Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

– Еще чего не хватало, – Джошуа со значением взглянул на заваленный книгами стол. «Мы занимаемся, не мешай нам. Иди к Вулфам».

– Они тоже занимаются, – Марта скинула туфельки и поджала под себя ноги. «А взрослые в библиотеке сидят. Дедушка, – невзначай заметила она,– летом везет меня в Лондон, к бабушке Марте».

Мальчики Горовицы невольно открыли рот.

– Ого! – выдавил из себя Джошуа. «Ты в Европе жить будешь?»

Марта кивнула и усмехнулась тонкими губами: «Ты сам, Джошуа, в Германию отправишься, на раввина учиться».

– Нет, – он помотал головой и погрыз перо. «Бабушка Эстер сказала, что я к дяде Исааку Судакову поеду, на Святую Землю. Он глава ешивы, которую мы содержим. Скоро, – оживился Джошуа, – когда мне семнадцать исполнится, и я школу закончу».

– Я все задания сделала, – заметила Марта, рассматривая свои ногти, – могу вам помочь, – она заглянула через плечо Джошуа и предложила: «Давай, объясню тебе, как такие задачи решаются. Они все одинаковые. Один раз составишь уравнение, и пользуйся им».

Мальчик покраснел и пробурчал: «Сам справлюсь. Ты все равно никогда не сможешь в университет поступить».

– Это мы еще посмотрим, – пожала Марта острыми плечами. Соскочив с кресла, выйдя в отделанный резным дубом коридор, девочка внезапно остановилась. То же самое ей сказал и Майкл Вулф, еще в Вашингтоне. Марта тогда чуть с ним не подралась, однако, сдержавшись, холодно заметила: «Оберлин-колледж уже десять лет, как принимает женщин, дурак».

– В Оберлин-колледже учатся цветные, – презрительно протянул Мэтью Вулф, – цветные и женщины, а мы...

– А вы идиоты, – сочно заметила Марта. Шурша юбками, она вышла из детской мальчиков. Сейчас девочка задумалась, наклонив голову: «И, правда, идиоты. У них цветные кузены. Держу пари, что Мэтью никогда в жизни не посмеет такое сказать Теду Фримену. Тед от него и мокрого места не оставит, – она улыбнулась. Пройдя в свою комнату, Марта растянулась на кровати: «Бет приедет, с ней есть о чем поговорить. Она журналистом хочет стать, будет писать о проблемах цветных. Ее тетя Марта покойная, та, что на Подпольной Дороге погибла, тоже журналистом была».

Марта давно прочитала «Пепельную розу Луизианы». Дед, застав ее с этой книгой, погладил внучку по голове: «Я ее хорошо знал, мисс Фримен. Когда-то, давно. Она была замечательный человек, как отец ее. Он с твоим дедушкой Дэниелом служил, во время войны за независимость». Марта вспомнила, как два года назад, они, вместе с тетей Бланш и Бет Фримен, сидели на галерее Верховного Суда Массачусетса. Дед был внизу, в черной мантии судьи. Марта, искоса взглянув на женщину, увидела, как блестят ее большие глаза. Бланш пробормотала что-то и вытерла лицо кружевным платком.

Марта только сильно пожала ее руку. Клерк читал постановление Верховного Суда штата об отмене запрета на межрасовые браки. Потом, в детской у Бет, сидя на ее кровати, Марта сказала: «Ты, наверное, рада. Теперь тебе не обязательно ездить в Пенсильванию, чтобы выйти замуж».

Щеки цвета нежной, сливочной карамели покраснели. Бет, встряхнув пышными, вьющимися волосами, процедила: «Никогда в жизни я не опущусь до того, чтобы выйти замуж за белого мужчину, Марта. У меня есть черная гордость, и у Теда тоже. Зря, что ли и дедушку Фримена белые убили, и тетю».

Марта удивленно хмыкнула: «А если ты полюбишь белого?»

Бет покраснела еще сильнее. «Бабушка Салли любила дедушку Дэниела, а он все равно на ней не женился. И хватит об этом, – попросила девочка, – я все равно зарок дала. Пока у нас не отменят рабство, я замуж не выйду».

Марта только присвистнула: «До этого долго еще, как мне кажется».

– Значит, – черные, красивые глаза похолодели, – мы будем бороться, вот и все.

В Бостоне, гуляя с дедом по берегу океана, Марта услышала его смешок: «Когда-то давно, милая, еще в прошлом веке, я себе пообещал три вещи. Стать судьей Верховного Суда, добиться признания межрасовых браков, хотя бы в Массачусетсе, и вот видишь, – Тедди затянулся сигарой, – я исполнил обещания».

– А третье, дедушка? – спросила Марта. Он только улыбнулся и ничего не ответил.

Марта прислушалась – голоса в библиотеке утихли. «Спать пошли, – поняла она, – завтра похороны рано утром. Потом траур начинается. Хорошо, что мы с Бет здесь. Слуг много, но все равно бабушке Батшеве и тете Бланш помочь надо. Дедушка Натан сказал, сотня человек соберется».

Закрыв дверь, покрутив ручку газового светильника, Марта устроилась на подоконнике, распахнув окно. Дождь закончился, было прохладно, с океана тянуло соленым, легким ветром. Марта порылась за корсетом и достала сигарку. Девочка стянула ее в будуаре у тети Эстер, перед ужином. Чиркнув спичкой, Марта закурила, выпуская дым в окно. Глядя на прозрачное, темное небо, на большую, бледную луну, что вставала над морем, она задумалась: «Интересно, как будет, в Лондоне? Там и ровесников моих нет. Только кузены Кроу, а они меня на пять лет старше. Но там ведь бабушка». Она, невольно, улыбнулась: «С такой бабушкой ничего не страшно». Над особняком пролетела сова, мягко хлопая крыльями. Марта, потушив сигарку, завернув ее в салфетку, напомнила себе: «Завтра выбросить». Она походила по комнате, нажимая на грушу серебряного флакона с ароматической эссенцией. Запахло жасмином. Марта, присев на кровать, стала расчесывать волосы. Она заснула, обложившись шелковыми подушками, свернувшись в клубочек, крепко, как в детстве.

Тед Фримен вышел из библиотеки и замер. Дом спал, наверху, в детских, царила тишина. Он оглянулся на закрытую дверь. Отец, грея в руках серебряный стакан с виски, только усмехнулся: «Юному Теду, то есть тебе, пора отдыхать. Мы еще посидим, по-родственному».

Тед, было, хотел что-то сказать. Дядя Тедди так посмотрел на него, что молодой человек сразу поднялся. При Теде они ничего интересного не обсуждали. Юноша знал, что отец финансирует Подпольную Дорогу. Однако Натаниэль Фримен был против побегов из рабства. Адвокат говорил, что положение цветных можно изменить только кропотливым и долгим трудом, представляя их интересы в судах, и освобождая рабов по закону. Бет, как-то за обедом, дерзко заметила: «Пока вы будете корпеть над бумагами, папа, на юге погибнет в оковах еще тысяча наших братьев. Слава Богу, бабушка умерла, когда мне было шесть. Она успела мне рассказать о рабстве».

Отец тогда посмотрел на Теда. Юноша подумал: «И мне успела». Бабушка пела им протяжные, тоскливые южные песни, говорила о плантациях табака, о бараках, где жили негры. Салли показала им старые, почти стершиеся шрамы на своем плече.

– От хозяина, – заметила она, поджав губы, и замолчала. Они знали, что бабушку спасла мать дяди Тедди, миссис Марта, увезя ее с юга. «Но все равно, – настаивал на своем отец, – хватит. Никаких восстаний. Они заканчиваются только пролитием крови невинных людей».

– Скоро примут закон о возвращении беглых рабов хозяевам, – зло подумал Тед, взбегая по лестнице на третий этаж, в гостевые спальни, – и тогда нигде не спрятаться будет. Даже у нас, в северных штатах. Только в подполье оставаться, или в Канаду их переправлять, но что это за жизнь?

Дверь в комнату родителей была приоткрыта. Мать читала в постели. Тед просунул голову внутрь: «Я пойду, прогуляюсь, воздухом подышу, мамочка. Папа в библиотеке, они там надолго».

Бланш отложила папку с документами: «Миссис Стэнтон и миссис Мотт настаивают, чтобы я выступила на этой конференции по правам женщин, в июле, в Сенека-Фолс. А что я скажу? – Бланш развела руками. «Я не оратор, так только...»

– Ничего не «только», – Тед присел на постель и поцеловал мягкую, пахнущую ванилью, такую знакомую руку. «Ты много делаешь, а лучше делать, чем говорить. Расскажешь о своих классах для цветных, о борьбе за трезвость..., В конце концов, мы с папой поможем тебе речь написать, – он подмигнул матери.

– Еще чего, – ворчливо отозвалась Бланш. «Сама справлюсь. Я хоть и не выпускник колледжа, – она погладила сына по щеке, – но это сделать могу. Бет со мной поедет. Хочу, чтобы она познакомилась с миссис Мотт и другими женщинами».

– Мужчин, как я понимаю, туда не пускают, – смешливо сказал сын. «Нам с папой даже и проситься не стоит».

– Почему? – Бланш лукаво улыбнулась. «Мистер Фредерик Дуглас будет выступать, твой приятель. Он из Англии вернулся. Мне миссис Мотт его письмо переслала, – Бланш потянулась за папкой и прочла: «Как цветной, я отказываюсь пользоваться правом, избирать и быть избранным, до тех пор, пока таким же правом не будут наделены женщины».

Бет все смотрела на сына: «Если у тебя и папы будет время, приезжайте. Там хорошо, леса вокруг, озера, на лодке покатаемся. Лето же, – она потрепала сына по черным, вьющимся волосам.

Тот поцеловал ей руку: «Приедем. Я пошел, мамочка».

– Осторожней только, – велела Бланш сыну. Тед закатил глаза: «Мама, мы в Род-Айленде, в свободном штате. Здесь пятьдесят миль от Бостона. Безопасней только дома, в кровати».

– Все равно, – вздохнула Бланш и добавила: «Бет спит. Они сегодня с Мартой молодцы были, очень нам помогли. И всю неделю так, – она покачала головой, – завтра сотня человек появится. Иди, конечно, милый».

В своей спальне он переоделся, достав из саквояжа штаны и суконную куртку рабочего. «Слуги спать пошли, – пробормотал Тед, – никого этим нарядом не удивлю, – он повесил в шкап кедрового дерева траурный, тонкой английской шерсти сюртук.

Юноша засунул в карман куртки оловянный портсигар, и спички. Стараясь даже дышать как можно тише, Тед вышел в коридор.

Она, конечно, высунула свой любопытный нос наружу. «Спать иди, – покровительственно велел Тед младшей сестре, – у тебя глаза слипаются. Я погуляю, и вернусь».

– А почему в обносках? – удивилась Бет. Она куталась в кашемировую, отделанную кружевами шаль. Черные косы падали на прикрытые бархатным халатом плечи.

– Здесь деревня, – Тед поднял бровь, – а не Бикон-хилл. Щеголять не перед кем. Спать, – он щелкнул ее по лбу. Бет подмигнула ему: «Мисс Голденберг, из Нью-Йорка, сегодня, за обедом, в тебе чуть дырку не проглядела. Правда, тетя Батшева ей сразу сказала, что ты не еврей».

Тед рассмеялся, и развернул ее в сторону спальни: «Маленьким девочкам пора в постель».

Он спустился в сад и открыл кованую калитку: «Нельзя. Что я буду за аболиционист с белой женой? Как будто своей расы стыжусь. Папа даже в Париже постарался, и цветную девушку нашел. Тем более, – Тед остановился и закурил, – мне только двадцать три. Торопиться некуда».

Юноша на ощупь надорвал карман куртки. Записка была там, короткая, вложенная в чистый, без адреса, конверт.

– Фредерик, Фредерик, – пробормотал Тед, – как тебя убедить, что борьба за права цветных не должна ограничиваться речами на собраниях и статьями в газетах?

Он вспомнил ночь в Спрингфилде, год назад. После выступления Дугласа в местной церкви, они сидели втроем на ферме у Джона Брауна. В саду трещали сверчки, с полей пахло свежескошенной травой. Наверху, в небе Массачусетса, сияли крупные, летние звезды.

Браун затянулся короткой, простой трубкой. Он хмуро сказал, почесав покрытую темной щетиной щеку: «Никакого другого пути, кроме военного, я не вижу. Надо собирать силы для вооруженного восстания, а пока устраивать акты, – он поискал слово, – устрашения. На юге и на западе, в новых штатах. Рабовладельцы, а также их подпевалы, – он жестко усмехнулся, – поймут, что мы не шутим».

Дуглас долго молчал. Отпив пива, он посмотрел куда-то вдаль: «Когда я был в Ирландии, мне мистер О’Коннел объяснял, что восстаниями ничего не добьешься, Джон. У них, – Дуглас махнул рукой на восток, – тоже, знаете, много горячих голов. Надо действовать законными способами. Католики, во главе с О’Коннелом дождались того, что они теперь могут избираться в парламент. О’Коннел первый католический мэр Дублина, за двести лет...»

– Ты католиков с нами не равняй, Фредерик, – ядовито заметил Тед, – они не рабы, и рабами не были. Ты, видимо, забыл, как тебя в детстве кнутом били. Забыл, что твою мать на аукционе продали, и больше вы с ней не виделись. Забыл, как тебя чуть не линчевали в Индиане, – он указал на сломанные, криво сросшиеся пальцы на левой руке Дугласа.

Дуглас покачал головой: «Ничего вы не добьетесь тем, что будете убивать рабовладельцев. Весь юг не убьешь».

– Если понадобится, – спокойно ответил Джон Браун, выбивая трубку, – мы вырежем всех белых от Виргинии до Флориды. Фредерик. Разорим юг, и заселим его свободными людьми. Отсюда, с севера. Ради уничтожения рабства мы ни перед чем не остановимся.

Тед шел по деревенской дороге, затягиваясь папиросой: «Мисс Голденберг. Тетя Батшева ей сказала, что я не еврей. Больше ничего, наверняка. Горовицы никогда не говорят, что мы цветные. По нам этого не видно, а у дяди Натана половина деловых партнеров с юга, рабовладельцы. Если бы они знали, с кем едят за одним столом...»

Тед до сих пор помнил, как три года назад они с отцом стояли на перроне вокзала в Нью-Йорке, ожидая поезда на север. Неподалеку он заметил хорошенькую девушку, лет шестнадцати, с родителями. Она все искоса посматривала на Теда, краснея, накручивая на палец белокурый локон.

Подошел поезд. Девушка, увидев надпись «Для цветных», на вагоне, куда садились Тед с отцом, брезгливо отвернулась.

Тед быстро дошел до нужной ему фермы, в двух милях на восток от Ньюпорта. Постучав в простую дверь, он улыбнулся хозяину. «Здравствуйте, – сказал Тед, – я Сержант. Вас должны были известить».

Пожилой мужчина, белый, погладил седоватую бороду. Пропустив Теда в скромно обставленную гостиную, без распятия, с Библией и книгами Джорджа Фокса на столе, квакер извинился: «Не обессудьте, Сержант, придется в подпол спуститься. У нас хоть и безопасно, но, все равно, осторожность не помешает». Внизу, при свете свечей, Тед увидел еще пятерых мужчин. Трое были белыми, двое неграми.

Они обменялись рукопожатиями. Тед, вытащив конверт, передал его хозяину фермы: «Лично вам, господа, из Спрингфилда, от мистера Джона Брауна. Пришло время действовать». Хозяин фермы только усмехнулся. Подозвав Теда, квакер ловко открыл тайник в половицах. Там были сложены ружья и пистолеты.

– Очень хорошо, – протянул Тед. «Вам, должно быть, прислали список, из Провиденса».

Хозяин кивнул: «На той неделе. Как вы понимаете, я сам таким заниматься не могу, – он развел руками, – это против наших принципов...»

Тед оглядел собравшихся: «Господа, если здесь есть еще квакеры, мы, конечно, освобождаем вас от участия, – он поискал слово, – в акции. Мы уважаем ваши взгляды».

Все молчали.

– Вот и славно, – широко улыбнулся Тед.

– Дайте-ка мне список, – попросил он квакера. Юноша пробежал глазами бумагу: «Этот. Пишет колонки в газетах, поддерживающих рабство, водит дружбу с южанами..., Начнем с него, а потом пойдем дальше, – Тед помолчал, – по алфавиту. И запомните, – добавил он, – не надо излишнего риска. Первое мероприятие мы проведем вместе. Потом каждый будет ответственен за свой участок работы».

Квакер развернул записку от Брауна: «Братья! Не останавливайтесь ни перед чем, не жалейте ничего и никого. Америка должна сбросить позорные оковы рабства и возродиться к новой жизни, в дыме пожаров и крови угнетателей».

– Аминь, – сказал кто-то. Хозяин фермы, поднеся бумагу к огню свечи, подождал, пока она сгорит: «И да поможет нам Бог».

– Через две недели, – Тед попрощался с мужчинами, – встречаемся в Провиденсе. Мистер Келлог пожалеет о своем бойком пере. Мы его заставим, как бы это сказать, проглотить собственные слова.

Юноша вышел в прохладную, мартовскую ночь. Весело насвистывая, Тед направился обратно к особняку Горовицей.

Когда Тед ушел, судья запер дверь библиотеки и кивнул: «Дэвид». Племянник подвинул к себе неприметную, картонную папку: «Я не могу открыто проявлять свой интерес к внутренним делам Российской империи. Тем более, все мы знаем, – он посмотрел на старшего Фримена, – что в посольстве императора Николая, лежит распоряжение об отказе в визах нам всем, даже, – Дэвид усмехнулся, – дяде Натану».

Эстер Горовиц сразу сказала: «Милые мои, от нас никакой помощи не дождешься. Евреев там дальше черты оседлости не выпускают. Натану просто не дадут разрешения приехать в Санкт-Петербург, будь он хоть трижды американец и государственный чиновник. Вы не помните, когда в Европе были такие времена, а я помню. Мой покойный брат налог штатгальтеру платил, за то, что нам разрешали в синагогу ходить, – она затянулась сигаркой: «Судаковы, конечно, постараются что-то узнать, на Святой Земле. Через Ханеле, может, она слышала...»

– Что можно слышать, сидя на мельнице в польской глуши, – недовольно пробормотал Тедди. Он вспомнил высокую, красивую, черноволосую девочку, со странными, мутными, серыми глазами. Тогда, в Париже, Ханеле все смотрела на него, а потом улыбнулась: «Ты хороший. Очень хороший. Как будто светишься».

– Ладно, – сейчас заметил Тедди, – давай, что у нас есть.

– Ничего у нас нет, – горько ответил Дэвид. «Не буду же я напрямую спрашивать у посла Российской Империи, господина Бодиско: «Где Воронцовы-Вельяминовы, ваше превосходительство?»

Нат закурил. Протянув ноги к огню, адвокат взял карандаш: «Кое-что мы все-таки знаем. Еще с тех времен, когда Мартин и Бенедикт покойный добрались до этой самой Сибири»

– Мой брат младший там левую руку оставил, – мрачно сказал Тедди, – еще хорошо, что не голову. Если бы не матушка, они бы там все погибли. Мама их оттуда вывезла. Протащила через весь Китай до Кантона. Останки было опасно забирать. Они там и лежат, Юджиния и ее муж. А где дядя Теодор и тетя Тео, где дети, один Бог ведает.

– Двое детей, – Нат покусал карандаш. «Мальчики, оба. Она второго родила, преждевременно, и умерла. Может, и второй умер? – он посмотрел на мужчин.

– Матушка нашла записи, – Тедди курил, глядя на огонь в камине. «Федором его крестили, а восприемником был нищий какой-то, Федор Кузьмич. Местные сказали, что старшего мальчика после смерти родителей забрал курьер, в военной форме, а младший исчез».

– Как исчез? – удивился Нат.

Тедди выхватил с полки большой атлас мира, и стал яростно переворачивать страницы: «Смотри. Вот Российская Империя. Отсюда, – он ткнул пальцем в Тихий Океан, – и до Варшавы. От Полярного Круга до пустыни. А теперь расскажи мне, Натаниэль, как ты собираешься искать в ней две могилы и двух детей, которые вряд ли помнят кто они такие?»

– Старшему сыну пять лет, было, – вздохнул Дэвид, – он помнит. Наверное. Но, в любом случае, -племянник взглянул на Тедди, – тетя Марта и дядя Питер не умрут, пока не найдут хоть кого-то. В этом я уверен.

– Дяде Питеру четыре года до ста лет осталось, – заметил Нат.

– Тете Эстер тоже, – Тедди разлил остатки виски, – а она сегодня весь день на ногах провела, как вы сами видели. Эти люди нам не чета.

Они выпили. Дэвид, поднялся: «Ладно, поработали мы сегодня отлично. Пойду, посмотрю, как мальчишки, и еще у себя посижу, с документами».

Наверху было тихо. Он заглянул в спальню и улыбнулся. Сыновья спокойно сопели, на столе были разбросаны учебники и тетради. Дэвид подумал: «Мне четырнадцать было, когда папа умер. Майкла ровесник. Господи, как мне дядю Тедди и тетю Мораг покойную благодарить, что не бросили меня. Взяли к себе, как сына своего вырастили. Надо будет потом мальчишек в Лондон повезти. Пусть с европейской родней познакомятся. Детям Бенедикта и Антонии восемнадцать, как время летит. И Марта будет там, при прабабушке, – он осторожно закрыл дверь и пошел к себе.

Мэтью тихонько выдохнул. Он лежал, закинув руки за голову, боясь даже пошевелиться. Старший брат спал чутко. Мальчик видел перед собой ее. Она вся была, как будто вылеплена из крема-карамели. Они с братом покупали десерт во французской кондитерской лавке, в Вашингтоне, по дороге из школы домой. Она была маленькая, ладная, с черными, горячими глазами и темно-красными, пухлыми губами.

– Бет, – шепнул Мэтью, и все-таки не выдержал, встал с постели. Он двигался неслышно, будто кошка. Пройдя в умывальную, прислонившись спиной к двери, мальчик опустил руку вниз.

– Бет, – повторил Мэтью, касаясь себя. Она стояла на коленях, подняв голову, глядя на него, и в глазах ее блестели слезы. Мэтью раздул ноздри. Заставив себя не стонать, мальчик тяжело, облегченно задышал. Потом он вымыл руку. Вернувшись в постель, удовлетворенно улыбаясь, Мэтью заснул.

Дэвид зевнул и перечитал ровные строки: «Однако я рекомендую, при ратификации Сенатом договора Гваделупе-Идальго, обратить особое внимание на статьи девятую и десятую, которые гарантируют защиту прав мексиканцев на переданных территориях, и оставляют за ними земли, предоставленные, испанским и мексиканским правительствами».

Он подошел к окну: «Никогда в жизни они этих статей не подпишут, наши ястребы. Скажут, что мы пятнадцать миллионов долларов заплатили за новые земли, и взяли на себя долги Мексики. Отец купил Луизиану, а я весь юго-запад США, – Дэвид рассмеялся. Посерьезнев, он вытащил из кармана сюртука кошелек. Визитная карточка была там, совсем простая, напечатанная на дешевой бумаге. «Сара-Джейн Вудсон», – прочел он. «Преподаватель».

В Филадельфии поезд стоял два часа. Тедди, взяв экипаж, повез детей в город, показать им Индепенденс-холл. Стояла отличная, солнечная погода. Дэвид купил газеты. Заказав обед, устроившись за столом в ресторане, он велел принести кофе. Дэвид едва успел закурить сигару, как, услышал в распахнутое на перрон окно ленивый мужской голос, с южным акцентом.

– Нет, мисс, – мужчина издевательски усмехнулся, – я не знаю, где библиотека. Могу вас проводить до борделя. Всем черным шлюхам только там и место.

Дэвид ткнул сигарой в пепельницу и вышел на перрон. Он увидел высокую, стройную девушку с кожей цвета темного каштана, в простом платье и суконной накидке. Она, стояла, сжимая в руке потрепанный саквояж. Хорошо одетый джентльмен, измерив ее взглядом, протянул руку к ее груди. Девушка отшатнулась. Дэвид, вспомнив драки в Бостонской Латинской школе, одним ударом разбил ему нос. Мужчина опрокинулся на спину, и закричал: «Полиция!»

– Джентльмен поскользнулся, – Дэвид обаятельно улыбнулся подбежавшему человеку в форме железнодорожной компании. «Бывает. Мисс, – он поклонился, – я прошу прощения».

Она зарделась и что-то пробормотала.

– Какая вам нужна библиотека? – поинтересовался Дэвид.

Ее звали Сара-Джейн Вудсон, ей было двадцать три года, она была дочерью священника и преподавала в школе для цветных в Огайо. Дэвид проводил ее в библиотеку Свободной Африканской Школы. Девушка приехала в Филадельфию за учебниками. На прощание, дав ей свою карточку, Дэвид серьезно сказал: «Мисс Вудсон, если бы я знал ваш адрес, я бы мог вам прислать новые книги. В столице, отличные магазины. Я получаю свои заказы прямо из Европы».

Она краснела, отнекивалась, но адрес он у нее все-таки выпросил.

– Брось, – сказал себе сейчас Дэвид, – прекрати. Тебе два года до пятидесяти, а ей едва за двадцать. Зачем ты ей нужен?

Он взглянул в темное окно, и увидел ее черные, тяжелые, стянутые в простой узел косы, пятна чернил на длинных пальцах. Дэвид внезапно разозлился: «И что я ною? Если я ей не понравился, она мне просто не ответит, вот и все. Но попробовать надо, – он рассмеялся, – иначе я потом всю оставшуюся жизнь жалеть буду, что побоялся».

Он вернулся к столу. Повертев свою механическую ручку, фаберовскую, с золотым пером, Дэвид взял лист чистой бумаги.

– Дорогая мисс Вудсон! – решительно начал мужчина, – вы, наверное, меня не помните. Я джентльмен из Вашингтона, что, в Филадельфии, проводил вас до библиотеки..., – он писал, подыскивая слова, и все еще улыбался.