америки, Джошуа. Комендант будет сражен, наповал, – Бет наклонила голову. Муж обнял ее: «Да и кто бы ни был сражен?»
На шляпе Бет трепетали под легким ветром пышные перья. Она оглянулась на закрытые ворота: «Аталия, мой секретарь. Она ведет мои записи».
– С ребенком, – Бет увидела в серо-синих глазах мужа смех и вздернула подбородок: «С ребенком. Пусть только кто-то посмеет мне сказать, что это не принято».
Никто, разумеется, не посмел.
Бет и Аталия сидели в кабинете у начальника тюрьмы. Офицер не сводил глаз с Бет, а потом откашлялся:
– Если бы я знал, мисс Фримен, что вы приедете, я бы непременно принес ваши книги, – он зачем-то оправил мундир, – взял бы автограф. Вы не побоялись поехать в пустыню, – восхищенно сказал комендант, – навещали кочевников, магометан..., Вы были в этом древнем городе, – он пощелкал пальцами.
– В Петре, – помогла ему Бет, – мы провели на развалинах несколько дней. Как сказал поэт, – она улыбнулась, – город, сотканный из розового света, всего лишь немного младше самого времени.
– Хоть бы она рот закрыла, – смешливо подумала Бет, глядя на Аталию. Вслух, она сказала:
– Это мой секретарь. Ребенок нам не помешает, – Бет скосила глаза на свой живот, – я всегда придерживалась того мнения, что материнство можно и нужно совмещать с работой на благо общества. Так же считает и миссис Стэнтон, наша известная суффражистка, – Бет подняла бровь, – а у нее семеро детей.
Настала очередь коменданта открыть рот. Бет уверенно поднялась, зашуршал кринолин. Она посмотрела на свои золотые, привешенные к браслету часики:
– Разговор займет немного времени, майор. Мне надо услышать самого мистера Вильямсона. Разобраться, если пользоваться новым словом, в психологических причинах его поступка.
От нее пахло ванилью, сладко, завораживающе. Комендант очнулся:
– Конечно, конечно, мисс Фримен. Его приведут в отдельную комнату. Вам, и вашему секретарю, никто не помешает, – он нажал на кнопку электрического звонка и велел охраннику: «Проводите дам. Может быть, – робко поинтересовался комендант, – обед, мисс Фримен..., После того, как вы с ним поговорите. Моя личная терраса выходит прямо на залив».
В крепости пахло морем. Форт стоял на мысе. С трех сторон плескалась прозрачная вода Атлантического океана. Они вышли на усаженный зеленой, сочной травой двор. Бет вздохнула: «Спасибо за приглашение, однако, нам надо вернуться в Балтимор. У меня встреча в редакции местной газеты».
Всю дорогу сюда она заставляла себя не вспоминать Вильямсона, таким, как она видела его в первый раз, в имении покойного Мэтью, под Саванной.
– Он просто отец Аталии, – приказала себе Бет, – он, скорее всего, забыл тебя. Столько лет прошло.
Бет сидела в отделении вагона первого класса, рядом с мужем, смотря на ровные поля Мэриленда. Она думала, что на юге могли остаться гости имения. Бет помнила их лица, каждого человека, и до сих пор могла бы отыскать их в толпе.
– Ерунда, – разозлилась Бет, – я теперь еврейка, откуда бы мне их встретить? Все будет хорошо.
Дверь была полуоткрыта, их оставили одних. Бет, тихо, сказала Аталии:
– Я предупрежу твоего отца. Ты мне говорила, что в прошлый раз..., – голубые глаза наполнились слезами. Аталия мелко закивала:
– Папа..., папа крикнул мне, чтобы я уходила, вместе с Дэниелом...
Она стояла, укачивая мальчика, маленькая, хрупкая, как цветок. Бет вытерла ее влажную щеку:
– В этот раз все будет по-другому, обещаю. Посылай мне передачи, в Чарльстон. Я позабочусь о том, чтобы они дошли до твоего отца. Шарф ему свяжи. Здесь зимой сыро, – Бет выпрямила спину и шагнула в комнату.
Наручники с него не сняли. Бет поняла: «Он очень постарел. Год он в одиночной камере. Он поседел». Вильямсон был в сером, тюремном костюме, в рубахе и штанах. Он поднял голову. Бет заставила себя не вздрагивать: «Он меня узнал».
Чутье ее никогда не подводило. Поступив практикантом на лето в New York Post, девчонкой девятнадцати лет, она успела застать опытных репортеров. Старикам шел седьмой десяток, они помнили мистера Констана.
– Она, дорогая моя, – журналист затянулся папироской, – знала, о чем писать. Она чувствовала публику, – старик повел рукой, – как никто другой. Знала, что люди хотят прочитать, знала, что им будет интересно..., Другого такого журналиста в Америке не будет, – он усмехнулся и оглядел Бет с ног до головы:
– У тебя тоже глаз такой, как у мистера Констана. Может быть, – репортер помолчал, – что-то из тебя и выйдет. Бери блокнот, иди на улицу, – распорядился он, указав в сторону шумного Бродвея, – и принеси мне историю. Люди, читая ее, должны плакать, смеяться, рвать газету и писать на нас жалобы в Конгресс.
– Узнал, – повторила Бет и незаметно сглотнула:
– Мистер Вильямсон, я привезла сюда вашу дочь и внука..., – лицо Вильямсона дернулось. Бет сжала зубы: «Внука. У вас есть полчаса на встречу. Аталия вам напишет, через меня, и будет посылать передачи, – она заметила, как заблестели его глаза и добавила: «Меня зовут Элизабет Фримен. Если вы читаете..., читали газеты, вы, может быть, обо мне знаете».
Он молчал, не глядя на нее, а потом, глухо, сказал:
– Это были вы, в Саванне..., Мисс Фримен, я..., – Бет подняла руку:
– Не надо, мистер Вильямсон. Это была я.
Она исчезла за дверью.
Аталия стояла в кирпичном, темном коридоре. Бет заставила себя ровным, спокойным голосом проговорить: «Он тебя ждет». Девушка зашла к отцу. Бет положила руку на свой живот. Ребенок, недовольно ворочался: «Прости меня, так было надо. Но больше этого не случится».
Она услышала всхлип из-за двери: «Папа!», услышала тихий голос Вильямсона: «Доченька, милая моя...». Бет, быстрым шагом, пошла к воротам, сказав охранникам, что ее секретарь записывает интервью. Джошуа ждал у ландо.
Она увидела озабоченные, серо-синие глаза мужа. Бет взяла его за руку.
– Просто обними меня, – попросила Бет, – обними, любовь моя.
Он так и сделал. Бет, вдыхая знакомый запах чернил, слыша, как успокаивается ребенок, положила голову на плечо Джошуа.
Аталия сидела рядом с отцом, на простом, деревянном табурете, заставляя себя не плакать. Мальчик просыпался.
– Я не могла...,– тихо сказала она, – не могла, папа. Он..., полковник, обещал, что если я за него выйду замуж, ты будешь жить. И ты живешь..., – Вильямсон посмотрел на свою левую руку. Два ногтя выросли заново, но были искривленными. Он велел себе:
– Не говори ничего девочке. Ей и без того трудно. Не надо, чтобы она это знала, – он вздохнул: «Доченька..., Я виноват перед тобой, этого не искупить, никогда..., – у нее было похудевшее, усталое лицо, но Аталия улыбалась:
– Не говори так, папа, – она наклонилась и прижалась губами к его руке, – не надо. Побудь со мной, -она покачала мальчика, – со мной, и со своим внуком. Видишь, – нежно сказала Аталия сыну, – это твой дедушка, Авраам.
Вильямсон заплакал, дочь вытерла слезы с его лица. Мальчик недоуменно смотрел на деда, туманными, еще сонными глазами. Аталия ахнула. Сын вдруг улыбнулся, мимолетно, едва уловимо.
– Это в первый раз, – Аталия шмыгнула носом, – в первый раз он улыбается, папа..., Он сейчас есть захочет, – Аталия покраснела и отвернулась. Девушка расстегнула пуговицы на платье, накрываясь шалью. Она кормила. Вильямсон, опустив руки в кандалах, смотрел через плечо дочери, любуясь милым личиком внука: «Пусть будет счастлив, пожалуйста».
Ребекка Бельмонте, урожденная Толедано, присела к венецианскому зеркалу. Томно прикрыв веки, девушка покрутила бриллиантовый браслет на тонком запястье. Волосы прикрывал черный, шелковый берет. Ребекка носила траур по отцу, умершему месяц назад. За окном, распахнутым в сад особняка, шелестели листья магнолий. Стояла влажная, удушающая, летняя жара. Солнце клонилось к закату. С океана тянуло влажным, соленым ветерком.
После войны муж Ребекки, отлично заработавший на продаже плантаций саквояжникам, перестроил особняк. Когда мистер Толедано скончался от удара, Дэвид Бельмонте, в кругу друзей, за сигарой и виски, заметил:
– Очень вовремя. Старого мошенника северяне собирались посадить в тюрьму. Пришлось бы его, потом содержать, ухаживать за ним..., – Бельмонте улыбался тонкими губами.
Сам он вышел сухим из воды. Во время осады Чарльстона, Бельмонте, майор конфедератов, заболел тифом, как и многие из спешно отступавших войск. Взятие города застало его в госпитале. Он, подписывая обязательство не поднимать оружия против северян, только упомянул, что служил в пехотном полку.
Бельмонте действительно служил в регулярной армии, несколько месяцев. Он приехал в Чарльстон из столицы Конфедерации, Ричмонда.
Первые три года войны он занимался совсем другим. Бельмонте был в партизанском отряде Уильяма Квантрелла, вместе с Джесси Джеймсом, «Кровавым» Биллом Андерсоном, и другими отчаянными конфедератами, совершавшими рейды в тыл северян. В Лоуренсе, в штате Канзас, они вырезали двести человек гражданских. Бельмонте и его товарищи снимали скальпы с раненых солдат северян. Майор знал, что, попадись он в руки военной разведки юнионистов, его бы не пощадили.
У Квантрелла, они пользовались кличками. Бельмонте стал «Гремучей Змеей». Его так назвали, потому, что он любил душить умирающих людей. В отряде никто на такое не обращал внимания. Арчи Клемент, лейтенант у «Кровавого» Билла, предпочитал разрубать живых пленников на части.
За год до конца войны, Бельмонте понял, что дело Юга проиграно. Он, было, хотел найти своего старого приятеля, Мэтью Вулфа. Они были знакомы по некоторым деликатным делам. Однако в Ричмонде никто не знал, куда делся Мэтью, или, понял Бельмонте, ему предпочитали этого не говорить.
В родной Сент-Луис он возвращаться не хотел. В городе делать было нечего. Отец Бельмонте умер за несколько лет до войны, завещав ему мелочную лавку. Исаак Бельмонте приехал в Америку через порт Галвестон, в Техасе, покинув родное Кюрасао, где его семья прожила двести лет. «Американская мечта, – хмыкнул Бельмонте, продавая задешево маленький, деревянный домик, – не у всех она сбывается». Самого Дэвида, правда, отправили в университет. Он едва успел получить диплом юриста, как началась война.
В Ричмонде, отчаявшись отыскать Мэтью, Бельмонте вспомнил бедную синагогу в Сент-Луисе, немецких эмигрантов, говоривших по-английски с тяжелым акцентом, и свою захудалую бар-мицву. В Миссури еще не было свитка Торы. Маленький Дэвид читал главу из книги. Отец стоял рядом и утирал слезящиеся глаза. Мать сидела за старой, бархатной занавеской. Пахло пылью и сладким, изюмным вином.
– Пусть там все хоть под землю провалится, – сочно пожелал Бельмонте, стоя с одним саквояжем на перроне вокзала в Ричмонде, ожидая поезда на юг.
Самые богатые евреи Конфедерации жили в Чарльстоне и Саванне. Туда Бельмонте и намеревался податься. За душой у него ничего не было, но Дэвиду еще не исполнилось тридцати. Он собирался найти обеспеченную невесту. Так оно и случилось.
Стоило ему появиться, в новой форме пехотного майора, в чарльстонской синагоге, как отцы незамужних дочерей стали наперебой приглашать его на семейные обеды. Через два месяца Бельмонте был помолвлен с единственной дочерью главы снабжения армии конфедератов, мисс Ребеккой Толедано. Они успели поставить хупу до того, как генерал Борегар капитулировал перед северянами.
Выйдя из госпиталя, Бельмонте осмотрелся и жестко сказал тестю:
– Не лезьте ни в какие махинации. Вы на подозрении у северян. Вы крупный военный чин, в прошлом. Почти генерал, – хищно улыбнулся Бельмонте: «Живите тихо. Ходите в синагогу, руководите общиной. Оставьте все..., – Дэвид повел рукой, – комбинации мне. Я все-таки юрист, хоть и не практиковал, из-за войны».
После убийства Линкольна Дэвид боялся, что тесть окажется, в этом замешан. В газетах писали о пожизненном заключении героя мексиканской войны, полковника Вильямсона, и расстреле, по приговору трибунала, капитана войск конфедератов Мэтью Вулфа. Старик Толедано клялся, что ни о чем не знал, и ничего не подозревал.
– Ладно, – вздохнул Дэвид, – я вам верю, дорогой тесть.
Он, на деньги Толедано, основал юридическую практику. Саквояжники приезжали на юг толпами. У них в карманах звенело золото, земля стоила дешево. Бельмонте знал, что ему доверяют. На дверях конторы висела мезуза, он держал в кабинете ханукию и ходил в кипе. Северяне предпочитали иметь дело с евреями. Среди них было много аболиционистов. Бельмонте никогда не забывал, в разговоре, ввернуть, что еще до войны выступал за отмену рабства. Об убитых им неграх он, разумеется, не упоминал.
Он возил саквояжников по разоренным плантациям, оформлял сделки, и относил деньги в банк. Некоторые гости с юга, правда, домой не возвращались. Бельмонте нашел своего давнего друга по партизанскому отряду, Джессе Джеймса. Джессе, после войны занялся грабежами. Джеймс порекомендовал ему надежных людей из ветеранов войны, живших в Северной Каролине. Золото, оставшееся после убийств, Бельмонте делил между собой и главарями банд.
После смерти тестя его единогласно избрали главой общины. Поднимаясь на биму, оглядывая беломраморную синагогу, он, удовлетворенно, улыбался. Когда он вошел в Ричмонде в вагон третьего класса, он представлял себе будущее именно так.
Жена, в черном, траурном шелке, с гагатовыми ожерельями, сидела на их семейном месте. Женщины в Чарльстоне давно спустились вниз. Бельмонте выступал за новые веяния.
Ребекка прислушалась. Муж, как всегда, незаметно вошел в комнату. Наклонившись, Бельмонте поцеловал ее белую шею.
– Рав Горовиц приехал, – смешливо сказал Дэвид, – на Шабате увидишь своего бывшего жениха. Я, правда, с ним еще не говорил. Они вчера поздно вечером явились. Живут в пансионе мистера Фридлендера. Он их и встречал, на вокзале.
Ребекка поднялась и закинула руки ему на шею. Муж был выше ее на голову. Даже в штатском, летнем, ирландского льна костюме, у него осталась военная выправка. Ребекка увидела его, осенью, в синагоге, после отъезда рава Горовица. Дэвид носил темно-голубой мундир майора конфедератов. Девушка пообещала себе: «Этот человек будет моим мужем, и никак иначе». У него были мягкие, немного вьющиеся темные волосы, и красивые, карие глаза. Покойный отец осторожно сказал Ребекке:
– Майор Бельмонте говорил со мной, милая…, Однако он с запада, из Сент-Луиса, из небогатой семьи..., – девушка надула губы:
– Папа, оставь. Он южанин, еврей, джентльмен..., И он мне нравится, – краснея, прибавила Ребекка. Отец рассмеялся: «Человек он достойный. Семья старая, с Кариб. Он образованный, университет закончил. Хорошо, милая».
– Он не был моим женихом, – капризно отозвалась Ребекка, – я ему отказала, этому коротышке, хоть у него и денег много. Я хотела выйти замуж по любви, Дэвид, – в окне было сумрачно, мерцали звезды. Бельмонте шепнул ей: «И вышла. Я, милая, этому очень рад».
– А что там за жена? – поинтересовалась Ребекка и ответила сама себе: «Наверняка тоже коротышка, и уродливая к тому же. Все северянки уродливые».
– Говорят, – муж усмехнулся, – он ее со Святой Земли привез. Посмотрим, каковы тамошние евреи.
Бельмонте, как и его покойный тесть, аккуратно посылал деньги в Иерусалим. Это была заповедь, а Дэвид старался их соблюдать.
– Однако, – разводил он руками, – многие правила устарели. Например, те, что касаются пищи. Нам не надо отделяться от американцев. Мы должны обедать с ними за одним столом.
– Она, наверное, тоже креветок не ест, – сморщила нос Ребекка, – рав Горовиц от них отказался.
– Что не мешает нам, – Бельмонте поднес ее руку к губам, – отлично поужинать, именно креветками, и французским вином. Послезавтра ты ее увидишь, эту Элишеву-Сару, в синагоге. Мы рава Джошуа будем общине представлять.
После ужина жена играла ему на фортепьяно. Бельмонте, поцеловал ее: «Мне надо поработать милая, в кабинете. Но я тебя разбужу, обещаю».
– Буду ждать, – лукаво взглянула на него Ребекка.
Бельмонте запер дверь. Присев к большому, дубовому столу покойного тестя, он закурил виргинскую папиросу. За окном была ночь, жаркая, южная, пронизанная светом крупных звезд. Звенели цикады. Он снял ключ с золотой цепочки для часов и открыл вделанный в стену сейф. Бельмонте разложил перед собой покрытые рядами цифр бумаги. Внизу каждого листа стояли три буквы «К». Он углубился в работу.
На кладбище было тихо, за кованой оградой поднимались вверх зеленые, пышные магнолии. Утро выдалось жаркое. Бет, невольно, вздохнула:
– Бедное дитя, в самый разгар лета родится. Мы с Джошуа привыкли, на Святой Земле еще теплее, а вот мальчик или девочка..., – перед отъездом из столицы она сходила к врачу. Доктор уверил ее:
– Все в порядке, миссис Горовиц. Осталось две-три недели, не больше. Ребенок некрупный, лежит правильно, – он написал адрес на бумаге:
– Это мой коллега, в Чарльстоне, доктор Маккарти. Он вам поможет. Мы вместе учились.
– Здесь больше могил появилось, – Бет наклонилась и провела рукой по горячему граниту: «Конечно, два года прошло». Старший брат Сальвадора умер после войны, но за могилой ухаживали старики из похоронного общества. Мистер Фридлендер, вдовец, хозяин пансиона, встречал их на вокзале. Он пожал плечами:
– Это заповедь, рав Горовиц. Впрочем, – Фридлендер почесал в седой бороде, – мы с вами вместе бедного Александра хоронили, помните? Едва за сорок ему было. Так жаль, так жаль..., – старик вздохнул.
Им надо было найти дом, но рав Горовиц сказал:
– Давай родов дождемся, а потом займемся недвижимостью. Просто отдыхай, – он поцеловал Бет, – не ходи далеко одна, пожалуйста. Только в синагогу, – он улыбнулся, – здесь рукой подать.
Пансион Фридлендера стоял за две улицы от беломраморного, с колоннами здания.
– Сегодня Шабат, – вспомнила Бет, – наконец-то, общину увижу. Джошуа будут представлять и меня тоже.
Она вчера привела в порядок одежду мужа. Джошуа пошел встречаться с советом общины и проводить первый урок по Талмуду.
– Толедано умер, – сказал он, сидя за завтраком, – теперь в председателях зять его, некий Бельмонте, из Сент-Луиса. У него своя юридическая практика, очень успешная. Здесь, на юге, – Джошуа налил ей кофе с молоком, – сейчас много денег. Оборотистые люди, как этот Бельмонте, хорошо зарабатывают.
В первый день по приезду Бет пошла в самый большой писчебумажный магазин и скупила все южные газеты. Она огляделась и поняла, что ее книг здесь не продавали.
Бет расплатилась:
– Конечно, я родилась цветной, и этого никогда не скрывала. На юге никто не будет торговать книгами цветных. Такой магазин сразу прогорит. Если его не сожгут, – мрачно добавила Бет, сидя над газетами, с раскрытым блокнотом.
Она изучала описания пожаров, судов Линча, нападений на банки, а потом взяла подробную карту южных штатов. Бет аккуратно отметила на ней карандашом все инциденты. Она задумчиво посмотрела на значки вокруг каждого крупного города.
– Очень интересно, – пробормотала женщина, – получается, что все это началось довольно недавно. Спустившись вниз, она спросила у мистера Фридлендера, где городская библиотека. В читальный зал пускали женщин. Бет предъявила французский паспорт и села за подшивки южных газет, читая номера с начала года.
– Полгода, – сказала она себе, вернувшись, домой, – всего лишь полгода.
Бет аккуратно внесла в тетрадь все даты и еще раз сверилась с картой. Получалось, что нападения, возникнув в штате Теннеси, распространились по всему югу. Она вспомнила переписку покойного Дрозда, и, невольно, присвистнула: «Следуют заветам Мэтью».
К тому времени, как Джошуа, в пятницу, вернулся домой к обеду, Бет успела сходить на почту и отправить Дэниелу свои выводы, вместе с картой. Она написала кузену:
– Я более, чем уверена, что тайная организация, о которой говорил Мэтью, создана и действует. Надо обратить особое внимание на ветеранов войск конфедератов, Дэниел. Понятно, – Бет покусала ручку, – что их много. Однако те, кто во время войны был известен своей жестокостью, например, генерал Форрест, или участники банды Квантрелла, вряд ли остановятся.
– А где их найдешь? – внезапно поняла Бет: «Я читала о Квантрелле. Они все под кличками воевали. Настоящие имена убитых известны, а вот остальные...»
Фридлендер поселил их в комнаты с кухней. Бет, сбегав в еврейскую лавку, приготовила салат и пожарила свежую рыбу. За обедом она поделилась с Джошуа своими размышлениями. Рав Горовиц задумался:
– Может быть, ты и права. Хорошо, что ты Дэниела предупредила, – муж, внезапно, улыбнулся: «Оказывается, жена этого Бельмонте, та самая Ребекка Толедано, из-за которой я когда-то сюда приезжал. Для вида, – добавил Джошуа, усмехаясь.
– Он приятный человек, воевал за конфедератов, майор в отставке. Миссис Бельмонте за тобой зайдет, перед службой, проводит тебя в синагогу, – Джошуа разлил лимонад: «Я раньше уйду, на послеполуденную молитву, а тебе надо свечи зажечь».
– Я бы и сама дошла, – недовольно пробормотала Бет. Джошуа, мягко, заметил: «Это община, любовь моя. Нам здесь жить, нам и нашим детям. Они хотят, чтобы мы обустроились. Надо быть благодарными».
Вернувшись с кладбища, Бет успела проводить мужа в синагогу. Она придирчиво осмотрела парадный костюм рава Горовица, поправила шелковый галстук на крахмальной рубашке, стряхнула невидимые пылинки с темной шляпы.
– Ты у меня очень красивый, – Бет, ласково, поцеловала мужа: «Помнишь..., – она, немного, покраснела, – на острове...»
С тех пор всегда было так, каждую ночь, что они были вместе. Бет услышала его тихий голос:
– Я до конца своих дней это буду помнить, милая. И тебе, – Джошуа не выдержал и рассмеялся, -напоминать. Например, сегодня. Шабат, – он подмигнул жене, – это заповедь, тебя порадовать, – он нежно прикоснулся к ее животу:
– Я им сказал, что мы ребенка ждем. Меня все поздравляли, и тебя будут. Как там маленький? – дитя задвигалось. Джошуа шепнул: «Я вас очень люблю, милые мои».
Бет тщательно оделась. Она выбрала темно-зеленое, шелковое платье, и такую же шляпу. Еще в Иерусалиме, тетя Дина наставляла ее: «Не принято носить яркие цвета, пурпур, гранат, красное..., Считается, что это одежда для царей». Бет надевала такие платья только для публичных лекций. Женщина полюбовалась на себя в зеркало:
– Выступлений у меня еще год не будет, а то и больше. Но можно и с ребенком ездить, ничего страшного. Сейчас буду отдыхать, – она положила руку на живот, – книгу писать, преподавать..., Скорей бы дитя увидеть, – Бет улыбнулась и услышала стук в двери гостиной.
Миссис Бельмонте оказалась высокой, стройной девушкой, в черных шелках. Бет вздохнула:
– Я очень, очень сожалею о вашей потере, и спасибо вам..., – миссис Бельмонте взяла ее за руку:
– Дорогая миссис Горовиц, что вы! Это мой долг, долг всей общины. Мы хотим, чтобы вы почувствовали себя, как дома. Муж мне говорил, что вы ожидаете счастливого события. Я вижу, что скоро, – миссис Бельмонте покраснела.
– Две недели, – весело отозвалась Бет: «Как говорится, в добрый час. Давайте, – она пригласила женщину к столу, – свечи зажжем. Я все приготовила».
