Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 1"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]
Интерлюдия
Локка, Северный Урал, зима 1567 года
Тайбохтой проснулся задолго до рассвета. В чуме было тепло, и Локка, как всегда, сбросила шкуру, и прижалась к нему спиной. Он обнял ее сзади, обхватив ладонями округлившийся живот, где подрастал его сын.
– Пора тебе, – шепнул он, коснувшись губами аккуратного уха.
Локка что-то пробормотала, медленно выпрастываясь из своего сна, открыла глаза и сладко потянулась. Потом, приподнявшись на локте, устремила на вождя зеленые глазищи.
– Мне надо туда ехать? Обязательно одной?
– Это женское место, Лозыль Лакка [16]16
Священная Гора Духов у селькупов (устар. название – остяки-самоеды)
[Закрыть].Мне туда нельзя, даже издали смотреть и то нельзя.
Так надо, для него. – Тайбохтой выразительно показал глазами на ее живот.
Она согласно кивнула, легко поднялась и стала одеваться.
– Я возьму шестерку оленей? А то вдруг буран застанет.
– Бери, конечно, – Тайбохтой поймал ее за руку. – Я буду ждать тебя.
– Жди. Я вернусь к тебе.
Больше всего ему сейчас хотелось снять с нее эти неуклюжие зимние штаны и рубашку из оленьей кожи, вернуть под медвежью шкуру, почувствовать ее тепло. Но мыслями она была уже в пути и невозможно было ее задержать, иначе Ылэнта-Кота, Мать-покровительница, или, как ее называют остяки, Старуха Жизни, не благословит на жизнь их еще нерожденного ребенка.
Локка надела расшитую бисером парку из соболя, поверх нее глухую малицу – стоял жестокий мороз, приоткрыла полог чума и шагнула в ночь. Тайбохтой с грустью смотрел ей вслед – сейчас он ничем не мог ей помочь.
Локка, лиса – так он называл ее про себя, – сидела, скрестив ноги, у костра и скребла ножом шкуру забитого утром оленя. Тайбохтой присел рядом. Над ними висело теплое июльское солнце, с реки тянуло свежестью, вдалеке перекликались птицы.
– Смотри – он достал свой нож. – Так надо. Так быстрее.
Локка вгляделась в движения сильных, смуглых пальцев, кивнула благодарно. Он протянул ей на ладони собранные в тундре ягоды. Прошло уже три луны, как он привез Локку в стойбище, а она по-прежнему жила в чуме его матери. Девушка подняла на него глаза цвета весенней травы.
– Почему ты не берешь меня к своему очагу?
Ни словом, ни единым мускулом не выдал немногословный вождь охватившей его радости.
– Мой чум открыт, приходи, когда захочешь. – Рассудив, что он и так сказал слишком много, он резко поднялся и пошел дальше, даже не обернувшись.
Лиса-лиса, я подожду, пока ты сама выбросишь свою шкуру.
Млечный Путь сиял-переливался над ее головой, будто волшебная дорога, выложенная драгоценными камнями. Девушка ловко запрягла оленей в нарты и повела их по спящему стойбищу в тундру. Среди простирающихся до горизонта снегов вилась на юг еле заметная колея. Олени резво взяли с места, Локка лишь изредка подгоняла их. Как всегда, когда она оказывалась одна в тундре, ей хотелось петь.
Они шли вверх по течению реки, и Тайбохтой, сидя на веслах, что-то напевал.
– Знаешь, о чем я пою? – обернулся он.
– О чем? – она сидела на корме, любуясь, как играет рыба в прозрачной воде.
– О том, как тут красиво. Дух реки услышит, как мне здесь нравится, и дорога будет легкой.
Локка посмотрела в просторное, клонящееся к закату небо – солнце заливало все вокруг золотом и бронзой, лес шумел голосами птиц, речная волна сверкала ярким, зеленовато-голубым цветом.
– Куда мы плывем?
– Увидишь. – Он сильнее налег на весла.
Озеро простиралось перед ними ровной гладью, окаймленное темными елями. Впереди, возвышался горный хребет – одна гора выделялась над другими, устремляясь ввысь, прямо к небу.
– Это священное место для нас. – Тайбохтой вытащил лодку на каменистый берег. – На ту гору всходить нельзя, иначе духи прогневаются. Только смотреть. Я хотел, чтобы ты увидела.
Локка быстро поставила два маленьких чума – для него и для себя, и стала разделывать рыбу. Он стоял к ней спиной, смотрел на закат.
– Скоро придут люди оттуда, с заката. Много людей. Что будет с моим народом? Как жить?
– Так и жить всем вместе, – беспечно ответила Локка, уложив рыбу в берестяной котелок и присыпав ее солью.
– Мы с тобой и то вместе не живем, – рассмеявшись, возразил Тайбохтой.
– Но можем же, – тихо сказала она, пробуя еду. – Садись, все готово. – Она подвинулась, освобождая ему место у костра.
Впереди возвышалась – среди пустынной белой тундры, – гряда холмов. Озеро между ними было покрыто толстым слоем льда – черного, будто стеклянного. Казалось, встань на него, и увидишь все до самого дня. По нему надо было пройти.
Локка привязала оленей к выступающей из сугроба узкой скале. Если она не вернется оленей заберут, как жертву Ылэнте-Кота. Кто их заберет, Локка не знала, и ей не очень хотелось знать. Она прошла мимо скалы, и, осторожно переступая по склону в вышитых бисером меховых унтах, стала спускаться к озеру.
– Ложись, – сказал Тайбохтой. – Завтра тебе рыбалить рано, спи.
Он сидел у костра, глядя на огонь. Локка принесла к чуму вымытый в озере котелок и остановилась у входа.
– Ты любила мужа? – Вождь требовательно поднял на нее темные глаза. Она только сейчас заметила, что его волосы – обычно убранные в косу, – распущены по плечам.
– Да, любила.
Она медленно, мелкими шажками шла по скользкому льду. Впереди была полынья – вровень с краем льда тяжело колыхалась вода. Она остановилась в нескольких шагах, медленно стянула малицу, бросила ее на лед. Морозный студеный воздух обжигал горло и легкие, не давая вдохнуть. Одежды одна за другой падали оземь. Ветер вдруг стих, в небе показался тонкий серп луны. Локка прикрыла руками живот и храбро шагнула в середину полыньи.
Ночью он проснулся от того, что его что-то кольнуло в шею. Тускло поблескивал кинжал.
Она приставила кончик клинка чуть сбоку от горла. Тайбохтой не шелохнулся, не сказал ничего, лишь слегка изогнул бровь – выжидательно и будто бы недоуменно. Локка надавила сильнее, но вдруг вспомнила темного человека в углу, его хрип, и то, как лилась теплая кровь по ее рукам. Отдернув руку с клинком, она отпрянула и тенью выскользнула из чума.
Под низким сводом пещеры полыхал костер. Обнаженную Локку, после ледяной купели стучавшую зубами, не чуявшую под собой ног от холода, бросило в жар. До нее доносился звук бубна и странный гул, будто в глубине пещеры были еще люди. Локка миновала костер и стала спускаться дальше, по лабиринту узких проходов между скалами.
По щиколотку в воде Локка перешла на другой берег подземной реки. Шаманка – сгорбленная, скрюченная, с проваленным ртом на темном, морщинистом лице – уже ждала ее.
– Пей, – старуха протянула Локке каменный сосуд. Та, не колеблясь, вынула пробку и приложила губы к горлышку. Жидкость была неприятная, вязкая, кисловатая на вкус.
– Иди за мной. – Шаманка пригнулась, исчезая в темноте ощерившегося каменными выступами зала.
Тайбохтой откровенно любовался, глядя, как она уверенно рассекает озерную гладь.
Доплыв до середины, Локка легла на спину, крепкие холмики груди дерзко торчали из воды.
Когда она вышла на берег, вождь разводил костер. Локка прошла мимо него к чуму, – обнаженная, не прячась, – остановилась у входа: «Я с утра рыбы приготовила, поешь».
Ее тело было прекрасней всего, что он видел в жизни.
– Я не могла тебя убить, – сказала она потом с какой-то непонятной обидой. – Безоружных не убивают.
– Мы – убиваем, – холодно произнес Тайбохтой. – И ты будешь убивать, иначе не выжить.
– Надо не выживать, а жить, – улыбнулась она и вдруг лицо ее изменилось. – Замри.
Черная змея узкой лентой обвилась вокруг его щиколотки. Локка уверенно протянула руку, и, сорвав извивающуюся гадюку, отсекла ей голову. Потом отшвырнула подрагивающее в последних конвульсиях змеиный трупик, поднялась на цыпочки и прильнула к губам вождя.
Она распростерлась на покрытой медвежьими шкурами лежанке. В углу стоял кто-то темный, и непонятно было, смотрит он на Локку или опущены его глаза.
«Как взглянет он на тебя, так и смерть твоя придет», – вспомнила Локка почти забытое, из другой жизни. Глаза стоявшего в углу вдруг открылись – они меняли цвет, из желто-зеленых, волчьих становились темными, будто лесной орех.
– Те, кто живы, – мертвы, те, кто мертвы, – живы, – прогудел над ней низкий голос шаманки. – Встань.
Локка послушно устремила взор в угол пещеры. Там не было ничего, кроме теней от костра, и его медленно гаснущих искр.
Шаманка взяла ее за подбородок. «Запомни это».
– Ты принесла жертву нашим духам. – Тайбохтой подхватил Локку на руки. – Если человек приносит здесь жертву, все, чего он захочет, исполняется. Чего ты хочешь?
– Тебя, – просто сказала она. У него перехватило дыхание. Он собрался было нырнуть с ней под полог чума, но Локка остановила его.
– Нет. Здесь. Перед ними.
Ее кожа отливала молочной белизной, и он, бросившись в нее, как омут, теряя рассудок от желания, в последний миг успел попросить у духов сына.
Впереди над ним высилась священная гора. Он поднял Локку, развернул к себе спиной, поставил на колени, чтобы она видела то, что видит он, чтобы взоры их устремились на закат, туда, откуда он привел ее.
Они пробыли на озере до новой луны. Когда крови у Локки так и не пришли, он перерезал горло птице возле священного камня, и опустив пальцы в дымящуюся рану, взмолился о сыне.
– Знаю, чего ты хочешь, – шаманка пронзительно взглянула на Локку. – Жди.
– Сколько? – Локка протянула к ней раскрытые ладони.
Старуха склонилась, вчитываясь в линии.
– Много лун. А теперь скажи, чего ты не хочешь? – она усмехнулась беззубым ртом.
– Я не хочу сына, – прозвучал мгновенный ответ.
Шаманка прикрыв глаза, согласно кивнула и положила руки на ее живот.
Пролог
Соль Вычегодская, весна 1568 года
Во дворе кабака дрались двое. Со звоном скрещивались тяжелые клинки, ноги разъезжались в густой мартовской грязи. В тени еще лежали сугробы – снег подтаивал, на солнце уже было тепло, на крыше сарая гомонили воробьи.
Один из дерущихся, согнувшись, схватился за руку, и уронив меч, рухнул на колени. Из разрубленного до кости запястья хлестала кровь. Второй – среднего роста, чернобородый, широкоплечий, подойдя к раненому, занес меч. Раздался истошный вопль, полный ужаса и боли. Отрубленная кисть шмякнулась чернобородому под ноги. Он отшвырнул ее в лужу и наставительно произнес: «Будешь знать, как в чужой карман руку запускать, ученый ты теперь».
Аникей Строганов недовольно зыркнул из под косматых бровей на чернобородого.
– Жалуются на тебя, – Строганов, несмотря на то что ему вот-вот стукнет семьдесят, резво встал и заходил по горнице. – Ты сюда зван не руки людям рубить, а городки да промыслы наши защищать.
– Защищать, Аникей Федорович, можно, когда есть люди надежные. А ваши, хоть и хвалились вы ими, как есть трусы. Только в кабаке за чаркой геройствовать могут. Этот-то, сегодняшний, под хмельком бахвалился, что, мол, как поставили его дружину охранять амбары с зерном оброчным, что вы для царя собираете, так они этим зерном втихаря приторговывали. Лучше я ему сегодня руку отрублю, чем завтра вам царь голову снесет.
Строганов поджал губы.
– Дело ты говоришь, кто б спорил, да где взять надежных?
– Лучше бы я свою дружину с Дикого Поля привел, – вздохнул чернобородый. – Али с Волги, там народ не чета местным, огнем закален. Мы и супротив татар и супротив персиян сражаемся, а тут что, взяли людей, отправили к вогулам, а те и меча-то в руках сроду не держали. Ваши и давай безоружных клинками протыкать, и женок ихних бесчестить, для сего много ума не надо. Вот и выходит, что умения воинского у них ни на грош. А ежели из-за Большого Камня остяки придут? Это вам не вогулы, они человеку за полверсты стрелой в глаз попадают.
– Так делать что надо? – В горницу вошел Семен Строганов, сын Аникея. – Не вертаться ж тебе на Волгу за людьми.
– Это да, долго и накладно, – пожал плечами чернобородый. – А у вас тут средь бела дня в кабаке не протолкнуться, А служить некому.
– Тут деньги легкие, шальные, – вздохнул Семен. – Сам знаешь, на соляной варнице за месяц столько можно заработать, сколько в другом месте за год не подымешь. Кто поумнее, тот на эти деньги привозит красный товар и с инородцами торгует, а кто поглупее – в кабаке сидит.
– Можно молодняк набрать, – вдруг прищурился Аникей. – Обучать тебе их, конечно, придется с азов, зато они горячие да быстрые, не успеешь оглянуться, у тебя новая дружина будет.
– Дело хорошее, – хмыкнул Семен. – Под тобой, атаман служить всякий за честь почтет.
В узкое кабацкое окошко вползал отсвет северного заката. В углу негромко переговаривались два молодых парня.
– Слыхал, – с азартом говорил русоволосый. – Строгановы дружину собирают. Атаман к ним с Дикого Поля приехал, завтра на усадьбу велели охотникам приходить, будут смотреть, кто чего в бою может. Пойдем?
– У меня товар не распродан, – зевнул второй, явно не разделяя энтузиазма приятеля. – Ежели б я на варнице был, конечно, бежал бы оттуда, коли дело такое. А так я человек свободный, не подневольный, отгорбатил свое на промыслах. Лучше со мной к вогулам торговать поехали, хочешь, в долю тебя возьму?
– Да пошли! – гнул свое русый. – Говорят, Строгановы за Большой Камень хотят народ послать, смотреть, что там. Что тебе вогулы, как сидят в лесах, так и будут сидеть. А тут хоть мир посмотрим. Ты ж на мечах хорошо дерешься, я видел.
– Вот привязался, ладно, уболтал, сходим поглядим, что там к чему.
– А хорошо у нас! – сказал русый, когда они вышли на воздух. – Просторно! – он раскинул руки, будто хотел обнять всю Соль Вычегодскую – с ее льдистой рекой, с исходящими янтарной слезой деревянными домами, с взбежавшим на пригорье собором Введения Богоматери. – Да и девки пригожие! – он подтолкнул приятеля, указывая на высокую, светловолосую девушку, загонявшую корову на двор.
– Ты б поменьше о девках думал, а больше о дружине. Дам тебе меч, хоть в руках его подержишь, я тебе покажу, как сражаться-то.
Резная деревянная усадьба Строгановых казалась крепостью – с двумя башнями и даже своим озером, – там купцы выращивали жемчуг, что шел на оклады икон. Чернобородый атаман посмотрел на сотню юношей, и крикнул, враз перекрыв гул толпы: «Кто тут трус, сразу может домой идти, оных нам не надобно. Война – дело трудное, коли будете в дружине, может, и дома своего больше не увидите. Коли у кого есть что терять, кого жинки да детушки ждут, идите восвояси, обиды на вас не держать не будем.»
Толпа слегка поредела.
– Те, которые остались, вона мечи вам сейчас вынесут, разбирайте их, да и посмотрим, на что вы годитесь.
Лязгнули, заскрежетали клинки над лугом. Атаман поморщился. «Нету в них злости, ровно рыбы снулые плавниками машут. То ли дело у нас на Волге…». Он встал напротив высокого русого парня.
– Ты как не с противником бьешься, а бабу обхаживаешь. Оно, ясно, тоже умения требует, – вокруг раздался хохот, – однако враг не ленив и терпежу у него не то чтобы много. – ни на секунду не переставая зубоскалить, атаман быстрым движением выбил меч из руки новобранца.
– Больно, – охнул тот, схватившись за запястье.
– Дак то война, милый ты мой, – вздохнул атаман. – Это тебе не у бабы между титек лежать.
С дальнего конца луга раздался сдавленный крик. Атаман, обернулся.
Невысокий ладный юноша стоял над лежащим на земле противником, приставив к его горлу клинок.
– Что за шум, а драки нет? – Чернобородый растолкал собравшихся, наметанным глазом оценивая ситуацию.
– Этот, – ему кивнули на лежащего, – как его теснить зачали, за кинжалом полез, хотел исподтишка ударить.
При виде валявшегося в траве ножа, глаза атамана недобро сверкнули.
– Ты куда пришел, вояка? Тут тебе не кабацкая метелица, а честный бой. Дружина, она подмогой сильна, а не подлостью. Убирайся и чтоб духу твоего тут больше не было, А ты – Ермак поманил юношу заскорузлым пальцем, – иди-ка сюда, Что за меч у тебя? – Он провел пальцами по золотой насечке на рукояти. – Украл?
Юноша вспыхнул, стиснул кулаки.
– Сроду не воровал я. Подарение это.
– Дорогое подарение, – хмыкнул атаман и, не глядя, протянул руку, в которую тут же лег меч. – Вот мы счас и поглядим, как ты им владеешь.
В следующий миг атаман с удивлением понял, что юнец далеко не первый раз держит в руках меч. Там, где чернобородый брал силой, тот отвечал быстротой и ловкостью. Толпа затихла, слышен был только звон металла и тяжелое дыхание атамана, юноша дышал легко, будто и не дрался, а так, на прогулку вышел. Рукоятки мечей сцепились, атаман стал теснить юношу. Тот вдруг, – сморгни, и не увидишь, как он это сделал, – вывернулся и ловко рубанул по клинку противника. Атаман опустил меч, рассмеялся. Такие приемы боя он видел когда-то на Диком Поле, где знавал человека, у которого меч, казалось, был продолжением руки. Но ведь как давно это было… Нет, не может быть таких совпадений.
– Хорошие у тебя, видать, учителя были.
– Не жалуюсь, – уклончиво пожал плечами парень.
– Лук принесите. – Ермак наложил стрелу. – Попадешь? – Он показал на дерево на берегу озера, в полусотне саженей от них.
Парень выстрелил, почти не целясь.
– Тут дурак не сумеет, оно ж на месте стоит.
– Смелый ты, – присвистнув, протянул атаман.
– Не трусливей многих, – парень чуть склонил голову и явно собрался уходить.
– Сотником пойдешь ко мне? Стол, кров, пять рублей серебром, ну и доля с добычи, коли пойдем в набег куда.
– Вроде охранять звали, не набегать.
– Я бы еще язык тебе подрезал, была б моя воля, – нахмурился чернобородый.
– Многие хотели, дак до сих пор жалеют об этом. Согласен. – Парень протянул руку.
Чернобородый пожал ее.
– Меня Ермак зовут, сын Тимофеев. А тебя как величать?
– Михайлов я, Петр.
Часть пятая
Северный Урал-Москва, весна-лето 1568 года
– Дай! – крохотная ручонка требовательно тянулась к сырой оленине. – Дай, дай, мика [17]17
Дай (хантыйск.).
[Закрыть]!
– Вот обжора, – покачала головой Марфа и отрезав маленький кусочек, собралась было прожевать его, прежде чем дать ребенку, но он проворно выхватил обрезок и запихнул в крохотный ротик, помогая себе кулачком. Облизнул испачканные кровью губешки.
– Ай! [18]18
Еще (хантыйск.).
[Закрыть]Амнай! [19]19
Голодный (хантыйск.).
[Закрыть]
– Ишь разохотился, – усмехнулась Марфа, доставая грудь. – Спать тебе пора, а как проснешься, так и отец вернется.
Насытившись, дитеныш наконец угомонился и мирно засопел, сморил сон и Марфу.
Табохтой стоял на пороге чума, примериваясь, как бы половчее перешагнуть, чтобы не разбудить спящих. Бронзовые волосы Локки разметались по рысьей шкуре, парка разошлась, приоткрывая белеющую грудь с острым розовым соском, на котором еще блестела жемчужная капля. Вождь откинул полог, разделявший чум, осторожно переложил ребенка в подвешенную к своду колыбель из оленьей шкуры. Потом опустился на колени и приник губами к ее груди. Не было ничего слаще этого молока. Локка открыла усмешливые зеленые глаза, ласково взъерошила ему волосы.
– Опять дитя объедаешь, бессовестный?
Как дитю исполнился год, стала Марфа потихоньку отлучать его от груди. Шаманка, принимавшая роды, научила ее делать отвар из местных трав. Вот и утром выпила она ложку горьковатого, вяжущего зелья.
Марфа сбросила с плеч парку. Табохтой умостил ее рядом с собой, и в который раз удивился тому, какая она маленькая, его ладони, казалось, накрывали всю ее без остатка.
Она взяла его руку, повела вниз. Он чуть куснул ее за нежное плечо. От ее волос пахло багульником, вождь жадно вдыхал сладкий, дурманящий дух.
Он перевернул Локку, распластав под собой, собрал ее волосы в руку, притянул к себе.
«Важенка моя».
В чуме пахло молоком и домом, пахло счастьем.
– Все готово. – Тайбохтой поцеловал ее в висок. – Только…. – он замялся.
– Что? – встревоженно покосилась на него Локка.
– Надо снова к Ылэнте-Кота идти. Обычай такой. Теперь дитя отец нести должен. Через два заката на третий вернемся. Мы вернемся. Ты жди.
– Тятя! – раздался из колыбели звонкий голосок. – Тятя пришел!
Вождь откинул полог. достал ребенка из колыбели. поцеловал в теплую пушистую макушку.
– Кто мой бельчонок?
– Я! – С детского личика на вождя уставились зеленые, материнские глаза. – Олка утак? [20]20
Подарок (хантыйск.).
[Закрыть]
Вождь рассмеялся, отвязал от пояса крохотный ножик с резной костяной ручкой.
– Паны… [21]21
Нож (хантыйск.).
[Закрыть]– Будущий охотник, просияв, быстро схватился за красивую диковину. На нежной кожице мгновенно выступила кровь. Даже не пискнув, дитеныш деловито засунул палец в рот, словно зверек, зализывающий рану. – Минытый. [22]22
Острый (хантыйск.).
[Закрыть]
– Вот именно, – кивнул Тайбохтой, ставя ребенка на пол. – Ну что, ходить будешь?
Сосредоточенно кивнув, зеленоглазый человеческий дитеныш уверенно заковылял к матери.
Вождь присел на корточки, заключив обоих в кольцо сильных рук.
– Посмотри, что я вам принес.
Он развязал кожаный мешок, и к ногам Марфы хлынул поток золотых самородков.
– Ты ж на охоту ходил! – ахнула она.
– Разная охота бывает. – Вождь открыл второй мешок. – Дай руку.
Марфа почувствовала под пальцами холод камней и, зачерпнув, набрала в ладонь полную горсть изумрудов.
– К глазам твоим.
Дитя набрало пригоршню самоцветов и золотых самородков, и, радостно хохоча, подбросило их вверх.
Ермак расстелил на столе карту, оглядел собравшихся.
– Ну что, жалованную грамоту Яков Аникеевич, – он чуть поклонился в сторону высокого, грузноватого мужчины, – от государя получил, теперича надо идти вверх по Чусовой, к истокам, раз уже строгановские это земли, и поселения там основывать. Иначе толку от грамоты вашей не будет, бумагой и останется.
– Был кто там? – коротко спросил Аникей Строганов.
Григорий, средний сын, покачал головой.
– Как десять лет назад получили мы от Ивана Васильевича грамоту на прикамские земли, дак только устье Чусовой нашим стало. По самой реке не ходил вверх никто.
Аникей повернулся к Ермаку.
– Кто там из инородцев живет?
– Остяки, они опасность небольшая, да татары, эти посерьезней будут, – вздохнул Ермак.
– А ежели задружиться с остяками?
– Нет у них вождя единого. – Ермак взглянул в темные, жесткие глаза старика. – Татары, те хану подчиняются, вроде и проще оно, но с ними никак не замириться, их бить надо, до последнего.
– Ежели остяки с татарами снюхаются, худо нам будет, – подал голос доселе молчавший Семен Строганов.
– Вот я чего и боюсь, – Ермак погладил вороную бороду. – Ежели мы вверх по Чусовой пойдем, дак она в Большой Камень уходит. По реке сподручней с дружиной плыть, быстрее.
А там тоже реки есть, что вниз, на восток текут. Так мы горы и перевалим.
– Сибирь, – Аникей смотрел поверх голов сыновей куда-то вдаль.
– Да, – Ермак помедлил. – Однако Семен Аникеевич прав, если остяки с татарами будут, тяжело нам Сибирь дастся.
– А легкости, Ермак Тимофеевич, – в голосе старшего Строганова прозвучал металл, – никто не сулил.
– Не хочется войной-то, – вздохнул Семен.
– Слыхал, что атаман сказал? Бить надо до последнего.
– Всех, что ли? – пожал плечами Яков Строганов.
Невысокий, сухощавый Аникей со всего размаха вдарил кулаком по столу.
– Ежели надо будет, я по колено в крови на восток пройду. Наша будет Сибирь, чего бы ни стоило это.
– Смотри, – сказал Петя одиннадцатилетнему Максиму Строганову, сыну Якова, – ежели у тебя запястья слабые, меч ты долго не удержишь, даже и короткий.
Никита Строганов, сын Григория, на два года младше двоюродного брата, упражнялся с кинжалом.
– А ты тоже, – Петр повернулся к нему, – вот если ты так кинжал держишь, то, – юноша сделал короткое, быстрое движение и мальчик выронил клинок на земляной пол конюшни, – у тебя его из рук выбить – плевое дело.
Никита наклонился за кинжалом и взвыл от боли – сотник наступил ногой ему на руку.
– Да я тебе! – гневно замахнулся мальчик.
– Мне ваш дед платит, чтобы я из вас воинов сделал. Коли ты слабак, уходи, мне трусы тут без надобности. – Сотник обернулся к старшему мальчугану, вертевшему над головой меч, – Так что не жалуйтесь. Меня тоже кровью учили. После трапезы приходите, на конях поедем, – он потрепал по вихрам все еще дующегося Никиту. – Ничего, коли сейчас терпеть научишься, в бою легче придется.
– Сотник, – в ворота конюшни просунулась русая голова. – Атаман тебя кличет.
– Сколько у нас людей уже обученных? – без долгих предисловий приступил к делу Ермак.
– Так чтобы завтра в бой, десятков пять наберется.
– Сказывал ты, что в Чердыни бывал.
– Бывал, знаю те края.
– Помнишь, говорили мы, что еще при царе Иване Великом ходили наши отряды той дорогой на Большой Камень?
Петр склонился над картой.
– Вот тут, – показал он, – если к истокам Вишеры подняться и потом через перевал идти, путь на восток есть.
– Дак вот, – Ермак обернулся к Строгановым, – прежде чем на Чусовую идти, надо людей в деле посмотреть. А то на дворе мечом размахивать каждый мастак, а крови дружина и не нюхала. Заодно и глянем, что там за остяки живут.
Аникей кивнул.
– Прав ты, Ермак Тимофеевич. Очертя голову в схватку с ханом бросаться тоже не след.
Только головы положим зазря. Сходите с Богом этой дорогой, а потом за серьезное дело примемся.
– Батюшка, – раздался от дверей нежный голос. – В трапезной уж заждались вас.
– Если б не жена твоя, Семен мы б тут все от голода уже померли, – Аникей подмигнул старшему сыну и повернулся к невестке. – Спасибо, Анна Никитична, что не оставляешь нас своей заботой.
Анна Строганова – высокая, тонкая, сероглазая, с убранными под платок золотистыми косами – поклонилась собравшимся.
– Милости просим нашей хлеб-соли отведать.
Встретившись взглядом с голубоглазым незнакомым сотником, она почувствовала, как отчего-то сильно забилось сердце.
Равнину заливал низкий брусничный закат, а на западе небо уже клонилось в черноту. Над горным хребтом медленно полз вверх узкий серпик луны.
Марфа ждала их за границей стойбища. Напряженно всматриваясь в приближающийся темный темный силуэт, она облегченно перекрестилась. Вернулись оба.
Тайбохтой коротко обнял ее и поцеловал в лоб. Марфа взяла у него из рук безмятежно спящего младенца, изучающе уставилась на маленькое личико – вроде и не изменилось ничего.
– До восхода спать будет, Вот смотри сюда. – Тайбохтой закатал кожаный рукавчик рубашки. На чуть припухшем смуглом предплечье виднелся синий рисунок – маленькое дерево. Марфа пересчитала ветви – по семь с каждой стороны, и вопросительно взглянула на мужа. Он отвел глаза.
– Не ведомо мне, что сие значит. Ты ведь знаешь, мне нельзя вниз спускаться. Даже смотреть на озеро – и то нельзя. Я у скалы дитя оставил, там же его и забрал. Так надо.
Марфа только вздохнула.
– Пойдем, я рыбу приготовила, как ты любишь.
В чуме Тайбохтой достал откуда-то из-под изголовья сверток, развернул. На оленьей шкуре была искусно вычерчена острой костью карта гор. Линии были прокрашены соком ягод и кое-где виднелись непонятные значки.
– Ты сделал? – всмотрелась Марфа в рисунок, узнавая знакомые места.
– Не зря ж ты меня учила. Я теперь и сам могу.
– А это что за знаки?
– Помнишь, те два мешка, что я принес? – Вождь взял ее за подбородок. Она кивнула. – Так вот, захочешь еще, иди туда, там много.
Марфа с замиранием сердца представила себе, что отдадут там, за горами, за такую карту.
– Там не только того, но и всякого другого тоже достанет, – Тайбохтой лег на спину, закинул руки за голову. – Духам не жалко, они не жадные.
Марфа пристроилась, как он любил, к его боку.
– Как мне благодарить тебя?
– Не меня, духов. Как будешь проезжать перевал, там котел стоит, кинь в него что-нибудь, они порадуются. То не ваш Бог, им домов с куполами не надо.
– Ему тоже не надо, – насупилась Марфа. – Ежели он в душе есть, дак того и хватит.
– Зачем ты тогда дитя в воду окунать будешь? – рассмеялся Тайбохтой. Марфа рассказывала ему про обряд крещения. – На озере мы были вместе, священную Гору Духов дитю показали, чего еще?
– Помнишь, я про своих родителей рассказывала? Разной они веры были, но любили друг друга. Если любишь, принимаешь человека каким он есть.
В чуме повисла долгая, тягучая тишина. Тайбохтой нарушил ее первым.
– Потому Тайбохтой и отпускает Локку. Потому что любит.
Он отвернулся, чтобы она не заметила слезы у него на глазах.
– Лошадь твою сегодня с юга привели, – уводя разговор от опасной темы, суховато сообщил он. – Завтра езжай на рассвете, к вечеру до перевала доберешься, ночи сейчас теплые, сможешь там на привал встать. Костер разжигай, как я тебе показывал – дольше гореть будет. Если увидишь кого – прячься, ты, хоть и с кинжалом, но с дитем в драку лезть не с руки. В горах змей много – смотри, куда лошадь идет. Кажется, все.
– Не все, – Локка, обвив вождя руками, покрывала его лицо поцелуями. – Прости меня, – шептала она. – Прости.
Тайбохтой с какой-то безнадежной тоской качнул головой.
– Ты ни в чем не виновата. Это ты меня прости.
– О чем ты?
Ни тогда, ни после того как их тела переплелись, ни когда он рывком притянул ее к себе и Локка, упала головой ему на плечо, чуть, ни когда он смотрел снизу на ее разгоряченное лицо, Тайбохтой так и не сказал, за что просил простить его.
Тайбохтой склонился над упавшим юношей. Из груди торчала стрела, но вошла она неглубоко. Крови было много, но он был жив, просто потерял сознание. Вот дрогнули темные, длинные ресницы, шевельнулись красиво очерченные губы.
– Он мертв. – Тяжело взглянув в яростные зеленые глаза девушки, Тайбохтой знаком велел своим воинам отпустить ее, и остяки бесшумно, как и появились, исчезли среди деревьев.
Стойбище еще спало, на востоке едва всходило солнце, когда он подсадил Локку на лошадь.
Локка перекинула через плечо перевязь из оленьей шкуры и Тайбохтой опустил в нее ребенка, на мгновение прижавшись лицом к мягкой щечке, пахнущей молоком.
– Тятя, – потянулись к нему смуглые ручки. – Тятя.
Он сглотнул комок в горле и коротко обнял Локку.
– Все взяла? Ничего не забыла?
Она похлопала по притороченному к седлу мешку, прильнула к его губам долгим прощальным поцелуем.
Коротко заржала пришпоренная лошадь. Когда Тайбохтой нашел в себе силы посмотреть ей вслед, она уже превратилась в черную точку на горизонте – сморгни, и нет ее.
– Ну, нечего рассиживаться, – Аникей Строганов поднялся из-за стола в трапезной. – По коням.
На дворе усадьбы Петр потрепал по холке белую лошадь и легко взлетел в седло.
– Я в голове буду, – предупредил его Ермак, – а ты в хвост езжай, чтобы никто не отставал. Некогда нам с ними валандаться, до Чердыни путь неблизкий, хорошо еще, что по реке на стругах пойдем, все быстрее.
Женщины семьи Строгановых, как заведено, вынесли дружине прощальную чарку.
Анна Строганова, опустив глаза долу, с поклоном протянула чарку Пете.
– Легкой дороги, Петр Михайлович.
Петр выпил, вернул чашу, мимолетно коснулся нежных пальцев.
– Благодарствую, Анна Никитична.
– Возвращайтесь, – беззвучно прошептала она.
– С Богом, – крикнул Ермак из головы колонны, и отряд, выехав из ворот строгановской усадьбы, повернул к реке.
