355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нелли Шульман » Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ) » Текст книги (страница 16)
Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:02

Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"


Автор книги: Нелли Шульман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

Интерлюдия. Санкт-Петербург, февраль 1855 года

Юджиния отдернула бархатные портьеры, закрывавшие большое, выходящее на Петропавловскую крепость, окно. Мокрый снег залепил стекло, шпиль собора почти пропал в сырой метели. В спальне пахло сандалом, горел камин. У большой кровати, на столике орехового дерева, выстроились склянки с лекарствами.

Сзади раздался кашель и недовольный голос сказал: «Я бы поднялся, профессор. Вторую неделю лежу».

Лейб-медик проверил пульс на руке императора и твердо ответил: «Нет, ваше величество. С воспалением легких шутить не надо, тем более, у вас была инфлюэнца. Жар только недавно спал. Мы вас будем поить отхаркивающим снадобьем, и делать укрепляющие уколы, чтобы поддержать организм. Вы сильный мужчина, но даже вам нужен покой. Фрейлейн Брандт, – обратился он к Юджинии, – займитесь обедом его величества, а потом, – он похлопал императора по руке, – крепкий сон».

Юджиния присела и выскользнула в коридор. Она была в темном, строгом платье медицинской сестры, каштановые волосы укрыты платком. Здесь, в личном крыле Николая, стояла тишина. Девушка, прислушалась: «Кризис прошел. Он даже с детьми попрощаться успел. Мандт мне говорил, что никакой надежды нет, однако смотри-ка, выправился. Нельзя, нельзя, – велела она себе: «Ты здесь не для этого».

Весь этот год, когда Мандт стал брать ее с собой во дворец, Юджиния, глядя в голубые, холодные глаза императора, неотступно думала об одном и том же. На Рождество, вернувшись в свою скромную комнатку на Фонтанке, Юджиния нашла под дверью неподписанный конверт.

Герцог сообщал о том, что Воронцовы-Вельяминовы нашлись. Старший внук был на пути в Лондон, вместе с Мартой Бенджамин-Вулф, а младший жил в Санкт-Петербурге. В адрес-календаре Юджиния никакого Федора Петровича Воронцова-Вельяминова не нашла, а стучаться в квартиру напротив Пантелеймоновского моста, было опасно. Она несколько раз ходила туда, но гардины были задернуты, дверь подъезда закрыта.

– Уехал, наверное, – подумала Юджиния: «Хорошо, что он жив».

– Тетя Марта и дядя Питер умерли, – писал Джон, – через несколько дней, после того, как получили весточку о внуках. Просто легли отдохнуть, и не проснулись. Конечно, дяде Питеру за сто лет было. Мы их похоронили в Мейденхеде, и добавили надпись в память твоего брата. Мэри Корвино тоже лежит рядом с ними. Мне очень жаль, любовь моя, но я надеюсь, что мы скоро с тобой увидимся, и больше никогда не расстанемся.

– Два года, – тоскливо поняла Юджиния, – два года уже. Он в Берлин приезжал, перед тем, как я в Россию отправилась.

Устроившись на кровати в ее скромной комнате, герцог обнял ее:

– Придумаем что-нибудь. В конце концов..., – он повел рукой и не закончил, привлекая Юджинию к себе. Девушка чуть слышно стонала. От каштановых волос пахло травами, у нее была маленькая, высокая грудь, и длинные, стройные ноги. Она была вся его, и Джон, вдруг, горько подумал: «Зачем я ей нужен? Я в два раза старше».

– Я, – задыхаясь, прошептала Юджиния, – буду любить тебя всегда..., Мне ничего, ничего не надо...

– Ева может умереть, – поймал себя на мысли Джон: «Она больная женщина, никто не удивится. Эта новая техника, внутривенные уколы, очень удобна. Никто ничего не заподозрит. Даже касаться ее не надо. Скажу ей, что это, то самое масло, и так ее будет меньше тошнить. Женюсь на Юджинии, у нас будут дети...»

Сын ему не писал. Все новости он узнавал через жену. Как-то раз Джон сказал: «Если эта самая Полина вышла замуж, может быть, наш сын, наконец, сменит гнев на милость, и вернется в Англию».

Он услышал в приглушенном вуалью голосе смешок: «Полина может хоть три раза выйти замуж, и родить десять детей, а наш сын всегда будет ее любить. Как я тебя, Джон. А еще он любит Африку. Оставь мальчика, пусть он будет счастлив, хоть так».

Герцог покраснел. Ничего не ответив, он вышел из гостиной.

– Я тебя тоже люблю, – он закрыл глаза, почувствовав ее ласковое прикосновение, гладя Юджинию по голове, шепча что-то нежное. Потом она принесла кожаный несессер медсестры. Устроившись рядом с ним, девушка накинула одеяло на плечи: «Мандт проповедник пользы внутривенных уколов. Он меня научил их делать, у меня очень ловкая рука». Юджиния подала ему красивый, серебряный шприц: «Это работы Шарьера, парижского мастера. У меня все инструменты от него».

– Дай-ка мне мешочек, во внутреннем кармане сюртука, – попросил Джон. Юджиния принесла запечатанную склянку. Жидкость была прозрачной. Девушка спросила: «Что это?»

Троих, приговоренных к смерти, преступников, с черными мешками на голове, привезли на северный полигон. Доверенный врач, под наблюдением Джона и еще нескольких человек, сделал им внутривенные уколы.

– Все очень просто, – доктор, убрал шприц, и указал на привязанные к стульям трупы. Смерть была почти, мгновенной.

– Вы сами видели, господа. Паралич сердечной мышцы, никто ничего не заподозрит. След от укола пропадет через несколько часов. При вскрытии это вещество не определяется.

– И получать его легко, – добавил химик: «Всего лишь обработать каустический поташ соляной кислотой. Это можно без лаборатории сделать. Идеальный яд».

– Очень хорошо, – Джон повертел затянутой в перчатку рукой голову трупа, взглянув на бледное, синюшное лицо. «Надо сюда доставить еще партию, – обратился он к незаметному человечку, – я хочу, чтобы все научились делать такие уколы».

Юджиния тихо выслушала его. Джон, ворчливо, добавил: «Это на самый крайний случай, разумеется. Просто, чтобы у тебя было это средство. Мало ли от кого придется избавляться».

Склянка была у нее с собой, в ее скромной, маленькой комнатке, в коридоре, где жили дворцовые слуги. Их с лейб-медиком не обыскивали, но Юджиния, отдавая распоряжения об обеде, принимая от поваров поднос, велела себе: «Нельзя! Ты ассистентка Мандта, у тебя есть доступ во дворец. Ты семь лет этого ждала».

Идя обратно, она остановилась, вдохнув запах бульона и крепкого, сладкого вина. Императора поили отличным хересом.

– Никто ничего не заподозрит, – напомнила себе Юджиния: «У него уже сбоило сердце, неделю назад, когда был сильный жар. Мандт поил его настоем наперстянки, он восстанавливает сердечный ритм. А я просто уеду, обратно в Германию, и потом вернусь сюда, под другим именем».

Герцог давно ей объяснил, как достать надежные документы.

– Придется, конечно, – сказал Джон, раскуривая сигару, – пойти на оперативные расходы. Последи за объявлениями от девушек, которые дают частные уроки. Повстречайся с ними, выпей кофе, накорми пирожными. Выбери ту, с которой вы похожи, желательно приезжую, без семьи. Скажи ей, что можешь устроить отличное место гувернантки, только работодателям нужно посмотреть паспорт претендентки. Когда поведешь ее к работодателям, – Джон усмехнулся и поцеловал Юджинию в плечо, она сидела у него на коленях, – заберешь документы. Только не стреляй. Трупы с огнестрельными ранениями вызывают подозрения. Удар ножом, я тебя учил, как, и не забудь забрать у нее деньги и драгоценности. Вот и все.

Она все стояла, а потом на лестнице послышались какие-то голоса. Юджиния, встряхнув головой, быстро пошла к спальне императора.

Федор Воронцов-Вельяминов сбил тающий снег с роскошного, отделанного соболем, штатского пальто. Отдав его лакею, мужчина облегченно подумал: «Слава Богу, никуда этот мерзавец не перебежал. Почти полгода прошло. Если бы он появился в Лондоне или Париже, наши агенты мне бы сообщили. Он бы, наверняка, навестил, – Федор криво усмехнулся, – семью».

Как только из Крыма пришло донесение о том, что брат пропал без вести, Федор уехал в Берлин, проверять агентуру. Заодно, он лично собрал сведения о Кроу и всей остальной своей родне. Он не стал рисковать и появляться в других европейских столицах, шла война. Федор осмотрел себя в зеркало и остался доволен. Он был в изящном, темно-сером сюртуке, черный галстук, дань трауру, заколот жемчужной булавкой. В Берлине он выгодно купил фарфор и серебро. Ожидая Дубельта, Федор решил: «Надо жениться. Пусть Леонтий Васильевич похлопочет за меня. У кого в управлении дочери на выданье есть? И приданое, разумеется, надо взять хорошее».

– Ладно, – он поиграл бриллиантовым перстнем на длинном пальце, – эти Кроу совершенно не опасны. Бабушка и дедушка мои умерли, кузен и кузина тоже, американцы сидят у себя в Америке..., Можно о них забыть, – отмахнулся Федор.

О брате он не скучал, как будто и не было Степана. Федор, конечно, заказал панихиды и пожертвовал на церковь. Так было положено. Из Берлина он, на несколько дней, съездил в Баден-Баден. У Федора имелись документы рижского купца, немца по происхождению. Он выиграл там не плохие деньги в баккара. Федора тянуло к рулетке, в Санкт-Петербурге, в тайных игорных домах, их не было, но он строго велел себе: «В следующий раз».

– Феденька, – раздался сзади добродушный голос. Дубельт снял шинель. Он был в жандармской форме. Огладив светлые, седеющие волосы, глава Третьего Отделения велел: «Пойдем».

Лейб-медик ждал их у двери императорской спальни.

– Только не утомляйте его, – предупредил Мандт, пожимая им руки: «Его величество сейчас обедает. Я предпочитаю, чтобы он после этого отдыхал. Я потороплю сестру, – Мандт исчез за дверью. Дубельт, одними губами, сказал Федору: «Плохие новости с фронта. Ты читал, наверное. Разгром под Евпаторией».

– Когда мы проиграем, – мрачно, так же тихо, отозвался Федор, – нам, наверняка, запретят держать военный флот на Черном море. Впрочем, Турции тоже. Ненадолго, конечно. Я подготовил предложения, – он похлопал по кожаной папке, – по более активной работе с прессой. Карикатуры, статьи..., Мы воюем за православие, надо это подчеркивать. Я говорил с Федором Ивановичем Тютчевым. Он напишет несколько стихов в таком ключе.

– Безбожный, развращенный запад атакует истинную веру, – кивнул Дубельт: «Именно. Православие, -он поднял палец, – самодержавие, народность. Как там ты говорил, приятеля твоего зовут, правоведа?»

– Победоносцев, – с готовностью ответил Федор: «Константин Петрович. Прочли вы его диссертацию? Я знаю, там о реформах, но, Леонтий Васильевич, – мужчина помолчал, – нам нужны реформы, никто не может этого отрицать. Военная, и..., – Федор замялся, но, решительно продолжил, – то, о чем я вам говорил уже».

– Встанет его величество, – вздохнул Дубельт, – и займемся всем этим.

Дверь открылась, лейб-медик выпустил высокую девушку, в платье медицинской сестры, с подносом, и разрешил: «Можете заходить. Полчаса, не больше. Это моя ассистентка, фрейлейн Корнелия Брандт».

Она присела, опустив лазоревые глаза. На пороге спальни Федор обернулся. Девушка уходила, покачивая узкими бедрами. Он увидел каштановый локон, что выбился из-под платка.

– Корнелия, – хмыкнул он, а потом она свернула за угол. Федор, очнувшись, усмехнулся: «Да что это со мной?»

Он оправил сюртук. Шагнув внутрь, Воронцов-Вельяминов низко поклонился полусидящему в постели императору.

Иногда, глядя на своих старших сыновей, Николай даже пугался, так они были похожи.

– Только Alexandre блондин, в меня, – думал он, – но и фигуры у них одинаковые, и повадка, и даже жесты. Слава Богу, что Степан Петрович на войне сгинул. Никогда я ему не доверял. Не то, что Феде.

Наследник престола и Воронцов-Вельяминов сидели у постели императора, разложив на переносном, походном столике документы. Погода улучшилась, в окне было видно яркое, голубое небо, звенела капель.

– Скоро Нева вскрываться начнет, – улыбнулся Николай: «Потеплеет, потом Пасха…, В Царское Село можно поехать, с внуками повозиться».

Он заставлял себя не думать о снах. Когда у него был сильный жар, с бредом, он видел высокую, красивую женщину, черноволосую, что стояла на берегу Невы. Она поворачивалась, серые, мутные глаза смотрели мимо него, и указывала на крепость: «Я здесь родилась. Здесь и умру».

Она, наконец, глядела, на Николая. Внутри него поднимался страшный, животный ужас.

– Ты помни, все предопределено, но свобода дана. Твой грех не останется не отмщенным. И ее грех тоже. Все могло бы пойти по-другому, но Господь решил так, мне с ним не спорить, – она холодно, мертвенно улыбалась.

– Все вернется на круги своя, – женщина замолкала.

Он был в какой-то старой, заплатанной хламиде странника, босые ноги обжигал снег.

– Но ненадолго, – женщина растворилась в снежном, метельном пространстве, в свистящем ветре. Еще он видел покойного брата. Александр, как в детстве, гладил его по голове: «Это все из-за меня, милый. Я испугался, ушел, а теперь моей семье расплачиваться. За мальчиком я присмотрю, как и раньше это делал. С мальчиком все хорошо, – он утирал голубые глаза и тоже уходил.

Николай боялся этих снов. Каждый раз, когда он видел слепой, неотрывный, серый взгляд, он дрожал, пытаясь закрыть лицо. «Смотри, – раздавался голос рядом с его ухом, – смотри, что будет».

Когда он увидел это, он высоко, пронзительно закричал: «Не надо, не надо больше..., Я не смогу, не выдержу...».

– Я видела это, – услышал он свистящий шепот, – как мне еще года не было. Все видела. Это и многое другое. Не жалей себя.

– Тот шар, – он закрыл лицо руками, вдыхая металлический запах крови, – это была ты?

Женщина пожала плечами и опять исчезла.

– Не вспоминай, – велел себе Николай. Потянувшись за платком, вытерев пот со лба, он почувствовал, как беспорядочно, глухо бьется сердце.

– Все это ерунда, – разозлился он и плотнее закутался в бархатный халат на соболях: «Насчет юриста, Победоносцева, что Федор Петрович рекомендует. Я его диссертацию прочел, очень дельно. Запиши себе, Alexandre, повстречайся с ним. Что у нас с общественным мнением, Федор Петрович? – спросил царь.

Федор ловким жестом вытащил из папки бумагу.

– Всё, что препятствует правильному и полному развитию Православия, всё, что препятствует развитию и благоденствию народа русского, всё, что даёт ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, всё, то искажает душу России и убивает её здоровье -нравственное, гражданское и политическое, – прочел он.

– Это Киреевский, ваше величество, философ. Я бы, в связи с войной, ослабил цензуру славянофильских изданий. Они весьма полезны для наших целей, – Федор улыбнулся

Наследник престола кивнул: «Да, papa, я согласен. Чем больше мы печатаем статей о византийском духе, о нашем долге перед православными, что стонут под гнетом Абдул-Меджида, тем благосклонней смотрит народ на необходимость войны. Наша христианская обязанность, иметь флот на Средиземном море».

– Болгарию мы освободим, – задумчиво ответил Николай, просматривая вырезки из газет: «Она нам понадобится. Нам вообще желательно окружить себя православными странами. Ты проверь, чтобы с католиками в Царстве Польском не церемонились. И пусть пристально смотрят за границами. Жиды все равно туда-сюда шныряют, как их в черте оседлости не запирай».

– Жиды, – зло подумал Федор: «У дорогого дедушки, что на дне Ладоги лежит, брат в Иерусалиме похоронен. «Торговое дело Судаковых, – он мысленно выматерился, – родственники у меня, все, как на подбор. Слава Богу, хоть фамилия другая».

Он отчего-то вспомнил, как после дела петрашевцев, старший брат, задумчиво, сказал ему: «Господь тебя миловал, Феденька, надо свечку в церкви поставить. А ты больше, – он поднялся и поцеловал Федора в лоб, – не занимайся таким, не надо. Живи тихо, женись, детей воспитывай».

– Достоевский, – вспомнил Федор, собирая документы, – так на каторге и гниет. Ничего он там не напишет и, слава Богу. Степан его любил, а я пролистал и бросил. Скучно и сентиментально.

Сам Федор предпочитал Дюма, Эжена Сю, и подпольные брошюрки с определенного толка рассказами. Раньше они печатались с иллюстрациями, а в Берлине он купил новое издание, уже с фотографиями. Рассматривая их, Федор хмыкнул: «За такими вещами будущее. Надо нам организовать фотографическую картотеку преступников».

По, долгу службы ему приходилось читать бесконечные газетные статьи и просматривать поданные в цензуру рукописи, чтобы заносить в свое досье любые сомнительные высказывания, которые позволял себе автор. Федор, разумеется, не занимался уголовниками. Он отвечал за европейскую агентуру и за работу среди просвещенных людей, университетских профессоров, писателей, юристов. Он и сам был юристом. Для вида Федор числился по второму департаменту министерства юстиции, по эмеритальной кассе. Он сразу предпочел забыть, что это такое, но в особняке министерства на Малой Садовой у него даже был свой кабинет, на всякий случай.

Работал он либо в Третьем Отделении, на Фонтанке, от дома туда было несколько минут ходьбы, либо, все больше, в ресторанах, салонах, и на литературных вечерах. В городе у него была репутация искреннего, знающего человека, немного горячего, немного неосторожного, но, в конце концов, ему еще не было тридцати. В гостях Федор играл в вист, всегда на интерес.

Царь проводил их взглядом и нежно подумал: «Хорошие мальчики, оба. Умные. Надо будет Феде невесту подобрать. Поговорю с Александрин, кто из фрейлин есть у нее на примете». Пришел Мандт с вечерними лекарствами. Послушав, пульс императора, врач неодобрительно сказал: «Отмените, ваше величество, завтрашние встречи. Мне не нравится, как звучит сердце. Вам сейчас ни к чему волноваться».

– У меня война идет в стране, профессор, – вздохнул Николай, но спорить не стал. Он искоса посмотрел на Мандта: «Может быть, у него снотворного попросить? Я из-за этих снов переживаю. Война…, Даже если британцы возьмут Севастополь, дальше они никуда не пойдут, это понятно. Не посмеют, да и не нужно им. Нет, нет, – он едва заметно покачал головой, – раньше я не пил таких снадобий и теперь не буду».

Он спал неожиданно спокойно. Он видел белую, лунную дорожку на драгоценных половицах, слышал осторожные, легкие шаги за дверью. Николай никогда не закрывал опочивальню. После пожара, во дворце, больше двадцати лет назад, император боялся, что засов или ключ подведет, и он останется наедине с огнем.

Дверь скрипнула, он почувствовал прикосновение ласковой руки, той, что делала ему уколы все это время. Игла легко вошла в вену. Николай обрадовался: «Молодец Мандт, хороший врач. Увидел, что мне нужно снотворное». Он почувствовал страшную, раздирающую боль внутри, сердце отчаянно заколотилось. Император, упав на подушки, успел уловить едва заметное дыхание у своего уха. «Кроу», – сказал знакомый, женский голос. Николай погрузился во тьму.

Оказавшись в своей комнате, наверху, Юджиния аккуратно промыла шприц, выплеснула воду в медный умывальник, и открыла кран. Склянка была пустой. Она вымыла и ее. Убрав несессер, Юджиния вытянулась на кровати, глядя в низкий потолок.

– Вот и все, – девушка спокойно засыпала, – я сделала то, что хотела, все эти годы. Бабушка Марта была бы рада. Я отомстила за всех. Джону я об этом не скажу. Незачем ему такое знать. Император просто умер от сердечного приступа. Мандт мне сказал, вечером, что у него опять сбоит сердце. Сделаю вид, что мне надо ехать по семейным делам в Германию, уволюсь, и поминай как звали. А потом вернусь сюда, не Корнелией Брандт, а кем-то другим.

Она перевернулась на бок, и, уткнув голову в сгиб локтя, заснула. Она думала о Джоне, о том времени, когда они поженятся, и будут жить спокойно, в Оксфордшире, воспитывая детей. Юджиния спала и нежно, безмятежно улыбалась.

Федор пришел в частную клинику профессора Мандта, на Малой Морской, через три недели после похорон императора. Был весенний, яркий день. Лед на Неве вскрывался, экипажи разбрызгивали колесами грязь, гомонили воробьи, на карнизах домов висели сосульки. Профессор, как всегда, улыбнулся: «На редкость здоровые зубы, Федор Петрович. Хорошо, что вы не пренебрегаете порошком и эликсиром». Расплачиваясь, Федор обвел глазами кабинет. Он, небрежно, спросил: «Вы сегодня без фрейлейн Брандт принимаете, профессор?»

– Мне придется нанимать новую ассистентку, – отозвался немец, отсчитывая сдачу: «Такая жалость, фрейлейн Корнелия была очень опытной медицинской сестрой». Он передал мужчине серебро:

– Она уволилась, уехала в Германию. Какая-то семейная необходимость, – немец развел руками.

– Спасибо, – обаятельно улыбнулся Федор. Выйдя на Невский, он переложил счет от врача в то отделение бумажника, где держал документы об оперативных расходах. Дойдя до кондитерской Вольфа, раскланиваясь со знакомыми, он выпил чашку кофе.

– Фрейлейн Брандт, – пробормотал Федор себе под нос. Вернувшись на Фонтанку, он послал секретный кабель через Варшаву в Берлин. В телеграмме он приказывал собрать все сведения о голландской подданной, фрейлейн Корнелии Брандт.

– На всякий случай, – Федор, закурив египетскую папиросу, присел на подоконник, глядя на очистившуюся ото льда Фонтанку. По набережной шла хорошенькая девушка в короткой шубке. Федор, вспомнив лазоревые глаза фрейлейн Корнелии, повторил: «На всякий случай».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю