Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 1"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]
Пролог
Танжер, лето 1557 года
Полуденное солнце заливало гавань беспощадным светом, на берегу не было ни единого человека, горожане попрятались в увитые зеленью тенистые дворы, поближе к плеску фонтанов.
На палубе было невыносимо жарко. Степан Воронцов подозвал помощника.
– Вечером возьмем товар, ночью выйдем. Ветер пока восточный, нечего время терять, к рассвету доберемся до Лагуша.
– А все вчера выгрузили? – спросил помощник, сверяясь с описью.
– Дай-ка, – Воронцов поводил пальцем по строчкам. – Вроде все. От губернатора не приезжали?
– Нет пока, – помощник вздохнул. – Сдать бы этот фарфор с глаз долой, еще хорошо, что не побилось ничего в дороге.
Губернатор Гоа, где они стояли под погрузкой – специи, шелк, жемчуг, – передал с «Клариссой» подарок на свадьбу для своего родственника, наместника в Танжере, – тончайшей работы китайский фарфоровый сервиз ручной росписи.
– Мог бы и со своими португальцами отправить, – посетовал помощник. – Вон их сколько рядом швартовалось.
– Португальцев много, а «Кларисса» одна, – рассмеялся Степан. – Поеду-ка я сам к наместнику, отвезу ему подарок, а то кто его знает, когда они кого-нибудь прислать соизволят. Нечего нам тут стоять, в Бордо груз ждет.
На двери капитанской каюты, которую Степан занял после смерти Якоба Йохансена, была прибита подкова – на удачу.
Еще на Молуккских островах старому капитану было плохо, но он крепился, гонял матросов, а спустившись в каюту, лежал, тяжело дыша, прикладывая к голове мокрую тряпку.
– Стефан, – сказал Йохансен той ночью. – Приведи «Клариссу» домой.
Воронцов испуганно вытаращил глаза. За три года он стал хорошим штурманом, юношескую порывистость, из-за которой он впервые встав за штурвал «Клариссы», чуть не посадил ее на банку в Северном море, сменил трезвый расчет. Но все равно на борту были моряки куда опытней его, люди, сызмальства привыкшие к качающейся под ногами палубе.
Йохансен, выслушав все это, вяло ругнулся и попросил Степана набить трубку.
– Дурак, – сказал он, полулежа на узком высоком рундуке. – Я же вижу, как ты корабль ведешь, как море чуешь. Я еще в Колывани понял, что быть тебе капитаном.
Якоб Йохансен умер на рассвете, в двух днях пути от мыса Доброй Надежды. Когда его тело, зашитое в парус, ушло под воду, Степан оглянулся невидящими глазами на команду, и, пройдя сквозь людей, встал к штурвалу.
Сейчас его первый корабль стоял на рейде Танжера. «Кларисса» была ходкой, недаром португальские корабли, вышедшие позже, безнадежно отстали.
О том, что случилось потом, Степан предпочитал не вспоминать, его левая рука была до сих пор перевязана. В прошлом году на зимовке в Сент-Джонсе он сдуру отдал себя в руки местного умельца. Йохансен не стал ругать его, увидев свежую звезду между указательным и большим пальцем, только сокрушенно покачал головой. Впрочем, у самого Йохансена была такая же, только уже выцветшая от времени.
Дон Бернардим де Карвальо, губернатор Танжера, наместник короля Себастьяна и недавний молодожен, проснулся после сиесты не в настроении. Прошел всего месяц с тех пор, как он с большой помпой обвенчался с юной Изабеллой в соборе девы Марии в Лиссабоне.
Новобрачной не нравился Танжер. Пятнадцатилетняя девушка, вывезенная из галисийского монастыря, страдала от жары и головной боли, дичилась людей, и муж не был исключением.
Вот и сейчас, послав к Изабелле слугу, де Карвальо знал, что тот скажет по возвращении, что сеньора лежит и передает, что не встанет. Он вздохнул и позвонил, чтобы принесли парадный костюм. Внизу ожидал капитан торговой шхуны с подарком от его дальнего родственника, губернатора Гоа.
– Сеньора Изабелла! – служанка вбежала с балкона в прохладную затемненную комнату.
– Приехал какой-то мужчина!
– Откуда ему взяться в этой дыре, Пепита? Это наверняка какой-нибудь берберский дикарь.
– Нет, нет, сеньора, выглядит как добрый христианин! Темноволосый, с черной повязкой на лице, оставил коня слуге и зашел в дом. Моряк вроде.
В дверь постучали. Пепита выпорхнула из спальни и тут же снова просунула голову в полуоткрытую дверь.
– Сеньора, дон Бернардим прислал сказать, что приехал капитан «Клариссы» и привез от губернатора подарки из Гоа.
– Капитан «Клариссы»? – Изабелла рывком села на сбитых простынях. – Неси одеваться.
Когда она вошла в залу, Бернардим с гостем негромко переговаривались у окна. Немецкий капитан был почти на голову выше ее мужа и много шире в плечах.
– Капитан, – сказал губернатор, донельзя изумленный тем, что Изабелла соизволила выйти, – позвольте представить вам мою супругу, донью Изабеллу Хуану Марию де Карвальо ди Жоао.
Степан уловил слабый аромат южных цветов. Тонкая рука развернула кружевной веер и нежный голос произнес: «Добро пожаловать в Танжер, капитан».
Изабелла впервые видела так близко постороннего мужчину. У него было смуглое, обветренное лицо, каштановые волосы выгорели на солнце и просверкивали золотом.
Единственный глаз – нестерпимо синий, как вода в горной реке. Пепита не соврала, другой глаз был прикрыт повязкой. Изабелле захотелось приподнять ее холеным пальчиком и посмотреть, что под ней.
Левая рука гостя была забинтована, правая лежала на эфесе шпаги, рассеянно поглаживая выбитых на нем наяд и кентавров.
Степан почтительно поклонился Изабелле. Ее муж уныло жужжал что-то про торговые патенты и перевозку слоновой кости, но Воронцов не слышал его. Изумрудные серьги покачивались в нежно-розовых мочках. Огненно-рыжие локоны были убраны под сетку из золотой нити, но несколько непокорных завитков сзади выбились на лилейную шею. На носу доньи Изабеллы рассыпалась стайка веснушек.
– Когда вы снимаетесь с якоря, капитан? – спросил губернатор.
– Хотелось бы сегодня. – Степан с трудом отвел взгляд от девушки.
Длинные ресницы дрогнули. Изабелла негромко проронила: «Жаль, что вы так торопитесь, Танжер достоин того, чтобы потратить на него хотя бы пару дней».
Губернатор запоздало подумал, что за месяц в Танжере Изабелла, кроме резиденции, порта и собора, ничего не видела.
– Если вечером заполним трюмы, то ночью снимемся с якоря. Надо торопиться, пока погода хорошая. – Воронцов снова поклонился. – Мне пора на корабль. Сеньора, пожелайте мне попутного ветра.
– Пусть он всегда будет таким для вас, капитан.
На Танжер спустилась черная, южная ночь. Небо усеяли бесчисленные искорки звезд.
Степану не хотелось возвращаться в одиночество капитанской каюты. Он осадил жеребца на набережной и свистом подозвал портового мальчишку.
– Дуй на «Клариссу» и передай, что капитан задерживается. Пусть начинают грузить. Если что срочное, я здесь. – Он указал на вывеску харчевни и дал гонцу медную монету, а сам зашел в харчевню. Португальцы привозили сюда хорошие вина.
Степану принесли из погреба мгновенно запотевший кувшин из шероховатой глины.
– Здорово, Меченый, – раздался у него над ухом незнакомый голос.
Степан поднял голову и увидел, как напротив него устраивается невысокий невзрачный человек с серым, будто припорошенным пылью, лицом и острым взглядом блекло-голубых глаз.
– Что тебе надо и кто ты такой?
– Тебе привет от капитана Стивена Боро, – сказал незнакомец. – Помнишь тезку своего, Стефан Меченый?
– Как не помнить, помню. – Воронцов щелкнул пальцами, чтобы принесли еще один стакан, налил вина незнакомцу.
Тот отпил и посмотрел на Воронцова поверх толстой стеклянной кромки.
– Испанское.
– Хорошее. Пришел из Московии капитан Стивен?
– Пришел. – Незнакомец набил трубку и закурил. – Зимовал во льду. Много хорошего про тебя рассказывал.
Год назад их корабли стояли рядом в лондонском порту. Стивен Боро собирался пройти путем экспедиции покойного Виллоуби и Ченслора по северному берегу Азии, чтобы отыскать проход к Новому Свету. Они тогда долго сидели над картами, Боро все уговаривал Степана пойти с ним. Воронцов отказался, на восток его не тянуло.
– Мы знаем, что случилось на «Клариссе», когда вы обогнули мыс Доброй Надежды. – Не обратив внимания на вопрос Степана, незнакомец показал глазами на его перевязанную руку.
Воронцов стиснул пальцы на рукоятке кинжала.
– Кто ты такой?
– Неважно, а ты ножик-то оставь, мил человек, дело у нас к тебе есть.
– Контрабанду не возьму, – мотнул головой Степан.
– Мелко мыслишь, капитан, – мужчина издал сухой короткий смешок. – Когда бунт на «Клариссе» случился, ты был побойчей, с зачинщиками не церемонился.
– Моя вина, что до бунта довел, – сбитый с толку такой осведомленностью, буркнул Воронцов. – Был бы я постарше…
– Старше стать успеешь, – скупо улыбнулся незнакомец. – Так вот про испанское вино, его сейчас очень в Англии уважают.
– А что, там своего нет?
– Есть, – собеседник пожал плечами. – Но англичанам пока больше нравится испанское.
Но все изменится, и очень скоро. Пока у англичан руки связаны, а когда развяжутся, нам, Меченый, – он придвинулся поближе, – понадобятся хорошие капитаны, корабли у нас и самих есть.
– Где? – Воронцов махнул рукой, чтоб принесли еще вина.
– В Новом Свете. – Незнакомец испытующе посмотрел на Воронцова. – Что думаешь об этом?
– Но я не англичанин.
– Но и не немец. И про глаз твой выбитый нам тоже кое-что известно. Но ты отличный моряк, это для нас важнее. Ну так как?
– Согласен, – после паузы ответил Степан. – Только мне «Клариссу» сейчас бросать нельзя, я Йохансену обещал ее домой привести.
– Сейчас и не надо. Зайди в Бордо, потом иди в Гамбург, как и собирался, семью из Колывани потихоньку перевози, брат же у тебя там младший, верно? А потом двигай в Лондон. – Человек щелчком перебросил через стол запечатанное письмо. – Придешь по адресу на конверте, передашь записку, все, что нужно дальше, тебе расскажут.
Воронцов повертел в руках надписанный четким, решительным почерком конверт. На печати красовалась роза Тюдоров.
– Ну, бывай, Меченый, может, и свидимся еще, а если нет – доброго тебе ветра под английским флагом. Да, кстати, губернатора Карвальо срочно вызвали в Лагуш. Его корабль, сейчас, верно, уже в проливе. Считай, что это знак нашего к тебе расположения. – Бледноглазый рассмеялся и исчез в дыму таверны, будто и не было его.
Вернувшись на «Клариссу», Степан первым делом бросился в каюту. Порывшись в сундуках, нашел то, что ему было нужно – в Гоа он зачем-то купил эту вещицу, Йохансен еще корил его за выброшенные на ветер деньги.
– Вернусь к рассвету, – бросил он помощнику, торопливо спускаясь в шлюпку. – Готовьтесь к отплытию, чтобы сразу сняться с якоря.
Губернаторский дворец стоял высоко на холме, отсюда порт и город казались сверкающей россыпью огоньков. Изабелла стояла у окна, вспоминая галисийские ночи, звон монастырского колокола и свои мечты на узкой, жесткой постели послушницы.
– Сеньора, – Пепита просунула голову в дверь, – вас спрашивает давешний немецкий капитан. Он говорит, что забыл передать вам подарок.
– Зови.
Она завороженно погладила лежавшую на ладони крупную жемчужину – редкого зеленого цвета, оправленную в золото.
– Какая, должно быть, это красивая страна, если там рождаются такие чудеса!
– В Индии есть поверье, что если собрать девять магических жемчужин, – сказал Степан, – то человека ждет вечное счастье.
– А вы верите в счастье?
– Верю. – Он коснулся раскрытой ладони. – Хотите примерить?
Она молча повернулась к нему спиной, слегка склонив голову, и Степан осторожно застегнул на точеной шее замочек цепочки. Будто во сне, он осторожно погладил острые, еще детские ключицы. Изабелла быстрым движением распустила косы. Ему показалось, что у него перед глазами хлынула расплавленная медь, и больше он уже ничего не помнил.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
– Я думала, больше. – Изабелла потерлась о его щеку.
– Море старит. – Он целовал ее глаза, губы, шею, спускаясь к аккуратной округлой груди, потом еще ниже, пока она не запустила пальцы в его волосы, не выгнулась с приглушенным стоном.
Сквозь неплотно закрытые ставни в комнату вползал рассвет.
– Ты не вернешься, – полуутвердительно произнесла она, осторожно отодвинув его повязку и коснувшись губами шрама.
– Не вернусь.
– Иди, и пусть минуют тебя бури и шторма.
Изабелла поднесла к губам жемчужину, казалось, хранившую тепло подаривших его рук.
«Кларисса» вышла из Гибралтара. Степан оглянулся на тающий в утренней дымке Танжер.
Впереди лежал океан. Воронцов крутанул штурвал, корабль накренился и взял курс на север.
Часть вторая
Москва, лето 1557 года
Феодосия Вельяминова развернула письмо и снова вчиталась в ровные, аккуратные строки.
«Порт в устье Наровы мы поставили, однако купцам сюда путь все одно заказан – не пускает их Ливонский орден. В Новгороде говорил я с твоим батюшкой, Никитой Григорьевичем, рассуждает он, хоть бы мы и десяток портов заложили, все равно надо воевать Ливонию. Отсюда отправляюсь я по царскому приказу в Орешек, ежели дело дойдет до войны, надо его укреплять, ибо выстроен он хорошо, но давно в запустении пребывает. Поэтому, милая моя Федосеюшка, лежит тебе путь в Новгород. У отца твоего есть до тебя дела, да и внучку ему повидать охота. Там можно нанять для Марфуши учителей, коих на Москве не найдешь. Собирайся речным путем, так быстрее.
Отпишись мне, как прибудешь к отцу, ино тревожусь я за вас.
Марфуше скажи, что растения, какие были тут на берегу, я ей собрал и высушил, как она просила, в Орешке тако же соберу. Посылаю вам обеим свою любовь и благословение.
Марфа просунула голову в полуоткрытую дверь.
– Что батюшка пишет?
– Пишет, что растения тебе собрал.
Марфа запрыгала от радости.
– А он скоро приедет?
Феодосия усадила дочь к себе на колени.
– Нескоро, доча, зато мы в Новгород поедем, к нему поближе.
– К дедушке? – Марфа просияла. – А когда поедем? А можно мои травки с собой взять?
– И травки возьмем, там есть травница известная, я еще у нее училась, попрошу ее взять тебя поучить. Ты настой сварила?
– Сварила, пойдем покажу. А Барсика возьмем?
– Нельзя Барсика. Мы на лодьях пойдем, куда кота по воде таскать. Пусть здесь тебя ждет.
– На лодьях? – Марфа вытаращила зеленые, как весенняя трава, глаза. – Ужели по самому Волхову пойдем?
– И по Ильмень-озеру. Давай поглядим, что ты там наварила, а потом верхом прокатимся.
Барсик лежал в горнице на сундуке и сосредоточенно облизывал лапу. Завидев Марфу, он спрыгнул на пол, подбежал к ней, потерся об ноги. Девочка подняла его, дунула легонько в мягкое брюшко. «А тебя, котище, в Новгород не возьмут. Будешь тут меня ждать».
Она вытащила на середину горницы сундучок и стала собираться. На дно уложила то, из-за чего родители однажды повздорили. Она до сих пор помнила ту ночь, когда, прокравшись босиком вниз, услышала негромкий, с льдинками, материнский голос.
– Ты, Федя, ровно ума лишился. Мало того что шестилетнюю пигалицу на охоту таскаешь, так еще кинжал ей на именины даришь, нет чтоб вышивание иль книгу какую душеполезную!
Куда ей кинжал-то?
– Книг у нее и так хватает, а вышивание, дак сама знаешь, что дочь наша скорее конюшни будет чистить, чем за пяльцы сядет.
Сейчас она взяла кинжал и осторожно вынула его из ножен. «Это самолучшая сталь, – сказал тогда отец, – смотри, какой на клинке узор. Раньше такое железо называли красным».
– Его на Москве выковали? – Марфа во все глаза разглядывала клинок. Кинжал был коротким – ровно по ее руке, но увесистым. Ножны были изукрашены золотой насечкой, в середине проступал силуэт рыси с изумрудными глазами.
– На Руси такие пока не делают, из Персии привезли. Ножны я приказал особо сделать, как раз для тебя. Только заруби себе на носу, один кинжал ничего не стоит, ежели не умеешь с ним обращаться.
Сначала она училась на набитых соломой мешках. Отец учил, как правильно стоять, куда бить, как отступать, чтобы увернуться от удара.
На зимней охоте, когда борзые держали волка, Вельяминов спешился и подозвал к себе Марфу. Та послушно спрыгнула с белой кроткой кобылки и увидела, как отец одной рукой пригибает к снегу серую волчью голову. Зверь рычал, оскалив клыки, собаки повизгивали, возбужденные запахом крови. Марфа как во сне потянула кинжал из ножен.
– Бей.
Она опустилась на колени, и, не отрывая взора от янтарных глаз хищника, отрицательно качнула головой.
– Нечестно это. Он же ответить не может.
Федор Вельяминов молниеносным движением перерезал зверю горло.
– Есть враги честные, а есть бесчестные. С бесчестными надо драться, как и они с тобой.
– Драться надо честно, – упрямо ответила девочка.
Марфе еще долго снились желто-зеленые волчьи глаза. Будто в углу детской горницы стоит темный человек, о котором рассказывал Петруша Воронцов, мол, как он взглянет на тебя, так и конец тебе. В тех снах темный человек протягивал ей руку, и она вставала с постели и шла к нему – безвольно, бездумно, будто влекомая чужой недоброй силой.
«Отыди от меня, зрящ бес полуночен», – перекрестилась девочка и в который раз уже провела пальцем по лезвию кинжала.
Сверху Марфа сложила свои растения. Собирать она их начала, когда маменька стала учить ее лекарскому делу. В саморучно переплетенной толстой тетради она аккуратно подписывала названия по-русски и по латыни, копируя их из матушкиного травника. «Вот если б еще у Вассиана попросить травок, – подумала девочка. – Но когда мы в Чердынь ездили, я еще маленькая была, а там растения наверняка не такие, как у нас».
С единокровным братом у Марфы завязалась переписка, когда Вельяминовы вернулись из Пермского края. Вассиан присылал ей искусно исчерченные карты, а один раз даже передал с оказией несколько невиданных темно-зеленых камней, в цвет глаз Марфы. Федор велел выточить из них шкатулку для дочери.
Последней в сундучок легла книга, подарок деда Никиты на недавние Марфины именины.
Это было напечатанное в октаву издание «Землеописания» Дионисия Периегета, отпечатанное в типографии Альда Мануция в Венеции. На первой странице была карта Земли со всеми морями, океанами и даже Новым Светом.
Одежду Марфа побросала в сундучок кое-как. Впрочем, охотничий наряд был свернут со всем тщанием и уложен на самый верх сундука.
Лодьи вышли на рассвете. Марфа во все глаза смотрела на бескрайний простор, на крутую волну, разбивавшуюся о бок головного струга. Кормщики развернули паруса, и караван потянулся к устью Волхова.
– Это озеро Ильмень, – сказала мать, и девочка, задрав голову, успела заметить блеснувшую в темно-серых глазах слезу. – А дальше к северу лежит Чудское озеро, где благоверный князь Александр разбил рыцарей Ливонского ордена.
– Великий был бой? – Марфа жадно вдыхала свежий ветер, что нес их к Новгороду.
– Великий и страшный. Там пал предок наш, Григорий Судак. Века прошли, а и сейчас живет память о той победе.
Заходя в устье Волхова, кормщики слаженно наклонили лодьи, и Феодосия до боли сцепила пальцы, спрятанные в рукавах опашеня. Почти пятнадцать лет прошло, как покинула она Новгород юной женой Василия Тучкова, и сейчас возвращается – боярыней Вельяминовой, с караваном лодей, с подарками отцу, с дочерью.
– А Волхов-то пошире Москвы-реки будет! – звонко воскликнула Марфа. Гребцы на струге рассмеялись, а бородатый кормщик, обычно угрюмый, широко улыбнулся.
– Права боярышня наша, даром что дитя, а глаз вострый. И пошире Волхов, и поглубже.
Если хочешь, девонька, так и у руля можно постоять. – Он присел рядом с Марфой и хитро, снизу вверх посмотрел на Феодосию.
– Маменька, правда можно? – просияла Марфа.
– Иди, иди, посмотри на господина Великий Новгород, на гордость его, – разрешила мать.
Кормщик, – Марфа уже знала, что зовут его Никифор и у него три дочки, столько, сколько ступенек на лестнице, смешно показывал он ладонью от пола, – положил маленькие ладошки Марфы на штурвал, и накрыл их сверху своими большими, жесткими руками.
– Вот так, боярышня, – прогудел он. – Так и правь, и пристанем прямо у ворот новгородских.
Перед ними вставал белокаменный город, с парящим над ним золотым куполом Святой Софии. Марфа будто стояла в подмосковной усадьбе, на обрыве Воробьевых гор, и глядела на Москву. Да только златоглавая плыла внизу, и Марфа чувствовала себя над ней птицей.
Здесь же город рассыпался перед ней чудным ожерельем, становясь все выше, все величественней.
– Господин великий Новгород, – пробормотала девочка. – Здесь дед Никита мой живет.
– Живет, а как же, – подхватил кормщик. – Никита Григорьич по всей земле Новгородской славен.
Струг мягко приткнулся к речной пристани. На борт поднялся седой человек, как две капли воды похожий на Феодосию. Она радостно поклонилась отцу и звонким, помолодевшим голосом поблагодарила команду.
– Спасибо, люди добрые, за помощь, за заботу, за то, что славно добежали до земли Новгородской.
– Благодарствуй, боярыня, здрава будь ты и семейство твое, – склонил голову Никифор.
Никита Судаков подошел к притихшей Марфе и присел рядом.
– Стало быть, ты и есть Марфа Вельяминова, внучка моя единственная? – В его глазах запрыгали чуть заметные смешинки.
– Я есть боярышня Марфуша, – важно сказала девочка и протянула деду руку. Тот, не удивившись, пожал ее.
– Добро пожаловать, боярышня.
Чудеса начались прямо у пристани. Марфа думала, что, как в Москве, их будет ждать возок – чтобы бояре не замарали платья в густой жирной грязи, однако от пристани к городским воротам взбиралась широкая дорога, выложенная бревнами.
– А где же возок? – растерялась она.
– В Новгороде, внучка, пешком ходят, – усмехнулся Судаков. – Давай руку, на людей посмотришь, себя покажешь.
Марфа, позже видевшая великие города Европы, навсегда запомнила тот путь по новгородским улицам. Больше всего ее поразила чистота. В Москве даже у Кремля высились кучи грязи, да и на боярских дворах зачастую прямо у стен богатых теремов валялись свиньи. Только здесь она поняла, почему мать строго выговаривала ей за малейший беспорядок в детской.
Мать с дедом о чем-то негромко переговаривались, а Марфа дивилась, как много людей вокруг, с каким достоинством они неспешно – или даже торопясь, но никого не расталкивая, – идут по своим делам. В толпе попадались люди в иноземной одежде, многие из них, – должно быть, тоже недавно приехавшие, – озирались вокруг с немым восторгом.
С Никитой Судаковым здоровались, он останавливался, перекидывался словом-другим с каждым, пожелавшим ему здравствовать. До Марфы доносились обрывки разговоров – про караван с товарами для корелов, про навигацию на Ладоге, про поставки рыбы с Белого моря.
Усадьба деда поразила ее непривычным деловым порядком. Казалось, здесь нет ни одного бездельного человека – не то, что на Москве, где дворня сидит у ворот и треплет языком, выстругивая щепки или лузгая семечки.
Ее оставили в детской горнице и велели прийти к трапезе через час – мать перевернула простые песочные часы, стоящие на низенькой, как раз под рост Марфы, конторке.
Оглядевшись, девочка принялась рассматривать книги. Их было немного, но были там пречудесные издания, например, маленькая, но толстая книга на уже немного понятной Марфе латыни с красивыми картами чужеземных стран и изображениями диковинных существ. Рядом стояла латинская грамматика, Марфа сначала подумала, что это та же книга, по которой она училась сама, но здесь задания были сложнее, а поля пестрили пометками. Чья-то детская рука писала спряжения глаголов и подчеркивала непонятные места.
На поставце стояла совсем уж невозможная вещь – круглый шар на деревянной подставке.
На нем были наклеены карты. Их Марфа уже видела и могла показать, где Москва, где Новгород, где запад и восток. Но этот шар крутился, и девочка застыла, восхищенно глядя, как под ее пальцем вращается маленькая Земля. Аккуратно прижав к себе диковину, она заторопилась к взрослым.
– Что сие есть?
– Сие есть глобус, дитя. Он показывает нам дальние страны и великие моря, – степенно ответил дед.
– А почему он крутится?
– Потому что Земля наша крутится вокруг своей оси, так и глобус, – сказала мать. – А теперь причешись, вымой руки и приходи за стол.
За обедом Марфа ела молча и быстро. Кормили здесь просто, но очень вкусно. Свободной рукой она исподтишка вертела глобус, стоящий рядом на лавке.
Герр Клюге проводил Марфу до крыльца. Феодосия стояла у ворот и разговаривала с женой Иоганна, толстой и веселой фрау Матильдой. Девочка уже знала, что фрау Матильда ждет ребенка и что он сейчас в животе у фрау Матильды. Потом ребенок появится на свет, и она похудеет.
Ключница Ульяна по секрету рассказала девочке, что в ту ночь, когда Марфа появилась на свет, была страшная гроза: «И одна молния ударила прямо в мыльню, где была боярыня.
Начался пожар, мы ужо думали, что конец и тебе, и боярыне пришел, но тут батюшка твой вернулся и перенес матушку на руках прямо в терем. Там ты и родилась».
Марфа потом несколько дней бегала посмотреть на след молнии, старую мыльню сломали, на ее месте выросла высокая трава, и только небольшой выгоревший участок напоминал о ночи ее рождения.
Вот уже месяц Марфа Вельяминова училась. Историю и латынь ей преподавала мать, греческий и математику – дед Никита, а заниматься родной речью, законом Божием и пением она ходила в собор Святой Софии к строгому писцу Демиду и смешливому молодому батюшке Филиппу.
Совсем недавно в ее жизни появился герр Иоганн Клюге, он взялся обучать ее немецкому и географии. Сам он родом он был из Колывани, а жена его родилась и выросла в Новгороде, в старой ганзейской семье.
Девочку ее захватила и понесла городская улица. Она вертелась во все стороны, разглядывая прохожих, дома, купола церквей, стаи птиц над головой.
– Зайдем-ка сюда, – мать приотворила ворота небольшого домика. В Новгороде дверей не запирали.
Их встретила сухонькая старушка с непокрытой по-домашнему головой. Звали ее Ефросинья Михайловна. Марфа ходила к ней два раза в неделю учиться варить настои, делать мази и перевязывать раны.
Ей дали крепкое сладкое яблоко и усадили за стол. Она достала немецкую тетрадь и стала перечитывать записанные в прошлый урок фразы.
– Ну, что, Феодосия, думаешь?
– Так, Ефросинья Михайловна, все по-вашему вышло. Отекает она сильно, бедная, я на ноги ее посмотрела, прям стволы древесные, жалуется, что голова болит, в жар бросает и мушки перед глазами. Все, как мы и говорили. Когда ей срок-то?
– Да хоть бы недельки две, а лучше три еще походить. Но боязно мне, – я таких много перевидала, – если судороги начнутся, не выживет ни мать, ни дитя. Я ей велела лежать, сколько можно, и чтобы в горнице было темно и прохладно. Воду пьет она?
– Пьет. Я ей сборы дала, один от отеков, другой от головной боли. А по-хорошему, ей бы травок дать, чтобы схватки начались.
– Давай неделю погодим еще, а там решим, – промолвила Ефросинья. – Дитя ведь жалко, первое все же. Я ее мужу велела, буде хоть один пальчик у нее дернется или глаз мигнет, сразу чтоб за мной посылали.
– Матушка, – спросила Марфа, когда они возвращались домой, – что, фрау Матильда сильно болеет?
– Сейчас сильно, но как родит, так и не вспомнит, что болела. Главное, чтоб родила, и чтоб дитя здоровое было.
– А Ефросинья Михайловна, она и повивальная бабка тоже?
– А то, она меня еще принимала.
– Сколько ж ей лет? – ахнула Марфа.
– Да уж к семидесяти.
– Мам, а ты свою маменьку помнишь?
– Нет почти, Марфуша, мне ж всего четыре годика было. Твой дедушка был в свейской земле, а мы летом поехали на Ладогу, в наши вотчины, вышли в озеро, а там поднялся шторм, лодьи на камни понесло. Матушка меня к себе привязала и прыгнула в воду.
Доплыла до берега, а назавтра у нее горячка началась, так она и отошла.
Марфа затихла, но ненадолго.
– Я плавать умею. Это ты меня научила?
– И я, и батюшка твой. Как ты еще дитем была, он тебя отнесет к Москве-реке и давай окунать в воду. Так ты и поплыла, а потом уже я тебя учила.
Феодосию вдруг пронзила почти нестерпимая тоска по мужу, хоть бросай все и езжай в этот Орешек. Да ведь нельзя, война еще начнется.
– А батюшка скоро приедет?
– А вот как закончит свои дела, так и приедет. Скорей бы уже.
Никита Судаков ждал дочь в крестовой горнице. Она отослала Марфу в светелку и протянула ему переданное Иоганном Клюге письмо из Колывани. Судаков, едва пробежав его глазами, свернул листок и внимательно посмотрел на дочь.
– Будет война. Вот, сама почитай.
Мартин Клюге, давний отцовский знакомец, писал, что Ливонский орден на переговорах в Позволе заключил вассальный договор с польским королем Сигизмундом.
– Думаешь, государь этого не потерпит? – взглянула Феодосия на отца. Тот покачал головой.
– Ливонцы к войне не готовы. Магистр ихний, Фюрстенберг, только и полагается, что на силы Сигизмунда, а тот не станет слать войска супротив царя Ивана. Ты еще подумай, Федосья, Колывань и Рига – города ганзейские, а Ганзу сейчас англичане выживают из торговли на наших морях. Ганза чьими сукнами промышляет?
– Фландрскими, знамо дело.
– А Фландрия у нас чья? То-то и оно. – Никита прошелся по горнице. – Мало что Англия с Испанией на морях соперничает, они еще и тут зачнут драться. Английские купцы в Белое море дорогу уж проложили.
– Да, когда Ченслор [1]1
Ричард Ченслор (г.р. неизв. – 1556) – английский мореплаватель, положивший начало торговым отношениям России с Англией.
[Закрыть]в Москву приезжал осенью той, помнишь небось.
– Да уж как забыть, коли вы тем годом подрядились народ из Москвы вывозить – ухмыльнулся Судаков.
– Так вот, встречался тогда царь Иван с Ченслором, и Федор с ним тоже говорил. Звал государь Федора послом к королеве Марии поехать, да он отказался, Осипа Непею отправили.
– Отказался? – зорко взглянул на дочь Судаков. – Муж твой редкого ума человек, таких на Москве и не встретишь ноне.
– Одного бы его отправили, – она подняла на отца усталые серые глаза. – Государь бы меня с Марфой не отпустил, в заложниках бы оставил.
Никита погладил дочь по голове, как в детстве.
– Когда война начнется, от старого Новгорода мало что останется. И так наши вольности упразднили, а если в Ливонии заместо купцов войска стоять будут, много не наторгуешь.
Царь Иван горазд чужих в страну впускать, а чтобы своих выпускать – так это не по евонному. Надо тебе с Марфой в Колывань собираться. Я у всех на виду, мне не с руки тайными делами заниматься, а что баба с девкой едет, так кто на вас взглянет?
– А что сделать надо?
– Это я тебе расскажу, – присел к столу Никита.
