Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
На чердаке старого дома, напротив гостиницы пани Гринберг, на Иерусалимских аллеях, было солнечно. Ноздри щекотала пыль на половицах. Мужчина в куртке мастерового оторвался от бинокля. Обернувшись к приятелю, что сидел, разложив на коленях холщовую салфетку, с аппетитом чавкая, он сказал:
– С этой будет легче всего. Тем более, она не местная. При ней только мать и бабка. Дела на пять минут. Дай мне своей курицы, что ли, а то я проголодался, – он усмехнулся. Второй мужчина, в кипе, протянул ему ножку и обиженно заметил: «Мог бы и трефного поесть».
– А мне, – подмигнул ему поляк, – нравится кошер, приятель. Девушки ваши, – он облизал губы, – тоже.
Его звали Франтишек. Он родился на западе Польши, в местах, где народ издавна промышлял контрабандой. Прусская граница была под самым носом. Его отец был немцем, мать полькой, он говорил на пяти языках. Франтишек начал с контрабанды и подделки документов, еще в юности. Потом он стал заниматься налетами, заказными убийствами и похищением людей. Весной его вызвали в Будапешт. Невидный человечек, говоривший на изысканном французском языке, вручил ему задаток за интересный заказ. Такого Франтишек еще никогда не делал.
– Помните, – поднял палец человечек, – нам не нужен второй сорт. Только девственницы, только самое лучшее. Из Варшавы, Франкфурта и Амстердама. Найдите там людей, которые смогут посмотреть, как бы это сказать, на девушек в приватной обстановке.
Устроить это было легко. По возвращении в Варшаву, Франтишек встретился со старым другом, Ициком Копыто. Тот собирал дань со всех еврейских торговцев города. Похлопав его по плечу, поляк улыбнулся: «Есть дело, дорогой. По окончании ты блядей сможешь купать в шампанском, обещаю».
Копыто подкупил служительниц городских микв. Уже вторую неделю они следили за девушками из списка, составленного Франтишеком.
– Только самое лучшее, – повторял поляк, – не знаю, что это за человек такой, но на один задаток, что я получил, можно три года безбедно прожить.
Люди Копыта должны были отвезти девушку из Варшавы в Будапешт, и держать ее там, по безопасному адресу.
– Мы с тобой, – сказал Франтишек еврею, – отправимся на родину моего папаши. В Германии у меня тоже друзья есть, а потом навестим подданных голландского короля.
– Свозите их всех в Будапешт, – предупредил человечек Франтишека, – здесь получите окончательный расчет, а дальше не ваше дело.
– Разумеется, – согласился поляк. Он слишком хорошо знал, что бывает с теми, кто начинает болтать языком.
Первым номером в их списке шла Хана Горовиц. Девчонка приехала в Варшаву из провинции. Копыто пожал плечами: «Должно быть, замуж выходит, если она в микву окуналась. Судя по всему, семья у них небедная. Комнаты у пани Гринберг дорого стоят».
Девчонка была высокой, стройной, черноволосой, с огромными, серыми глазами. Франтишек, невольно подумал: «Черт, я бы и сам, с удовольствием..., Нет, там такие люди, что не надо им дорогу переходить».
Франтишек вытер руки салфеткой:
– Завтра. Сегодня они к портнихе пойдут, заказы забирать. Это неудобно, много народу вокруг толкаться будет. В книжную лавку, на Маршалковской, она одна ходит, четвертый день подряд. По пути оттуда мы пани Анну и перехватим.
Хлороформ у них был наготове, быстрые лошади тоже. С железными дорогами Франтишек в таких делах предпочитал не связываться. В Будапешт пока надо было ехать кружным путем, через Вену. Это было опасно.
Хотя в Германию он намеревался отправиться поездом, незачем было терять время. Поляк вернулся к окну и присвистнул: «Идут. Она, конечно, на мать и бабку похожа. Все красавицы».
Хана Горовиц развернула кружевной, серый зонтик. Девушка подождала, пока мама и бабушка спустятся с крыльца пансиона: «Может быть, мне к ним самой сходить?»
– Не надо, – Ханеле посмотрела на окна чердака на другой стороне Иерусалимских аллей: «Мы с твоей матушкой их навестим, вечером, а ты, – она коснулась белой, нежной руки внучки, – ты отдыхай. У тебя завтра важный день».
Старшие женщины были в шелковых платьях, головы прикрыты атласными, строгими тюрбанами. Они приехали в Варшаву неделю назад. Бабка усмехнулась: «Тот, кто нам нужен, пробудет в городе целый месяц. Время есть, но лучше заранее подготовиться».
Хана только кивнула. Она давно видела, что ее ожидает. Точно так же она видела, что ее отец, отправившийся в Стамбул, собирать польский легион для отправки его в Крым, на помощь англичанам, там и умрет, осенью.
Отца она любила. Мицкевич, приезжая на мельницу, всегда возился с ней, гулял по лесу, читал ее стихи и рассказы. Хана уже несколько раз напечаталась, под псевдонимом.
– Жалко, что мы с папой больше не увидимся, – подумала девушка.
– Он тоже любит читать. Я буду выходить из книжной лавки, лошади в его экипаже понесут. Бабушка, и мама все устроят. Он просто не сможет не помочь девушке. Так и познакомимся. Дальше будет все просто. Он хороший, добрый человек, и, конечно, будет любить меня. Как папа маму, как дедушка бабушку. Как это бабушка сказала: «Но не советую тебе чрезмерно им увлекаться. Мне было немного больно, когда твой дед умирал. Я и не буду, – Хана улыбнулась. Чувствуя на себе восхищенные взгляды прохожих, она пошла вперед.
Мать и бабка, шурша подолами закрытых платьев, сшитых по последней моде с широкими, падающими вниз рукавами, со сборчатыми, пышными юбками, направились за ней. Ханеле была в темно-сером шелке, отделанном черным кружевом, дочь в наряде цвета глубокого аметиста.
– Зачем она это делает? – спросила младшая женщина.
Ханеле вздохнула: «Не суди ее строго. Если бы ты оказалась на ее месте, ты бы так же поступила, дорогая моя».
Алые губы раздвинулись в улыбке: «Ты поэтому меня на Святую Землю не взяла, когда папа умер?»
Старшая женщина покачала головой:
– Я бы не позволила тебе так закончить. Ты же дочь моя. Как не позволила тебе в Сибирь отправиться. Хотя, если бы ты там оказалась, все бы завершилось гораздо быстрее. И этим, – она кивнула на дома напротив, – нечего в Амстердаме делать. Мирьям всего четырнадцать лет, но рисковать не надо. Мы их туда и не пустим, – она похлопала дочь по руке и подмигнула ей: «Сегодня гроза будет».
Младшая Хана внезапно поежилась. Чем старше становилась мать, тем чаще от нее веяло мертвенным, могильным холодом. Она будто не менялась. Ей шел девятый десяток, но никто не давал матери больше шестидесяти. Белая, гладкая кожа была лишь немного тронута тонкими морщинами. Серые, дымные глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль.
Мать, внезапно, махнула рукой на юг: «Там уже ничего не остановить, дорогая моя. Да и не стоит, -она пожала плечами. Прикрыв веки, женщина увидела большого, черного ворона, что парил над ледяной равниной.
– Все будет так, как будет, – завершила Ханеле.
Они отправили письмо в Лондон еще прошлой осенью, со знакомыми торговцами. Потом мать, вздохнула: «Одна я осталась. Марта умерла. Она счастливой ушла, нашелся мальчик».
– Мальчики, – поправила ее дочь и натолкнулась на ледяной взгляд серых глаз.
– Он другой, – коротко сказала мать и вдруг рассмеялась: «Наша внучка с ним увидится. Впрочем, он, конечно, ей не помешает. Ей никто не помешает».
Ханеле сидела, поглаживая белую кошку, в раскрытое окно дома были слышны клики аистов, пахло распустившимися на лугу цветами.
– Господь, – мать аккуратно сняла кошку с колен, – очень их любит, милая моя, правнучку Марты и внука ее. Такие души редко встречаются. Правильно девочка говорит, пока они вместе, смерть бессильна.
– А они всегда будут вместе? – спросила ее дочь.
– Нет, – только и ответила мать: «Здесь я ничего сделать не могу».
Они свернули на Маршалковскую. Ханеле подумала: «Аарон тоже счастливым умер, у меня на руках. Любил он меня все же».
– На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью, -вспомнила Ханеле: «Так оно и случится, конечно. Это еще увижу. А потом..., – она опять уткнулась взглядом в туманную, серую пелену и услышала жалобный, отчаянный крик младенца.
Ханеле помотала головой, отогнав от себя этот звук. Взяв дочь покрепче под руку, женщина шепнула ей: «Хорошую мы девочку вырастили. Теперь пусть правнучку нам родит».
– Родит, – уверенно ответила младшая Хана, глядя на изящную фигуру дочери, на узкие бедра, скрытые скромным, девичьим, невинным платьем.
– Не сейчас, конечно, – она усмехнулась, – но мы никуда и не торопимся.
Внучка свернула зонтик. Качнув тяжелым узлом вороных, густых волос, девушка позвонила в дверь с медной табличкой: «Пани Зайончковская, моды и платья».
Над Варшавой повисло грозовое, черное небо. Вдали, за рекой, слышались раскаты грома, белое сияние молний отражалось в окнах домов. Хлестал сильный, холодный дождь. Франтишек приоткрыл створку окна и закурил папироску:
– Сегодня они никуда не пойдут, поздно. Можно, – он выпустил клуб дыма, – отправляться по домам. Или куда-то интереснее, – он подмигнул Ицику.
– Я у мамы обедаю, – нежно сказал Копыто и посмотрел на свой хронометр: «Экипаж возьму. Если я промокну, мама волноваться будет. В ее возрасте это опасно. Принесу тебе пирог с медом, – он взял свою куртку, – моя матушка его отменно делает, лучший в городе».
Дверь, что вела на чердак, приоткрылась от порыва ветра. По ногам хлестнуло ледяным холодом. Молния, казалось, ударила в самую крышу дома. Франтишек, выронив папиросу, выхватил свой револьвер. Деревянные стены осветились призрачным, холодным светом.
– Что это? – заикаясь, спросил Копыто. Огненный шар висел над полом, потрескивая, из него вырывались какие-то искры. Франтишек вспомнил: «Матушка мне рассказывала, она в детстве такое видела. Кого молния такая коснется, тому не жить».
– Не стреляй! – велел ему Копыто и вжался в стену.
– Не надо, – согласился женский голос. Она тоже будто плыла по воздуху, высокая, тонкая, в черном платье.
– Это ее бабка, – понял поляк: «Говорят, что у евреев магия есть, особая. Они могут демонов вызывать, из преисподней».
– Нет такого места, – бледные губы улыбнулись: «Вернее оно везде. Если я этого захочу. Пан Блау, -велела Ханеле Франтишеку, – достаньте свой список и вычеркните оттуда номер один. Господин Копыто, вернее, Гиршфельд, – Ханеле ласково посмотрела на него, и Копыто упал на колени, -господин Гиршфельд, взгляните сюда».
Он подчинился. «Нет, я прошу вас, прошу..., – забормотал Копыто, – прошу, госпожа, только не трогайте мою матушку…, Она старая женщина, никому не причинила зла...»
– Вот и вы не причиняйте, – посоветовала ему Ханеле.
– Пан Блау, – она, непонятно как, оказалась рядом с поляком. Тот еще успел подумать: «Она прошла через этот шар. Через огонь. Она демон, демон...»
– Можно сказать и так, – согласилась женщина: «Теперь вы, пан Блау. Вот что случится с вами, если вы поедете в Амстердам».
Франтишек затрясся и тонко, жалобно прокричал: «Уберите! Я прошу вас, я не могу, не могу...»
Ханеле наклонилась к нему: «Это может продолжаться вечно. Ну! – она протянула руку. Франтишек задрожал: «Если она меня тронет, я умру. Не может человек жить после такого».
– Может, – возразила Ханеле: «Впрочем, вы сами видели, как». Женщина усмехнулась: «Поищите кого-нибудь в Берлине. Всего хорошего, – она повернулась. Франтишек, вдруг, спросил: «А здесь? В Варшаве?»
– Вся остальная Варшава, – донесся до него тихий голос, – меня не интересует.
Шар исчез, сияние угасло. Поляк, привалившись к стене, перекрестился, в первый раз за последние два десятка лет. Копыто хватал ртом воздух. Встав на четвереньки, он закашлялся:
– Дед..., дед мне говорил, я ребенком был тогда..., Я ему не верил, думал, это сказки. Они все бессмертные, Франтишек…, Они могут летать по воздуху, и оборачиваться животными, они видели ад и рай, они видели Бога..., – провыл Копыто.
– У вас нельзя, – удивился Франтишек, вспомнив уроки ксендза в своем деревенском костеле: «Даже Моисей, и то...»
Копыто мрачно закурил:
– Знаешь, после Моисея еще немало разных вещей случилось. Не надо их, – он махнул рукой в сторону двери, – тревожить. Давай завтра блондиночку навестим, пани Якобсон. У нее хупа на следующей неделе, как я выяснил. Тянуть незачем. У них в семье детей много, не обеднеют, – Копыто вытер холодный пот со лба и поднялся: «Велю своим ребятам быть наготове».
Когда он ушел, Франтишек выдохнул: «Черт с ним, с Амстердамом. Скажу, что там никого подходящего не было. Из Берлина им девку привезем, какая разница? Господи, как бы теперь забыть то, что она мне показывала, ведьма проклятая?»
Он взглянул в окно и отшатнулся. Бархатные гардины в их гостиной были раздвинуты. Старшая пани Горовиц помахала ему. Гроза утихала, уходя на запад. Франтишек, закутавшись в свою куртку, стуча зубами, свернулся в комочек на запыленных половицах чердака.
В номере пансиона было тепло, пахло хорошим кофе. Ханеле, вернувшись к столу орехового дерева, взяла серебряный кофейник. Она ласково улыбнулась, глядя на дочь и внучку. Девушка сидела за книгой, дочь вышивала бархатную мантию для свитка Торы.
– В синагогу пожертвуем, – удовлетворенно решила Ханеле, откидываясь на спинку уютного кресла: «К осенним праздникам Хана закончит». Она отпила кофе и положила длинные пальцы на руку внучки: «Мы завтра с мамой твоей к раввину обедать пойдем, там и переночуем. Извинимся, скажем, что ты себя плохо чувствуешь. Вино с утра из лавки принесут, сладости тоже».
Внучка только скромно опустила длинные, черные ресницы и наклонила голову.
Ханеле, поглаживала ее по руке: «И для евреев такое хорошо будет. Как сказано: «Кто знает, не для такой ли поры и достигла ты достоинства царского», – она нежно коснулась гладкой, белой щеки.
– Я сделаю все, что надо, бабушка, – успокоила ее девушка.
На перроне Венского вокзала было шумно, пахло дымом, сновали носильщики. Сквозь стеклянную крышу било яркое, утреннее солнце. Федор, в отлично скроенном, светло-сером, летнем костюме, с шелковым галстуком, сидел, закинув ногу на ногу. Он курил папиросу, просматривая газеты. Его поезд на Бреслау и Берлин, отправлялся через полчаса. Багаж был уже в вагоне.
Он ездил налегке, с одним портпледом испанской кожи. Визит в Германию предполагался короткий. О фрейлейн Корнелии Брандт так ничего известно и не было. Федор намеревался сам, лично, проверить на месте, куда делась бывшая ассистентка придворного врача.
– Не могла же она сквозь землю провалиться, – пробурчал Федор себе под нос, отпив кофе.
Рыжие, красиво постриженные волосы шевелил теплый ветер.
– Войну мы проиграем, – мрачно хмыкнул Федор, – британцы, кажется, решили снести Севастополь с лица земли. Адмирал Корнилов погиб, на Малаховом кургане, а если еще и Нахимова убьют... Хотя у нас там флота нет, пусть убивают, – Федор улыбнулся. Достав свой блокнот, он покусал серебряный карандашик:
– Когда вернусь в столицу, надо будет поговорить с его величеством касательно моей задумки. Нам отчаянно надо пополнить бюджет. Вряд ли кто-то будет против такого. Зачем России эта безжизненная пустыня на краю света?
Они приехали в Варшаву вчера вечером. Федор обеспечивал безопасность будущего наместника Царства Польского. Разместив, его в правительственной резиденции, Федор сам проверил и проинструктировал агентов охраны. Он, весело, сказал: «Через месяц мы с вами увидимся. Занимайтесь делами, и не волнуйтесь. Поляки, после того, как мы треть их отсюда в Сибирь сослали, более не опасны».
Он потушил папиросу, и полюбовался высокой, стройной девушкой. Та стояла, изучая расписание поездов, вывешенное на стене вокзала. Изящная, черноволосая голова была украшена шпильками с жемчугом.
– Когда я женюсь уже, – вдруг, тоскливо, подумал Федор: «Черт с ним, с приданым, у меня денег достаточно. Хочется каждый вечер видеть в постели красивую женщину, а не какую-то колоду. Все, что пока предлагали, иначе, как колодами, и не назовешь. Или синие чулки, любительницы философии. Ради Бога, пусть женщина читает, но что-нибудь легкое, не обременяющее разум. Впрочем, у них и разума-то нет. Мне жена нужна не для того, чтобы с ней о панславизме разговаривать, – Федор, невольно усмехнулся.
Девушка обернулась и посмотрела ему в глаза. У нее были белые, нежные щеки, черный локон спускался на прикрытую кружевом шею.
– Вот он какой, – Хана Горовиц отвела взгляд, – правильно мне бабушка сказала: «Сходи, посмотри на него, ничего он тебе, конечно, не сделает». Мы с ним и не увидимся больше. Очень хорошо.
Она натянула перчатки и пошла к выходу со станции. Свернув газеты, Федор услышал девичий голос, что спрашивал его по-польски: «Пан больше ничего не желает?»
– Вы в российском городе, – холодно заметил Федор, бросая на стол монеты, – извольте говорить на языке империи, а не на вашем ляшском наречии, сударыня.
Девушка в фартучке и наколке густо покраснела. Федор увидел слезы у нее на глазах. Ударили в колокол, носильщики сновали по вокзалу, крича: «Поезд на Бреслау отправляется через десять минут! Пассажиры, займите свои места!».
Он нашел свое отделение. Присев на бархатный диванчик, Федор заставил себя не вспоминать дымные, серые глаза незнакомой девушки. «Поеду в Баден-Баден, – решил Федор, – опробую рулетку, а по возвращении женюсь, обязательно. Пусть на бесприданнице, неважно. Я просто хочу, чтобы меня любили».
Поезд тронулся. Он опустил веки и задремал. Ему снилась та девушка, на перроне Венского вокзала. Она, внезапно, обернулась фрейлейн Корнелией, высокой, стройной, с распущенными по плечам, каштановыми волосами.
– Найду, – пообещал себе Федор. Он спал, убаюканный мерным покачиванием вагона, и едва заметно улыбался.
На Маршалковской было людно, шумно, по мостовой двигался поток экипажей. Был ранний, теплый вечер, черепичные крыши домов окрасились золотом. Человек, сидевший в закрытом ландо, запряженном четверкой кровных лошадей, недовольно велел двум мужчинам в штатском, устроившимся на сиденье напротив: «Шторку отдерните, лето на дворе».
– Не положено, ваше высочество, – примирительно сказал один из охранников. «Поляки...»
– Здесь везде поляки, – ядовито ответил великий князь Константин Николаевич, младший брат императора: «Мне здесь жить, господа, не забывайте. Могу я хотя бы посмотреть на город?»
Жандарм вздохнул и раздвинул шторки.
Константин снял пенсне в золотой оправе. Хоть ему еще и не было тридцати, но читал он уже в очках. Протерев его, великий князь вернулся к разложенным на коленях документам: «Молодец Федор Петрович. Третье Отделение свое дело знает. Охрана на совесть вышколена».
Он бросил взгляд в окно и увидел двух высоких, красивых женщин, что стояли, разглядывая витрину универсального магазина.
– Еврейки, – понял Констатин, – они так одеваются. Надеюсь, что Alexandre послушает голос разума и ослабит эти ограничения, с чертой оседлости. Стыдно перед европейскими странами. И надо, наконец, проложить железную дорогу в Варшаву. Невозможно в наше время ездить в экипажах на такое расстояние.
Город ему понравился. Варшава оказалась совсем, европейской, с железнодорожным вокзалом, и телеграфом. Константин вчера, за обедом в резиденции наместника, шутливо сказал: «Скоро и Москва у нас подтянется. Мы туда железную дорогу провели. Столицу не узнать».
Экипаж, внезапно, тряхнуло, что-то заскрипело, охранники выхватили револьверы. Константин услышал испуганное ржание лошадей. Упряжка рванулась вперед, с мостовой раздался высокий, отчаянный женский крик.
– Немедленно остановитесь! – велел Константин, и почувствовал, как лошади успокаиваются.
– Врача! – донеслось из толпы, собравшейся на тротуаре: «Позовите врача!».
Он, не обращая внимания на жандармов, открыл дверцу экипажа и выскочил наружу. Девушка в светлом, скромном платье, с растрепавшимися, вороными волосами, мертвенно бледная, лежала на мостовой. Вокруг были разбросаны книги. Константин, краем глаза, увидел, что они на русском.
– Боже, бедняжка, – гудела толпа, – она переходила улицу, поскользнулась…, Какое несчастье...
Великий князь опустился рядом с девушкой: «Господи, какая красавица…, И молоденькая совсем, ей двадцати нет. Только бы все обошлось…»
Он снял очки, и наклонился над бледным лицом: «Сударыня..., сударыня, вы меня слышите? Пожалуйста, подайте знак, если да».
Огромные, серые глаза распахнулись. Она шепнула, слабым голосом, по-русски: «Простите, сударь, это я виновата…, Я зачиталась, не видела...»
– Он красивый, – лукаво подумала Ханеле, глядя в его взволнованные, голубые глаза. Мужчина был высоким, изящным, со светло-каштановой, ухоженной бородкой, в черном, траурном, сюртуке.
– Что вы, что вы! – испугался Константин. Он велел жандармам: «Соберите все книги, и вызовите врача для мадемуазель. Куда вас отвезти? – великий князь склонил голову и покраснел: «Простите, я бы хотел помочь вам сесть в экипаж..., Я доставлю вас домой, мадемуазель, и обо всем позабочусь. Еще раз извините меня, – он предложил ей руку. Хана, опираясь на нее, пошла к ландо.
Устроив ее на сиденье, великий князь, все еще краснея, сказал: «Я очень, очень перед вами виноват, мадемуазель. Я готов на все, чтобы загладить свою вину».
– Меня зовут Анна, – она нежно улыбнулась: «Спасибо вам, месье..., – Хана взглянула на него.
– Черт с ним, – внезапно решил великий князь: «Федора Петровича здесь нет, и, слава Богу, иначе он бы, все доложил Alexandre. Тот у нас верный муж, и от других того же требует. А я не хочу, хватит и того, что я женился без любви. Но какая она красивая, – Константин понял, что все еще смотрит на девушку.
– Месье Константин, – он склонил изящно причесанную голову.
– Вы любите Пушкина, – утвердительно заметил великий князь, принимая от жандармов книги.
– Очень, – вздохнула Хана: «И вообще стихи. Я и сама пишу…, Конечно, у меня нет таланта..., – она замялась, и разгладила подол испачканного в уличной пыли платья.
– Я бы очень хотел, чтобы вы мне почитали, – искренне попросил ее великий князь: «Очень, мадемуазель».
Ландо тронулось, направляясь к Иерусалимским аллеям, толпа рассеялась. Ханеле посмотрела на свои золотые часы: «Пора и нам на обед». Женщины пересекли Сенную площадь. Пройдя через рынок, они скрылись в Еврейском квартале.
