Текст книги "Вельяминовы. Век открытий. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
Джошуа Горовиц присел на подоконник своей комнатки. Ставни были распахнуты, из сада тянуло жаром остывающей земли. Небо было огромным, звездным. Он, прислушавшись, уловил шорох волн. Озеро лежало совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы. Юноша развернул письмо и улыбнулся. Почерк деда совсем не менялся, четкий, разборчивый, твердый.
– Милый наш внук! – читал Джошуа.
– Мы с бабушкой посылаем тебе свою любовь и благословение. У дяди Дэвида зимой родилась доченька, маленькая Констанца. Он и Сара-Джейн, конечно, очень рады. Майкл, когда приезжает в Вашингтон, возится со своей сестричкой. Мэтью перевелся из Гарварда на юг, в Колледж Уильяма и Марии. Он собирается там, на юге, и остаться, основать юридическую практику.
У дяди Натаниэля все хорошо. Бет учится в Оберлин-колледже, а Теодор и Полина переехали в Канзас, в новый город Лоуренс, оплот аболиционистов. Тед правая рука мистера Джона Брауна, возглавляет городскую милицию. Полина успевает преподавать в школе и писать в местные газеты, там их уже две.
Твой кузен Дэниел пока в Вест-Пойнте. Очень надеемся, что, когда он получит звание, его не отправят в Канзас. Ходят слухи, что там неизбежны столкновения между сторонниками и противниками рабства. Дэниел начал переписываться с вашей кузиной Мирьям, из Амстердама. Она хочет приехать в Америку учиться, в женском медицинском колледже в Пенсильвании. Он будет основан на деньги твоей бабушки. Посмотрим, что из этого выйдет.
Из Лондона, новости, к сожалению, невеселые. Твоя кузина Марта пропала где-то в России, вместе с полковником Воронцовым-Вельяминовым. О втором их внуке тоже ничего не известно. У Кроу все в порядке. Кузен Питер так пока и не женился. Ты, дорогой Джошуа, помни, что говорят наши мудрецы: «В восемнадцать лет под хупу». Надеемся, что ты вскоре порадуешь нас хорошими известиями. Передавай привет всей семье Судаковых, и особенно нашей милой Шуламит.
Джошуа убрал письмо. Юноша почесал каштановую, прикрытую черной кипой голову, и, недовольно, пробурчал: «Объединение капиталов..., Дедушка и бабушка по любви женились, как они не понимают...»
Рав Судаков понимал. Джошуа вспомнил мягкий голос дяди Исаака: «Я, когда твою тетю Дину увидел, милый мой, сразу решил, что без нее мне жизни нет. И у моего отца покойного, благослови Господь память его, так же было, с моей матушкой. Не торопись, – рав Судаков повертел в руках простое, в железной оправе, пенсне.
Здесь все было по-другому. Джошуа, привыкший к железным дорогам, слугам, огромным универсальным магазинам, особнякам и роскошным квартирам Горовицей, с удивлением увидел двухэтажный дом Судаковых, с маленьким садом, где росли розы, кусты жасмина и гранатовое, дерево.
– Это я посадил, – рав Судаков гордо показал на нежные, розовые лепестки: «Ты видел, у Бергеров, в старом доме рава Аарона покойного, такое же растет. Буду под ним с внуками играть, – он улыбнулся: «Этот сад мой отец еще заложил».
Рав Судаков сам ходил на рынок перед Шабатом, помогал жене по дому и даже мыл пол.
– Как же иначе? – говорил Исаак: «Наши мудрецы, благословенной памяти, не на пожертвования жили, а трудились. Ты, Джошуа, учись, но и о ремесле не забывай. Вам в Америке, и резники пригодятся, и писцы. Да и просто надо уметь работать руками».
Джошуа жил в общежитии, с другими учениками ешивы. Он ел вместе со всеми, в большой столовой, а на Шабат его приглашали в гости. Исаак Судаков улыбался: «Сваты, конечно, тебя в покое не оставят. Имя у вас громкое, Горовицы люди известные. Но жениться, милый мой, по любви надо».
– По любви, – упрямо повторил Джошуа. Он услышал с порога смешливый голос: «Именно так».
Кузина Шуламит стояла, прислонившись к косяку. Влажные, рыжие волосы были закручены в тугой узел. Она была в широких, арабских шароварах и простой рубашке: «Купалась. Темно, никого на улице нет. Некому сплетничать, что я в мужском наряде хожу. Вода, Джошуа, горячая, хоть и ночь на дворе».
Они сразу подружились. Шуламит учила его готовить, чинить одежду, и торговаться на рынке. Джошуа знал, что кузина не собирается уезжать из Святой Земли. Он вспомнил, как Шуламит привела его на плантацию этрогов. Девушка набрала в ладони влажной земли, и вскинула серые глаза: «Я здесь ходить училась. Мама меня приносила сюда, ставила на ноги, и водила меня между деревьев. Здесь все мои предки похоронены, Джошуа, и здесь мои дети родятся».
Он прислонился к стволу этрога. Пахло свежестью, и, немного, едва уловимо, горьким, волнующим ароматом цитрона. Джошуа вздохнул: «Я понимаю. Я тоже без Америки скучаю, Шуламит. Моя семья там двести лет живет, и мы там останемся».
Шуламит протянула ему маленькую, крепкую руку. Оглянувшись, девушка заметила:
– Ничего, мы родственники, хоть и дальние. Я никому не скажу, – она подмигнула Джошуа.
Сваты начали появляться в этом году, подсаживаясь к нему в синагоге, подходя после службы. Джошуа отговаривался тем, что он еще молод. Рав Коэн, услышав это, покачал головой: «Вам, юноша, восемнадцать, не след с таким тянуть. Вы разумный молодой человек. Лучшие семьи города будет рады видеть вас в зятьях».
Рав Судаков только рассмеялся: «Не обращай внимания. Я им скажу, что ты очень способный, а таким ученикам позже можно жениться. Ты и вправду, – он потрепал Джошуа по плечу, – молодец. Хоть и не след человека хвалить, но мы с тобой одни, так можно».
Джошуа понял: «Он действительно, никогда ни о ком не говорит. Только о книгах, о заповедях, а о людях никогда. Так и надо, конечно, воздерживаться даже от упоминания других, чтобы не впасть в грех злоязычия. Мне еще учиться и учиться, чтобы стать таким, как он».
Судаковы жили скромно. По будним дням и тетя Дина, и Шуламит носили простые платья, рав Судаков пил чай из оловянного стакана. Как-то раз он усмехнулся в рыжую, с проседью, бороду:
– Я помню, деда моего. Тогда он болел еще, – Исаак сцепил длинные пальцы.
– Сам на серебре ел, а дочкам его тетя Малка покойная остатки делила. От себя отрывала, чтобы девочек покормить. А ведь сказано: «Мужчина должен есть, и пить меньше, чем ему позволяют средства; одеваться так, как ему позволяют средства; уважать жену и детей больше, чем позволяют ему средства, – рав Судаков отчего-то улыбнулся. Набив трубку, он добавил: «И вообще, Джошуа, мудрецы учат, что мужчина должен быть добр и непривередлив в доме своем, следовать советам жены, и тогда все будет хорошо».
– И у меня так будет, – подумал Джошуа, обедая у Судаковых. Там всегда было тихо, дядя Исаак и тетя Дина улыбались друг другу, и, – Джошуа подглядел, – рав Судаков незаметно держал жену за руку. За столом никогда не говорили о делах.
– Во-первых, – развел руками дядя Исаак, – Шабат, не положено. Во-вторых, как сказано: «Праведную жену кто найдет, цена ее выше рубинов». Я, милый мой, во всем этом мало понимаю. Твоя тетя Дина делами управляет. У нее голова умнее моей. Зачем я буду вмешиваться в то, в чем не разбираюсь?
Джошуа сглотнул: «Он два десятка книг издал. Ему вопросы по законам со всей Европы шлют, с решениями его все раввины соглашаются, и он так просто говорит, что жена умнее?»
Серые глаза дяди, обрамленные тонкими морщинами, усмехнулись: «Женщины, Джошуа, – он отпил кофе, – умнее мужчин. Вспомни хотя бы главу, где о золотом тельце говорится, – дядя потянулся за Торой. Как всегда, слушая его голос, Джошуа забыл обо всем вокруг.
– Завтра опять купаться пойду, – зевнула Шуламит, – прямо на рассвете.
– Ты осторожней, – посоветовал Джошуа.
Кузина пожала стройными плечами: «Тверия еврейский город, бояться нечего. Арабы на севере, да и я без пистолета никуда не выхожу, сам знаешь».
Шуламит отлично стреляла, ездила на коне, плавала, и даже ходила под парусом, научившись этому в Яффо. Они приехали в Тверию две недели назад. Джошуа занимался с местным раввином, а Шуламит проверяла, как идет строительство постоялого двора. На могилу Рамбама приезжало много паломников. Судаковы хотели возвести здесь новую гостиницу, в добавление к тем, которыми они управляли в Иерусалиме, Яффо и Цфате.
– В пятницу папа с мамой появятся, – усмехнулась Шуламит, распустив волосы: «Они с вооруженной охраной едут, как и мы. Можно не волноваться, Спокойной ночи, – она помахала Джошуа. В саду раздались ее легкие, почти неслышные шаги.
– Тоже завтра вечером искупаюсь, – Джошуа вынул с полки том Талмуда, и зажег новую свечу. Он присел за стол. Раскрыв свою тетрадь, юноша стал готовиться к занятиям.
Шуламит жила у раввина. Пожилые люди, они с женой ложились рано. Девушка, оказавшись в своей комнате, присев на кровать, стала расчесывать волосы:
– Девятнадцать лет. Мама с папой, конечно, ничего не говорят, но ведь видно, они волнуются. Но что, делать, если мне никто пока по душе не пришелся. Не бывает таких евреев, как кузен Джон, – она, внезапно, улыбнулась, вспомнив веселый голос матери: «Рано или поздно, в Южную Африку тоже евреи потянутся, обещаю вам. Тем более, твой кузен все грозится там алмазы найти».
Шуламит вытянулась на узкой кровати и закрыла глаза.
– Нет, нет, – вздохнула девушка, – надо ждать. Сюда приезжают юноши из Европы. Не те, кто в ешивах учатся, а другие, те, что хотят землю обрабатывать, исследовать нашу страну..., Такой человек мне и нужен, тот, что ничего не боится. Тот, за кем, можно и в Африку отправиться, и на край света, – она взбила подушку. Пробормотав молитву, девушка повторила: «Так и будет».
Рассветное небо было серым, в саду не начали петь птицы. Шуламит оделась. Взяв пистолет, засунув его в карман шаровар, девушка вылезла из окна. Тверия еще спала. Она, пробежав по узкой улочке, оказалась на берегу озера.
Кинерет уходил вдаль. Шуламит, сбросив шаровары и рубашку, собрав волосы на затылке, полюбовалась бескрайним простором озера. Вдали виднелась пустая лодка. Она, было, нахмурилась: «Унесло, что ли? Ветра, который день нет».
Шуламит зашла по пояс в теплую, прозрачную, ласковую воду. Она обернулась, взглянув на черепичные крыши, на низкие домики, на берег белого песка.
– Когда-нибудь, – пообещала себе Шуламит, – здесь все расцветет.
Девушка окунулась и, блаженно зажмурившись, нырнула.
– Давай, – шепнул одному из своих подручных человек, что лежал на дне лодки, выставив над ее бортом подзорную трубу: «Только смотри, если она задохнется, нам ничего не заплатят».
Они следили за девушкой еще в Иерусалиме, но там выполнять заказ было опасно, вокруг всегда были люди. Здесь, в Тверии, они сначала думали избавиться от юнца, но потом главарь банды, поморщился: «Незачем. Начнут жалобы подавать, знаю я этих евреев. Девчонка, вы сами видели, купаться ходит. Утонула и утонула, здесь течения. Мало ли, вдруг судорога, ногу свело. Такое бывает. Пусть хоть все озеро обыщут».
Вторую девушка, ту, что они похитили в Цфате, уже отправили в Акко, в надежное место. Их надо было послать на корабле в Измир, а там, как сказали арабу, о них позаботятся.
– Вот и славно, – он пожал плечами, принимая задаток.
Он приподнял голову и усмехнулся. Над озером пронесся жалобный, приглушенный стон. Подручный, придерживая потерявшую сознание девушку, быстро доплыл до лодки. Араб, принимая ее, связывая, закрыл рот кляпом: «Повезет какому-то паше или наместнику провинции, ничего не скажешь. Такое тело редко встретишь. Кожа, будто жемчугом светится». Он завернул девушку в ковер. Подручный оделся: «Она быстро очнется. Я легко ударил, ничего страшного».
– Когда она очнется, – пробормотал араб, вглядываясь в горизонт, – мы будем далеко отсюда. И чтобы никто даже пальцем к ней не прикасался – строго велел он: «Возок наглухо закрыт. Мы ее будем держать связанной, никуда ей не сбежать. Двигаемся, – он подогнал тех, что сидели на веслах.
Араб вытащил якорь. Лодка быстро пошла вдоль берега на север, к маленькой рощице, где их ждали лошади и возок, крепкий, с железным засовом на маленькой дверце, без единого окна.
Легкие, тихие волны набегали на берег. На песке кучкой лежала сброшенная одежда, и стояли маленькие, девичьи туфли с загнутыми носами.
Часть третья
Стамбул, лето 1855Шелковый, толстый ковер скрадывал шаги. В коридоре дворца Долмабахче пахло свежестью. Босфор был совсем рядом. Кизляр-агаши, глава черных евнухов, провел рукой по хрустальному поручню лестницы. Он полюбовался огромной люстрой из богемского стекла, подарком королевы Виктории султану Абдул-Меджиду.
Стены были увешаны морскими пейзажами, в тяжелых рамах. Кизляр-агаши, смешливо, подумал: «Вот же эти армяне. Дворец пять миллионов золотом стоил. Из них подрядчики себе немало в карман положили, и еще ухитрились комиссию своему соплеменнику организовать. Но хороший живописец, ничего не скажешь».
Дворец начерно завершили весной. Первой отделали женскую половину, с роскошным садом, каскадом прудов, золочеными потолками, и мраморными бассейнами. В комнатах валиде-султан отопление проложили под полом. В огромной ванной устроили серебряные краны и поставили лондонскую новинку. Кизляр-агаши сначала усомнился, что она будет работать, но английский инженер усмехнулся: «Смотрите. Такое демонстрировали на выставке в Хрустальном Дворце, еще четыре года назад».
Вещь была изготовлена из лучшего, белоснежного фарфора. Инженер дернул за серебряную цепочку. Евнух, заглянув через его плечо, присвистнул: «Никогда бы не подумал, что это возможно, Сулейман-ага». Он заставил себя не отводить глаз от лица инженера. Это было непросто, но кизляр-агаши повторил себе: «Ты к нему привыкнешь. Каждый день будешь смотреть, и привыкнешь. Аллах милосердный, хорошо, что у него голова после всего этого работает, и отменно. Сильный человек».
Осенью прошлого года его вызвал Абдул-Меджид.
Султан поиграл серебряным ножом для разрезания бумаг: «Вот что, дорогой мой. Я знаю, ты занят на стройке, но тебе придется перепоручить часть своих обязанностей другим евнухам. Я хочу, чтобы ты поухаживал за одним человеком. Лучшие врачи, лучшие снадобья. Его только что привезли в Стамбул. Я велел его держать на Кызал-Адалар, на вилле ее величества валиде-султан. Там меньше любопытных глаз. Бери лодку, отправляйся туда, и помни, этот человек должен выжить. Все золото империи, – тонкие губы усмехнулись, – в твоем распоряжении».
Кизляр-агаши только поклонился. На пороге кабинета, он услышал голос султана: «Выжить, и не сойти с ума».
Евнух провел на островах всю зиму, выхаживая Сулейман-ага, как будто тот был его сыном. Он кормил англичанина с ложечки, менял повязки на лице, гулял с ним по саду. Тогда врачи еще боялись, что инженер потеряет зрение, и строго запретили ему снимать бинты с глаз. Кизляр-агаши ходил с ним по дорожкам, поддерживая за руку. Евнух разговаривал с ним, огонь лишь слегка повредил губы. Англичанин быстро стал произносить слова, и первым делом поинтересовался, где он.
– В Стамбуле, – мягко ответил кизляр-агаши: «После взрыва вас подобрал турецкий корабль. Мы за вами ухаживаем. Как только вы оправитесь, вы сможете уехать домой».
Пальцы англичанина зашевелились. Он, приподнялся в постели: «Я бы хотел послать письмо, в Лондон, семье..., И встретиться с английским послом».
– Разумеется, – успокоил его кизляр-агаши: «Как только разрешат врачи».
Инженер вышел из отделанной итальянским, розоватым мрамором умывальной. Он, хмуро, спросил: «Вы так и не получали весточки из Лондона?»
– Я и твои письма не отправлял, – улыбнулся про себя кизляр-агаши. Все, что писал инженер, он сразу сжигал. А вот английский посол приехал навестить соплеменника. Сэр Чарльз Стратфорд-Каннинг спокойно пребывал в своем особняке на берегу Босфора, не подозревая о том, что происходит на островах. Кизляр-агаши тогда извинился перед инженером: «Его превосходительство посла вызвали в Лондон. С вами встретится поверенный в делах».
У поверенного имелись визитные карточки на атласной бумаге, сшитый в Лондоне костюм и безукоризненный английский язык. Он пообещал сэру Стивену Кроу поддержку посольства, пожелал скорейшего выздоровления и отбыл обратно в Стамбул. В городе, кизляр-агаши выдал бывшему лейтенанту английской армии, перешедшему служить туркам, и принявшему ислам, немалую сумму золотом.
– Мне даже понравилось, – тот принял деньги: «С удовольствием навещу его еще раз».
– Мы, конечно, рискуем дипломатическим скандалом, – заметил Абдул-Меджид, рассматривая здание Арсенала на Золотом Роге: «Но это если мы его отсюда отпустим. А я этого делать не собираюсь. Пусть достроит дворец, пусть обучит наших новых инженеров, заложим начало парового флота, а потом..., – он не закончил и указал рукой на Босфор.
– Этот сэр Стивен Кроу все равно мертв, я сам некролог в Times читал, – султан расхохотался.
– Пока нет, – развел руками кизляр-агаши: «Сами понимаете, война. А телеграммы я, конечно, отправил, Сулейман-ага».
Изуродованное, покрытой красной, блестящей кожей лицо нахмурилось, лазоревые глаза, в обогоревших ресницах, погрустнели. Он почесал голову, в заживающих шрамах, и пробурчал: «Ладно. Мне на занятия пора, где там переводчик мой?»
Он ушел, сопровождаемый белым евнухом. Кизляр-агаши, щелкнув пальцами, велел одному из своих помощников: «Запиши. Такие же поставить в апартаментах его величества и госпожи новой кадины. Сиденья сделать из розового дерева и покрыть мехом соболя. Из тех, что русский император еще до войны прислал. Начинайте проветривать медвежьи шкуры, ковры и ткани. Скоро надо будет их сюда привезти».
Кизляр-агаши постоял еще немного на площадке Хрустальной лестницы, просто так, наслаждаясь видом на Босфор.
– Отличный получился дворец, – удовлетворенно подумал евнух, – а вот кадина..., – он нахмурился.
Ее величество, весной, поговорила по душам с кизляр-агаши. Евнух улыбнулся: «Конечно. Всех этих, -он поморщился, – старых, мы оставим в Топкапи. Нечего им делать в европейской обстановке. Пусть там сидят, возятся с детьми...»
Тонкая, красивая рука, с египетской папироской, покачала пальцем. Серые, большие глаза взглянули на него. Она была в халате китайского шелка, дымного, неуловимого цвета грозового неба, расшитом серебром. Темные, не тронутые сединой волосы, покрывала вуаль оттенка голубиного крыла. На шее у нее блестело ожерелье из жемчуга с южных морей, тоже серого, перемежающегося с бусинами из платины.
– Это ей Махмуд подарил, – отчего-то вспомнил кизляр-агаши: «Господи, я ее тридцать лет знаю, как время летит. Я тогда у Накшидиль служил, как ее привезли. Тоже мальчишка был, чуть за двадцать. А ей четырнадцать исполнилось. Махмуд ее был на два десятка лет старше. Я и не думал, что можно так голову потерять. Она умна, оказалась, конечно. Накшидиль ее сразу полюбила. Все же они обе европейского воспитания».
– Зачем? – Без-и-Алем подняла ухоженную бровь: «Подготовь мне список девственниц, из тех, что есть сейчас, и я его завизирую. Кое-кому мы разрешим, переехать в новый дворец. Мало ли, вдруг из этих пяти никто не подойдет. Опять же, – валиде-султан затянулась папиросой, – если что-то случится по дороге...»
Кизляр-агаши приложил ладонь к груди: «Ваше величество, я лично поеду в Эдирне за теми, кого везут из Европы, и в Измир, за девушками с вашей родины, – он позволил себе улыбнуться: «Я прослежу...»
– Ты да, – кисло заметила валиде-султан, – а вот они..., – женщина махнула в сторону выходящего в сад окна.
– Я отдам распоряжения, – пообещал кизляр-агаши, – чтобы с ними обращались со всей возможной осторожностью, ваше величество.
– Посмотрим, – отозвалась Безм-и-Алем. Евнух бросил взгляд на ее рабочий стол, – валиде-султан читала европейские газеты, ей доставлялись все новые книги, – и заметил там карту Африки. Женщина перехватила его взгляд и похлопала кизляра-агаши по руке: «Не подглядывай, друг мой. Придет время, и я тебе все расскажу».
– Я и сам из Африки, – кизляр-агаши спустился по лестнице. Он открыл своими ключами неприметную дверь, спрятанную за гобеленом, подарком от персидского шаха.
Его увезли из Эфиопии шестилетним мальчиком. Он до сих пор, закрывая глаза, видел свою деревню у озера Тана, маленькую синагогу с камышовой крышей, каменный очаг во дворе их хижины, и украшение, что отец вырезал из дерева, шестиконечную звезду, что висела на восточной стене. Отец вздыхал, гладя его по голове: «Там Иерусалим. Когда-нибудь все евреи соберутся в нем, и мы тоже придем. Пешком, но доберемся туда».
– Думал ли я..., – усмехнулся кизляр-агаши, заходя в каменный, подземный коридор. Святому языку его научила валиде-султан, уже здесь.
Евнух, что сидел в начале коридора, поднялся и поклонился кизляр-агаши: «Номер четвертый все еще бушует, – он склонил голову,– слышите? Та, что знает турецкий и арабский языки».
Девушек привезли только вчера. Валиде-султан подняла узкую ладонь: «Нет, милый мой, я не хочу вмешиваться. Его величество проводит меня на виллу, на острова. Мне надо поработать в тишине и покое. Пусть он сам сделает выбор».
– Нельзя их здесь долго держать, – озабоченно подумал кизляр-агаши: «Цвет лица испортится. И так они заплаканные. Кроме этой, номера четвертого. Как она еще голос не сорвала. В Измире в меня швырнула бокалом, и метко. Я еле отклониться успел. В комнатах ничего острого нет, одни ковры. Одежду у них забрали, никакой опасности. Но, как мне доложили, в Будапеште одна повеситься пыталась, а еще одна, соблазнить кого-то из этих уголовников. Сейчас его величество вернется, и пусть на них посмотрит. Только сначала я».
– Немедленно выпустите меня! – они вздрогнули от низкого, требовательного голоса, что донесся из-за глухой, с медным глазком, двери.
Кизляр-агаши прошел к ней. Он посмотрел на высокую, стройную, с растрепанными, рыжими волосами, девушку. Она, внезапно, прошагала вперед. Уперев руки в бедра, откинув голову, девушка сказала, на отменном турецком языке: «Ты еще пожалеешь, что на свет родился, подонок и сын подонка».
– Готовьте им ванны, – улыбнулся кизляр-агаши: «Вечером приезжает его величество. После купания доставьте их в круглый зал. Я оценю, что за товар нам привезли».
– Все будет сделано, – прошелестел евнух. Кизляр-агаши, выпятив губу, поднялся наверх. Он оглядел золото и мрамор, хрусталь и шелковые, невесомые занавеси.
– Новому дворцу, – сказал он удовлетворенно, – понадобится кадина. Посмотрим, кто это будет.
Ее привели в большую, отделанную мрамором комнату. Чернокожая служанка указала на бассейн, в нем была теплая, прозрачная вода. Еще в Измире Шуламит, увидела высокого, изящного, человека с кожей цвета каштанов. Он сказал на святом языке: «Здравствуйте, госпожа». Девушка метнула в него серебряный бокал с шербетом. «Я требую, – сдерживаясь, велела Шуламит, – требую, чтобы меня выпустили и немедленно отвезли домой! Кто вы такой и что вы себе позволяете?»
У человека были красивые, большие, немного грустные глаза. Подобрав бокал, он посмотрел на мокрое пятно, расплывавшееся по ковру.
– Надо убрать, – пробормотал человек, а потом, – Шуламит даже не успела отпрянуть, – взял ее длинными, железными пальцами за подбородок. Глаза мужчины похолодели.
– Слушай и запоминай, куколка, – шепнул он: «Меня ты можешь называть, как хочешь. Можешь и дальше метать в меня бокалы, – он рассмеялся, – но не в твоих интересах пытаться бежать, или делать еще что-то, – он повел рукой, – безрассудное. Просто поверь умному человеку, милая».
Он отпустил ее. Шуламит брезгливо вытерла лицо рукавом шелкового халата. Она нашла одежду, когда очнулась, в закрытом возке. Девушка гневно потребовала: «Я хочу вымыться. Вся, а не в тазу, понятно?»
– Слышу голос разума, – мужчина улыбнулся. Шуламит спросила: «Вы еврей?»
Он ничего не ответил и вышел, заперев снаружи дверь маленькой, без единого окна, комнатки.
Шуламит знала, что с ней на корабле плыла другая девушка. Тихой, безветренной ночью, лежа в своей каморке, в трюме, она, прислушалась и уловила сдавленные, горькие рыдания. Звать соседку было опасно. Шуламит пообещала себе: «Потом. Когда станет ясно, куда нас везут».
В Измире, – она поняла, что это Измир, разобрав турецкие слова, которыми обменивались моряки, -их, держали два дня. Потом, в наглухо закрытых возках, их привезли на другой корабль. Каюта была роскошной, но тоже без окон, устланной коврами, Шуламит прислуживала немая девушка.
– Эта тоже немая, – Шуламит, закрутила волосы на затылке, и погрузилась в воду. От нее пахло розами. Она вымыла лицо: «Стамбул. Когда нас от пристани несли, я почувствовала, что море рядом. Здесь влажно, папа рассказывал, что в Каире сухо. Это не Египет. Но ведь если Стамбул, – девушка, невольно, поежилась, – значит, это дворец султана, никто другой не стал бы..., – она заставила себя не дрожать.
Служанка распахнула перед ней шелковое полотенце. Аккуратно вытерев девушку, она повела рукой в сторону низкой кушетки. Ее растерли розовым маслом, расчесали волосы и завернули в невесомую, газовую вуаль цвета старой меди.
– Все равно я сбегу, – упрямо подумала Шуламит, когда ее привели еще в одну, застеленную коврами комнату, тоже без окон.
– Здесь есть евреи, много, они меня приютят. Доберусь как-нибудь до дома, ничего страшного. Бедные папа и мама. Они думают, что я утонула, уже и шиву отсидели, наверное. Хотя нет, это озеро, не море. Пока не станет ясно, что нет надежды, меня найти, нельзя соблюдать траур. Господи, хоть бы весточку им послать, что я жива. А как? – Шуламит вздохнула. Девушка присела на ковер, обхватив колени руками.
Низкая дверь в противоположной стене открылась. Давешняя служанка поманила ее. Шуламит осмотрела большой, уходящий вверх, круглый зал, с мраморными колоннами и таким же возвышением. Наверху она увидела закрытую галерею. Служанка сняла с нее вуаль и подтолкнула к ступенькам.
– Абдул-Меджид, – Шуламит, выпрямив спину, упрямо выставила вперед подбородок: «Он современный человек, проводит реформы, основал университет. Как он может таким заниматься, воровать девушек? Сейчас новое время. И все равно, – она погрустнела, – все равно, я подданная султана. В законе сказано, что он имеет полную власть над всеми жителями империи».
Кизляр-агаши стоял на галерее, задумчиво наклонив голову, рассматривая Шуламит.
– Да, – подумал евнух, – она, несомненно, понравится его величеству. У нее и глаза серые. Вообще, они похожи чем-то, даже странно. И с валиде-султан они похожи, – он сверился со списком и пробормотал: «Судакова. Надо будет потом спросить у валиде-султан, не знает ли она такую семью».
Из пяти девушек кизляр-агаши мысленно отметил двоих, Шуламит и высокую, стройную блондинку из Берлина.
– Амалия, – кизляр-агаши покусал свой карандаш и сказал евнухам, что сгрудились сзади: «Пусть им принесут фрукты, шербет..., Подождем его величество. Думаю, он сегодня пошлет кому-то перстень, -евнух хмыкнул: «Остальных можно либо отправить в Топкапи, либо подарить кому-нибудь. Пусть его величество решает».
Он свернул список, засунул его в карман халата и пошел в султанские апартаменты. Надо было все проверить, перед возвращением его величества.
Вилла валиде-султан стояла в ухоженном, обнесенном высокой, каменной стеной, парке. Здесь был устроен свой причал. Безм-и-Алем, провожая сына к паровому катеру, ласково прикоснулась к его руке: «Спасибо, что навестил меня, милый».
Ветер с моря развевал ее вуаль, женщина была в мужском наряде, в просторных шароварах черного шелка и белой, невесомой рубашке. Абдул-Меджид наклонился и поцеловал пальцы матери: «Что ты, мамочка. Я помню, ты мне говорила, это девушки другого воспитания»
– Именно, – сколотые на затылке волосы валиде-султан были украшены серебряным гребнем: «Пошли перстень, поговори с ней, поухаживай, свози на морскую прогулку...– красивые губы улыбнулись: «Мы хотим, милый, чтобы у нас была современная страна, хватит, – валиде-султан поморщилась, – хватит бессловесных дурочек. То есть, конечно, – она оперлась на руку сына, – для постели они годятся, но для воспитания будущего наследника..., – валиде-султан вздохнула.
Абдул-Меджид вырос с матерью и бабушкой. Женщины рассказывали ему о Париже и Лондоне. Накшидиль была дочерью французского графа, получившего, еще перед революцией, пост в колониях, на Мартинике. Его корабль атаковали берберские пираты, в Бискайском заливе. Тринадцатилетнюю девочку привезли в Стамбул. Она и сына своего, султана Махмуда, воспитала поклоннком Европы. Отец Абдул-Меджида знал французский язык. Дома, в своих апартаментах, Махмуд предпочитал западную одежду. Абдул-Меджид тоже носил сюртуки и брюки и даже иногда думал о том, что надо бы распространить подобные наряды по всей империи.
Мать и отец наняли ему лучших учителей. Валиде-султан читала ему европейские газеты, им привозили книги, и сейчас султан подумал: «Мама права, конечно. Все эти дети, от черкешенок, от других женщин, какие из них наследники? У меня будет сын от девушки, выросшей в Европе, или на Святой Земле. Там совсем другие люди».
– Я приеду к тебе с новой икбал, – пообещал ей сын уже на пристани: «Ты не скучай, мамочка. Впрочем, ты новым проектом занялась? – он подмигнул Безм-и-Алем.
Мать нежно погладила его темные волосы. Они были почти одного роста, султан только немного выше. Пахло солью, над темно-синей гладью Мраморного моря метались чайки. Солнце заходило над европейским берегом, золотое, огромное, летнее солнце.
– Очень надеюсь, – лукаво отозвалась мать, – что из икбал она быстро станет гедзэ, уже в следующем месяце. Привози ее, конечно. Я уверена, что она мне придется по душе. А проект, – валиде-султан поиграла серебряным браслетом на тонком запястье, – проект я тебе представлю, когда все подсчитаю. Ты говорил, у тебя инженер гостит, – мать подняла бровь, – англичанин? Мне может понадобиться его помощь, в технической части.
– Он приедет, – пообещал Абдул-Меджид: «Приедет, и ты с ним сможешь поговорить, мамочка».
– Из-за ширмы, – рассмеялась валиде-султан и помахала сыну, что взошел на палубу катера.
– Я тебе книг распорядился доставить, – крикнул Абдул-Меджид.
– Спасибо! – она проводила взглядом широкую спину сына. Султан был в расшитом золотом халате, с непокрытой головой. Женщина улыбнулась: «Он все сделает, как надо. Он у меня хороший мальчик».
Валиде-султан медленно пошла по мраморной лестнице наверх, к дому. Виллу ей подарил муж, после рождения Абдул-Меджида. За те шестнадцать лет, что они жили вместе, Махмуд больше никого не возвел в ранг кадины. Все остальные его дети были рождены от наложниц. Она, единственная, была женой, и осталась единственной вдовой султана.
– Любил он меня все же, – Безм-и-Алем прошла в распахнутые евнухами тяжелые, резные двери.
В ее кабинете уже горели свечи. На рабочем столе стоял серебряный кофейник, и шкатулка слоновой кости с египетскими папиросами.
