Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

– Все прочитаю, – пообещала Ева и зорко взглянула на сына. На его загорелых щеках играл легкий румянец. Лицо было сонным, спокойным, светло-голубые глаза блестели. Джон спал и видел во сне Полину. Девушка лежала, прижавшись к нему, посапывая, держа его за руку.

– Прямо отсюда на полигон поеду, – решил юноша: «Папа еще там должен быть. Станция в пяти милях от участка, найду экипаж какой-нибудь. А не найду, и пешком доберусь, не страшно».

Джон был в куртке ремесленника, в суконных, старых брюках. Коротко стриженые волосы шевелил ветер.

– Хорошо, что ты приехал, – по голосу матери было слышно, что она улыбается: «Отец твой с Рождества здесь не был, – Ева вздохнула, – хотя, конечно, у него работы много..., Пойдем, – она кивнула, -прогуляемся, сыночек».

Они шли, молча, слушая крики чаек, что метались в синем, ярком небе. Джон нагнулся и взял какой-то камешек: «Пасха скоро, а после Пасхи можно обвенчаться. В Мейденхеде, бабушка Марта и дедушка Питер будут только рады. Незачем устраивать светскую свадьбу. Ни мне, ни Полине это не нужно. Жалко только, что мама не сможет приехать».

– Ты девушку встретил, – утвердительно заметила мать.

Джон от неожиданности даже остановился.

– У тебя лицо такое, – услышал он смешливый голос из-за вуали: «Твой отец так смотрел, когда ко мне, на Ганновер-сквер, с гиацинтами пришел».

– По крышам, – Джон расхохотался.

– Встретил, мамочка, – признался он: «Ты послушай, пожалуйста».

Он говорил, а Ева думала: «Совсем взрослый мальчик. И Полина девушка хорошая, разумная, сразу видно. Пусть венчаются и живут спокойно. У меня хоть внуки будут. Ничего, что они кузены, тысячи людей так женятся».

Она повела рукой в воздухе, и Джон поднял свою руку. Когда он был ребенком, мать придумала игру. Они почти смыкали ладони, оставляя маленькое пространство. Мать, серьезно, говорила, указывая на него: «Здесь, сыночек, наши сердца бьются. Слышишь?»

Джон слышал. Он услышал и сейчас. Мать постояла несколько мгновений, а потом всхлипнула: «Это хорошо, мой милый. Поезжай к папе, договорись обо всем. Венчайтесь, и привози сюда свою Полину».

Джон замялся. Юноша, наконец, решительно сказал: «Мы летом с ней отплывем в Америку, на три года. Она будет учиться в Оберлин-колледже, в Огайо, туда принимают женщин. А я у дяди Натаниэля поработаю. Он юрист, и я тоже, хоть я последние годы, в основном, в седле сидел, а не за кодексами законов. Но мы вернемся, – торопливо добавил Джон, – вернемся, мамочка, ты не волнуйся».

– Ты из Южной Африки вернулся, – рассудительно заметила Ева, – Америка цивилизованная страна, и родственники у нас там есть. Все хорошо будет, милый. Пишите мне, – велела она. Джон, облегченно, улыбнулся: «Конечно, будем. Можно я пару дней с тобой поживу, мамочка, – попросил он, – папа все равно, занят еще, – он указал на север.

– Зачем ты спрашиваешь? – удивилась Ева: «Ты мой сыночек. Живи столько, сколько надо. Что там тетя Вероника прислала? – поинтересовалась она.

– «Цветок Скалистых Гор» – Джон ухмыльнулся: «Я пролистал, когда завтракал. Об английской леди. Она едет в Америку навестить родственников. Ее крадут мормоны, и она становится пятидесятой женой старейшины тамошнего. Бойко написано, как обычно у тети Вероники. Потом в нее влюбляется..., – Ева подняла ладонь: «Хватит, хватит. А то мне неинтересно будет читать. За Полиной там присматривай, в этом Огайо, – отчего-то добавила мать.

Джон вспомнил карту Северной Америки и рассмеялся: «Юта там далеко, и вообще, мормоны крадут девушек только в романах, мама. У них недостатка в женщинах нет, поверь мне».

– Все равно, – велела Ева, и хмыкнула: «Собаку бы завести, да врач запрещает. Вдруг убежит, а как болезнь передается, доктора не знают. Нельзя рисковать. Жаль, веселее было бы».

– Ничего, – уверенно сказал Джон, – как мы с Полиной из Америки вернемся, у тебя внуки появятся, мамочка. Будем каждую неделю к тебе приезжать, обещаю.

Юноша бросил камешек в воду и ласково сказал: «Сейчас пообедаем, а потом я тебе буду читать письма, мамочка».

Они пошли к дому. Ева, обернувшись, посмотрела на тихое море: «Все будет хорошо».

Пьетро отложил перо и посмотрел на ровные строки. Она должна была скоро вернуться. Мать повела ее в ателье к тете Сидонии, в эмпориум, сшить новые платья для Америки. Он прислушался. Дом был тихим, отец уехал на стройку. Пьетро перечитал письмо:

– Нет, нет, все не так. Все плохо. Господи, почему я могу написать проповедь так, что ее перепечатают все газеты, а любовное письмо у меня не получается.

– Потому что здесь надо писать правду, – прозвучал настойчивый голос у него в голове. «Не обманывай себя, Пьетро. Все, чем ты занимаешься, это суета. Тот самый жемчуг, что мечут перед свиньями. Посмотри на своих прихожан. Одной рукой они осеняют себя крестным знамением, а другой, подписывают распоряжения, согласно которым где-нибудь в Индии, или Африке умирают туземцы на плантациях. И все ради того, чтобы в Лондоне, дамы наряжались в шелка, а джентльмены распивали французские вина. Конечно, дядя Мартин не такой, и кузен Питер тоже, но все равно..., -Пьетро насторожился. Внизу хлопнула дверь.

– Если она согласится, – Пьетро сложил письмо, – я поеду с ней в Америку. Там священники нужны. Надо проповедовать индейцам. Там есть новые штаты, церквей еще мало, каждые руки пригодятся. Мама переживет, ничего. Тем более это всего на три года. А если откажет, – он посмотрел на себя в зеркало и пригладил темные волосы, – тогда ты знаешь, что делать.

Пьетро давно об этом думал. «Сейчас, – он вышел на лестницу, – сейчас и решишь».

Полина держала в руках букет фиалок. Она была в дневном, закрытом платье глубокой, темной синевы, отделанном брюссельским кружевом. Девушка улыбнулась, подняв голову:

– Кузен Пьетро! Ваша мама пошла, встречаться с издателем, а меня кузен Питер отвез в Британский Музей, показать галереи Кроу. Такая прекрасная коллекция.

Она сразу сказала тете, что ее брат погиб в Париже. Вероника только перекрестилась: «Говоришь, много народу на его похороны пришло?».

– Почти двадцать тысяч человек, – кивнула Полина: «Волка..., то есть, Мишеля, – его очень любили, тетя».

– Мальчишки сиротами остались, – Вероника поднялась и прошлась по гостиной, обставленной в готическом стиле, увешанной гобеленами. Она вздохнула, опираясь на резную, черного дерева спинку стула:

– Я матери твоей напишу, конечно, поддержу ее. Ты, пока в Ливерпуль не уехала, под нашим крылом поживешь. Кто-то из кузенов тебя в Мейденхед отвезет, к тете Марте. Мы с тетей Сидонией твоими платьями займемся...

Все было просто.

Дядя Мартин сразу сказал: «Каюту мы тебе возьмем самую лучшую. Багаж пошлем в Ливерпуль заранее, чтобы тебе налегке ехать. Выбери книги, что понадобятся..., – он быстро написал что-то. Полина, неуверенно заметила: «В колледже библиотека есть, дядя Мартин».

– Ну и что? – он поднял бровь. Полина увидела пришпиленный к сюртуку пустой рукав: «Никогда бы в жизни не заметила. Он одной рукой ловчее многих управляется».

– Я привык, – смешливо сказал дядя, почесав седоватый висок.

– Двадцать лет без нее. Все твои кузены тебе скажут, что в университете лучше иметь свои книги. Поедешь на Чаринг-Кросс, в этот магазин, – он протянул Полине записку, – они сразу все в Ливерпуль отправят. О деньгах не думай, – он поднял ладонь, – ты семья. В Бостоне о тебе Фримены позаботятся, а в столице мой старший брат. Кто-нибудь тебя довезет до этого самого Огайо.

– А почему не Фримены? – удивилась Полина.

– Ты с ними не сможешь в одном вагоне ехать, и в одной гостинице жить, – коротко объяснил Мартин, запечатывая письмо: «Они цветные».

– Что за отвратительная косность! – возмутилась Полина: «В Европе, давно...»

– И в Англии тоже, – дядя прервал ее.

– К Америке тебе привыкать придется, – задумчиво сказал он.

Джон уехал к матери, на прощанье, поцеловав Полину. Он весело заметил: «Когда вернусь, отправимся в Мейденхед, и договоримся о венчании. Ты пока молчи, иначе, – он рассмеялся, – тетя Вероника и тетя Сидония начнут светскую свадьбу организовывать».

Полина взглянула в серые глаза кузена Пьетро: «Он на отца похож, конечно. А на тетю Веронику, как раз глазами».

– Я вам письмо принес, кузина Полина – он, отчего-то покраснел: «Вы не обессудьте, я плохо пишу, -Пьетро замялся, – о таком. Возьмите, – он протянул девушке бумагу и добавил: «Я на крыльце подожду».

Он вышел на гранитные ступени. Присев, священник опустил голову в руки. Это было словно наваждение. Он видел ее каждый день, любовался белокурыми, чуть вьющимися волосами, большими, синими глазами. Пьетро водил ее гулять в парк, показывал строящееся здание парламента, над которым работал отец, и собор Святого Павла. О Боге они не говорили. Полина только, как-то раз, заметила: «Меня крестили, но моя мать атеистка. Я понимаю, – она вздохнула, -кузен Пьетро, некоторым людям нужна религия». Девушка поискала слово: «Как утешение».

– Утешение, – пробормотал сейчас Пьетро, ожидая ее: «Она права, конечно. Я и найду, – он повернулся и поднялся, – Полина вышла наружу, – утешение. Если она мне откажет».

– Кузен Пьетро, – Полина протянула ему письмо, – я очень польщена, но я люблю другого человека. И он меня тоже. Мы с ним обручились, – ее щеки мгновенно покраснели, – и скоро поженимся. Но я была бы вам обязана, если...

– Я джентльмен, – коротко сказал Пьетро, разорвав записку: «Не стоит, и говорить об этом, кузина. Простите, – священник наклонил темноволосую голову, – я вынужден вас оставить. Дела». Он прошел через парк на Ганновер-сквер, застегивая сюртук: «А мама? Она не перенесет такого, как я могу?»

Вокруг было тихо, солнечно, Ганновер-сквер была пуста. Пьетро, остановился у входа в церковь Святого Георга: «Если я останусь здесь, – пронеслось у него в голове, – то это все бессмысленно. Никого другого, кроме Полины, мне не надо. Притворяться, играть в любовь, жениться ради приданого..., Делай то, что задумал. Господь о тебе позаботится, отец Пьетро».

Он дошел до Чаринг-Кросс, в полуденной толкотне, и свернул в сторону Кинг-Вильям стрит.

– Там будет кто-нибудь, – Пьетро посмотрел на невидное здание. Рядом с входом висела простая вывеска: «Лондонская конфедерация ораторианцев святого Филиппа Нери».

Пьетро перекрестился. Шагнув внутрь, он услышал веселый голос: «Мы с тобой, Пьетро, почти десять лет не виделись. Ты мне не писал, и вот появился, как снег на голову».

Святой отец Джон Генри Ньюмен мыл пол в передней. Он опустил швабру, поправил рукава темной рясы, и окинул Пьетро взглядом.

– Вырос, – хмыкнул Ньюмен: «Когда отец тебя в Оксфорд привозил, тебе девятнадцать было, я помню».

Пьетро все молчал, а потом взял ведро: «Давайте я вам помогу, святой отец. Я поговорить пришел...»

– Вот и поговорим, – усмехнулся Ньюмен и велел: «Скидывай сюртук, бери швабру и рассказывай, что у тебя случилось».

– Как хорошо, – Пьетро оглянулся, вдыхая тонкий аромат ладана и свечей. Дверь в часовню была раскрыта. Он увидел маленький, простой алтарь с фигуркой Богоматери.

– Как спокойно,– понял он. Выжав сильными руками тряпку, священник начал говорить.

В гостиной пахло турецким кофе. После обеда Пьетро извинился и ушел к себе. Вероника, пристально посмотрела на сына:

– Он очень спокойным выглядит, слава Богу. Жениться бы ему, конечно, но Юджиния в Европу уехала, а Полина..., – она искоса взглянула на девушку, – Полина, хоть мне и племянница, а все равно, не приведи Господь, путем своей матери пойдет. И как ее воспитывали? Джоанна невенчанной с Полем живет, а дочь от государственного преступника родила. И за обедом Полина говорила о правах женщин. Какие права? – Вероника, незаметно, вздохнула: «С обязанностями бы справиться. Муж, дети, хозяйство…, За всем этим и не найдешь время голосовать. Что я и Сидония на булавки себе зарабатываем, это хорошо, конечно, но разве женщина может управлять производством, как Мартин? Тетя Изабелла строила, но это не для дамы занятие. Что Полина преподавать хочет, пусть девочкам и преподает. А в университетах нужны мужчины».

Полина и Питер-младший устроились на кушетке у открытого в сад окна. Дул теплый ветер. Кузен, смешливо, сказал: «Это и есть тот самый крестик. Ему три сотни лет, а то и больше».

Полина положила на узкую ладонь маленький, играющий алмазами крест.

– Мама мне рассказывала, – задумчиво проговорила девушка, – рассказывала, что второй, с изумрудами, был у вашей тети Юджинии.

Питер грустно кивнул: «Сейчас и не найдем его. И сабля родовая, что у дяди Теодора была, тоже в Сибири сгинула, и образ Богоматери. Жаль, конечно, – он развел руками, – хотя во время французской революции потерялся портрет бабушки Марты. Тот, что дядя Теодор писал. Да и вообще, кузина, в лондонском пожаре вся старая усадьба Кроу сгорела. Она у церкви святой Елены стояла. Но портрет тети Тео остался. Завтра сходим с вами, посмотрим на него, – он улыбнулся. «И портрет миссис де ла Марк вы увидите. Он в Мейденхеде висит».

– С ним, подумала Полина, было легко.

У него были веселые, лазоревые глаза, он рассказывал ей об Индии и Китае, шутил. Девушка спросила: «Вы опять в Бомбей едете, кузен Питер?»

– Еду, – мужчина подмигнул ей: «Там железную дорогу начинают прокладывать. Это для нашей компании очень на руку. Кузен мой, Виллем де ла Марк, я вам о нем рассказывал, женился, двое детей у него, а я их так и не видел. Мальчик и девочка, Виллем и Маргарита».

– Он на местной девушке женился? – поинтересовалась Полина.

Питер отчего-то покраснел.

– В колониях так не принято, – коротко ответил он.

– Даже если девушка англиканка, все равно..., – он вздохнул: «Как по мне, это ерунда, конечно. У Виллема жена из Батавии, из старой голландской семьи. Они там двести лет, как обосновались. Луиза ее зовут».

Питер замолчал и посмотрел в окно, на нежный, весенний закат. Тогда, в Бомбее, Виллем усмехнулся: «Даже не думай. Хочешь, возьми ее в сожительницы. Ты в Индии все равно на год, а то и больше, пока в Кантон не поедешь. Надо же тебе как-то устраиваться. Я устроился».

– Я не хочу устраиваться! – яростно ответил Питер.

Они сидели в саду усадьбы де ла Марков, на Малабарском холме. Вдали поблескивала гладь океана, шелестели листья пальм. Виллем разлил кокосовое молоко: «В следующем году мне привезут Луизу, из Батавии, а ее, – он кивнул на дом, – я отправлю куда-нибудь. В деревню. Подальше отсюда, в общем. Станет танцовщицей, ничего страшного».

– То есть проституткой, – гневно отозвался Питер.

Кузен пожал плечами: «Я ее обеспечу, на первое время, но не могу, же я всю жизнь давать ей деньги. Ребенка у нее нет, я был весьма осторожен. Она, может быть, даже замуж выйдет. Не бледней, в колониях, так все поступают».

– Я не собираюсь, – отрезал Питер: «Я пойду к ее родителям, и сделаю...»

Виллем расхохотался, показав крупные, белые зубы: «Они язычники, идолопоклонники, из касты неприкасаемых. Ее отец пол у меня в конторе подметает. Они просто не поймут, о чем ты говоришь. Хочешь, – он подмигнул Питеру, – я сам все устрою? Дам им денег. Считай это подарком».

Питер осушил серебряный бокал: «Нет, спасибо. Бесчестно калечить судьбу невинной девушки».

– Ей шестнадцать лет, – протянул Виллем, – скоро родители выдадут ее замуж за какого-нибудь, как они, мусорщика. Она умрет, не дотянув до сорока, рожая бесконечных детей. А так хоть немного поживет в холе и неге, – он усмехнулся: «Смотри, Питер, к шлюхам лучше не ходить. Сифилиса, что здесь, что в Кантоне, полным-полно».

– Я не хожу к шлюхам, – оборвал его Питер и больше они об этом не говорили.

– Надо было мне тогда настоять на своем, – горько подумал мужчина, вспомнив ее изящную фигурку в бедном, темном сари, кожу цвета корицы, и огромные, опущенные вниз глаза. Она помогала родителям убирать контору «Клюге и Кроу» в Бомбее. Там Питер ее и увидел, в первый раз. «Подумаешь, – вздохнул он про себя, – мама и папа бы поняли. Наверное. А я испугался. Какой я был дурак».

– В общем, – весело сказал Питер, глядя в синие глаза кузины, – может быть, я там встречу девушку, что мне по душе придется. А вы уже встретили, – он понизил голос.

– Кузен Питер! – удивилась Полина.

– Это у меня от бабушки Марты, – он оглянулся на родителей, что еще сидели за столом: «Она тоже смотрит на человека и все видит. Но я никому не скажу, не бойтесь».

– Спасибо, – Полина протянула ему маленькую, сильную руку. Питер, бережно, ее пожал.

– Мне в Уайтчепел надо будет вернуться, – подумала девушка, отпив кофе с кардамоном: «Я обещала. Тем более, я в каюте первого класса буду ехать. К моему багажу вообще не притронутся. Джон меня туда проводит. Заберу у Гликштейна материалы, и забуду обо всем этом».

Джон, несколько раз, порывался ей объяснить, что он делал на собрании. Полина только качала головой: «Не надо. Все, что было, то было. Ты сам сказал, такое больше не повторится. И у меня, -девушка прижалась к нему, – тоже».

– Чайка, – Джон, ласково, погладил ее по щеке: «Когда наши дети вырастут, мы им расскажем, как встретились. Кое-что, – он обнял Полину, – выпустим, конечно. До поры до времени».

– Я возвращаюсь в Бомбей, – добавил Питер, – еще и потому, что де ла Марки едут в Европу. Устали они жить в колониях. Там будет новый глава представительства, индиец. Я ему помогу на первое время.

– Мой брат покойный, – отчего-то сказала Полина, – он работал с шахтерами в «Угольной компании де ла Марков». Я слышала, у них и замок есть?

– Виллем его восстанавливать хочет, – заключил Питер: «Может быть, ваш бельгийский король ему еще и титул даст. Хотя они не католики, де ла Марки. Протестанты».

– В Бельгии сам король протестант, – отмахнулась Полина: «Ничего страшного. Леопольд очень свободомыслящий человек, увлекается техникой, наукой. Мы приняты при дворе, – улыбнулась Полина, – бабушка Мадлен дружила, чуть ли ни со всеми монархами европейскими».

Когда Кроу отправились домой и Полина пошла, спать, Франческо, проводил глазами жену. Вероника тоже поднялась по лестнице в их комнаты. Он постучал в дверь к сыну.

Пьетро сидел за столом, просматривая надписанные конверты.

– Тебя, который час не видно, – рассмеялся Франческо Он замер, заметив сложенные стопками книги и раскрытый саквояж на полу.

– Неужели он все-таки в Лидс отправится, – подумал Франческо, – в приходе Аарона служить? Аарон ему брат, а Ева и Диана сестры. Никто ничего не знает. Только тетя Марта и мы с Вероникой. И не надо, чтобы знал. Вероника, расстроится, конечно, но ведь Лидс, это не Китай. Туда поезда ходят. Ничего страшного.

– Да, – Пьетро, рассеянно, оглядел свой чистый, прибранный рабочий стол, – не видно.

Он поднялся и посмотрел на отца: «Я сегодня был в канцелярии архиепископа Кентерберийского. Подавал прошение о том, чтобы меня уволили за штат».

– Ты снимаешь с себя сан? – Франческо даже отступил назад.

– Да, папа, – кивнул Пьетро и его серые, большие глаза внезапно улыбнулись: «Я уезжаю в Италию, папа. В Рим».

Герцог, стоя на ступенях, допил чашку остывшего кофе и посмотрел на горизонт. Скоро за ним должна была прийти паровая яхта из Лондона. Кабеля от сына так и не было. Джон едва заметно дернул щекой: «Как только мы возьмем Гликштейна и всю эту банду, я объясню мальчику, что к чему. Это не повторится. Чайку мы подержим у себя, поспрашиваем ее о том, что происходит на континенте. Думаю, и французские, и немецкие коллеги будут рады этим сведениям. А потом вышлем на континент, когда станет понятно, как во Франции дела устроятся. Республики у них не будет, в этом я уверен. Найдут себе другого короля. В Бельгии тоже, несмотря на все баррикады, до сих пор монархия».

Он вынул из кармана простой блокнот и пролистал его.

– Гарибальди, Гарибальди..., – пробормотал Джон: «Даже обидно, мой племянник отлично знает язык, мальчик он взрослый, но разве пошлешь в Италию англиканского священника? Смешно. И Вероника будет против этого. Надо поднять досье, посмотреть, кого из эмигрантов можно использовать. Последить за ними. Мало ли, вдруг у кого-то есть карточный долг, или чужая жена в любовницах».

С тех пор, как Корнелия, герцог звал ее именно так, уехала, он просыпался каждую ночь, ища ее рукой.

Так было, и в Австралии, когда Еве поставили диагноз и Джон отселил ее в отдельный, закрытый коттедж. Он тогда лежал по ночам, глядя в потолок. Потом, устроившись на узкой кровати в спальне сына, он прижимал мальчика к себе и шептал ему, что все будет хорошо. «Малыш плакал, каждую ночь, – вспомнил герцог, – звал мать. Я к нему приходил и пел ему колыбельные. И Ева плакала».

Он увидел перед собой огромные, голубые глаза и услышал ее тихий голос: «Джон, как же так? Это дитя, ты был рад..., И врачи еще не знают. Может быть, это не..., – Ева помолчала. Справившись с собой, она продолжила: «Не та болезнь. Зачем...?»

Джон наклонился к жене, что сидела, забившись в кресло. Не касаясь ее, он спросил: «Ты хочешь, чтобы наш ребенок всю жизнь страдал? Чтобы он до конца своих дней не смог обнять отца, и брата? Я понимаю, Ева, ты думаешь о себе...»

Жена, было, открыла рот. Джон жестко прервал ее: «О себе. Тебе хочется компании, если диагноз подтвердится. Тебе страшно всю жизнь провести одной. Выбирай, либо ты принимаешь, – он поискал слово, – снадобье, и едешь со мной и Джоном в Англию. Я тебя селю в Саутенде, обеспечиваю, не развожусь с тобой...»

– Либо? – белокурая голова задрожала. Длинные пальцы в темных перчатках схватились за ручку кресла.

– Либо я получаю развод, – Джон закурил сигару, – это все устроится быстро. Ты мне уже никогда не сможешь быть женой. Мы с Джоном возвращаемся домой, а ты с ним, – он кивнул на живот Евы, -остаешься здесь, в том месте, которое ты видела. В колонии, для таких больных, как..., – он не закончил: «Маленький Джон вырастет без матери. Я ему скажу, что врачи запретили тебе путешествовать, вот и все».

Она поднялась. Ева была выше его. Не успел герцог опомниться, как жена хлестнула его по щеке.

– Перчатка, – понял Джон: «Она не сняла перчатку».

– Мерзавец, – коротко сказал Ева, и вышла из комнаты.

Он опустился на персидский ковер. Была жаркая, зимняя ночь, трещали цикады. Из раскрытых окон веяло эвкалиптами и сухим, острым запахом буша. Джон подышал и посмотрел на темное, без единого огонька море.

– Она могла, – отчего-то подумал мужчина: «Могла снять перчатку. Хотя врачи сказали, что у большинства людей иммунитет к этой болезни. Когда она вернулась из стойбища, я ее..., – Джон, не справляясь с тошнотой, добрался до умывальной и опустил голову в медную раковину. Его вырвало. Вернувшись в гостиную, он прополоскал рот виски, и нашел свой окурок в пепельнице. Джон прикурил от свечи: «Видит Бог, я это сделаю».

На следующий день врач Евы постучал к нему в кабинет. Закрыв дверь, он оглянулся:

– Ваша светлость, ее светлость, как она мне сказала, ожидает ребенка. Уже четвертый месяц. Она попросила, чтобы я дал ей снадобье, но диагноз, – врач замялся, – еще не подтвержден. Мы должны понаблюдать за тем, что происходит с этими пятнами. Может быть, это просто реакция на какое-то местное растение, или кожная болезнь. В любом случае, я не могу проводить такие манипуляции без разрешения мужа, поэтому я к вам и пришел..., – он замолчал.

– Я согласен, – герцог отложил перо. Светло-голубые, прозрачные глаза взглянули на врача. Тот, отчего-то, поежился: «Делайте все, что надо».

Когда доктор ушел, Джон вздохнул: «Все-таки одумалась». Больше они с женой об этом никогда не разговаривали.

– Развод, – он все смотрел на серую гладь моря: «Нет, к чему? Люди не поймут. Все знают, что Ева больна. С больными не разводятся, это недостойно джентльмена. А Корнелия, – он, внезапно, усмехнулся, – Корнелия младше меня на тридцать лет. Зачем я ей нужен? Пусть спокойно работает. Потом, как тетя Марта, выйдет замуж, и я ее посажу на бумаги. У нее голова отличная. Не зря тетя Марта ей учителей из Кембриджа приглашала. Если бы женщин в университеты пускали..., Хотя не в наше время, – Джон выбросил сигару. Он услышал, как кто-то, за его спиной, открывает дверь на террасу.

В спальне пахло ландышевыми каплями. Вероника, лежала на кушетке, прижимая к виску влажный платок. Женщина, слабым голосом сказала: «Это ты! Ты виноват, Франческо! Ты повез его в Италию. Ты приглашал сюда этого Мадзини! В конце концов, этот Ньюмен, что принял католичество, тоже твой друг. А теперь, – она приподнялась, – теперь мы лишимся сына...»

Пьетро через неделю должен был отплыть на континент. Он ехал в Рим через Амстердам и Брюссель. «Заодно с родственниками повидаюсь, – улыбнулся мужчина. Взглянув в заплаканные глаза Вероники, сын твердо добавил: «Я решил, мамочка, и от своего слова не отступлю. Не волнуйся, я год поучусь, и вернусь».

– Этим, этим..., – Вероника подышала. Поднявшись, она зашуршала пышным, украшенным бантами платьем. Шелк цвета голубиного крыла отливал серебром в свете туманного, влажного дня. Погода началась портиться, пошли дожди.

– Католиком, – помог ей сын. Вероника подумала: «Даже сказать этого слова не могу. Господи, за что нам все это».

– Мамочка, – Пьетро обнял ее за плечи. От матери пахло знакомо, чернилами, и ее ароматической эссенцией. Она, всхлипнула: «Как же так? У них обет...»

– Это у священников обет, – рассудительно заметил сын: «Я еду изучать догматы католицизма. Вернусь и буду преподавать в университете. Латынь, итальянский..., Я просто, – Пьетро вздохнул, – пообещал, мамочка. Ему, – он указал куда-то вверх.

Ньюмен только усмехнулся:

– Если бы мне давали гинею за каждого юношу, что прибегал в церковь с разбитым сердцем, надеясь на утешение, я бы уже разбогател. То есть община, – поправил себя священник. «Что ты мне сейчас говоришь, Пьетро, мол, никого другого тебе не надо, так тебе двадцать семь. Ты молодой человек. Поезжай в Рим, поучись в Английском Колледже». Священник прикоснулся к руке Пьетро: «Потом посмотрим. И постригать я тебя не стану, и принимать в католицизм, тоже».

Пьетро открыл рот от удивления: «Я думал, что...»

– Думал, – Ньюмен выплеснул грязную воду в канаву: «У тебя голова горячая. Она у всех такая была. В Риме остынешь. Тебе по десять часов в день учиться придется. Остынешь и решишь, что тебе дальше делать».

– Почему лишимся? – Франческо забрал у нее платок и окунул в серебряную миску с холодной водой. Шторы были задернуты, дома царила тишина. Полина, с кузенами, уехала в Мейденхед.

Он нежно приложил к виску жены кружево: «Сидония и Мартин тебе то, же самое сказали». Франческо поцеловал ее высокий, белый лоб: «Католик. Ничего страшного, они в парламенте давно заседают, и в судах выступают. Женится, у нас внуки будут...»

– На ирландке, – вздохнула Вероника: «На какой-нибудь девчонке с фермы. Хуже того, на дочери эмигранта, пропахшего виски. Других католичек здесь нет. Она будет неграмотная, начнет рожать каждый год...»

– Ты сама хотела внуков, – удивился муж: «Они и появятся. Не плачь, пожалуйста. Пьетро едет учиться. У него нет намерения, участвовать в тамошней революции, я тебе обещаю. Он спокойный, разумный мальчик. Может быть, – он подмигнул жене, – на итальянке он и женится».

– Твой отец женился, и вот..., – Вероника не закончила и нахмурила лоб: «Мама мне говорила..., Принеси-ка, – попросила она, – Дебретта».

Франческо подал ей справочник дворянских родов Европы. Вероника, найдя нужную страницу, торжествующе сказала: «Я помнила. Наша прабабушка, мать того маркиза де Монтреваля, которому отрубили голову в революцию, была дочерью герцога Осуна, испанского гранда. Ее сестра вышла замуж за итальянца, римского герцога Гравини, – ухоженный палец Вероники уперся в книгу, – они все здесь».

– Герцог Доменико Гравини, – прочел Франческо, – женился на Марии Луизе Торлонья. Сын, две дочери.

– Младшей двадцать, – со значением сказала жена, – не замужем. Этот герцог Доменико, – она пошептала, – мой кузен в третьем колене. Пусть Пьетро с ними встретится, – велела женщина, захлопывая справочник. «Они ведь, – Вероника сладко улыбнулась, – тоже католики».

Муж забрал у нее книгу. Рассмеявшись, он поцеловал русый затылок.

– Я знал, что ты скоро успокоишься, – добродушно заметил Франческо.

Вероника взяла его руку, и, улыбнувшись, приложила к своей щеке.

– Я уезжать собрался, – сварливо сказал герцог, оглядывая сына: «Почему ты записки не оставлял, в положенном месте? Забыл, зачем я тебя в Уайтчепел послал?»

Юноша, вдруг, улыбнулся.

– Отдохнувшим выглядит, – понял герцог. Сын почесал коротко стриженые, светлые волосы. Свернув папироску, закурив, юноша присел на ступени. Герцог прислонился к деревянным перилам, выкрашенным уже выцветшей краской. Джон, требовательно, спросил: «Что молчишь?»

– Я у мамы был, – Маленький Джон скрыл зевок, темные, длинные ресницы дрожал: «Говорил с ней. Я, папа, обручился, – он поднял голову, – после Пасхи венчаюсь. С кузиной Полиной, дочерью тети Джоанны, из Брюсселя».

Отец молчал, а потом спросил: «Она что, в Лондоне сейчас, эта Полина?»

Маленький Джон кивнул: «Проездом, из Брюсселя. Она будет учиться в Америке, в Оберлин-колледже. Я тоже, папа, туда поеду, вместе с ней. В штат Огайо».

Герцог смотрел на море, а потом велел: «Пойдем. Нам надо поговорить».

Белокурые волосы девушки шевелил ветер с реки. Полина посмотрела на нежную зелень дуба. Могилы уходили вдаль, серые камни, белые, мраморные кресты. Вокруг было тихо, и она спросила: «Так вот это, бабушка Марта, самая первая?»

– Я есть Воскресение и Жизнь, – кивнула Марта, легко наклонившись, погладив камень.

– Три сотни лет он здесь лежит, первый Питер Кроу. А миссис де ла Марк, Ворон, адмирал, они все на дне морском.

Женщина была в трауре, бронзовые, подернутые сединой волосы, прикрыты черным капором. «Восемьдесят восемь лет, – зачарованно подумала Полина: «Тетя Сидония мне рассказывала, ее мерки за тридцать лет не изменились. И какая спина прямая».

– Юджиния тоже, – лукаво сказала девушка, глядя на надпись.

– Конечно, – зеленые глаза заиграли смехом. Марта велела: «Пошли. Сегодня итальянский обед, раз Пьетро сюда приехал».

Увидев портрет миссис де ла Марк, Полина ахнула: «Вы так на нее похожи!»

– Еще икона была, – вздохнула Марта: «Образ Богоматери, что в Сибири пропал. Ее тоже, наверное, с миссис де ла Марк писали». Полине нравилось в Мейденхеде. Дедушка Питер рассказывал ей о путешествиях на восток, бабушка о французской революции.

– Я твою бабушку Мадлен, и деда твоего сосватала, – как-то, смешливо, заметила она: «Там, в Бретани». Полина увидела китайский, лаковый комод с письмами, в кабинете у бабушки: «Вы их все храните?»

– Да, – просто ответила женщина.

– Видишь, один сын при мне остался, второй в Америке, обе дочки умерли..., Читаю, вспоминаю. И ты тоже, – велела Марта – мать не забывай, пиши ей. Джоанна редкая женщина. Это она в тетку свою, госпожу Мендес де Кардозо, ту, что на Святой Елене погибла. Впрочем, – Марта порылась в бюро, и достала большую, переплетенную в кожу тетрадь, – у вас роду всегда такие женщины были. Читай, -она протянула Полине записи.