Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

– Езжай. Даю тебе двое суток, не больше. На следующей неделе мы должны двигаться на север. Синьоре ди Амальфи привет передавай, и отцу твоему тоже, – он улыбнулся, – от меня и Аниты. Скажи ему, что борьба только начинается.

Пьетро вышел в теплую, звездную ночь и прислушался. С запада доносились редкие раскаты артиллерии французов. Он посмотрел на конную статую Марка Аврелия: «Правильно. Нельзя подвергать опасности Рим и мирных жителей. Иногда надо подождать, чтобы потом добиться своего».

Он уловил какой-то шорох сзади, почувствовал, как ему в спину упирается кинжал. Легким, неуловимым движением потянувшись за своим, повернувшись, Пьетро вонзил клинок в руку нападающего. Тот выругался, выронив оружие. Пьетро, сдавив его горло, спокойно спросил: «Кто тебя послал?»

– Французы..., – в темноте глаза человека заблестели. Он, кашлял, хрипел: «Отпусти..., Я тебе скажу..., Твою жену хотят убить...»

– Врешь, мерзавец, – усмехнулся Пьетро и достал пистолет: «Мы с тобой прогуляемся в одно место, там тебе развяжут язык».

Он приставил оружие к виску мужчины и велел: «Пойдем!»

Гарибальди, окруженный офицерами, стоял на мраморных ступенях Нового Дворца. «Генерал, -позвал Пьетро, – у нас здесь наемный убийца!»

Он толкнул мужчину в круг. Тот, упав на колени, поднял руки: «Я все, все скажу, только не убивайте меня!»

Кто-то из легионеров выстрелил, пуля ударилась в булыжник, человек взвизгнул. Гарибальди, пожевав сигару, приказал: «В казарму его!». Мужчину увели. Синьор Джузеппе взглянул на Пьетро и вздохнул: «Спасибо тебе. Ты не жди, пока…, – он не закончил, поведя рукой в сторону казарм.

– Просто позже отправлюсь, – Пьетро достал свой кинжал: «Пойдемте, генерал, надо его как следует допросить».

На каменном полу, подвала виднелись брызги крови, пахло смолой от догорающих факелов. Пьетро, пощекотал пистолетом, затылок Чезаре Кальоне: «Твое тело мы вернем французам, разумеется. С запиской: «Смерть предателям». У тебя нет права называть себя итальянцем, мерзавец».

Кальоне поднял избитое лицо и прошептал: «Какой же ты дурак, капитан ди Амальфи..., Дурак..., -Пьетро выстрелил, отступив, чтобы не запачкаться. Кальоне мешком свалился на пол. Гарибальди велел: «Отвезти это дерьмо к позициям французов и выбросить там. Ты отправляйся, капитан, -Гарибальди вздохнул, – полночи с ним потеряли».

Пьетро зло ударил труп ногой: «Мы теперь знаем, кому из нас опасаться убийц. Этот Кальоне не последний, кого они посылают, я уверен».

В рассветных сумерках Пьетро дошел до Трастевере. Быстро умывшись, переодевшись, он вывел на улицу своего коня.

– Ничего, – мужчина взглянул на хронометр, – обвенчаемся не утром, а после обедни. Лошадь, конечно, не хочется гнать, но там она отдохнет немного.

Пьетро взял ружье. Уже в седле он обернулся. Небо над крышами Рима посерело, гасли звезды, с запада дул прохладный ветерок.

Скоро здесь будут французы, – мрачно подумал Пьетро, – а на севере австрийцы. Окажемся между молотом и наковальней. Венецианская республика еще держится, туда мы и будем пробиваться.

Он быстро миновал центр города. Выехав на широкую, вымощенную еще римскими плитами Кассиеву дорогу, Пьетро пустил коня быстрой рысью.

Он въехал в Рончильоне, крохотный городок серого камня на вершине холма, когда в церквях били к обедне. Кассиева дорога была пустой. Пьетро, свернув на тропинку поуже, что вела к городу, оглянулся.

– Как тихо, – он прищурился от яркого солнца: «Сейчас увижу Лауру, папу..., Отец Джеймс нас обвенчает, в часовне, папа будет свидетелем, и сразу к озеру поедем».

Он посмотрел на густой лес вокруг и вздрогнул. Птица, хлопая крыльями, что-то хрипло крича, закружилась над верхушками деревьев. Пьетро отчего-то перекрестился и пришпорил коня.

– Еще исповедь, – он спешился на пустынной площади перед собором: «Я сегодня человека убил, прямо перед свадьбой. Но ведь это у меня не в первый раз».

Пьетро преклонил колени перед мраморной чашей со святой водой и заглянул внутрь. У триптиха, изображавшего страдания Иисуса, горели свечи. Он увидел отца Мерфи, в черной рясе ордена иезуитов. Священник стоял на коленях перед фреской.

Пьетро, опустившись рядом, улыбнулся: «Отец Джеймс, вот и я. А где Лаура, где мой отец? – Пьетро посмотрел вокруг: «Сейчас придут?».

Темные глаза Мерфи были заплаканы. Он взял Пьетро за руку: «Пойдем со мной, милый». Мерфи был его наставником в Английском Колледже. Когда Пьетро, в ноябре прошлого года, признался ему, что хочет оставить учебу, отец Джеймс только покачал головой: «Иисус не благословил нас брать в руки оружие, Пьетро. И тем более убивать людей».

– Иисус, – ответил Пьетро, – был на стороне угнетенных и бедняков, святой отец. Если бы он жил сейчас, он бы встал в наши ряды. А что его святейшество против такого...– Мерфи прервал его: «Даже не продолжай. Католик не может сомневаться в решениях папы римского и нарушать его волю».

Зимой отец Мерфи уехал из Рима сюда, в маленький город. На прощание он вздохнул: «Господь, Пьетро, даст тебе знак, как жить дальше, я в этом уверен. Если тебе понадобится утешение, Иисус привечает грешников, ты знаешь».

– Пойдем, – повторил отец Мерфи.

Они остановились на пороге часовни. Пьетро сказал себе: «Не верю. Это сон, кошмар. Я сейчас закрою глаза, потом открою их, и этого не будет».

Пахло кровью, порохом, и, совсем немного, апельсиновым цветом.

– Я волновался, – едва слышно сказал иезуит, – их долго не было. Ты написал, что надо их ждать к полуночи. Пошел к развилке дорог, и там..., – он повел рукой и не закончил. «Я молился за их души, Пьетро».

Он опустился на колени. Лаура лежала, рассыпав каштановые, густые волосы. Карие глаза смотрели в потолок, лицо было бледным, спокойным.

– Как будто спит, – Пьетро осторожно прикоснулся к ее изящной голове. Затылок был разнесен пулей. «Как у того, – понял Пьетро, – у того..., Кальоне..., Он мне говорил, предупреждал..., Если бы я его отпустил, ничего бы этого не было. Они медленно ехали, я бы их нагнал. Господи, это я, я во всем виноват...»

Отца застрелили в висок. Пьетро увидел пятна пороха на его руках.

– Они защищались, – Пьетро приник к груди отца и заплакал, уткнув лицо в его рубашку. «Папа, папа...-шептал он, – папа, прости меня, пожалуйста...».

– Кто? – не поднимая головы, спросил Пьетро. «Кто это был?»

Отец Мерфи помолчал: «Мы нашли только..., их, милый мой. Поплачь, – он погладил мужчину по плечу, – это святые слезы, они угодны Иисусу. Я похороню твоих родных, конечно».

– Надо мстить, – Пьетро сжал зубы и не выдержал. Он разрыдался, взяв в ладони лицо Лауры. «Господь даст тебе знак, – вспомнил он. «У него отмщение и воздаяние, у Бога..., Я от него отвернулся, я считал себя неуязвимым..., Господь наказал меня».

– Нет мне прощения, – он увидел, как его слеза падает на бледную, будто высеченную из мрамора щеку Лауры. «И дитя тоже, – Пьетро прижался к ее лицу, – дитя, наш ребенок..., Господи, дай мне искупить мою вину, я прошу тебя. Я грешен, грешен перед Иисусом, перед святой церковью».

– Нет мне прощения, – прошептал Пьетро. Отец Мерфи, стоя рядом, вложил в его руку распятие: «Есть».

Часть вторая

Осень 1854 года, Крым

Марта вышла на зады холщовой, госпитальной палатки. Присев на камень, нагретый осенним солнцем, девушка вытащила из кармана серого, строго платья сестры милосердия, простой, деревянный портсигар. Она чиркнула спичкой. Затянувшись папиросой, Марта стала перечитывать письмо от прабабушки.

Вдали, у Малахова кургана, раздавались редкие выстрелы. Марта вспомнила:

– Через неделю первая бомбардировка начинается. Стивен там, – она взглянула в сторону синей, яркой воды залива: «Почти сто кораблей у нас, большинство паровые. У русских в четыре раза меньше, но ведь они затопили несколько старых суден у входа в бухту. Теперь флоту не подойти ближе, а надо. Без морской артиллерии обстрел города будет слишком слабым».

Ее бронзовые волосы были укрыты таким же серым платком. Марта коснулась золотой цепочки на шее. Девушка, невольно, улыбнулась. Кузен, прощаясь с ней на флагмане эскадры, перед высадкой десанта, отдал ей медальон. «Кольцо, – подмигнул ей капитан Кроу, – я себе оставлю. Встретимся после войны и обменяемся, понятно?»

С ним было легко, подумала сейчас Марта. Он отлично разбирался в математике, и объяснял ей устройство паровых машин. Неделю назад его отпустили сюда, на сушу, помочь со строительством фортификаций. Они сидели на выжженной, сухой траве. Стивен курил и смотрел на бухту: «Я кое-что придумал, дорогая кузина. Если получится, то все эти дрова, – он указал на торчащие из воды мачты русских кораблей, – взлетят на воздух, и мы спокойно зайдем в залив».

Марта лежала, закинув руки за голову, покусывая травинку.

– Ворон так сделал, в Картахене. Пожертвовал собой, и запер испанцам выход из гавани. Это у тебя в крови, – она усмехнулась, и взглянула на кентавров и наяд на эфесе его шпаги.

Кузен почесал каштановые, выгоревшие на солнце, с золотистыми прядями волосы.

– Когда все это закончится, – он обвел рукой английские укрепления, – я отправлюсь прокладывать трансатлантический телеграфный кабель. Чтобы наши письма в Америку шли не две недели, а сразу доставлялись адресату. Мы уже сделали такую линию, через пролив. И через океан тоже проведем.

– А потом? – Марта смотрела в бесконечное, голубое небо. Над их головами кружили вороны.

– Две тысячи людей на Альме погибло, – вздохнула девушка: «И раненых за пять тысяч. И это только первое сражение».

– А потом я отправлюсь искать Северо-Западный проход, – уверенно ответил капитан Кроу: «Но сначала надену тебе кольцо на палец и возьму тебя в экспедицию».

Марта приоткрыла один зеленый глаз и сердито сказала: «Это у тебя детское. Я сама поеду туда, куда хочу. Например, в Африку, к бесстрашному первопроходцу, графу Хантингтону».

О Маленьком Джоне они читали в газетах. Кузен, за семь лет, так и не появился в Англии, предпочитая бродить по бесконечным просторам Южной Африки.

– Хорошо, – Стивен почесал гладко выбритый, упрямый подбородок, – тогда я отправлюсь с тобой, а потом навестим Ледяной Континент. Я не теряю надежды найти корабль сэра Николаса и леди Констанцы. И вовсе это не детское, – добавил он, швырнув камешек вниз, с откоса холма, – мне двадцать четыре года. Я знаю, чего хочу в жизни. Хочу найти Северо-Западный проход и жениться на тебе.

– Я подумаю, – пообещала девушка. Присев, она оправила длинную юбку: «Ты ведь даже не знаешь, где твоя сестра сейчас».

Стивен наклонился к ее уху: «Там, где она должна быть, поверь мне».

– Милая моя девочка, – читала Марта, – мы все посылаем вам привет и пожелания здоровья. Берегите себя. Передай, пожалуйста, Аарону и Мэри, чтобы не беспокоились за Аниту. Она отлично учится, и мы все за ней присматриваем. Для тети Вероники полезно, что Анита у нее живет. Она отвлекается от своих мыслей, и начинает хоть немного интересоваться тем, что происходит вокруг.

Пьетро, приняв монашеский обет, привез тело отца в Лондон. После похорон мужа Вероника хотела покончить с собой, и провела год в загородной лечебнице. По возвращении оттуда, женщина написала сыну, в его итальянский монастырь. Никто не знал, что было в том письме. Пьетро после этого отправил им короткую записку: «Я уезжаю на Восток, и больше никогда не вернусь в Англию. Господь мне судья».

Сейчас он служил священником в Индии, в Пондишерри, и раз в год посылал им весточки. Бабушка Марта пыталась поговорить с Вероникой, но та только отворачивалась и уходила.

Марта вздохнула, и затянулась папироской. Дедушка Тедди умер через год после того, как привез ее в Лондон. Она с тех пор один раз навестила Вашингтон, виделась с дядей Дэвидом и его женой. Сара-Джейн оказалась очень славной, образованной девушкой, они с Мартой подружились.

Они сидели в саду особняка Вулфов. Сара-Джейн отложила книгу: «Я все понимаю. И Дэвиду говорю, чтобы он не расстраивался. Они взрослые мальчики. Я им не мать, и даже не мачеха. Просто жена отца. Но, сама видишь, Майкл приезжает из Гарварда, живет здесь, а Мэтью..., – Марта увидела, как по щеке цвета темного каштана ползет слезинка.

Сара-Джейн высморкалась в кружевной платок и горько покачала головой:

– Он сказал..., сказал, что не хочет даже видеть ни меня, ни...– негритянка подышала, – черных ублюдков. А ведь у нас даже детей нет еще, Марта.

Она разрыдалась. Марта, прижала ее к себе: «Во-первых, у тебя и дяди Дэвида будут дети, обязательно. Во-вторых, не надо слушать Мэтью. Он и с Полиной Фримен не разговаривает, потому что она за цветного замуж вышла. Все будет хорошо, милая».

– И бабушка Эстер умерла, – Марта, свернув письмо от прабабушки, бросила его на истоптанную, сухую землю, и подожгла. На ней не должно было быть ни одного документа, который мог бы вызвать подозрения. У нее имелся отлично сработанный, американский паспорт. В нем она именовалась Мартой Бенджаман, уроженкой штата Луизиана, девятнадцати лет от роду. Ростом Марта была в пять футов два дюйма, с рыжими волосами, зеленоглазая, проживала в Новом Орлеане.

– А пистолет? – спросила Марта прабабушку еще в Лондоне, когда они сидели у камина за кофе: «Если его узнают?»

– Его узнать может только мой внук старший, – сухо ответила женщина, – и то вряд ли. Ему тогда пять лет было. А ты помни, крестик, образ Богоматери и сабля родовая. И блокнот, руки Лавуазье, но вряд ли он сохранился, – бабушка вздохнула и что-то пробормотала себе под нос: «А что ты Бенджаман, -она внезапно улыбнулась, – это в честь бабушки Тео».

Ее учили русскому, все шесть лет. Марта занималась с другом тети Джоанны, мистером Герценом, который обосновался в Лондоне. Она каждый день говорила по-русски с бабушкой Мартой и дедушкой Питером. Стивен Кроу тоже учил русский. Юноша говорил: «Мы с ними будем воевать, это пригодится».

В последние два года бабушка наняла для Марты преподавателя из Кембриджа, он приезжал раз в неделю. Марта сейчас не бойко, но довольно правильно говорила по-арабски и читала Коран.

– Зачем? – как-то раз спросила она у бабушки. Та только отрезала: «На карту посмотри. Крым рядом с магометанскими странами. Если вдруг туда попадешь, на войне всякое бывает, надо знать язык».

Дядя Мартин научил ее разговорному китайскому языку. Он усмехнулся: «Философские трактаты, ты, конечно, не почитаешь, но на рынке объясниться сможешь. Опять же, на всякий случай».

– Джошуа сейчас на Святой Земле, – Марта затоптала ногой легкие хлопья, – на раввина учится. А Дэниел, в Вест-Пойнте. И Питер, – она внезапно улыбнулась, – в Индию уезжает.

Ей нравился кузен Питер. С ним было интересно, он водил ее в Британский Музей, и в галерею, где висел портрет бабушки Тео. Марта ездила в Ренн. Она виделась с дядей Жаном и его семьей, дядя Мартин и тетя Сидония отвезли ее в Париж, Амстердам, и Брюссель, к родственникам. Марта отчего-то вспомнила лазоревые, ласковые глаза Питера Кроу и тихонько вздохнула.

– Дай и мне покурить, – раздался сзади веселый голос. Мэри Корвино, тоже в сестринском платье, блеснула белыми зубами, присев рядом с Мартой. Из-под серого платка женщины выбилась темная, кудрявая прядь и упала на смуглый лоб. Глаза у Мэри были зеленые, твердые. Она потрепала Марту по плечу:

– Вечером начнем. Аарон договорился с командиром батальона, что там стоит, – Мэри махнула в сторону кургана: «Русские возятся, окопы роют, траншеи. Будет удобно. Мы с тобой поползем якобы трупы вытаскивать. Там вчера стычка была. Они немножко постреляют над головами у нас, в сторону русских позиций, для правдоподобия.

Марта повторила: «Белосток. Почтамт. До востребования, ящик 36».

– А остальное, – напомнила ей бабушка, – не твоя забота. Там все устроят, письмо мы получим.

– А Юджиния ничего не узнала? – спросила Марта, переодеваясь в своей спальне в сестринскую форму. Она ехала, с мисс Найтингейл, Мэри Корвино, и другими добровольцами в Букингемский дворец, представляться королеве.

– Юджиния, – бабушка поправила ее платок, – только этим годом туда доедет, наконец, милая моя. То дело долгое.

– Все что надо, я сделаю, – твердо сказала Марта. Бабушка, поцеловала ее в мягкую, пахнущую жасмином щеку. Внимательно осмотрев девушку, она согласилась: «Да».

У входа в палатку раздался недовольный голос начальника госпиталя, сэра Джона Холла: «Я начинаю обход, и хочу, чтобы все сестры были на положенных им местах, мисс Найтингейл».

– Пошли, – Мэри выбросила окурок. Обняв Марту, женщина прижалась к ней: «Ты помни, девочка, бабушка не успокоится, пока не узнает, что с внуками ее случилось».

– Помню, – вздохнула Марта. Откинув холщовый полог, она опустила руки в медный таз с раствором хлорной извести.

Военный капеллан дивизии легкой пехоты писал похоронные уведомления. Оба командира, и бригадный, генерал Кодрингтон, и дивизионный, генерал Браун, сразу сказали:

– Святой отец, у вас это лучше получится.

Аарон затянулся трубкой. В палатке было накурено, жара к вечеру спала. Он, встал и раздвинул полотнища. До него донесся звук трубы, солдат звали к ужину. Аарон отхлебнул остывшего кофе из оловянной фляги и вернулся к походному столу, где лежали списки погибших, с адресами, и стопка готовых конвертов.

– Через три недели будут в Англии, – Аарон взял перо.

– Дорогая миссис Коннелли, – начал он, – с прискорбием извещаем вас, что ваш сын Майкл, рядовой батальона королевских ольстерских стрелков, геройски погиб в битве при Альме, вынося товарища с поля боя…,

Аарон отложил бумагу и потер глаза. Он вспомнил яростное, раскаленное солнце, грохот артиллерии, пули, что цокали по камням. Русские начали отступать. Кодрингтон приказал их не преследовать. Военные боялись, что под Севастополем окажется значительно превосходящая по силе армия. Надо было передать распоряжение авангарду. Аарон проводил глазами двух вызвавшихся рядовых. «Мальчики совсем, – вздохнул он, – девятнадцать лет обоим. И оба из Белфаста. Они говорили, хоть и на соседних улицах и жили, а познакомились только на сборном пункте».

Путь вперед лежал через долину высохшего ручья, на вершине холма справа все еще были русские. Аарон, увидел, как солдаты бегут обратно, услышал свист пуль. Священник, приподнявшись, крикнул: «Немедленно на землю!». Капеллан сам пополз за ними, и вытащил обоих. В траншее, держа солдата за руку, он шептал на латыни: «Benedicat te omnipotens Deus, Pater, et FÍlius, et SpÍritus Sancus». Коннелли был католиком. Аарон заметил движение его губ: «Святой отец, как там Джим?»

– Будет жить, милый, – ласково сказал Аарон, провожая глазами рядового Селби. Юношу клали на холщовые носилки.

– Хорошо, – попытался улыбнуться солдат. Коннелли вытянулся, глядя остановившимися глазами в глубокое, синее небо Крыма.

– А Селби, которого он спас, протестант, – Аарон заставил себя взяться за перо: «Так оно и получается. Надо написать, чтобы нам католических капелланов прислали. Нас двое всего, я и отец Райт, во второй бригаде. А войск шестьдесят тысяч».

Аарон спал по четыре часа, ел солдатскую еду и ночевал в окопах. Жену он видел редко, госпиталь был в тылу. Священник нежно подумал: «Хоть встретимся сегодня».

Командир британского корпуса в Крыму, генерал Браун, вызвал к себе Аарона. Браун помахал перед его носом конвертом с печатью. Аарон прочел: «VICTORIA DEI GRATIA BRITANNIARUM REGINA FIDEI DEFENSOR». Генерал сварливо сказал: «Я об этом осведомлен, Кодрингтон тоже. Договоритесь с командиром батальона ольстерских стрелков, он на удобной позиции стоят, – Браун чиркнул спичкой, – а больше никто об этом знать не должен».

– Тетя Марта получила разрешение от самой королевы, – восхищенно подумал Аарон. Браун растер сапогом пепел: «Все, святой отец, вы свободны».

Капеллан дописал письмо миссис Коннели и внес в свой блокнот: «Связаться с министерством насчет католиков». Аарон выбил трубку и почесал рыжие, седеющие волосы. Он вспомнил осенний, яркий день в Мейденхеде и свой тихий голос:

– Пьетро, я прошу тебя, не надо. Не оставляй мать. Ты видишь, как ей тяжело.

Вероника потеряла сознание в церкви, мужа опускали в могилу без нее.

Кузен был в черной рясе иезуитов.

– Я не могу, – сухо сказал Пьетро. Аарон, глядя на него искоса, понял: «Виски поседели. Ему еще тридцати нет».

– Я не могу – повторил мужчина. Они медленно шли по дороге к дому Кроу. Аарон посмотрел вперед. Он увидел жену. Мэри, держа за руку Аниту, о чем-то говорила с тетей Сидонией. «Мне надо вернуться в монастырь, – Пьетро помолчал, – это мой долг перед Иисусом. Я католик и обязан выполнять волю святой Церкви».

Аарон едва сдержался, чтобы не встряхнуть его за плечи. «Иисус, – сказал священник сквозь зубы, -первым бы, Пьетро, велел тебе никуда не ехать. Твоей матери плохо...»

– С Ним шло множество народа; и Он, обратившись, сказал им: если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником, – голос Пьетро был холоден. Аарон невольно поежился.

Он остановился, и, яростно заметил: «А еще сказано: «Выбери жизнь, дабы продлились дни твои на земле, Пьетро! Если ты уедешь сейчас, твоя мать может этого не пережить. Ты у нее единственный сын, как ты можешь обрекать...»

– Я обрек своего отца на смерть, – серые глаза посмотрели куда-то вдаль: «Он умер из-за моих грехов, из-за того, что я был объят гордыней, духом непокорности, из-за того, что я..., – Пьетро не закончил и покраснел.

– Это не грех, милый, – Аарон коснулся его руки. Они были одного роста, оба высокие, широкоплечие.

– Не грех, – повторил священник: «Вы с Лаурой, пусть упокоит ее Иисус, любили друг друга. Разве любовь это грех? – Аарон прищурился и помахал дочери. Анита была маленькая, в мать, изящная, с густыми, заплетенными в косы, каштановыми волосами, и глаза у нее были материнские, зеленые.

– Мы прелюбодействовали, вступив в греховную связь без благословения святой церкви, – жестко отозвался Пьетро: «Я должен это искупить молитвой, жизнью отшельника, обетом молчания и умерщвлением плоти».

Аарон помолчал и пошел к семье, что стояла у ворот усадьбы Кроу.

– Тетя Вероника выправилась немного, – он допил кофе: «Анита у нее живет. Ей это только на пользу, заботиться о ком-то. Но Пьетро ей не пишет, и она ему тоже. Господи, вразуми ты его, – Аарон собрал конверты. Священник услышал с порога палатки веселый голос жены: «Мы здесь!»

Она скользнула в его объятья. От Мэри пахло сулемой и хлорной известью. Аарон поцеловал ее: «А где Марта?»

– С легкоранеными, теми, кто у вас при кухне кормится, – Мэри хихикнула.

– Перевязки делает, – она оглянулась на вход в палатку и закинула руки ему на шею.

– Проводим Марту, – шепнул ей муж, – и я к вам приду, в госпиталь. Раненым тоже капеллан нужен. У вас там есть, где вдвоем побыть, я помню, – он улыбнулся.

Мэри потерлась головой, укрытой сестринским платком, о его плечо. «Помнишь, – едва слышно, спросила она, – как ты предложение пришел делать, к маме моей? Что ты тогда сказал?»

– Сказал, что всю жизнь буду тебя беречь, – он коснулся губами смуглой щеки: «Пятнадцать лет в этом году. В ноябре, скоро. Надо будет цветы какие-нибудь найти. Есть здесь цветы, не могут не быть. Тогда снег шел, первый».

Они венчались в Мейденхеде. Юджиния была подружкой у Мэри. Церковь, украшенная белыми розами, сияла свечами, Бенедикт вел сестру к алтарю.

– Так оно и будет, – пообещал сейчас Аарон. Мэри, со вздохом оторвавшись от него, велела: «Пора. Скоро стемнеет. Надо как следует рассмотреть, куда ползти».

– Туда и ползти, – они стояли на сухой земле. Аарон указал жене на редкие огоньки русских укреплений на вершине Малахова кургана: «У подножия, несколько трупов наших лежит, со вчерашнего дня. Очень сильный огонь был с их стороны, решили не рисковать. Я с вами, разумеется, отправлюсь, – невзначай, добавил он.

Мэри приподнялась на цыпочки и погладила мужа по загорелой щеке. «Рано он поседел, – внезапно подумала женщина, – ему сорок три только. Но ведь он, как сан принял, с двадцати одного года, на севере служил, в приютах, а сейчас вообще в армии. Хоть бы отдохнул, бедный мой».

– Нет, – она твердо помотала головой: «Договорились ведь, милый. По женщинам они стрелять не будут, несмотря на наш огонь. А если тебя увидят, то могут и ответить».

Аарон ничего не сказал, только подержал ее за маленькую, крепкую руку: «Пошли, чаем вас напоим, напоследок».

Солдаты сидели у медной кухонной тележки. Кто-то, завидев их, крикнул: «Падре! И миссис Корвино с вами, вот и встретились! Сестра Марта с нами закончила. Садитесь, чай горячий».

– Падре, – усмехнулась Мэри. Аарон развел руками: «Итальянская фамилия, дорогая моя. Я здесь и за англикан, и за католиков. За всех, в общем».

Марта сидела, отхлебывая чай из оловянной кружки, перешучиваясь с солдатами. Пистолет, вместе с паспортом, был надежно спрятан под одеждой.

– Они не будут обыскивать женщину, – подумала Марта: «Меня отвезут в их штаб. Как этот город называется? Симферополь, да. Там я покажу паспорт. Я гражданка нейтрального государства. Они меня обязаны отпустить. Деньги у меня есть...».

Дядя Мартин, рассмеявшись, положил перед ней записку: «Запоминай. Придешь к этому человеку, в Симферополе. Зовут его Синани, он купец. Говорит по-французски, вы объяснитесь. Твой дядя Исаак Судаков послал ему письмо, он предупрежден. Он тебя, то есть нас, – поправил себя дядя, – ссудит деньгами».

– А он еврей? – Марта подняла зеленые глаза.

– Почти, – Мартин Кроу повел рукой: «У них это называется «караим».

– Синани, – повторила она. Девушка взглянула на темную громаду кургана, на огоньки, что виднелись на палубах английских кораблей, стоявших в открытом море. Стая воронов, мягко шурша крыльями, кружилась в багровом, закатном небе. На вершине холма Марта заметила какое-то движение. Аарон успокоил ее: «Русские тоже ужинают сейчас».

Полковник Воронцов-Вельяминов осмотрел в бинокль английские укрепления. Он повернулся к пехотным офицерам: «Вряд ли они настолько выжили из ума, господа, чтобы штурмовать склон горы. Можете не беспокоиться, вы в совершенно безопасной позиции».

Степан обвел глазами море: «Я могу возвращаться к своим непосредственным обязанностям. Нам предстоит отражать атаку их флота».

Он был, как обычно, в мундире без погон. На передовой, только высшие офицеры знали, как его зовут на самом деле. Для остальных он был просто полковником, даже без фамилии.

Его отпустили из Кронштадта, как только началась война. Федор остался в Санкт-Петербурге, он служил по ведомству внутренних дел. Степан благодарил Бога за то, что младший брат отделался только одним допросом по делу петрашевцев. Федора для этого вызывали из Пензы, куда его отправили после университета. Потом юношу оставили в столице, как он говорил: «по юридической части».

Степан так и не знал точно, чем занимается брат.

– Впрочем, – усмехнулся он сейчас, принимая от солдата кружку с чаем, – Федя тоже не знает. Он ведь и не инженер.

Здесь за ним не следили. Степан был непосредственно в подчинении у генерала Тотлебена, командующего инженерными войсками. Он занимался закладыванием минных галерей под бастионами, на случай, если англичане все-таки решатся брать штурмом город.

Он каждый день думал о том, что можно было бы перебежать на сторону противника. Плавал Степан отлично, надзора за ним не было. До английских корабли было рукой подать, не больше пяти миль в открытое море.

– Федю не пощадят, – угрюмо думал он, затягиваясь папиросой, глядя на далекие флаги.

– Не могу я так с ним поступать. Надо все по-другому обставить. Пропал без вести и пропал.

Степан жалел, что не он топил старые корабли у входа в гавань. Там исчезнуть было бы легче легкого. «Придумаю что-нибудь, – успокоил он себя. «Я не собираюсь продавать никаких военных секретов. Я это делаю для того, чтобы найти семью, вот и все. Федя меня поймет, как только с ними познакомится. В Россию, я, конечно, не смогу вернуться после такого..., – он тяжело вздохнул. Степан, в последний раз, посмотрел в бинокль на английские позиции. Две женщины в серой форме сестер милосердия стояли на бруствере траншеи, разглядывая курган.

– Лиц, конечно, не увидеть, – пожалел Степан: «Две мили до них, не меньше. Какой вечер сегодня красивый. Однако, надо и собираться, возвращаться в ставку».

Он ездил налегке, но всегда брал с собой два потрепанных томика, Пушкина и Достоевского. Достоевский был на каторге. Степан, вспомнив, что Шильдер рассказывал ему о казни петрашевцев, едва сдержался, чтобы не выругаться. «Федор Михайлович, наверное, так и сгинет в Сибири, – грустно подумал Воронцов-Вельяминов, – не напишет ничего больше».

Над Малаховым курганом, летали, каркая, вороны. Он, отдав бинокль, пожал руки офицерам: «Успешной вам обороны, господа. Мы, инженеры, всегда на помощь придем».

Уходя, он обернулся. Совсем стемнело. Степан увидел, как медленно перемещается свет фонарика вдоль английских позиций. Он отчего-то вспомнил, давнее, детское, дедушку Федора, что рассказывал ему о волшебных огнях в шахтах, глубоко под землей.

– Это разведчики, – сказал кто-то из офицеров: «Надо их поближе подпустить, потом огонь откроем».

Командующий турецкими фрегатами, Мушавер-паша, принял подзорную трубу и навел ее на английский флагман, «Принц Альфред». Паровой фрегат стоял на якоре в миле от других кораблей, почти у самого входа в бухту.

Палуба корабля была затянута холстом. Мушавер-паша усмехнулся и сказал себе под нос, по-английски: «Посмотрим, что у них, то есть у нас, там за оружие».

Его звали капитан Адольф Слейд, он уже пятнадцать лет служил Оттоманской империи. Слейд, в отличие от других военачальников Абдул-Меджида, не принимал ислам. Многие из тех, кто сейчас воевал на суше, начали свою карьеру в прусской или французской армиях, а потом перебрались в Стамбул. Однако он носил турецкую одежду, для того, чтобы не отличаться от других офицеров.

Слейд снял темную феску. Почесав в седоватой голове, он приказал вестовому: «Кофе мне принесите, и позовите сюда первого помощника».

Он еще раз осмотрел запертую гавань. Чайки сидели на мачтах затопленных русских кораблей. На берегу было тихо, над морем разносился звук корабельного колокола, били склянки.

Распоряжение султана было простым. После Синопского сражения, когда русские сожгли почти весь турецкий флот, Абдул-Меджид вызвал Мушавер-пашу в Стамбул. Серые глаза султана били яростным, холодным огнем.

Абдул-Меджид прохаживался по бескрайнему, выходящему окнами на Босфор кабинету, устланному мягкими, драгоценными персидскими коврами и львиными шкурами. Он повернулся и смерил Слейда взглядом, с головы до ног.