Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

– Мы ползли, чтобы вытащить трупы солдат, – вздохнула Марта, – это наш долг, обеспечить погибшим христианское погребение, – она перекрестилась.

На ее медальон не обращали внимания. Мало ли что носит девушка на шее, особенно, если эта шея, усмехалась про себя Марта, такая красивая.

Человек повертел в руках паспорт: «Вообще, конечно, положено ее отпустить. Америка нейтральное государство. Но мало ли что, линия фронта рядом. Если ее сюда подослали, чтобы сведения собирать, меня потом за такое по голове не погладят. Ладно, – он передал Марте бумаги. Жандарм, сухо, сказал: «Надеюсь, вы понимаете, мадемуазель, время сейчас военное. Мы обязаны быть бдительными».

Марта кивнула: «Конечно, ваше превосходительство, я согласна присоединиться к пленным. Можете отвезти меня в бараки».

– Что вы! – человечек испугался. «Об этом и речи быть не может. Просто оставайтесь в Симферополе. Снимите какую-нибудь комнату и приходите сюда, в участок, отмечаться. Раз в неделю. А когда война закончится, – он развел руками, – езжайте на все четыре стороны».

– Ничего, – хмыкнула Марта, – я найду способ, как отсюда выбраться. Надо сходить в синагогу местную. Я слышала, кенаса она называется. Отыщу там Синани.

Человечек увидел, как грустно клонится вниз бронзовая голова, и услышал тяжелый вздох: «Только у меня совсем нет денег, месье..., Я, конечно, найду работу, буду преподавать французский, но пока...»

– Черт с ним, – решил жандарм, – проведу этот расход по какой-нибудь статье. Жалко ее, совсем девчонка. Чуть не плачет.

– Пойдемте, – велел он, поднимаясь.

Марта вышла из полицейского участка с двадцатью рублями в кармане и тихонько усмехнулась. Когда ей выдавали деньги, жандарм в форменном мундире спросил у человечка: «Ваше превосходительство, может последить за ней?»

Тот махнул рукой: «Да зачем? Девятнадцать лет девице. Вы посмотрите на нее, Илья Павлович, от горшка два вершка, ничем она не опасна. Будет приходить к вам, каждый понедельник, отмечаться, а в остальном пусть живет себе спокойно».

– Замуж, может, выйдет, – ухмыльнулся жандарм. «Сядет на кухне, и не полезет больше в такие дела».

– Как же, – кисло заметила про себя Марта. Приняв деньги, прослезившись, она выдохнула: «Спасибо вам, ваше превосходительство, большое спасибо!»

Она подставила лицо жаркому солнцу: «Сначала в кенасу, встретиться с этим Синани. Узнать у него, как отсюда выбраться на север. Тетя Джоанна мне рассказывала, в Брюсселе. Она после восстания на Украине с еврейским обозом оттуда уехала. Их и не проверяют вовсе».

Марта вздрогнула. Рядом с ней раздался стук копыт, мужчина осадил красивого, белого жеребца. Спрыгнув на землю, приложив пальцы к папахе, он спросил по-русски: «Вы что-то ищете, мадемуазель?»

Всадник был черноволосый, с такой же черной, ухоженной бородой, белозубый, высокий, в черкеске. Марта увидела золотой эфес шашки у него за поясом.

– Я не говорю по-русски, месье, – вежливо ответила она. Мужчина рассмеялся: «Очень кстати. Освежу свой французский. Сами понимаете, на войне, – он развел руками, – с этим сложно. Капитан князь Нахичеванский, Исмаил Хан Эхсан Хан оглы, – он поклонился, – помощник командира четвертого конно-мусульманского полка».

– Мадемуазель Марта, – руки она не подала. «Спасибо, месье, я ничего не ищу. Всего вам хорошего».

Марта поклонилась. Он, настойчиво, предложил: «Давайте я вас провожу, мадемуазель. Не стоит девушке ходить одной. Время военное».

Бронзовая бровь взлетела вверх: «Здесь глубокий тыл, месье...– Марта с трудом выговорила, – месье Нахичеванский...»

– Можно просто: «Ваше сиятельство» – он легко улыбнулся. У него были острые, крупные, хищные зубы. Марта повела носом. Пахло от него порохом и конским потом.

– Ваше сиятельство, – повторила девушка и внезапно рассмеялась: «Так даже удобнее. Я вряд ли запомню ваше имя. Я сама доберусь. Большое вам спасибо и всего хорошего, – со значением повторила она.

Марта уходила по узкой, пыльной улице. Шелестели листья тополей, сияло яркое, полуденное солнце. Капитан, глядя вслед ее стройной, в простом платье, спине, заметил, как блестят бронзовые, стянутые в тяжелый узел волосы: «Не помните. Но запомните, мадемуазель Марта, это я вам обещаю».

Он легко вскочил в седло и обернулся. Девушка заворачивала за угол.

– Найду, – пообещал себе князь и пришпорил коня.

В кенасе все оказалось просто. Синани, пожилой, кругленький старичок, с ухоженной, седой бородкой, выдал ей триста рублей. Когда Марта предложила оставить расписку, купец отмахнулся: «У меня с раввином Судаковым давняя дружба. Хоть они, – Синани усмехнулся, – нас евреями и не признают, но религия религией, а дела делами. Не беспокойтесь, все будет в порядке».

Обоз на север, в Литву, отправлялся в следующем месяце. Синани пообещал: «Вам наши бумаги сделают, караимские. Нам разрешено жить вне черты оседлости. Спокойно въедете с ними в Санкт-Петербург, – он подмигнул девушке и стал отсчитывать деньги.

Марта стояла перед аккуратным зданием с вывеской «Товарищество виноторговли Христофорова и К°». Она прошла мимо церкви, мимо Дворянского собрания и огляделась:

– Здесь, наверняка, комнаты сдаются. Но как с хозяйкой объясниться..., Надо будет адрес в полиции оставить, когда отмечаться приду. А потом, – она рассмеялась, – пусть меня ищут, хоть по всему Крыму.

– Что такого смешного, сударыня? – спросил веселый голос сзади, тоже по-русски. «Вы так заразительно хохочете, и я решил узнать, что это за шутка».

Марта повернулась. Он был лишь чуть старше и немного выше ее, русоволосый юноша в простом, темном сюртуке, с непокрытой головой. Глаза у юноши были карие, большие, щеки загорелые. Марта увидела пятна на его пальцах.

Девушка сказала, по-французски: «Я, к сожалению, не понимаю русского, месье...»

– Месье Менделеев, – он поклонился. «Я преподаю естественные науки – юноша поднял руку и повертел ей перед носом Марты, – в здешней гимназии. Пятна, которыми вы, мадемуазель, изволите любоваться, от химикатов. Так что за шутка? – он широко, заразительно улыбался.

– Я просто так смеялась, – Марта сморщила нос, – со мной это бывает.

– Со мной тоже, – признал Менделеев и показал на купола: «Это греческая церковь. Я, хоть недавно в Симферополе, но могу вам показать город, мадемуазель..., – юноша вопросительно посмотрел на нее.

– Марта, – она протянула маленькую руку. Менделеев бережно ее пожал.

Он быстро нашел ей комнату, и договорился с хозяйкой о пансионе. Прощаясь, стоя у крыльца, Менделеев покраснел: «Если у вас будет время, мадемуазель Марта, и если ваше состояние позволит..., – он указал глазами на повязку.

– Я даже танцевать могу, – тонкие губы улыбнулись, – ранение легкое, месье Менделеев.

Над их головами закатное солнце пронизывало зеленые листья каштана. Наверху, в еще теплом небе, были слышны крики птиц. «Какая она красивая, – восторженно подумал юноша, – я таких девушек и не видел никогда. И тоже сестра милосердия, как эти женщины, из Крестовоздвиженской общины».

– Я могу вас познакомить с нашим начальником госпиталя, месье Пироговым, – сказал Менделеев. «Он, в Севастополе, руководит уходом за ранеными...»

Марта слышала о Пирогове от врачей. Сам он ее не осматривал.

– Но сюда тоже приезжает – закончил Менделеев, – в тыловой госпиталь. У нас все сестры милосердия из Санкт-Петербурга. Дамы из общества, вы с ними подружитесь, я уверен.

– Как-то неудобно, – замялась Марта, – я все же пленная... «Из Санкт-Петербурга, – подумала она, – это очень, очень хорошо».

– Вы гражданка нейтрального государства, – удивился Менделеев, – ничего неудобного. А раненые есть раненые.

– Да, – тряхнула Марта головой, – это вы правы, месье Дмитрий. Большое вам спасибо, – она пожала юноше руку: «Наверняка, в Симферополе, есть еще, на что посмотреть, месье Дмитрий. Покажете мне?»

– Если бы даже не было, – дерзко ответил Менделеев, глядя в зеленые глаза, – я бы, мадемуазель, построил бы, как в сказках, дворец за одну ночь. Для вас.

– Увидимся завтра, – от нее пахло жасмином, она стояла совсем рядом, выше его на ступеньку. От реки доносилось мычание коров, по улице маршем шли войска. Марта попрощалась с ним, и скользнула внутрь дома.

– В лавки, – вспомнил Менделеев. «Ее в лавки надо сводить, на ней одно платье и больше ничего. Завтра и сходим. И в парке погуляем и вообще…, – он шел к себе домой, любуясь золотым сиянием осеннего солнца, и повторял: «Марта».

Деревянные, отскобленные половицы палаты блистали чистотой. Пахло хлорной известью, на столе, в простом глиняном кувшине стоял букет полевых цветов.

Марта заканчивала мыть пол. Она была в форме сестер милосердия Крестовоздвиженской общины, скромном, коричневом платье с белыми манжетами, таком же чепце и фартуке. Настоятельница, Екатерина Александровна Хитрово, услышав о том, что Марта протестантка, только улыбнулась: «Иисус, милая девочка, для всех один, и Божья Матерь тоже».

Сестры все были средних лет, старые девы или вдовы, все говорили по-французски. Мадам Бакунина приехала сюда, в Крым, из столицы. Она сразу сказала Марте: «Когда война закончится, милая, я вас увезу в Санкт-Петербург. Николай Иванович вас очень хвалит, сами слышали. Нам нужны будут руки, работы много. Я вас обязательно познакомлю с нашей патронессой, великой княгиней Еленой Павловной. У нее во дворце проходят интимные вечера,  les soirees morganatiques, как мы их называем, – Бакунина подмигнула Марте, – вы там будете блистать, я уверена».

Марта уже ассистировала Пирогову. Великий хирург, внимательно на нее посмотрев, надевая фартук, хмыкнул: «Знаете, мадемуазель, я во время операций, бывает, что-нибудь такое скажу, для дамских ушей не подходящее. Хорошо, что вы русского не знаете».

Марта все понимала. Она незаметно улыбалась, подавая Пирогову инструменты. Потом Пирогов, закурив сигару, почесал седеющую бороду: «Для вашего юного возраста весьма и весьма неплохо, мадемуазель. У вас отменное самообладание. Все же гангрена вещь неприятная».

Она только присела и улыбнулась: «Большое спасибо, ваше превосходительство».

– Нет, нет, – Марта выжала тряпку. Она стояла, оглядывая ряды аккуратно застеленных кроватей. Выздоровевших пациентов отправили обратно на фронт, и сегодня они ждали нового обоза с ранеными: «Совершенно невозможно, здесь сидеть до конца войны. Мало ли, сколько она продлится. Хотя, – девушка прислонилась к столу и задумалась, – было бы очень удобно получить ход в хорошее общество. Юджиния там, в столице, и она тоже медицинская сестра. Может быть, она уже что-то узнала».

Марта вытерла руки об фартук и почесала нос. Надо было что-то решать, хотя, подумала она сейчас, время до отправления торгового обоза у нее еще было.

Она оглянулась. Дверь была закрыта. Окна палаты выходили во двор госпиталя. Присев на подоконник, Марта закурила папироску.

Менделеев устроил ей частные уроки французского языка у девочек из хороших купеческих семей. Марта выпустила серебристый дым: «Надо как-нибудь намекнуть месье Пирогову, чтобы он замолвил за меня словечко в полиции. Пусть разрешат мне уехать в столицу. Он все-таки главный хирург фронта. К нему прислушаются. Мадам Бакунина даст мне рекомендательное письмо. Устроюсь там, в больницу, найду Юджинию…, Частная клиника доктора Мандта, – вспомнила Марта: «Узнаю, что случилось с Воронцовыми-Вельяминовыми. Да, – девушка соскочила на пол, – так и сделаю».

Цветы ей подарил Менделеев. Они гуляли вдоль реки, месье Дмитрий сводил ее в свою химическую лабораторию, в гимназии. Марта, глядя на стопки тетрадей, громоздившиеся по углам простого стола, спросила: «А вы, месье Дмитрий, тоже отсюда, из Крыма?»

Он помотал головой: «Из самой что ни на есть Сибири, мадемуазель Марта. Из Тобольска. Здесь, конечно, теплее, – он улыбнулся, – но я немного скучаю по нашей зиме. Рассказать вам о Сибири? – он, робко, посмотрел на нее.

Марта могла сама многое рассказать. Дядя Мартин и бабушка говорили ей о своем путешествии, тогда, почти тридцать лет назад, однако она только кивнула. Менделеев был знаком со ссыльными декабристами, некоторые из них жили в Тобольске. Марта заставила себя не спрашивать о Воронцовых-Вельяминовых, это могло быть подозрительно.

Она каждое мгновение напоминала себе об осторожности. Никто не должен был заподозрить, что она говорит по-русски. Никто не должен был знать, кто такая, на самом деле, мадемуазель Бенджамин.

Бакунина, во время восстания декабристов, была еще подростком, и жила в тверской усадьбе родителей. Марта боялась, что, увидев фамилию «Бенджамин», Екатерина Михайловна вспомнит о знаменитой актрисе прошлого века, однако женщина только спросила: «У вас есть французская кровь, мадемуазель Марта?»

Девушка кивнула: «Моя семья из Акадии, из Квебека, однако они переселились в Луизиану еще сто лет назад. Новый Орлеан недавно стал частью Америки, мадам Бакунина. Едва полвека прошло».

– Это очень хорошо, – медицинская сестра отдала ей паспорт. «Потому что иначе вас бы интернировали. Французы все-таки наши противники».

В лаборатории у Менделеева, Марта поинтересовалась: «А что вы пишете, месье Дмитрий?»

– Диссертацию, – он стал заваривать чай.

– Хочу получить звание, магистра химии, а дальше, – юноша подал ей чашку и присел рядом, – дальше, мадемуазель Марта, я хочу разобраться в природе элементов, из которых состоит все, – он похлопал по столу, – от этого дерева, до вас и меня. Это очень, очень интересно.

– Блокнот Лавуазье, – вспомнила Марта. «Где же его искать сейчас? Он, наверное, в Сибири сгинул».

Как-то раз, прощаясь с ней, на крыльце, Менделеев посмотрел в сторону. Юноша, неловко, спросил: «Вы, мадемуазель Марта, наверное, уедете отсюда, когда война закончится? Что вам эта провинция?»

– Уеду, месье Дмитрий, – твердо кивнула девушка. «Но не потому, что это провинция, а потому, что меня здесь ничто не держит».

– Вот сейчас, – велел себе Менделеев. Он, как обычно, не смог. Юноша посмотрел в зеленые глаза Марты и тихонько вздохнул. Каждый раз, когда он видел девушку, он приказывал себе: «Объяснись, наконец. Невозможно так страдать. Откажет, значит откажет. Хотя зачем я ей нужен, скромный учитель? Мне едва за двадцать, я даже диссертации не защитил».

– А если бы..., – он сглотнул и почувствовал, что краснеет, – если бы держало, мадемуазель Марта?

Она, внезапно опустилась на деревянные, нагретые солнцем ступеньки: «Садитесь, месье Дмитрий». Он, послушно, устроился подле. От нее пахло жасмином, золотая цепочка уходила вниз, под белый воротник платья сестры милосердия.

– Я знаю, – Марта подперла подбородок кулачком, – знаю, что вы хотите мне сказать, месье Дмитрий.

Девушка, внезапно, вспомнила лазоревые глаза капитана Кроу, и, невольно, улыбнулась. Вечер был теплым, звонили колокола церквей. Марта, взяла его руку: «Месье Дмитрий, я не могу вам ничего обещать».

– Ваше сердце занято, – угрюмо отозвался Менделеев. «Ничего страшного, я понимаю».

– Нет, – девушка вздохнула. «Вы мне дороги, как друг, вот и все. Пожалуйста, не обижайтесь».

Он наклонил русоволосую голову и поцеловал маленькую, сильную, руку, с жесткими пальцами, пахнущими мылом и карболкой.

На следующий день Марте принесли роскошный букет алых роз. Вестовой в черной папахе щелкнул каблуками блестящих сапог и сказал, по-русски: «От его сиятельства князя Нахичеванского. И вот еще, – он протянул девушке бархатный футляр.

Там лежал тяжелый, безвкусный золотой браслет. Марта прочла записку. Его сиятельство, на витиеватом французском языке, восхищался ее красотой и просил о свидании.

– Мы можем поехать в горы, к водопадам, чтобы, под звуки алмазных струй, проникнуться красотой природы, – Марта подняла бровь и быстро набросала: «Благодарю вас, я очень занята и не смогу принять ваше предложение».

Браслет она вернула, а цветы положила на могилы умерших солдат, на военном кладбище, за окраиной города. Там хоронили и английских пленных. Бараки, где жили интернированные, были окружены высокой, деревянной стеной. Пленным не разрешали ходить по городу. Врачи из госпиталя ездили туда, но сестер в бараки не пускали. «Да и как я передам записку для семьи? – думала Марта: «Их тоже здесь до конца войны держать будут».

Нахичеванский больше ее не беспокоил.

– Слава Богу, – с облегчением выдохнула Марта, – на фронт вернулся. Наверняка, мой адрес в участке узнал. Он все-таки офицер. Значит, тому военному, – она приложила ладони к покрасневшим щекам, -тому военному, его тоже дадут..., Я помню, его все слушались. Скорее всего, он там был старший по званию. Господи, да о чем это я? Он обо мне и думать забыл.

Она ходила в госпиталь, на уроки, Менделеев приносил ей французские книги из библиотеки. По вечерам она читала, готовилась к занятиям, или гуляла с ним в городском парке.

– До войны, мне рассказывали, – как-то раз, весело, заметил Менделеев, – здесь балы устраивали. А теперь в Дворянском собрании управление тыла. Но мы развлекаемся, как умеем. Карты, пикники, вечеринки..., – он взглянул на Марту. Та, мягко, ответила: «Какие вечеринки, месье Дмитрий? Мне в семь утра в госпитале надо быть».

Она действительно засыпала, едва ее голова касалась, простой, холщовой подушки. Марта потушила окурок. Зевнув, разнежившись на солнце, девушка насторожилась. В коридоре раздался властный, знакомый голос: «Нет, нет, полковник, не спорьте со мной. Незачем ходить с осколком шрапнели в плече. Сейчас я его вытащу, и поедете дальше, по своим делам».

– Я бы обошелся, Николай Иванович, – усмехнулся его собеседник, – он совсем маленький, не беспокоит. А дел у меня много.

– Не займет и четверти часа, – Пирогов поднял руку с дымящейся в ней сигарой.

Они столкнулись с главным хирургом армии у входа в госпиталь. Степан подумал, что раз девушка была медицинской сестрой у британцев, то вполне может оказаться здесь. «А если нет, – решил он, спешиваясь, – то в полиции мне скажут, где она».

Пирогов курил, стоя на крыльце. Завидев его, хирург крикнул: «Полковник! Неужели вы все-таки решились последовать моей рекомендации, и приехали избавиться от этой шрапнели?»

После того, как подводная лодка с шестовой миной удачно преградила британцам вход в бухту, Тотлебен вызвал Степана. Генерал сварливо сказал: «Вы там что-то вроде отпуска просили, на пару дней. Поезжайте, разрешаю, раз вы у нас теперь к ордену представлены». Той же ночью Степана легко ранило на Малаховом кургане, когда он проверял состояние укреплений. Пирогов был в полевом госпитале, и хотел сразу вынуть осколок. Началась атака британцев, и хирург отпустил Степана, взяв с него обещание, явиться на операцию.

– Сейчас мы сестру найдем, – Пирогов прислушался и крикнул: «Кто-нибудь!»

Дверь заскрипела. Степан замер. Она стояла на пороге, маленькая, с убранными под чепец бронзовыми волосами. На ней было коричневое платье сестры милосердия. Зеленые глаза остановились на его лице и девушка нежно покраснела.

– Не может быть, – Марта едва не пошатнулась. «Нет, нет, этого не может быть».

Воротник его потрепанного, без погон, мундира, был расстегнут. Марта увидела на крепкой шее маленький, детский крестик, золотой, с крохотными изумрудами.

У Марты дрожали руки. Пирогов с недоумением на нее покосился. Хирург не называл военного по имени. Она, передавая ему пинцет, подставив оловянную миску, вытирая кровь, повторяла себе: «Не красней. Не смотри на него. Это подозрительно. Но крестик? Откуда он взял этот крестик?»

Плечо было сильным, загорелым. Девушка, коснувшись его пальцами, вздрогнула. Раненый глубоко вздохнул. Марта пробормотала: «Простите».

– Ничего, – он тоже покраснел и отвел глаза.

– Она тебя и не узнает, – горько сказал себе Степан. «Все с ней в порядке, в госпитале работает. Езжай обратно на фронт».

Он почувствовал запах жасмина, рядом, так близко, что у него, на мгновение, закружилась голова. У девушки были длинные, темные ресницы. Бронзовая прядь выбилась из-под чепца и щекотала нежную, гладкую щеку.

– Надо спросить, – велела себе Марта. «Но как? Он сейчас встанет и уйдет, и я больше никогда его не увижу».

Его коротко стриженые, рыжие волосы пахли чем-то свежим.

– Морем, – поняла Марта, и заставила себя устоять на ногах. Обветренные, красивые губы улыбнулись. Он, весело сказал, по-русски: «Спасибо, Николай Иванович. Теперь, как я понимаю, все в порядке?»

– В полном порядке, – хирург вытер руки и присвистнул: «Слышу, раненых привезли. Мадемуазель Марта, приберите здесь все, проводите полковника и спускайтесь. У нас сейчас будет много работы».

Дверь захлопнулась, в операционной настала тишина. Он взял свою белую, потрепанную, льняную рубашку. Марта отвернулась.

– Я вас искал, мадемуазель, – услышала она его голос. Откашлявшись, девушка спросила: «Почему?»

– Вы меня не помните, – мужчина надел старый китель без погон, – а я вас запомнил. Когда вас взяли в плен, я был там, на Малаховом кургане. Я просто…, – он замолчал. Марта перебирала пальцами край своего фартука: «Что, ваше превосходительство?»

– Я даже не могу ей сказать, как меня зовут, – вздохнул Степан. «А она Марта. Как бабушка. Какое имя красивое».

– Просто, – он собрался с силами, – хотел удостовериться, что с вами все в порядке.

Степан обеспокоенно взглянул на нее и вдруг улыбнулся:

– Не обижают вас? Крыша над головой у вас есть? Деньги? Потому что, мадемуазель Марта, если вам что-то, хоть что-то надо..., – он не закончил и покраснел еще сильнее.

– Мне надо, чтобы он меня обнял, – поняла Марта. «Господи, что это со мной, меня ноги не держат..., Вот, как это бывает».

Бабушка затянулась папироской и помешала угли в камине. В окна стучал мелкий, холодный зимний дождь. Деревья в саду гнулись под сильным ветром.

Марта закуталась в кашемировую шаль. Девочка, робко, спросила: «А почему вы с его светлостью сразу не объяснились? В Лондоне, как увидели друг друга? Если вы влюбились, с первого взгляда?»

Бабушка развела руками: «Знаешь, милая, не всегда у людей смелости хватает в таком признаться. Но что у меня ноги подкашивались, как я его видела, – женщина едва заметно улыбнулась, – это точно. И у тебя так же будет, – она погладила правнучку по щеке, – эта наша кровь. Как заиграет она, не ошибешься».

Снизу доносился властный голос Пирогова, ржали лошади, скрипели двери. Они стояли рядом, не смея посмотреть, друг на друга.

– У меня..., у меня все хорошо, – наконец, выдавила из себя Марта.

– Большое вам спасибо..., – она подняла голову. Степан, тоскливо, вспомнил: «Я читал. Читал о таком. У Достоевского. «И вы ко мне из комнатки вашей смотрели, и вы обо мне думали». Господи, пожалуйста, пусть она на меня просто смотрит, так, как сейчас. Мне больше ничего, ничего не надо».

У нее были большие, прозрачные глаза цвета пронизанной солнцем, морской воды и тонкие, нежные губы. Она сбивчиво, часто дышала. «Все хорошо, – повторила девушка и замялась: «Я даже не знаю, как вас зовут, месье...»

– Неважно, – он стал застегивать воротник мундира. У него были длинные, сильные, пальцы. Марта заметила на его руках следы ожогов. «У него шрамы на спине, – вспомнила девушка. «Старые, им много лет».

– Скажите, – девушка помолчала, – вы уже воевали, до этого? Я видела шрамы у вас, когда месье Пирогов вынимал осколок. Давние шрамы, – она зарделась.

Степан вздохнул: «Нет. Это у меня..., с детства. Как крестик, – он указал себе на шею. «Это моей матери. Она умерла, как мне шесть лет исполнилось. И отец..., умер. Я вырос в Сибири. Вы, наверное, не знаете, где это».

– Знаю, – Марта опустила голову и приказала себе: «Нельзя! Надо быть осторожной, и все проверять».

Бабушка напоминала ей: «Сначала думай, а потом делай. Мало ли в какие руки эти вещи попали. Все, что угодно могло случиться. И не показывай виду, что ты интересуешься Воронцовыми-Вельяминовыми, это опасно».

– Мне очень жаль, – она, внезапно, сделала шаг вперед и коснулась его руки. Это было сладко, так сладко, что Степан, закрыв глаза, почувствовал теплые объятья матери, услышал ее ласковый голос. В Сибири, в Зерентуе, они жили в избе. Вечером мать, укладывая его на лавку, накрывая тулупом, устраивалась рядом.

– Спи спокойно, Степушка, – говорила она, – спи, ангел мой. Завтра утром пойдем к тюрьме, увидим папу, он нам рукой помашет..., Спи, мое счастье.

Он утыкался лицом в мягкое плечо, мать гладила его по голове, пела колыбельную о котике. Степа засыпал, прижимаясь к ней.

– Вы плачете, – услышал он тихий шепот. «Простите, простите меня...»

– Ничего, – Степан взял у нее холщовую салфетку и вытер глаза. «Мои родители умерли двадцать семь лет назад, на моих глазах. Это вы меня простите, – он наклонился и взял свою старую суму, – мне не следовало вас таким обременять».

– Он не может уйти! – сказала себе Марта. «Я не разрешаю ему. Он никуда, никуда больше не уйдет, кто бы он ни был».

Она замерла. На его большой ладони лежала маленькая, в потускневшем, серебряном окладе, икона. «Это Мадонна, – Степан улыбнулся, глядя на изумленное лицо девушки, – Божья Матерь. Тоже наша, семейная. Ей больше двух веков. Вы…, – мужчина смешался и махнул рукой: «Забудьте...»

– Что? – тихо спросила Марта, глядя в зеленые, твердые глаза. Женщина, гордо подняв голову, смотрела вперед.

– Вы на нее похожи, – Степан убрал икону. Он, внезапно, разозлился: «Черт с ним. Я думал, что никогда не полюблю, никогда не узнаю, что это такое. И вот сейчас я должен ее отпустить? Да никогда в жизни. Умру, а не отпущу, понятно? – сказал он, неизвестно кому. Прислонившись к деревянному столу для операций, Степан взглянул на нее: «Вы, наверное, только в госпиталь и ходите, мадемуазель?»

– По городу гуляю, – ее голос угас и она добавила: «Вам, наверное, по делам надо ехать, месье...»

– У меня было одно дело, – смешливо ответил Степан, – и я его сделал. Увидел вас и удостоверился, что с вами все в порядке. Но теперь появилось второе.

– Какое же оно? – неожиданно лукаво спросила Марта. «Я так и не знаю, как вас зовут, месье».

– Можно по званию, – Степан все не мог отвести от нее взгляда. «Я полковник. Инженерных войск, -отчего-то добавил он. «Дело у меня простое. Я хочу отвезти вас в Бахчисарай. Это рядом, всего пятнадцать верст..., то есть миль, поправил себя он. «Там дворец, крымских ханов, очень красивый. Сейчас в нем госпиталь, но нас туда пустят. Только дамского седла здесь нет, наверное, – нахмурился он.

– Не надо, – девушка легко улыбнулась. «Я по-мужски езжу, я американка. И наряд у меня есть, подходящий».

Марта купила на базаре низкие сапожки, шаровары, рубашку и кафтанчик.

– На всякий случай, – думала она, рассчитываясь с продавцом. Еще у нее была каракулевая шапочка. Девушка усмехнулась: «Только договоритесь, полковник, с месье Пироговым, чтобы он меня отпустил».

– Договорюсь, – облегченно ответил Степан, – об этом вы не волнуйтесь, мадемуазель. Я вас завтра утром из дома заберу. Напишите мне, – он протянул ей блокнот, – где вы живете.

Марта взяла карандаш: «Мой адрес и в полицейском участке есть. Я у них отмечаюсь».

– Я бы не позволил себе интересоваться адресом человека у жандармов, – Степан, хмуро, убрал блокнот: «Это низко. Ждите меня, – у него были лазоревые, как небо глаза, и длинные, рыжие ресницы.

– Буду, – отозвалась Марта и поинтересовалась: «А где вы собираетесь ночевать?»

– Мне найдут койку в управлении тыла, – он поклонился: «Не смею вас больше задерживать, мадемуазель Марта. Вам пора к раненым».

Дверь закрылась. Марта, приложила ладони к горящим щекам: «Это последняя ночь, что вы проводите в одиночестве, полковник. Я так решила, понятно? – она выдохнула: «Господи, как бы еще до завтра дожить. Это он, никаких сомнений нет. Степан. Его зовут Степан, – повторила девушка. Встряхнув головой, она спустилась вниз, туда, где на каменном полу вестибюля стояли носилки с ранеными.

Лошади, гнедая и рыжая, медленно ступали по тропинке вдоль узкой, быстрой реки. Воздух был жарким, пахло соснами, что росли совсем неподалеку, на белых скалах. Наверху, в синем, глубоком небе кружились какие-то птицы.

– А вы были, полковник, – Марта указала рукой на юг, – там, в горах?

Он кивнул: «Там очень красиво. Я на вершину плато поднимался, оттуда море хорошо видно. Стоишь на краю обрыва, оно уходит вдаль, и чувствуешь себя, – Степан помолчал, – свободным. Это многого стоит, мадемуазель Марта».

Он забрал ее на рассвете и привез с собой букет осенних, полевых цветов. Марта вышла на крыльцо в мужском наряде. Степан велел себе отвести глаза. Она была невысокая, хрупкая, тонкая, из-под каракулевой шапочки спускался на шею бронзовый локон. В одной руке у нее был кожаный мешок, а под мышкой он заметил свернутое, тканое, татарское одеяло.

– Я нам поесть собрала, полковник, – девушка протянула ему мешок. Она приторочила одеяло к своему седлу:

– Это на всякий случай. Пригодится, – Марта оперлась на его руку и ловко вскочила на коня.

Он искоса посмотрел на ее тонкий профиль и едва успел чиркнуть спичкой. Девушка достала из кармана кафтанчика простой, деревянный портсигар.

– Здесь очень красиво, – восхищенно заметила Марта, оглядывая скалы, – у нас, в Америке, на востоке тоже есть горы. И на западе, но там еще не освоенные территории.

– И что я здесь сижу? – внезапно, зло подумал Степан: «Хватит. Я люблю Россию, но не собираюсь всю жизнь провести под надзором жандармов, подданным царя, что убил мою семью. Мир огромный. Узнаю, что с моими родственниками случилось, возьму Марту и отправимся с ней куда хотим. Руки у меня хорошие, голова тоже. На жизнь я всегда заработаю. Феде напишу, как мы на одном месте осядем. Он поймет».

Марта затянулась папироской: «Я знаю, месье полковник, о чем вы говорите. О свободе, я имею в виду. У нас в Америке есть рабы, – Марта поморщилась, – это страшная язва нашего общества, но мы от нее избавимся, я вас уверяю».

Девушка вспомнила последнее письмо Полины Фримен. Оно пришло в Лондон незадолго до того, как корабль с медсестрами отплыл в Крым.

– Дорогая Марта! – читала она. «Мы с Тедом перебрались в столицу, он работает у дяди Дэвида. Тед и его отец выдержали экзамены. Теперь они оба члены профессиональной ассоциации юристов Массачусетса. Тед хочет добиться, чтобы и здесь, в Вашингтоне, его допустили выступать в суде, но и Виргиния, и Мэриленд, рабовладельческие штаты. Вряд ли это случится. Хватит и того, что мы не можем даже ходить в гости к белым. Только Горовицы нас принимают. Впрочем, дядя Дэвид и Сара-Джейн тоже не могут. Я и сама сдала экзамены в Бостоне. Однако мне сказали, что в Америке никогда не будет женщин-адвокатов. Никого не интересует, что у меня диплом магистра юриспруденции. Мы с Тедом сидим за документами, а дядя Дэвид блистает в суде. Бет передает тебе большой привет. Она тоже учится в Оберлин-колледже, и уже печатается в газетах. Дядя Натаниэль шутит, что Бет у них выросла, в тетю Констанцу. У Горовицей все в порядке. Мы желаем тебе, дорогая Марта, чтобы ты привезла нам хорошие новости из того места, куда ты сейчас отправляешься.